***
Рей всерьёз подумывала о том, чтобы испробовать все эти церковные прибамбасы. Мысли об этом стали преследовать её гораздо больше, чем тогда, в апреле, когда всё и началось. В один прекрасный уикенд. Это даже и религиозным интересом не назовёшь. Уже наступил июнь, и Рей безумно хотелось узнать, как выглядит Отец Бен. Удовлетворить своё любопытство. И казалось странным, что она до сих пор не увидела его лица, даже чисто случайно, но таковы реалии. Рей никогда не оставалась в часовне после исповеди. Она никогда не бегала мимо церкви Святого Эльве до того самого первого дня, когда ей вдруг приспичило это сделать. Она не гуглила о церковном приходе. Блин, да нынче священники на Фейсбуке тусят, верно? Так что можно без напряга что-либо из этого провернуть и хоть одним глазком глянуть. Чудеса, да и только, что она так хотела его увидеть и так боялась. Это могло всё только ухудшить. И взять себя в руки было бы ой как непросто. Его голос — самая манящая вещь, что она только слышала. Рей настолько зациклилась на его запахе, что даже купила пять разных марок свечей с ароматом кофе в надежде, что они будут напоминать о нём во время её уединений со всякими штуками, хранящиеся в ящике для разрядки. Она начала пользоваться игрушками во время мастурбации, и даже уже не могла фантазировать о ком-то другом, кроме Бена Соло. Отца Соло. Последнее, что ей стоило делать, так это битый час слушать его речи и наблюдать, как он совершает обряд в полной богомольцами часовне. И прежде всего, ей не помешало бы захватить с собой сменное нижнее бельё, что вряд ли соответствовало протоколу. А что ещё хуже, она едва бы могла держать руки на месте, дабы не залезть к себе в трусы. Или к нему в трусы. Если Рей бросилась прямо к алтарю и сорвала с него одеяние, это, несомненно, возымело бы должный эффект, конец которого — изгнание из церковной обители. Возможно, она слегка преувеличивала свои тревоги, хотя едва ли это так, так что опасения вполне справедливы. Что ж, ну и пусть. Рей не собиралась посещать мессу только ради того, чтобы возбуждаться и беспокоиться насчёт священника. Даже весёленькая надпись на двери «Приветствуем каждого» не убедила бы в обратном. Так или иначе, сомнений быть не могло. Тем не менее, однажды в субботу, в часовне, когда Рей пребывала в привычном ожидании и притворялась, что у неё хватит силы воли не войти в исповедальню, дабы выдать очередную литанию о наполовину правдивых, наполовину выдуманных грехах, ей вдруг явилось откровение. (Господи боже, она реально думала, что целую неделю он только её, что он попросит рассказать больше о своих сексуальных пристрастиях; она открылась ему, уловила его обострившийся запах, но на этом всё.) Наблюдая за происходящим, Рей заметила нечто, чего раньше не видела: кто-то вошёл в исповедальню со стороны священника. Там был не Отец Бен, другой. Наверное, Кенеди или Рэнсольм. Рей не раз слышала эти имена. Так, погодите-ка, чёрт бы вас всех побрал. Можно исповедоваться без перегородки? Ничего не понятно. Осознание этого сшибало с ног. Ошеломляло. Все эти годы в фильмах врали не краснея. Целых два месяца разрешение всему было прямо перед носом, а она, чёрт возьми, и понятия не имела. Рей могла бы сделать это сегодня. Сейчас же. Но ни сегодня, ни сейчас она не собиралась этого делать. Как только сиюминутное возбуждение сошло, внезапная реальность испугала. Если Рей хотела взглянуть на лицо Отца Бена, хотела остаться с ним в одном маленьком, тесном закутке, ей необходимо подготовиться чуть больше. Морально, конечно же. Набраться немного смелости. Привести мысли в порядок, чтобы быть уверенной в контроле любых желаний, которые только могут возникнуть. В последнее время Рей никак не могла отделаться от образа, как он раздвинул перегородку, а она, стоя на коленях, сосала ему прямо там, в исповедальне, будто образовавшийся проём — божья милость. А ещё, не столь занятно, но уж точно весьма чувственно, как она лизала его шею и пасторский воротничок, а потом предлагала полизать свою. Рей предложила бы что угодно. И хотела быть уверенной, что не устроит подобный спектакль, когда увидит его шею. На следующей неделе Рей откроет правую дверцу исповедальни и наконец-то сопоставит его лицо с голосом, а тело с запахом. Таинственность будет разрушена. Но сначала, необходимо на несколько дней увеличить дозу супрессантов.***
