ЛЕВИ
Аккерман уже и забыл, что значит заболеть. Раньше, за исключением травм, полученных на поле боя, у него никогда не оставалось времени, чтобы отлеживаться в теплой кровати, только потому, что он чувствовал себя плохо или его лихорадило. И подобная чертовщина оказалась для него, как ни странно, в новинку, ибо последняя простуда на памяти Леви случилась тогда, когда Кенни нашел его в той дыре под названием Подземный город. Аккерман даже не мог вспомнить симптомов, потому что на то время все, что он был способен описать — это то, что чувствовал себя странно. Будто у него в горле застряла лягушка, из-за которой напрочь пропал аппетит, а из носа капала какая-то липкая жидкость. Это казалось самым отвратным. Будь воля Леви, он бы отрезал свой нос к чертям собачим. Перед глазами все плыло, затрудняя Аккерману процесс распознавания незнакомой комнаты, в которой он оказался. Подобное настораживало его, потому что Леви толком и не мог вспомнить, что же случилось с ним до того, как он заснул. Потому что открыв глаза, он так и не смог определить который час из-за слабого желтого освещения в комнате. Леви не мог понять, действительно ли он спал, когда выплевывал слова, которые удивляли даже его самого. «Мама?» Та девушка, которая находилась с ним, была до безумия похожа на его мать: та же белая блузка с оборками и челка, зачесанная на бок. Она сидела с закрытыми глазами на табурете перед ним, и эта сцена казалась ему такой знакомой из размытых воспоминаний о прошлом. Именно поэтому, протянув руки, чтобы прикоснуться к девушке, Леви и сам был ошеломлен. — Прости, — прошептал он, отдергивая руку, так как разбудил свою спутницу. — Мне померещилось, что… ты — это она. Микаса легонько толкнула Леви обратно в кровать и положила руку на его лоб, проверяя, не лихорадит ли мужчину. Затем девушка посмотрела на него со всей нежностью, на которую была способна, однако, в ее взгляде проскользнул оттенок какого-то легкого одиночества: — Все в порядке. Я просто притворюсь, что ничего не слышала. Леви вновь огляделся, разглядывая комнату девушки, но понимал, что просто пытается избегать ее взгляда. Слова Микасы были настолько правильными, что он не стал их отрицать, потому что боялся, что Микаса узнает о тех вещах, которые заставят его отдалиться от нее вновь. Аккерман глубоко вздохнул и почувствовал, как воздух обжигал его горло, точно так же, как он всегда чувствовал, что обжигает свою спутницу одним своим присутствием. — Ты, — он сделал паузу, пытаясь немного расслабить спину. — Моя мать была слегка похожа на тебя… вот только если бы твои глаза были чуть меньше. Мужчина смотрел на свою спутницу, изучая мимику ее лица, как оно из печального превратилось в любопытное, а затем в любопытно-изумленное, которое позже перешло в буквально кричащее: «Я хочу услышать больше». Поэтому Леви кивнул, давая ей понять, что он готов дать ответы на вопросы о его матери, родителях и даже о тех мертвых, которых она была бы готова всколыхнуть в своей памяти. — Твоя мама была красивой? — Наверное… я уже не могу вспомнить большую часть черт ее лица, — Аккерман потянул за край стеганного одеяла, состоящего, казалось, из одних только заплаток, и удивился, что она до сих пор не купила новое. Затем он положил руку на колени и продолжил. — Черные волосы, маленькие серые глаза, острый нос… тц, можешь просто попробовать представить Кенни, но в женской версии. Микаса подвинулась ближе, будучи слишком заинтересованной, будто он рассказывал чертову сказку. — Значит, я тоже похожа на Кенни? Леви чертыхнулся и покачал головой, ожидая, пока она вообще поймет, что сказала либо что-то смешное, либо до чертиков дерьмовое. — Кенни был уродом, в отличие от тебя. Микаса вздохнула, потянувшись к тазу с теплой водой, и Леви неотрывно наблюдал за тем, как девушка осторожно обмакнула и тщательно выжала полотенце, прежде чем приложить к его лбу. Сколько же он пролежал в отключке, что она начала так его опекать? Леви не привык к подобным проявлениям заботы, ведь вырос там, где никто и не подумает о его здоровье. Это было новое чувство в его груди, сродни чему-то чужому. — Моя мать умерла, когда мне было четыре… Нет… Я все же не могу вспомнить, когда же она умерла. Мужчина замолчал, позволяя своей спутнице протирать его лицо. Она выглядела взволнованной, и ее руки слегка дрожали от осознания того, что Леви делился с ней безумно личными вещами. — Я не так силен, как раньше. Но и в те времена я бы пошел на корм червям, если бы Кенни не нашел свою разлагающуюся сестру и ее тощего ребенка у ее дурацкой кровати. — Мои родители… Они умерли у меня на глазах… Пытаясь защитить, — Микаса заикалась, и Леви знал, что она косвенно пыталась утешить его, показав, что он не один и у них обоих за спинами есть схожее ужасное прошлое. — Да, я знаю, — Аккерман потянулся ко лбу, чтобы стереть с него лишнюю воду. — Моя мать тоже умерла у меня на глазах. Всему виной то, что мы были чертовски бедны. — Мне очень жаль… — Не стоит жалеть меня, — Леви сделал паузу, пристально глядя на девушку. — Раньше еды всегда не хватало. Мы то ели, то нет. У нас даже солнечного света не было, и многие люди, живущие под землей, умирали, так и не погревшись в солнечных лучах, — он глубоко вздохнул, отрывая взгляд от заплаканных глаз Микасы. — Неужто не можешь поверить, что я ел лягушек и плесневелый хлеб? В воздухе повисла тишина, но краем глаза Аккерман видел, как голова его спутницы медленно опустилась, а ее тщательное выжимание полотенца прекратилось. Вокруг стало так несвойственно тихо и пусто, будто бы никто и не жил здесь, а лишь существовал и искал место для укрытия. Та атмосфера показывала, насколько «жить» и «существовать» разные понятия. Но Микаса нарушила молчание первой и поднялась, чтобы взять что-то со своего комода. — Я никогда не знала ничего из этого о тебе… — Потому что я никому никогда не рассказывал. Ты первый человек, которого я посвятил в свое грязное прошлое, — ответил Леви, глядя в потолок. Он внимательно прислушивался к ее шагам, накрапывающему дождю и шуршанию бумажных пакетов. А затем этот голос… тот, который он не мог игнорировать. — Ты не представляешь, как важна, Микаса. Он не мог видеть ее лица, но заметил, как она остановилась. Леви не мог придумать, чего бы еще сказать, как выразить ту благодарность за то, что он провалялся на ее кровати черт знает сколько времени и за свое дерьмовое поведение на протяжение нескольких недель. — Скажи, я сделала что-то не так? Аккерман знал, что этот вопрос когда-нибудь прозвучит, но все же не подготовил на него ответ. Было бы намного проще, если можно было сказать «да» или «нет». Микаса не сделала ничего плохого, во всем был виноват сам Леви. Мужчина не мог понять себя и не хотел, чтобы она чувствовала то же самое, просто потому, что он был чертовски сложным. Поэтому он просто умоляюще смотрел на нее, будто был тем, кто на самом деле ожидал ответа. Микаса подошла к нему с двумя блюдцами в руках, а затем взяла нож и принялась резать яблоко. — Не нужно, Микаса. Однако она не стала его слушать и вскоре со словами «Ешь» положила ему нарезанный фрукт, за которым последовал и апельсин, очищенный ее великими трудами. Все время девушка не сводила с него взгляда. — Ты не просыпался весь день. — Правда? Она задумалась и ответила: «Да», а затем Леви почувствовал тепло на своей руке. — Мне было страшно… Я не знала, что делать без тебя. Микаса безумно не хотела отпускать его руку, но в то же время касалась его слишком