***
Он искал её во время полуденной мессы. Высматривал, пытаясь уловить запах — всё, что у него было от неё. Вчера она вновь исчезла в мгновение ока. Он был почти уверен, что она не осталась на епитимью. Бен намеренно дал ей прочесть два десятка раз молитву по чёткам и пять раз «Отче наш». Это означало, что она должна быть ещё здесь, когда Бен выглянул из ризницы. Но её нет. А для веры в то, что она сделает это дома, он слишком скептичен. Кто он такой, чтобы судить? Он сидел в алтаре, делая вид, что слушает респонсориальный псалом и методично анализировал прихожан, пытаясь выцепить ореол феромонов из гелиотропа и мха. Этот запах не перепутать ни с чем, он приковывал как ничто другое, и его здесь определённо не было. Бен прибегнул к епитимье и святому причастию, как к способу попытаться взглянуть на лицо девушки, с которой уже дважды встречался и не устоял перед ней. Почти не устоял. Ведь иначе, у них обоих были бы неприятности. Это и правда слишком неправильно с его стороны — относиться к её общению с Господом так, как если бы это был им придуманный негласный эксперимент, дабы постичь собственные природные способности. Монсеньор Кенеди похлопал его по ноге, и Бен понял, что начал слишком наклоняться вперёд на стуле, с напряжённой спиной уперев локти в колени, точно зверь на охоте. Первая реакция Бена — вспышка гнева за порицание, да ещё и от какой-то Беты, но действие препарата сделали своё дело и ярость быстро угасла. Но это отчасти правда, не так ли? Вся суть веры — демонстрация силы. Контроль. Он всегда так считал. Конечно, его взгляды на этот счёт весьма дурны и, безусловно, его бы упрекнули за подобные мысли или за навязывание своего мнения прихожанину… но любой, кто утверждал обратное — наивен. Да, покаяние, прощение и искупление — вещи прекрасные. Бесценные. И он в это верил. И всё же кающийся грешник подобен подозреваемому в комнате для допросов. И вне зависимости от того, скрывала ли его перегородка или ему смотрели прямо в глаза, он уязвим. Не телесно, а эмоционально, морально, духовно, что неизмеримо страшнее. Для них — прихожан, не для Бена, конечно. Бен обладал властью даровать, либо же отвергать то, чего желали другие. То, что им нужно. С этой девушкой всё по-другому. Он не понимал, почему не ощущал над ней власти. Возможно, она что-то таила в себе. Или играла с ним. Пробуждала его. Заставляла говорить то, что он никогда никому не говорил, и будучи уязвлённым, Бен мог излить душу лишь своему духовнику — наделённому земной властью Кенеди. Иногда признать превосходство Монсеньора давило гораздо сильнее, чем пребывание в исповедальне. Очевидно, Кенеди думал, что теперь Бен в его власти. Человеческие страхи, недостатки и слабости могли рассказать многое. Кенеди сказал бы, что Бен глубокомыслен и умён, что он легко впадал в скуку и не любил, когда ему указывали, что делать; что иногда, все эти вещи наделяли его высокомерием, но тем не менее он не бесчувственный; он сопереживал, возможно, даже слишком, и оттого жаждал отстранённости как средства контроля. И Кенеди бы не ошибся. Бен был не из обаятельных и дружелюбных священников. В богослужении бытовало мнение, что последние пятьдесят лет или около того, из крепко сидящих на супрессантах Альф получались прекрасные религиозные деятели. Люди желали их слушать. Они источали авторитет, харизму и уверенность. И Отец Рэнсольм был показательным тому примером — политическое обаяние, магнетизм личности, до глупого безукоризненная манера поведения — если бы не тот факт, что он такой же Бета, как и Кенеди. Однако Бен никогда не вписывался в этот шаблон. Люди могли слушать его, но он им не нравился, и весомых причин для этого не наблюдалось. Так что болтать во время исповеди, раскручивать на разговор, пытаться утешить или избавить от неловкости — отнюдь не в его характере. Ему нравилось безличие перегородки, и он бы хотел, чтобы в церкви Святого Эльве никогда не появлялись исповедальни, предполагающие возможность встречи лицом к лицу. И всё же, он ловил себя на желании вновь увидеть её на следующей неделе, чтобы она решилась прийти снова. Захотела увидеться с ним воочию. Господи Боже, как же он хотел её увидеть! Посмотреть на существо, что так соблазнительно пахло и имело столь чарующий голос. Если бы Бен увидел её, то, возможно, успокоился и смирился. А возможно, стало бы только хуже. Бен как раз представлял себе, как они случайно встречаются в мясном отделе супермаркета. Она стояла возле прилавка и просила полфунта сосисок; на сгибе её локтя висела корзинка с ароматными и спелыми овощами и фруктами, а он не мог удержаться и не поздороваться с ней. Она узнала его, хотя на нём не было церковных одежд, но она помнила его запах, страстно желала его. Она улыбнулась ему и пригласила на ужин, и… Кенеди вновь толкнул его локтем и выгнул бровь, глядя сверху, а затем отправился к кафедре проповедовать Евангелие. Бен пропустил мимо ушей весь Новый Завет. Взволнованный, он нахмурился и быстро поднялся. Вряд ли этот поступок кто-либо заметил, но он не мог отделаться от мысли, что Монсеньор так или иначе знал, что Бена на это сподвигло. Он не был уверен, вызван ли его стыд мыслями о мясной лавке как таковой, или что он в последнее время настолько себя сдерживал, что добрая половина его сексуальных фантазий обратилась в метафору.***