Уже почти половина пятого. Впервые с их первой встречи в апреле она не появилась и не искала его, чтобы исповедоваться. Первая мысль Бена: это его вина. Сказал что-то резкое, обидел. С его стороны подобное довольно самовлюблённо и эгоистично, настоящая причина наверняка гораздо более прозаична, но он ничего не мог с собой поделать. Это почти выводило его из себя, будто у него отняли то, чего он заслужил. Но чего он реально заслуживал — хорошего выговора. Правда, он ни в чём не признавался Монсеньору Кенеди, и это действительно хреново. Когда дело доходило до его собственной исповеди, то пренебрежение вопросами, касающиеся этой Омеги без лица, её еженедельных визитов и его ночных плотских грехов, чему она стала причиной — требовало особой искусности. Каждый раз, когда она появлялась, казалось, что ему вручали лопату и приказывали копать себе могилу поглубже. Куда проще обвинить во всём её, но это его слабость, его проступок, его настойчивое желание продолжать потакать своему извращённому упоению не признаваться в этом. Да, она искушение — она Омега, он Альфа, и кто-то бы сказал, что это их судьба со времён Эдема, — но он не должен на это вестись. Так что, хоть её отсутствие и приводило в бешенство, оно и к лучшему. Бен не чувствовал, что она ждёт его снаружи. Время почти истекло. Может быть, в кои-то веки у него будет относительно нормальная неделя. Открылась дверь — его дверь. Он надеялся, что всё пройдёт по-быстрому, но вскоре уловил её запах. В цепких лапах блокаторов вместе с удручающе посредственной вонью вроде моющего средства, но Бен узнал бы его где угодно. Поэтому-то он не сразу понял, что она здесь. Бен гадал, почему девушка решила замаскировать свой запах не только супрессантами. — Здрасьте, Отец. Она закрыла за собой дверь и выжидающе смотрела то на него, то на стоящий впереди стул. Бен уставился на неё так, будто никогда раньше не видел женщину. Тело напряглось, и на мгновение ему просто захотелось дать дёру. Супрессанты взяли его за горло. Он ведь не хотел этого делать, не так ли? Нет. Конечно, нет, вторили моральные принципы. — Могу я присесть? — Её бровь дёрнулась, и девушка указала на пустой стул. — Или вы предпочитаете, чтобы я стояла? Бен предпочёл бы повалить её на кровать, чтобы она обхватила его ногами, и её пот смешался с его, когда он по самые яйца будет всаживать в неё член. И этот Альфа показывал средний палец супрессантам и моральным принципам? Стоп. Должно быть, она делала это нарочно. Понимала ли она, что он узнает её? Наверняка. Бен кивнул, изображая безразличие, и выпрямился. — Присаживайся. Что она и сделала, а затем вновь устремила на него взгляд, а он на неё. Первое, что он заметил — расширенные зрачки, да настолько, что едва ли можно было различить цвет радужки, а её нос подёргивался, будто девушка пыталась унять зуд. А она миленькая. Как же иначе. Он так и понял это в первый же день. Её блестящие волосы каштанового цвета собраны в хвост, что слегка покачивался при движении. У неё серьёзное лицо с тонкими чертами и высоким лбом, пухлые, слегка подкрашенные губы, изогнутые брови и красивые яркие глаза (янтарные, приметил он, когда девушка расслабилась, и её зрачки сузились). На носу и щеках веснушки. Чёрный сарафан, открывающий ключицы и плечи, и старенькие Чак Тейлоры, которые, судя по всему, когда-то были белыми. Его поразило, что она довольно высокая и спортивная. Мышцы её рук чётко очерчены. Она смотрела ему прямо в глаза и гордо держала голову. У неё не было той привычной для многих людей сутулой позы, которую они подсознательно принимали в присутствии Альфы. Если бы не запах, Бен никогда не подумал, что она Омега. Но феромоны не проведёшь, и теперь он хотел её не меньше. Горделивая осанка девушки заставляла его желать доминировать над ней, поставить на место, что напоминало ему, как сильно он боялся и ненавидел эту часть себя. Она поспешно сделала вдох и издала нервный смешок. — Не думала, что так можно с вами. Ну, то есть, лицом к лицу. — А я должен был сказать? Ты не спрашивала. — Мне было интересно как это. — Она насмешливо смотрела на него. — Перегородка навевает тоску. — Это и не должно быть чем-то впечатляющим. — Бен ждал ответа, но она лишь молча смотрела на него. — Для меня в этом нет ничего увлекательного. Люди думают, что так… больше располагает к исповеди. Бен не сдержал усмешку, а она уловила её и наклонила голову. — Но только не вас? — Думаю, дело не в расположении. Ты всё ещё здесь, чтобы исповедоваться, не так ли? Как правило, Бена никогда не трогала резкость своей манеры разговаривать, но сейчас всё иначе. И тем не менее она не казалась обеспокоенной. — Да. — Так что не имеет значения, могу я тебя