легко, почти невесомо. Леви ничего не сделал, он боялся ответить взаимностью, как в ночь ее дня рождения. Но Аккерман так хотел держать Микасу за руки, хотел, чтобы она лежала рядом с ним… все эти вещи исчезали, когда он понимал, что если девушка будет с ним, то просто превратится в звезды. — Ты когда-нибудь была влюблена? — неожиданно вырвалось у него. — Что? — Не бери в голову, — отмахнулся Леви, побоявшись, что она ответит утвердительно и подкрепит это тем, что была влюблена в Эрена или что, наконец, поняла свои чувства к нему самому. Это напугало его буквально до смерти, даже больше, чем признание Петры в былые годы. Чувства Рал не были для него грузом, ведь Леви не любил ее с самого начала, но вот с Микасой все было по-другому. С ней все было сложнее, намного сложнее, просто потому, что в глубине его сердца все полыхало, словно осенние краски. Отвлекаясь от раздумий, он съел сначала яблоко, а потом и апельсин, но ни разу не посмотрел спутнице прямо в глаза. Это правда, что война изменила их и правда, что под ее конец Леви просто позволил трусости захватить себя. Он потянулся за стаканом воды и медленно пил его, ожидая пока Микаса скажет еще что-нибудь. Но она молчала. Мгновение за мгновением. И это было к лучшему, потому что они не усложняли те вещи, которые только должны будут решить, ведь: Мы все равно не сильны в словах. Его собственные слова отравляли. Иногда Леви жалел, что и вовсе сказал это, но поделать с этим он уже ничего не мог, поэтому просто наблюдал, наблюдал, как девушка собрала блюдца, наполнила стакан водой, а затем положила рядом несколько лекарств, которых Аккерман в жизни не видел. Была ли Микаса честна, когда говорила, что не знает, что будет делать без него и поэтому отправилась в город за необходимыми ему лекарствами, несмотря на сильный дождь? Леви не знал этого. Когда его спутница закончила с делами, то посмотрела на него — прямо, почти пронзая взглядом и как-то болезненно, но все же приятно. Ее серые глаза в тусклом свете лампы мерцали, источая одиночество. Они будто говорили ему, что Микасе будет гораздо более одиноко, если он продолжит отталкивать ее. Еще минута. Девушка шевелит губами, но слова будто встают поперек ее горла: — Мне пора, — она подошла к двери и, провернув ручку, открыла ее. — Я останусь внизу, поэтому хорошо отдохни… Леви. Его имя прозвучало будто бы не к месту, а громкие шаги девушки так и манили остановить… что? Остановить этот ужасный скрип половиц? Бессмысленные разговоры? Её? — Микаса, — он позвал ее точно так, как и в прошлый раз, когда попросил принести свою книгу. Был ли Чарльз Диккенс прав? Будет ли она, несмотря ни на что, всегда его частью? Леви нужно было это знать. Ему черт возьми это действительно было нужно. Поэтому Леви просто остановил ее… на ночь, на раннее утро или на любое другое гребаное время. Он сделал это, понимая, что она превратится в звезды, и Аккерман страстно желал тоже обратиться звездой, чтобы оставаться подле нее. Это был вовсе не приказ, а просьба, скорее, даже мольба: — Останься со мной.Микаса
Неприятный пар окутал ее, и если раньше девушка цеплялась за стены, здания или затылки вонючих титанов, то в этот раз ее УПМ трос вошел в большой и прочный скелет… в шею самого близкого ей человека. Непрекращающиеся взрывы громовых копий, лязг лезвий и непрерывные крики ее сослуживцев. Это был кошмар наяву. Под Микасой грохотали сотни колоссальных титанов, что топтали землю, убивая все живое на своем пути. Ей нужно было бороться, ей нужно было верить в то, что мир, где был ее маленький счастливый Эрен, все еще не развалился. Поэтому Микаса сражалась изо всех сил, используя все свои громовые копья и непрерывно обнажая клинки, чтобы устранить любую угрозу в виде титанов. Она все еще верила, что… — Капитан! Аккерман звала его, нет, она кричала, потому что он, черт возьми, был «Сильнейшим Воином Человечества» и был избит, и кашлял кровью. У Микасы выступил пот. Она никогда не чувствовала настолько сильного беспокойства, которое можно было заглушить только одним — убить еще многих титанов. Леви… он Аккерман… он никогда не умрет. Не умирайте на моих руках, капитан, пожалуйста… Но все происходило так быстро, когда Леви еще попытался спасти Конни, рискуя жизнью и подставляя под удар титану в форме какой-то змеи свою здоровую ногу, и когда Микаса уже достала свой клинок, чтобы искромсать того гигантского ублюдка… Леви, словно подстреленная птица, падал вниз. Хватая ртом воздух, Аккерман проснулась. Маленький лучик света просачивался сквозь окно ее спальни, было утро. Все еще переводя дыхание, девушка поспешно огляделась по сторонам: — Леви? Ей понадобилось время, чтобы полностью прийти в себя, повторяя, что это просто кошмары прошлого, преследующие ее. Микаса не хотела пугать Леви, что спал на другой стороне кровати, поэтому, чтобы унять дрожь, сжала одну свою руку в другой, прежде чем потянуться к мужчине. Но лишь девушка коснулась его, рука Леви поймала ее руку. Ладонь ее бывшего капитана все еще была разгоряченной. Его лихорадило. Микаса мягко перехватила его руку и придвинулась немного ближе. — Ты жив… Хоть Леви и кивнул, его глаза все еще были закрыты, а щеки раскраснелись, и девушка приложила руку ко лбу мужчины, обнаруживая, что у него все еще жар. Поэтому Аккерман живо вскочила на ноги и побежала вниз, чтобы вскипятить чайник с горячей водой. Она быстро наполнила таз горячей водой и даже добавила туда эвкалиптовое масло, про которое когда-то вычитала в книгах доктора Йегера, а затем, прихватив чистое полотенце, поспешила наверх, попутно взглянув на старые часы, которые показывали семь вечера. Как же долго я проспала? Ворвавшись в комнату, Микаса увидела Леви свернувшегося калачиком и опустила глаза, понимая, что он все еще болен настолько, чтобы напомнить о ее утреннем кошмаре. Она подошла к нему, обнаружив что мужчина вопреки ее ожиданий лежал без одеяла… вместо этого оно полностью находилось на стороне Микасы, заставляя вспомнить, что именно она проснулась укрытой. Девушка растерялась, чувствуя неприятный ком в горле. Она не понимала согревается ее сердце или она все же раздражена тем, что Леви пренебрег собой ради нее, накрывая одеялом даже если самому было холодно. Как и тысячи раз до этого, Микаса вновь обмакнула полотенце в таз с водой, тщательно выжав, прежде чем вновь протереть его лоб. Она помогла Леви перевернуться на спину и снова укрыла. Его глаза все еще оставались закрыты, как, по ощущениям, и сердце. — Зачем ты это сделал? — Ты, — он замолчал, потянувшись к ее рукам, к своему теплому спасению, и крепко сжал их, прежде чем продолжить: — Под утро ты начала дрожать. — Мы могли бы разделить одеяло, Леви, — Микаса сжала холодную ладонь в ответ, в отличие от того, как мужчина обычно игнорировал подобный жест, каждый раз, когда она держала его за руку. — Ты же знаешь. — Я не мог проявить подобного неуважения к тебе, — молниеносно ответил он, расцепляя их руки, словно жжение лихорадки вновь уносило его. Хоть глаза Леви еще были закрыты, Микаса заметила, как его губы скривились, а брови нахмурились. — Вряд ли это можно было назвать неуважением, — ответила девушка, крепко перехватив его руки своей, в то время как другая уже подняла полотенце и интенсивно протерла его лоб, пытаясь мысленно донести Леви, что держаться с кем-то за руки вовсе не грех. Закончив, Микаса проверила его шею и, отбросив в сторону скромность, запустила руку под рубашку мужчины. — Мне нужно, чтобы ты снял