Почти всё воскресенье Рей потратила на то, чтобы привести в порядок своё жилище, убраться и расставить всё по своим местам. Не сказать, что весенняя уборка в квартире, куда она недавно переехала, было чем-то грандиозным, но ей нравилось, как она себя ощущала после всех трудов. Большая часть комнат уже была покрашена, все вещи, наконец, распакованы. Рей подумала, что со временем украсит одну из стен росписью. Наконец, новый дом стал для неё обителью, и Рей ждала награда. Для начала, долгая горячая ванна цвета слоновой кости, на ножках «львиные лапы» — пожалуй, самая утончённая вещь в квартире. Рей нежилась в её объятиях, пока пальцы рук и ног не стали сморщенными от влаги, кружево пены не растворилось бесследно, а вода не начала бодрить своей прохладой. Закутавшись в банный халат, она приготовила себе чашку чая на кухне, а затем отнесла её в спальню и уселась на кровать. Рей следовало надеть пижаму и лечь спать. Рано утром идти в лабораторию. Но вместо этого она открыла ящик прикроватной тумбочки и заглянула внутрь, оценивая скромную коллекцию игрушек, которую держала под рукой в особые моменты. Ящик для разрядки — бывают такие дни, когда необходима дополнительная помощь. Её взгляд скользнул по вибраторам и зажимам, и остановился на одном из фаллоимитаторов. Рей потянулась к нему, но вскоре передумала. Если она собралась это сделать, если будет думать о нём, вряд ли ассоциировать священника со своими секс-игрушками — хорошая идея, даже если это маленькая вибропуля. Пусть это и не самый большой фаллоимитатор, который она иронично звала «своей единственной надеждой». По крайней мере, пока. Не взяв ничего, Рей закрыла ящик и легла на спину, положив голову на подушку в свежевыстиранном постельном белье. Отец Бен не одобрил бы её коллекцию. Если она правильно помнила, мастурбация — это грех. Но она готова была поспорить, что он тоже занимался этим. Будь то Альфа или Омега, да любой другой человек с сексуальным влечением, даже если он был женат на Боге, Церкви, или на чём-то ещё. Возможно, именно «это» и являлось его слабостью, о которых он говорил вчера. Рей гадала, как он мастурбировал, поскольку решила, что наверняка без этого не обходился, и от такой мысли стала мокрой ещё до того, как развязала халат. Рей позволила ему распахнуться, лёжа под тёплой и мягкой махровой тканью, и её кожи коснулась прохлада. Наверное, он занимался этим в душе, дабы смыть все улики в сток, будто бы Бог не в курсе. Рей сделала вид, что тоже не знала, лёжа обнажённой и желая, чтобы всё это было правдой для своего личного удовольствия. Не ведая, как он выглядел, Рей представляла его руки, выдыхая и начиная трогать себя; она проводила пальцами по внутренней стороне бёдер и касалась половых губ. Он казался мужчиной с большими руками. С большими руками и большим членом. Возможно, у него обрезана крайняя плоть. Рей никогда не была с «обрезанным» мужчиной. Рей раздвинула складки пальцами и провела ими по гладкой влажной коже внутри. Она неторопливо скользнула от клитора к входу, ощущая, как по коже пробежали мурашки, а соски затвердели и стали ещё чувствительнее. Другой рукой она сильно сжала сосок, покрутила, а затем отпустила его, лаская грудь нежнее. Рей представляла, каково это — чувствовать на себе его руки, его член внутри; чувствовать, как в момент разрядки раздувается узел, как он изливается в неё, как его губы касаются её горла, а язык скользит по коже шеи. Её мысли неслись вскачь. Он пригвоздил бы её спиной к кровати, топя в простынях, навалился на неё своим телом, прижимаясь всем весом к её бёдрам, груди и дыша в шею. В своих фантазиях Рей чувствовала себя защищённой, в объятиях кого-то более сильного, в объятиях того, кто так крепко держал в своих руках, отчаянно вжимаясь. Она понимала, что в ней говорила Омега, и это тот случай, когда ощущение совершенно её не тревожило. У неё всё под контролем. Она могла сама о себе позаботиться. Осознание того, что у неё всё получалось, что ей больше никто не нужен, возбуждало. Мягкие рукава её халата слегка закрутились вокруг плеч и предплечий, когда Рей поставила ноги на кровать и изменила положение руки, чтобы просунуть два пальцы внутрь себя. Стискивающая ткань создавала ощущение, будто плечи Рей сжимают его руки. Её ладонь покрывала собственная влага, и Рей слышала звук скольжения по коже, мягкое хлюпанье, когда её пальцы входили и выходили наружу; она неторопливо добавила третий и застонала от ощущения медленного растяжения мышц. Её клитор жаждал внимания, но она отказывала ему в удовлетворении. Это подождёт. Ей нравилась постепенность. Отец Бен зарылся лицом в изгиб её шеи и глубоко дышал, вжимаясь в неё, оставляя следы пальцев на её коже, а она вскрикивала и умоляла его не останавливаться, не покидать её, не отпускать. И он этого не делал, потому что в этот момент она принадлежала ему. Рей прижала костяшку большого пальца к клитору и увеличила давление, слегка потирая и нажимая на него; она подмахивала бёдрами снова и снова, выгибая спину и работая внутри себя пальцами, а затем с прерывистым вздохом кончила, отчего на её груди выступили капельки пота. Когда Рей открыла глаза, комната оказалась пустой, и она вдруг почувствовала себя одинокой. Так обидно, что не к кому прижаться, учитывая состояние, в котором пребывала, желая человека, с которым хотела быть. Поэтому оставалось лишь свернуться калачиком вокруг подушки и гадать, стоило ли признаваться в совершённом поступке.