видеть или нет. Бен чувствовал, что пытается себя в этом убедить, но выходило хреново. С ней всё приобретало колоссально опасное значение. Её брови слегка сдвинулись. Она скрестила лодыжки и поджала ноги под стул, натягивая юбку на колени. — Но ведь приятно видеть лицо человека, когда с ним разговариваешь, — произнесла она. Её ноздри раздувались, и она почесала переносицу, словно желая прикрыть нос. — Теперь я знаю, как вы выглядите. Её реплику и предполагаемый интерес Бен оставил без внимания. И её взгляд тоже. На него и раньше так смотрели Омеги, женщины, мужчины, прихожане, кассиры. Сейчас Бен хотел бы вернуть это — вспышку желания, страстный интерес, скрытый голод. Но не мог, поэтому и нечего пытаться. — Ты готова начать? Словно раздражённая, девушка прищурилась и начала говорить. С опозданием она повторила за ним крёстное знамение; коснулась своего правого плеча, потом левого, словно в замешательстве. Будто никогда раньше этого не делала. — Благословите, Отец, ибо я согрешила. С момента моей последней исповеди прошла неделя… Бен не думал, что она раздражена или обижена. Он прекрасно знал, как она пахла, когда это было так — незрелыми фруктами, и даже под действием блокаторов её аромат был волшебным. Слаще, чем когда-либо. Вполне возможно, ей хорошо. Отчасти из-за блокаторов ему труднее удержаться. Тот факт, что Бен не мог просто взять и схватить её, как это принято делать с Омегами, усиливал соблазн навалиться на неё и прижать к себе как можно теснее. Глупо думать, что она могла спровоцировать его, а он ничего бы не заметил. Что не понял бы её действий. Это не её вина. И не его тоже, что он стал настолько рассеянным, пытаясь держать своё тело в узде, — не наклоняйся; не пялься на её шею, запястья, грудь, бёдра, губы; не дыши так глубоко; сдерживай чёртов стояк — что он едва слышал её слова. Даже от молитв сейчас толку никакого. Бен слегка отодвинулся от неё и сложил руки на коленях. Он постарался, чтобы это выглядело непринуждённо. Хвала небесам, сегодня её исповедь непродолжительна, будто она заметила его неловкость (его борьбу с самим собой, внутренний конфликт; да не в неловкости дело, чёрт возьми). А может у неё, в отличие от него, неделя выдалась не настолько греховной. Нетрудно притвориться, что именно поэтому он наложил простую, коротенькую епитимью, и вовсе не из-за желания, чтобы она как можно скорее покинула церковь. В любом случае она никогда и не задерживалась. Когда девушка поднялась, чтобы уйти, она вдруг замешкалась, положив ладонь на ручку двери. — Благодарю, Отец Бен. Было приятно вас увидеть. — Приятного вечера. — Да, он и раньше это говорил. И плевать, что он немногословен. Ему действительно нужно, чтобы она ушла. — Рей. — Что? Бен уставился на неё, а она улыбнулась краешком губ, отчего на щеке появилась ямочка. — Меня зовут Рей. — Она повернулась, чтобы открыть дверь, и его взгляд зацепился за гладкую, чуть загорелую кожу шеи, где несколько прядей волос, выбившись из причёски, касались затылка. Ему захотелось дотронуться до них. — В следующий раз можете звать меня по имени. Когда день приблизился к ночи, Бен решил вновь отправиться в душ, что теперь являлось привычкой: притворство, что он якобы там моется, и с каждым разом всё более отвратная реальность. Он прокручивал у себя в голове произошедшую ранним вечером сцену. Там, в исповедальне, она стояла обнажённой, а он зажимал её в углу. Припечатав девушку передом к стене, Бен удерживал её руки, схватив за запястья, у неё над головой; её задница отскакивала от его бёдер, когда он брал её сзади, с каждым толчком наклоняя немного вперёд. Вот так просто. Она была невероятно мокрой. Нещадно текла. Всё пространство благоухало их запахами; она умоляла его не останавливаться. Бен называл её какими-то глупыми словами, просто не в состоянии это прекратить. Но как только он гортанно произнёс её имя, отчаянно прорычав его ей на ухо, она тут же кончила. Рей. Бен тоже кончил и услышал, как её имя эхом отразилось от кафельной плитки душевой. Он только что сказал его, и пусть резкое сжатие вокруг члена — это его рука, а не её совершенное влагалище. Ему показалось, что его выкрик не мог быть столь громким. Здесь всё приобретало преувеличенную форму — звук, ощущение, стыд. Бен подождал, пока не останется никаких следов того, что он только что совершил, а затем поспешно вернулся к себе. Он лёг на кровать в одних шортах, ведь даже в темноте, с кондиционером в комнате, воздух казался слишком вязким и горячим, и Бен мог поклясться, что пах ей.