одежду. Она уже ужасно промокла от пота. Леви подчинился, но не успел оглянуться, как Микаса, словно наседка, помогала ему, раненная воспоминаниями, которыми мужчина поделился прошлой ночью. Девушка вдруг задумалась над тем, что Леви почти всегда был одинок и не стала бы винить его, если бы он вообще не хотел, чтобы о нем заботились. Она помогла ему снять рубашку и быстро прошлось по телу теплым полотенцем, пропитанным эвкалиптовым маслом, которое помогло бы согреть его. Затем Микаса отправилась набирать горячую воду, понимая, что с Леви было бесполезно спорить насчет принятия им ванной. Его ОКР иногда так ее раздражало. — Ты сможешь встать? — девушка протянула к нему руку, сообщая, что его горячая ванна готова. Хоть Леви и кивнул, его лицо все еще оставалось бледным, а губы такими потрескавшимися, что из его рта не могло вылететь ни единого ругательства. Микаса вела его так же, как и Леви ее в ту ночь, когда она просила его остаться с ней. Медленно и не отрывая взгляда. Пар успел покрыть всю площадь ванной, пока они шли. Девушка прикусила нижнюю губу, понимая, что вся дрожит, не решаясь спросить: остаться ей или что? Она привыкла видеть, как принимали ванну Армин с Эреном, когда они все были детьми… Но Леви не был ребенком. И все, что ей оставалось — это спросить: — Мне помочь тебе со штанами? Господи, это чертовски смешно. — Нет. Микаса отвела глаза, делая ситуацию еще более неловкой. Но могла ли она винить в этом кого-то из них двоих? Тогда, во время войны, ничего подобного и в помине не было. Даже если кто-то оказался бы раздет во время битвы, то всем было бы наплевать. Как говорится: «Счастье в неведении». Девушка вздохнула, прежде чем пытаться развеять ту неловкость, которую сама и нагнала: — Думаю, я, эм, могу просто отвернуться. — Микаса, — Леви вздохнул, а ее имя из его уст звучало как-то невпопад, точно лист салата застрявший в зубах. — Думаю, что если ты беспокоишься обо мне, то спасибо. Когда он обернулся, его лицо все еще было бледным, а торс уже успел покрыться каплями пота. — Но я не собираюсь топить свою задницу при тебе, если, конечно, ты сама не захочешь это увидеть. Щеки Микасы вспыхнули, заливаясь краской, пока ее сознание перематывало время вспять, заставляя спрашивать себя зачем она сморозила такую глупость, да еще и в такой обстановке. Девушка неловко кивнула, ведь лицо Леви все еще оставалось спокойным, словно он был тем еще распутником, что раньше делал множество непристойностей с женщинами. Поэтому она развернулась на каблуках и медленно направилась к выходу, но внезапно зык предал ее самообладание: — Раньше… ты принимал ванну с женщинами? — Глупая, — самоуверенно, но беззлобно ответил он. Микаса услышала звук расстегнутого ремня, который заставил ее залиться румянцем еще больше и задуматься испытывал ли Леви подобные непристойные эмоции. И прежде чем окончательно скрыться, она услышала: — Убирайся, пока я не надрал тебе задницу.***
Суп на курином бульоне — все, что Микаса умела готовить во времена, когда кто-нибудь из ее семьи болел. Этот суп стал некой традицией тянущейся со времен ее жизни с родителями, захватывая с собой семью Йегер, а в последующем и 104-й отряд. Так было всегда: миска куриного супа, безвкусный хлеб и, если повезет, сыр. Но теперь уже по-другому. Все те люди, с которыми она жила — либо исчезли, либо их жизненные пути разошлись. Единственным, кто остался с ней был Леви Аккерман и было бы небезопасно сказать, что они делили домашнее хозяйство. Поэтому ее потные пальцы прилипали к страницам книги рецептов, купленной на распродаже, пока она судорожно разыскивала рецепт простого овощного бульона. В голове всплыли образы Карлы и матери; образы тех женщин, которые всегда говорили ей научиться хорошо готовить, если она хотела видеть, как улыбается муж после долгого тяжелого дня. Но Леви не был ее мужем… просто так получилось, что они делили одну фамилию и бремя. У него не было долгого тяжелого дня, но он был болен. И самое главное: Леви Аккерман — это тот человек, который забыл, как улыбаться. Микаса подернула плечами, одновременно подготавливая ингредиенты, варя яйца и кипятя воду. Закончив, она собрала еду на поднос и, поднявшись наверх, оставила его в своей комнате. Хоть время и перевалило за одиннадцать часов, но ни одна частичка этого чертового Леви Аккермана не побывала здесь. Опасаясь застать его в неглиже, как то было некоторое время назад, Микаса все же решила принести ему одежду, так как именно ее отсутствие могло служить причиной почему Леви так долго не выходил из ванной. Кофта, домашние штаны и… нижнее белье? Щеки девушки вспыхнули, когда она лихорадочно вытащила черное нижнее белье, успокаивая себя, что уже много раз проделывала подобное для Армина и Эрена. Все это было чертовски неловко, особенно потому что у них с самого начала не было отношений. Что же, лучше уж так, чем делать из своего бывшего капитана нудиста. — Леви? — она позвала его, тихо постучав в дверь ванной. Но ответа не последовало, поэтому Микаса повторила это действие еще дважды, а результат был все тем же. Она глубоко вздохнула, почти молясь, чтобы с ним ничего не случилось, ибо не хотела видеть, как Леви умирает голым. Аккерман медленно открыла дверь, будто спрашивая молчаливого разрешения. Обнаженной грудью, Леви с тяжестью прислонился к борту ванны, а Микаса с облегчением заметила, что его таз был прикрыт полотенцем. И хоть ей и было неловко, Аккерман поняла, что раздраженна на своего бывшего капитана, потому что он был слишком безрассуден для такой холодной погоды. Не теряя времени, Микаса встряхнула его, заставляя проснуться. Тело Леви оказалось настолько холодным, что, если бы он не был раздет, то она бы сразу же вытащила его из воды, взвалив на себя, словно мешок картошки. Микасе всегда нравилось чувство заботы о ком-то, даже простые вещи, будь то приготовить кому-нибудь поесть или спросить, все ли у человека в порядке. В общем любое вспомогательное действие, помимо того, каким ей приходилось заниматься в данным момент, потому что это действительно пугало ее. Но на самом деле, Микасе было все равно подхватит ли она простуду, страх в нее вселяла мысль, что ее бывший капитан пойдет на поправку не скоро. Сколько же ему лет? Она вздохнула, напоминая себе, что они взрослеют, стареют, и что, возможно, травмы, полученные ими на войне, вернутся, будь то простая простуда или что-то подобное. Однако, Микаса не могла допустить, чтобы это случилось с Леви, так же сильно, как и не хотела, чтобы он оставил ее, уподобляясь всем остальным. Поэтому Аккерман, наконец, подхватила своего бывшего капитана и помогла его бренному телу добраться до кровати. — Леви, — мягко позвала она, чувствуя в своем тоне приказные нотки. Микаса не знала был ли он без сознания или же просто напросто сошел с ума, предпочитая спать в ванной. — Пожалуйста, послушай меня хоть один раз… хорошо? Суп остывал, в комнате становилось зябко, и Леви холодел с каждой минутой. Микаса вновь осмотрела его, пропуская мимо мысли о его идеально торсе, миловидном лице и длинных шелковистых волосах. Она все еще видела перед собой своего бывшего капитана, но не могла понять был ли этот человек все тем же Леви, которого Микаса знала многие годы. Он выглядел… слабым. Осознав это, она скривила губы. Леви был слабым, даже каким-то хрупким, а не тем всесильным солдатом, как когда-то раньше. Микасе, не то, что озвучить это вслух, даже признавать это суждение истинным не хотелось, поэтому она заместо размышлений, вновь схватилась за полотенце, а затем, черт побери, вытерла Леви. Микаса приложила руку к его лбу, понимая что жар не спадал. Она осторожно надела на него, принесенную ей кофту, обращаясь с мужчиной, как с младенцем. Глаза Леви все еще были закрыты и Микаса не могла перестать смотреть на его красивое лицо, понимая, что хочет подарить своему бывшему капитану еще больше заботы. Закончив, она невесома обхватила его щеку, обводя пальцами каждый шрам, будто видела их впервые. — Эй… Леви поморщился и вяло открыл глаза, а затем кивнул, даже не ведая о чем, черт возьми, просила его спутница. — Леви… мне нужно, чтобы ты надел брюки, — Микаса отвела взгляд, передавая его нижнее белье и штаны в его же руки. — Ты же справишься самостоятельно? — Да, — он посмотрел на нее своими грустными и усталыми глазами, будто спрашивая не пожалела ли она, оставшись с ним, а затем хрипло проронил: — Прости. С переполняющей печалью Микаса смогла лишь кивнуть и выйти из комнаты.***
Прежде чем попытаться войти в свою спальню, Микаса провела еще пятнадцать минут, вытирая пыль на втором этаже. Уборка настолько настала частью ее жизни, что девушка следила за тем, чтобы дома не оседало ни пылинки. Аккерман постучала, спрашивая может ли войти и получив одобрительный ответ, оказалась в комнате, поймав Леви за чашкой чая. Он пил приготовленный ею чай с медом и лимоном, что почему-то заставило Микасу улыбнуться. Она внимательно рассматривала его: как ниспадали его шелковистые волосы, как смотрели на нее его усталые глаза, молчаливо проговаривая то, что ей так не терпелось узнать. Аккерман села рядом с Леви и положила руку на лоб, чтобы проверить температуру. Если бы она могла посчитать, то скорее всего, повторяла это действие уже в сотый раз. Микаса не проронила ни слова, не нарушая тишину, просто слушая как больной медленно пьет чай. — Прости… и спасибо тебе. — Не стоит, Леви… На этот раз шевельнулся Леви, медленно потянувшись к ее рукам. Так, как ей это нравилось, так, как Микаса иногда желала всем сердцем. — Микаса, я серьезно. Его холодная трехпалая ладонь… она чувствовала сколько сил он прикладывал, чтобы сжать ее руки. Вместо всего, Микаса сама обхватила ее, позволяя своему теплу поглотить его печальный холод. Она взглянула на своего бывшего капитана, в его оцепенелые и такие далекие от всего глаза. Она знала, что он старается изо всех сил. Это чувство было для нее в новинку. Оба они — всегда сдержанные, всегда скрывающие слова и эмоции, стали до безумия неуклюжими. Микаса не могла облачить в слова, что от этого Леви похож на куклу: красивую и безжизненную, просто потому что сама была такой до того момента, как бывший капитан не решил забрать ее с собой. Аккерман была благодарна, потому что даже если Леви выбрал ее в качестве куклы, то никогда не играл с ней, а своими холодными руками дал жизнь. Микаса освободила его руку и потянулась к лицу. Она обхватила его ладонью, обводя шрам и прикладывая палец к зашитым губам. Никогда и ни с кем Аккерман не позволяла так себя вести. С нежностью Микаса смотрела на него, надеясь, что хоть частичка теплоты дойдет до адресата. Тонкие губы Леви были невероятно мягкими, желанно манящими, что она нуждалась в том, чтобы ощутить это своими губами, может позже, а может и совсем никогда, но не сейчас. Не сейчас. Закрыв глаза, все еще задерживая руки на его лице, Микаса никогда не чувствовала такой привязанности. Той, что существовала между Ханджи и Моблитом или Энни с Армином. Привязанности, какую она видела, когда Леви спас ее, словно той ночью, когда он рассказывал ей свои глубокие секреты. Микаса задумалась, а были ли они когда-нибудь по-настоящему влюблены? И если да, то каково это было? Больно? Или наоборот приятно? Неужели именно это погружало в такое отчаяние? Она хотела знать. Ей нужно было знать. Но не было никакого способа узнать об этом — все ее друзья были либо очень далеко, либо мертвы — и единственным выходом было испытать самой. Леви спрашивал ее об этом же и Микаса хотела спросить его в ответ, но не могла подгадать правильное время. Иногда их обоих все же поглощала трусость, и ей это не нравилось. Аккерман глубоко вздохнула, убирая руки от его лица. Теперь она была смущена и напугана, и не хотела видеть его безучастное лицо, поэтому оставила глаза закрытыми, наблюдая за звездами, что мерцали в ее темных ведениях под веками. Микаса собиралась что-нибудь сказать, но ее прервала холодная рука, коснувшаяся подбородка, которая совершенно сбила ее с толка, заставив широко распахнуть глаза. Леви смотрел напряженно, его радужка цвета индиго, теперь выглядели тускло-серыми и впивались в нее с намерением, которое она раньше даже представить не могла. Бывший капитан поджал губы, а затем вновь отрыл их, даже вдыхая с предвкушением. Микаса слышала, как сильно стучит ее сердце, а мозг поддается опьянению чувством остроты, и если бы Леви был чуть ближе, не было бы удивительным, что их губы начали бы действовать без их ведома. — Микаса, — позвал он. На этот раз ее имя было похоже на расплавленный сахар, как те кубики, которые она смешивала с горьким чаем. Как редко можно было увидеть Леви таким, так священно для Микасы это было. Она закрыла глаза, наслаждаясь и вдыхая аромат мяты, что исходил от дыхания мужчины. Но вместо того, что предрекала Аккерман, Леви притянул ее ближе, утыкаясь носом в ключицу, его дыхание мягко коснулось ее кожи. Микаса почувствовала, как его рука от подбородка, спустилась к шее, а затем к предплечью, сжимая его, притягивая гораздо ближе, чем она когда-либо хотела. Он искал ее тепла. Совсем не ожидая этого, Микаса улыбнулась и позволила своим губам коснуться его макушки, не беспокоясь, что перейдет черту, ведь, честно говоря, они оба давно нуждались в этом. Так Леви обнимал ее, такую навязчиво-нуждающуюся. Из всего, что было после войны, самой большой радостью оказалась жизнь с ним, поэтому она тихо прошептала: «Не отпускай, хорошо?»Леви
Как бы Леви ни ненавидел дождливое небо, иногда все же скучал по нему. Прошла почти неделя с тех пор, как он оправился от своей простуды, что привела к нескольким дням постельного режима, и все благодаря его спутнице. Сначала Леви был против, опасаясь, что и она тоже может заразиться, пока он спит в ее кровати, заставляя микробов жить в каждом углу их безупречно чистого дома. Но в тоже время, как бы Аккерману и не терпелось покомандовать, его смущало сказать Микасе отдраить каждый сантиметр еще тщательней. А все из-за происходящего между ними на протяжении последних нескольких дней. Леви вздохнул и поставил чайник на плиту, а затем взглянул в окно на их маленькой кухне. Снаружи, на улице, он видел как Микаса предается своим маленьким радостям, таким как садоводство и постройка конюшни для лошадей. Мышцы его напряженного лица постепенно расслаблялись, пока он наблюдал, как девушка сняла свою соломенную шляпу и, что-то счастливо напевая, гладила лошадей. Чем, черт побери, я заслужил всю эту благодать? Было всего шесть часов, когда Леви решил, что пришло время для чая, и спустился вниз, отмечая, что Микаса всегда исчезает еще до того, как он открывает глаза утром. С тех пор как Микаса приютила его в своей постели, Леви так и оставался в ее комнате, занимая одну из половин кровати и разделяя с ней подушку посередине. Микаса назвала его ханжой, напоминая, что в разгар войны они уже спали вместе в палатке. На что Леви застонав, ответил ей, что тогда все было по-другому, потому что тогда с ними был отряд, а теперь они оставались лишь вдвоем. Он лишь уважал ее личное пространство и Микаса не стала с этим спорить. Визг чайника оторвал Леви от утренних размышлений, смешанных с рассматриванием пейзажа, который создавался его соседкой. Он налил в чашку кипяток, а затем опустил ситце с листьями черного чая и, подождав несколько мгновений, уже подул на свой горячий чай, чтобы сделать глоток и распробовать этот сорт. Молоко и мед, подойдут… Леви потянулся за тем молоком, что было доставлено им этим утром, и отлил его в другую чашку, а затем добавил в нее свой крепкий чай, медленно помешивая и добавляя чайную ложку меда. Он вновь поднес чашку к губам, пробуя, а затем буквально мурлыкал от того, что это должно прийтись по вкусу Микасе. Она приносила ему чай каждый час, чтобы он даже не успел подумать хочет его или нет. Но в это утро, возможно, в благодарность, он решил заварить Микасе хорошую чашечку, подделывая горечь сладостью. Леви еще раз взглянул в окно, прежде чем, схватив пальто с шарфом, выйти на задний двор с двумя чашками в руках.***
— Прекрати хоронить мертвых людей на нашей лужайке, Микаса, — сказал он, направляясь к ней, чтобы предложить чай. — Что? — она расплылась в улыбке, принимая чашку. Леви повел плечами, не совсем понимая сказал ли он что-то действительно смешное, поэтому сначала сделал глоток чая, прежде чем повторить: — Мертвые люди. — Нет, — выпалила Микаса, но затем сделала паузу, предназначенную для наслаждения напитком, который принес Леви. Она оцепенела, и ее зрение затуманилось, словно в тот момент, когда девушка впервые попробовала шампанское. Ее компаньон был действительно мастером в заварке чая. Губы вновь растянулись в улыбке, эта капля чая была сравнима со стрелой Купидона. — Повтори, что ты сказал. Леви вздохнул, она затеивала очередную игру в шарады, а он был не в настроении, чтобы решать головоломки. В такие моменты Аккерман часто злился на нее, посылая куда подальше, но теперь благодаря милым глазкам, которые уставились на него, мужчина терпеливо повторял: — Прекрати хоронить мертвых людей на нашей лужайке. — Ты только что сказал «на нашей лужайке», — вторила она, подчеркивая слово «нашей», будто бы только выучила его. Леви вскинул брови и кивнул, давая знак, чтобы она продолжала: — Ты только что сказал «наша», Леви. Ты только что это сказал. — Да, я так сказал, — мужчина замялся, испугавшись ее странной улыбающейся выходки. — Что, черт побери, в этом такого? — Поэтому, — Микаса сделала еще один глоток и ее глаза стали похожи на полумесяц, что освещал их дорогу в ту ночь, когда она держала его за руку. Утренний ветерок нежно касался их, заставляя подрагивать. — Твой дом — мой дом… Ты это имеешь в виду, да, Леви? Он слушал ее, попивая свой черный чай: нежно и почти смакуя каждый глоток горькости напитка, а затем остановился, промычав в ответ, и только потом взглянул на нее. Птицы щебетали так тихо, как мягко спадали на ее лицо волосы цвета вороньего крыла, и Леви не мог отвести взгляд: нежный, но пристальный, ласковый и в то же время разъяренный. Он сделал еще пару шагов на встречу Микасе и обернул вокруг ее шеи свой темно-зеленый шарф. — Глупая женщина, — пробормотал он, пока его руки все еще теребили край шарфа, завязывая его так же аккуратно, будто бы Леви управлялся с галстуком. — Это всегда был наш дом, — он остановился, отводя взгляд в направлении волнующихся на лугах вдали цветов. Он вновь открыл рот и так же закрыл его. Действительно ли нужно было сказать об этом? Следовало ли предотвращать эту утечку яда из своего опасного рта? — Леви, — Микаса позвала его, шепча с мольбой терпкой, словно грейпфрут в его чае. Слова, которые Леви не мог произнести не оставляли его, он слушал слишком внимательно. — Это всегда был наш дом. Это всегда был наш дом. Вскоре Леви услышал, как она усмехнулась, натягивая шарф на покрасневшие щеки, и его сердце внезапно пропустило удар. Во имя идиотских бровей Эрвина, думал он, глазами пытаясь поймать ее взгляд. Леви слишком хорошо знал, что она играет с обоюдоострым мечом, и если ударит его… то он падет, словно стена Мария. Парапетов хватит с головой. Микаса провела его к маленьким могилкам, надгробиями к которым служили вырезанные деревянные дощечки. Всего их было одиннадцать, для Эрена и Армина, Эрвина и Ханджи, Саши, Изабель и Фарлана, Кенни, ее матери и отца, а также матери Леви. МИкаса посмотрела на Леви, нахмурившись, и произнесла: — Я не знаю имени твоей матери… или отца. — Я не знаю свое отца, — Аккерман сделал паузу, опускаясь на колени. — Я всего лишь незаконнорожденный сын проститутки. Он сказал это бесстрастно и расслабленно, как будто говорил об этом миллионы лет и как будто это не причиняло ему боли каждый гребаный раз. Посмотрев на Микасу, Леви увидел, что ее лицо исказилось в потрясении, и что ей внезапно захотелось утешить его. Но он лишь пожал плечами, вытаскивая дощечку своей матери. Утро было слишком безмятежным для того, чтобы не омрачать его печальными воспоминаниями. Леви знал, что прошептал Микасе еще один свой секрет: — Кушель Аккерман, напиши это для меня. Она кивнула и потянулась к дощечке. Леви доверял ей, и Микаса это знала. Он понял это, когда почувствовал, как ее рука нежно коснулась его, и улыбнулся, когда Микаса отвернулась. Несмотря на то, что Леви сказал Микасе перестать загрязнять их лужайку мертвецами, он все же наконец почувствовал себя спокойно, просто взглянув на это. Вряд ли он скажет ей, но она была права. У всех их семей, друзей и товарищей никогда не было могилы. Разве что кроме Саши. Их тела были разбросаны по разным местам, разному времени и разным воспоминаниям. Раньше у них не было времени горевать, не хватало времени и на скорбь. То, что сделала Микаса, было на самом деле приятно, учитывая то, что теперь у них было время и осознание того, что им есть, что вспомнить о них приятно умиротворяло. По крайней, теперь он, возможно, сможет спать спокойно по ночам, будучи уверенным в том, что они оба всегда будут помнить и чтить любящие воспоминания о своих семьях. Микаса приготовила для них простой обед — тушеную цветную капусту с морковью. Леви мог сказать, что ее кулинарные навыки определенно были лучше, чем его. Это согревало его сердце так же, как еда согревала рот. Когда в последний раз кто-нибудь готовил для него? Он пожал плечами, откидывая эту мысль. «Это хорошо» — было всем, что он сказал, как только помыл посуду и убрался на кухне. После того, как они со всем закончили, Леви обнаружил, что сидит на своем недавно купленном диване в стиле «давенпорт». Он оглядел гостиную, думая, что дом все еще выглядел пустым и им нужно было купить еще немного мебели, возможно, стоило еще купить бытовую технику, чтобы развеять скуку. Он снова осмотрелся, заметив, что тщательность Микасы в уборке определенно улучшилась, потому что он мог видеть свое отражение в плитке на полу. Леви наконец почувствовал облегчение от того, что наконец нашел партнера, который может помогать ему с уборкой. Он отметил про себя, что подарит ей новый набор чистящих средств в качестве подарка за ее пунктуальность. И он не шутил на этот счет. — Я ухожу. Он приподнял бровь, когда увидел хорошо одетую Микасу Аккерман, спускающуюся по лестнице. Прошло всего два часа, и он бы не очень удивился тому, что Микасе стало скучно и она решила развлечь себя убийством кого-нибудь снаружи. Но шутки в сторону, он просто кивнул и сказал всего одно слово, которое определенно удивило ее: — Возвращайся. Леви увидел, как она помахала шарфом, который он ей подарил, затем закрыла входную дверь и пошла к конюшне. Так было всегда: несколько простых слов и несколько простых жестов. Микаса была из тех компаньонов, которым на самом деле не нужны были слова и которые не задавали ему множество вопросов. Он прожил с ней всего некоторое время, но это каким-то образом сделало его более дружелюбным.Микаса
Как бы не хотелось съездить в Яркел или хотя бы в магазин рядом с Рагако, все же Микасе пришлось отказаться от этой идеи, потому что она не хотела, чтобы Леви ждал ее слишком долго. В конце концов, она снова отправилась за покупками в Хлорбу, обдумывая, что бы ей купить. Первым пунктом в ее списке были каждодневные продукты: морковь, оливки, картофель, брокколи, яблоки, виноград и еще много овощей и фруктов, которые они будут есть. Прошло почти два месяца с тех пор, как она стала вегетарианкой и, хотите верьте, хотите нет, она и правда начала к этому привыкать. Она хихикнула, игриво держа Солнышко за поводья, пока скакала галопом мимо пригорода. Она вспомнила, каким скучающим Леви выглядел на их диване, поэтому мысленно отметила, что купит этому чертовому коротышке хрустальный радиоприемник. Микаса чувствовала, что с тех пор, как Леви заболел, он стал вести себя с ней мягче. Не то, чтобы это вызывало тревогу или было чем-то плохим, что она могла бы описать, но она обнаружила, что внезапно становится чувствительной рядом с ним. Ее щеки покраснели, и она не стала этого отрицать, теребя шарф, который подарил ей Леви. Красный шарф, который подарил ей Эрен, потерялся во время войны. Микаса знала, что он у нее был, но, после убийства Йегера, не могла вспомнить, где, черт возьми, его оставила. Возможно ли, что она повязала его на шею Эрена? Использовала в качестве импровизированного бинта для ноги Леви? Или просто обронила где-то? Микаса действительно не могла вспомнить. И это было той вещью, которую она не хотела бы вспоминать. Все эти нелепые воспоминания о войне заставляли ее желудок переворачиваться с ног на голову, и она будет преодолевать их долгие дни, недели и, вероятно, годы. Вспомнив о жизни своей матери, Микаса решила, что отныне будет жить своей собственной. Аккерман проживет ее свободно, так, как ей этого хочется, так, как ей наконец стало бы понятно, кто она. Красный шарф Эрена никогда ничем нельзя было не заменить, она знала это слишком хорошо, но темно-зеленый шарф, подаренный Леви, означал только то, что она приняла новую жизнь, на которую ей дал шанс ей кто-то новый. А именно — Леви Аккерман. Подобно езде верхом, она позволила себе больше никогда не оглядываться назад, ведь ее ждала новая жизнь. Когда Микаса закончила с покупкой продуктов, то отправилась в маленький магазинчик, где продавали радиоприемники. Микаса знала, что Леви отругал бы ее за импульсивность, которую она проявляла, когда дело касалось покупки каких-либо вещей, но все же не могла противостоять внутренней улыбке, которую вызывал сценарий, где они оба могут слоняться по гостиной, потягивая черный чай с печеньем из топленого молока, и слушать джаз по радиоприемнику, который она приобрела, при этом любуясь прекрасным закатом, вид на который открывался из их окон. Она уже собиралась рассчитаться за радио, как вдруг чья-то рука внезапно коснулась ее плеча. — Хэй. Микаса обернулась. Ей было трудно поверить в то, что она увидела. — Энни…? — И тебе не хворать, Аккерман, — Энни улыбнулась ей, крепко пожав свой козырек на голове. — Я имею в виду тебе тоже здравствуй. Энни все еще была одета в ту кремовую толстовку, которую носила со дня, как Микаса впервые встретила ее. С вопящим ОКР Леви, которое уже начало немного захватывать ее нормальный мозг, она не могла не спросить себя, стирала ли вообще Энни эту повидавшую жизнь толстовку. Но, конечно же, она не была Леви, поэтому просто промолчала, ошеломленная возвращением Энни на Парадиз. — Что ты здесь делаешь, Энни? — Мне просто… скучно. Ты понимаешь. Микаса кивнула, затем попросила Энни подождать, так как ей все еще нужно было заплатить за хрустальный радиоприемник, который она купила. Расплатившись, она вместе с Энни подошла к скамейке возле магазина и еще раз не меньше прошлого раза удивилась, когда увидела, как Фалько гладит ее лошадь: — Добрый день, мисс Микаса! — Энни, только не говори мне, что весь путь сюда вы пролетели? — спросила она, обернувшись, чтобы увидеть девушку с глазами, цвет которых напоминал ей радужки Армина. Она не знала, что чувствовать. Должна ли она радоваться? Или же ей следует грустить? В любом случае, сейчас на эти раздумья у нее не было времени. — Это было бы пустой тратой времени, если бы мы не пользовались его крылышками, — Энни теперь сидела на скамейке, разбросав несколько кусочков хлеба, которые привлекли уличных котов. Она продолжила: — Кроме того, я хочу узнать, как у вас, черт возьми, дела, ребята. Микаса сидела рядом с ней, отмечая, что Энни каким-то образом оставалась хорошим человеком, несмотря на совершенные ею грехи. Она наблюдала, как бродячие кошки приближались к ним. Некоторые кошки были похожи на Энни, а некоторые на Микасу. Она мысленно улыбнулась, обдумывая смешные сравнения их с кошками. — Я в порядке, а ты как? — Я полагаю — жизнь продолжается, — Энни ответила без промедления, опустив свои глаза цвета океана. Энни бы не призналась, но она выглядела такой же грустной, такой же потерянной, как и тогда, когда они вернулись на Парадиз. Микаса продолжала слушать Энни, интересуясь, почему они с Фалько приехали сюда. — Эта несносная девчонка, Хитч, сказала мне приехать в Митрас, если я хочу увидеть ее стервозную морду. — Ага… — Знаю, Микаса, я уже собираюсь оставить эту часть, — Энни сделала паузу, выглядя так, будто она предсказала, что, черт возьми, случилось в Митрасе. Упоминания имени Хистории и самого ребенка могли бы стать разрушительным оружием для пузыря, который Микаса создала вокруг, чтобы защитись свое эмоциональное состояние. Стараясь, чтобы это никак не задело ее, Микаса кивнула, дав Энни знак продолжить. — И потом я увидела такую же лошадиную морду у глупого мальчишки с короткой стрижкой. Энни усмехнулась и медленно откусила кусочек сладкой булки. Фалько шагнул к ним, с осторожностью помахав рукой, боясь, что Энни может ворчать из-за того, что он помешал. Микаса подумала, что Энни может быть и маленькой девочкой, и в то же время такой же пугающей, как и Микаса. Она пододвинулась к Энни, чтобы Фалько мог сесть рядом с ней. — Как Жан и Конни? — Все еще идиоты, — Энни помолчала, затем посмотрела на нее. — Знаешь, я давно хотела с тобой встретиться. Думаю, что я недостаточно поблагодарила тебя. — В этом нет необходимости, Энни, — Микаса осторожно подтянула шарф повыше, чтобы прикрыть лицо, опуская свои серые глаза. Она чувствовала, что Энни, возможно, тоже ощущала себя чертовски одинокой с того дня, как умер Армин. Для нее, возможно, Микаса была особенной. Особенной для пары, в которой оба имели глаза цвета океана, потому что она была первой, кто узнал об их тесной связи. Микаса знала: если потеря Армина причинила ей большую боль, то, возможно и вероятнее всего, она причинила такую же боль и Энни. — Почему бы тебе не заглянуть к нам? Ну… наш дом может оказаться действительно безупречным по сравнению с грязными гостиницами, в которых вы с Фалько наверное ночевали. — Звучит заманчиво, — все, что сказала Энни, одарив ее ностальгической улыбкой. Эту улыбку было очень трудно не заметить, и они отправились домой, а Фалько увязался за ними. Полагаю, Леви не будет возражать… Микаса привела их к дому, который они с Леви разделяли. Она посоветовала им идти пешком, сказав Энни и Фалько не использовать свои способности титанов, чтобы не привлекать людей, а затем достала все свои покупки и нагрузила их на Солнышко, при этом слушая рассказы Энни о бурных приключениях. Микаса задавалась вопросом, когда, черт возьми, эта вечно скучающая девушка стала такой разговорчивой? — Честно говоря, я понятия не имела, что могу встретить тебя в том радиомагазине, — Энни сделала паузу, выглядя пораженно ошеломляющим видом лугов. Она продолжила: — Я спросила у этих двух идиотов, где ты, и они сказали, что давно не виделись с тобой. Я думаю, они чувствуют себя виноватыми. Микаса на мгновение остановилась. То, что сказала Энни, заставило ее осознать, что прошло почти два месяца с того момента, как она попрощалась с Жаном и Конни, но даже если все происходило таким образом, даже если их пути разошлись, эти двое все равно навсегда останутся для нее семьей. — Ничего не поделаешь, думаю как-то так. Я не хочу встречаться с Хисторией, знаешь, у меня есть свои причины. Энни пожала плечами, затем кивнула и сказала Фалько не отходить от них. У Энни всегда было отличное чувство юмора, даже несмотря на то, что она выглядела скучающей. Прокручивая свои забавные мысли об Энни, Микаса задумалась, понимает ли Леонхарт ее молчание так же правильно, как Леви? Потому что если бы она это делала, Микаса обрушила бы миллион благодарностей на нее. Этого было бы достаточно, чтобы добраться до Марли. — Мы здесь где-то три дня. Я заехала в Хлорбу, потому что вспомнила, что одна девчонка сказала мне, что в этом городе лучшие галантерейные магазины. Я хотела купить что-нибудь для моего отца, прежде чем мы отправимся домой, — Энни остановилась, срывая цветок мака со спелого поля. — А тебя что привело сюда, Микаса? — Я живу недалеко от Хлорбы. Просто ходила за продуктами. — Боже, — Энни выглядела шокированной, когда оглянулась, чтобы посмотреть на продукты, которые купила Микаса, затем снова посмотрела на нее. — Тут слишком много для «продуктов». Кто ты? Саша? Микаса тихо усмехнулась и помотала головой. Упоминание ее дорогой подруги Саши заставило ее почувствовать тепло внутри, совсем немного ностальгии по прошлому. Она не могла поверить, что вот она, здесь, разговаривает с той, которую раньше пыталась убить, и они ведут себя как старые друзья. Они общались раньше, но сейчас обнаруживалось намного больше сходств, которые она даже не могла представить. Они продолжили прогулку по прекрасному лугу только тогда, когда Микаса, казалось, лишилась дара речи. Энни все еще говорила, и поэтому она просто слушала истории Энни, не расспрашивая ее об Армине. Если Леви сделал что-то подобное для Микасы, то она могла бы сделать то же самое и для Энни. Когда-то они обе были потерянными девочками. Около четырех часов они подошли к забору дома Леви. Он выглядел совершенно обычным. Микаса открыла калитку и пригласила двух своих гостей пройти дальше. — Вы живете здесь, мисс Микаса? Здесь так много места для одного человека! — внезапно вмешался Фалько, его взгляд скользил по всему дому. Она просто кивнула, ведя Солнышко в конюшню и попросив Энни подержать вещи, которые она купила. Микаса все еще не знала, как подойти к Леви или как сказать двум своим посетителям, что они будут иметь дело с низкорослым злюкой, который чертовски помешан на чистоте. — Пожалуйста, кхм, оставьте свою обувь снаружи, — Микаса остановилась, снимая обувь, затем осторожно взяла у Энни пакет с продуктами. — Внутри не очень-то обрадуются грязи… Ей показалось, что Энни озадачена, затем она пожала плечами и очень осторожно открыла дверь. — Не знала, что у тебя такой красивый и чистый дом, Микаса, — сказала ей она, снимая обувь и подталкивая Фалько сделать то же самое. — Немного перемен для разнообразия, да? О, Энни. Ты никогда не узнаешь. Подумала Микаса в то время, как ее разум безмолвно размышлял над тем, должна ли она рассказать Энни о том, что произошло за последние два месяца или все же не стоит этого делать. Несмотря на то, что Аккерман была интровертом, ей все еще не хватало того ощущения, когда две девушки могли поговорить по душам, как это бывало у них с Сашей. — Ты заметишь, Энни. Точно заметишь. Микаса подвела их к дивану, взглядом молча разыскивая Леви, который, должно быть, наверху принимал ванну или, может быть, был чем-то занят. Она помотала головой и пошла на кухню и разложила продукты по своим местам. Микаса быстро накрыла на стол, заварила чай — три чашки, а позже достала пакет апельсинового сока для Фалько. Она поняла, что скучала по маленьким детям. Закончив, Микаса подала поднос с тремя чашками «Эрл Грея», блюдцем имбирно-сахарного печенья и апельсиновым соком для Фалько. Она поставила поднос на кофейный столик, который Леви постоянно называл своим «чайным» столиком по той причине, что он никогда не пользовался им для кофе. Микаса глубоко вздохнула и села, приглашая своих гостей съесть предложенные ею закуски. Вскоре Фалько потягивал свой апельсиновый сок, а Энни — свой «Эрл Грей». — Случайно заварила лишнюю чашку, да? — беззаботно спросила Энни, отправляя в рот имбирный орешек. Микаса заметила, что Энни бросала на нее странно любопытные взгляды с момента, как они переступили порог дома, но то волновало ее меньше всего, особенно потому, что она все еще не рассказала, что происходило с ней последние месяцы. Фалько наслаждался имбирно-ореховым печеньем, с удовольствием поедая его, как будто пробовал его впервые. Они хотела спросить Фалько не хочет ли он забрать немного домой, как их внезапно прервал низкий, безжизненный и холодный голос сверху.Леви
Выпив чаю, Леви сказал женщинам, что пойдет прогуляться на свежем воздухе, оставив их болтать о чем угодно, что его совсем не касается. На самом деле, ему было приятно видеть Микасу такой: беседующей о пустяках с кем-то того же пола, что и она. Во всяком случае, она могла бы рассказать светловолосой соплячке о своих недавно приобретенных навыках уборки и, вероятно, предложить Энни время от времени стирать свою толстовку. «Чертово неряшливое отродье», — подумал он про себя, вспомнив, что впервые увидел ее в этой гребаной толстовке с капюшоном пять лет назад. Эта мысль заставила его поморщиться. — Сэр, могу я присоединиться к вам? Леви что-то пробубнил и пошел в сторону выхода. К открытым мирным полям. Было уже семь часов, и всего через несколько минут можно было стать свидетелями красивого заката. Он продолжил прогулку с Фалько, прежде чем задать ему интригующий вопрос: — Не потрудишься объяснить, что привело вас сюда? — О, ничего такого, сэр! — Фалько ответил нервно, его шаги были такими же неуверенными, как и голос. — Я просто хочу нарвать цветов для, эм, ну вы знаете… Для Габи. Леви вздохнул. «Ну что за влюбленный сопляк», — подумал он, глядя на красное как помидор лицо Фалько. Он внимательно наблюдал за мальчишкой, за тем, как тот неловко заявил о своих правдивых намерениях, не спрашивая ни у кого об этом. Несмотря на то, что это был не тот ответ, который Леви хотел услышать. Он ждал объяснений о том, как они встретили Микасу, или еще чего в этом роде, но он уступил это, чтобы выслушать радужные признания Фалько в любви. Надеясь, возможно, на то, что он сможет чему-то научиться у этого влюбленного мальчишки. — И где вторая соплячка? Почему она не с тобой? — спросил Леви, подводя их ближе к маргариткам и макам. — Райнер не разрешил ей полететь с нами, — Фалько помолчал, затем последовал за Леви на поляну, с которой открывался чудесный вид на нескончаемые россыпи цветов. — Она слишком безрассудна и прочее… Вы живете в таком чудесном месте, сэр! Он снова что-то пробубнил и сделал еще несколько шагов, что позволило им в полной мере насладиться умиротворяющим лугом в то время как ветер легко щекотал их кожу. — Я рад, что живу здесь, малыш. Рад, что выбрал это место, — Леви, на удивление, говорил без пауз, почти уверенный в том, что сказал мелкому. Не имело значения, констатировал ли он общеизвестный факт, что он действительно купил и занял это место, или он имел в виду нечто большее, чем просто очевидный факт. Он был рад тому, что теперь живет свою жизнь в спокойствии с Микасой Аккерман. Он вздохнул и едва заметно улыбнулся, указывая на траву, где сказал Фалько собрать цветы, которые тот искал. Леви не пошел за Фалько, он просто стоял на месте и наблюдал за маленьким отродьем, которое радостно бежало к переполненному цветами полю. Конец войны изменил их, и даже Леви мог видеть перемены в этих детях-воинах. Ему было легко от того, что он мог видеть, как дети снова стали детьми, что нормальные люди снова могут быть нормальными. Он молча надеялся, что у них тоже есть шанс, ему хотелось бы видеть как их тоже затрагивают эти перемены. Ничего не подозревающий из-за завораживающей красоты природы, Леви не сразу услышал, как Фалько зовет его, задавая самый странный вопрос, который ему когда-либо задавали: — Может быть вы хотите, чтобы я нарвал цветом и для нее, сэр? Конечно, Леви не был глупцом, чтобы не догадаться, кого имеет в виду мальчишка. Это должна была быть Микаса, конечно, так было всегда. Даже если он будет хранить все в себе, эта будет та часть, в которой он действительно искренен, поэтому он ответил, как можно более сдержанно: — Если хочешь — давай. Спустя несколько мгновений, Фалько уже закончил и подбежал к нему с охапкой свежесорванных цветов в руках. Их было чертовски много, и если бы Леви был на каплю грубее, он бы спросил, не собирается ли этот сопляк открыть свою цветочную лавку, но у него не было настроения для язвительных замечаний, поскольку он заметил, что у мальчишки было слишком много энергии для подобных усилий. — Капитан Леви, — Фалько сделал паузу, переводя дыхание, его голос звучал так, словно он отдавал приказ. — Я всегда хотел подарить Габи свежие цветы, но в Либерио они не растут, поэтому, когда я увидел этой рай, я сразу же ухватился за шанс. Леви выгнул бровь, пытаясь понять, что это отродье пытается сказать. — И? — Вы должны приносить ей цветы каждый день, сэр, — Леви взял букет цветов и продолжил слушать мальчика. — Цветы ведь не всегда вот так цветут. Леви перехватил букет здоровой рукой и понес их так, как мужчина дарит цветы женщине на каждом свидании. Он уже понял, что, черт возьми, имел в виду сопляк и боялся, что тот может оказаться прав. — Фалько, спасибо тебе за цветы, — Леви просто сказал эти слова, наблюдая за далеким закатом. Он хотел быть сдержанным и не объясняться слишком бурно, но что-то очень глубоко внутри него хотело, чтобы Фалько понял больше, чем тот пытался объяснить. — Но она не моя жена и ни в каком смысле мне не принадлежит. Мы просто случайно начали жить вместе. Леви оторвал взгляд от заката, затем обернулся, чтобы посмотреть на мальчика. Его тусклые серые глаза были опущены, потому что он пытался объяснить что-то невероятно туманное, чего даже взрослые не могут часто по-настоящему понять. И все же, если Фалько действительно его понимал, то как такой мальчик может выразить свои чувства всего одной фразой? И снова, мир был полон сюрпризов. — Но она вам нравится, сэр! — воскликнул Фалько, только теперь его голос звучал собранно и мягко. — Нет, стойте, она вам не просто нравится, сэр. Насколько храбрым этот мальчишка мог быть? Леви заметил, что Фалько смотрит прямо на него гораздо чаще, чем до этого. — Вы ее любите. Если бы Леви умел выражать свои эмоции, то, вероятнее всего, сейчас его лицо выражало бы шок, так же как и его действия, но это не было правдой, поэтому он не мог описать ни выражения своего лица, ни жесты, которые вырисовывала его рука. — Чертов сорванец, ты не можешь вот так заявиться сюда и говорить мне такие вещи. Фалько пожал плечами и выглядел так, будто выиграл какую-то хрень в лотерею. Такое же лицо Леви видел у ребят из подземного города, когда им удавалось выкрасть немного мяса. Он просто позволял ему такое поведение, не дожидаясь, скажет ли этот сопляк что-нибудь еще, хотя глубоко внутри желал, чтобы тот продолжил. — Знаете, сэр… Я признался Габи, что она мне нравится. Леви усмехнулся, ему уже наскучило выслушивать эту ванильную чепуху, но он просто сказал себе, что послушает об этом еще. По какой-то причине ему это нравилось, но в то же время заставляло съеживаться. Он был далек от признаний в любви, даже несмотря на то, что слышал это миллионы раз от Ханджи с ее безусловной любовью к титанам. — И черта с два мне нужно это знать? — Это значит, что вы тоже могли бы признаться, — ответил мальчик без промедления, демонстрируя храбрость другого рода перед Сильнейшим Солдатом Человечества. Леви был поражен тем, что другие люди могут добровольно признаться в чем-то столь неопределенном, в чем-то столь расплывчатом? Возможно, не мог только он. Возможно, он был трусом, столкнувшимся со своими чувствами. Возможно, ему самому нужно было впасть в отчаяние. Не зная, что ответить, Леви просто обреченно вздохнул, затем снова перевел свой взгляд на закат. Он внимательно наблюдал за тем, как оранжевое небо перетекало в пурпурно-красное, пока не превратилось в смесь цветов, которые он не мог описать. Облака уменьшались слишком быстро, поглощенные горизонтом. Он вспомнил прочитанную книгу о глупой интерпретации закатов, написанную Карлом Юнгом. О том, что возможно, если бы он решился на что-то опасное, если бы рискнул бесстрашным и прекрасным способом, тогда, возможно, он бы вознесся. Может, он пришел бы к этому с широко открытыми глазами, что даже боги добровольно признали бы это. Тогда, возможно, именно поэтому закаты окрашиваются во множество непредсказуемых цветов… чтобы люди приняли решение, при чем независимо от того, был ли цвет их любимым, тусклым или дерьмовым. Леви мог видеть мерцающие изумление в глазах мальчика, захваченного красотой горизонта. Для Леви не было ничего более изящного, чем ребенок, который может наслаждаться прелестью нового мира. Затем он, наконец, заговорил, почти шепотом, так нежно и спокойно: «Хах, может ты и глупый сопляк, но у тебя есть мужество». Фалько усмехнулся, поблагодарив Леви за то, что тот позволил ему нарвать цветов и за то, что позволил полюбоваться закатом. Приближалось время ужина, поэтому им нужно было возвращаться. Леви велел Фалько идти вперед, потому что Микаса в любой момент могла начать готовить ужин, и было бы невежливо с их стороны заставлять женщин ждать. Он наблюдал за тем, как мальчик бежит со слишком большим для него количеством цветов в руках, догадываясь, что они наверняка и для Энни. Он слегка завидовал тому, как смело Фалько может признаться в своих юношеских чувствах. Леви был рад за него. Прежде чем вернуться, он оглянулся на уходящий закат, мельком представив себе райский пейзаж, увидев цветок, которого он никогда не видел в объятиях Фалько. Леви сорвал желтую розу с красным наконечником и направился домой. Все слишком хорошо.