Суккуб на аутсорсе

— Отгадай загадку, — проговорил Джеффри, стараясь не выронить изо рта кусочек уже порядком остывшего, но все еще на удивление вкусного наггетса, на который из всех окрестных кустов плотоядно поглядывали птицы. — Какая самая любимая еда у грифонов? — Мыши? — подумав пару секунд, отозвался Майки. — Ты это к чему? В фарше попался кусок хвоста? — Да ну тебя! — Джеффри легонько толкнул его в плечо. Скейтборд, церемонно устроенный между ними вместо походного раскладного столика для не самых изысканных закусок, дернулся — благо, откатиться по траве у него не вышло. — Не угадал. Еще две попытки. — Эм-м… Наггетсы? — Майки сунул руку в коробку, в которую они ради экономии места закинули пару разных видов зажаристой курицы, картофельные дольки и сырные шарики из ближайшей забегаловки. — Даже не близко, — не пытаясь скрыть самодовольство, ответил Джеффри и чуть ниже сполз по шершавому стволу дерева, возле которого они и устроили импровизированный пикник с видом на скейт-парк. Кататься, как они планировали изначально, его уже не тянуло — недельная усталость и сиюминутная сытость прижимали разомлевшее тело к земле, как гвоздь к сильному магниту. — Тут должен быть какой-то подвох, — с сомнением предположил Майки. — Говори уже. — Больше всего грифоны обожают жрать... документы, — торжественно сообщил он, искренне надеясь, что даже такую досадную проблему можно превратить в шутку. — И чем важнее документ, тем он вкуснее. Ты знал, кстати, что грифон может раскрыть клюв шире, чем его голова, даже если он не птенец? — Чтобы сожрать побольше бумаги? — Ага, — подтвердил Джеффри. — Беспощадно. У тебя еще осталась кола? Воистину, все офисные здания Лондона стоило бы оснастить не шредерами, а экологически чистыми, не потребляющими электроэнергию грифонами. Именно такое впечатление сложилось у него о сэре Уотерсе, который за прошедшую неделю провел в БОЛОТЕ больше времени, чем мадам Кадри суммарно за год. Маленькое крылатое чудовище более не желало сидеть в переноске и обжило стол Кабры, на котором теперь коллективным решением запрещалось хранить документацию — вся она рано или поздно попадала в клюв сэра Уотерса. Попытки кормить его старыми черновиками не помогали — запах свежих чернил на еще теплой бумаге манил его, словно какой-то грифоний аналог кофе, и такие бумаги быстрее всего превращались в клочки. — Признайся, — сказал Джеффри Кабре в среду, пытаясь одновременно распутывать чары на старинной вилке для мяса, у которой в случайном порядке менялось число зубьев, и следить за тем, с каким азартом истинного хищника сэр Уотерс уничтожает незаполненный бланк для регистрации деактивированных предметов. — Ты носишь его сюда, потому что если он останется один, то сгрызет вашу квартиру? — Если будешь задавать глупые вопросы, я надрессирую его откусывать твои дреды, — пообещала Кабра, с упоением начесывая грифончика по перьям над низко надвинутым лбом. — Ему полезны новые развивающие игрушки, а тебе будет лучше без пакли на голове. Впрочем, бумагами можно было иногда и пожертвовать. Гораздо менее приятно становилось, когда на сэра Уотерса нападала страсть к пряткам. Темные захламленные места он особенно любил, и как назло, больше всего хлама хранилось именно под столом Джеффри. Потому порой очередную рабочую задачу приходилось решать под бодрящие щипки кривым маленьким клювом, ощутимые и болезненные даже через плотную ткань штанов. — А еще, если за ним не присматривать, сэр Уотерс жрет артефакты, — пожаловался он уже вслух, заработав сочувственный взгляд и еще один сырный шарик, который Майки выловил для него из коробки. — Позавчера он заглотил пуховку, такую меховую штуку, которой раньше пудрились. Принял за мышь, наверное. Кабра едва не поседела, пока ездила с ним в ветеринарную клинику… А всю свою работу бросила на нас. — И как? Я имею в виду, сэр Уотерс? — в голосе Майки послышалось искреннее беспокойство, и на секунду Джеффри даже смутился, что сам больше переживал за прибавившиеся дела, а не за маленькое, иногда даже беззащитное существо. — Ничего ему не сделалось, не переживай, эту пуховку мы уже обезвредили, — он повел плечом. — Сплюнул ее, птицы так умеют. Теперь придется стирать ее, чтоб сдать в музей. И зашивать. И… — Скажите, что это спецсредство, которое предохраняет от проклятий, — предложил Майки. Джеффри неуверенно усмехнулся: — Думаешь, прокатит? Вероятно, такое наглое вранье им в самом деле сошло бы с рук, более того — за те три сотни вещиц, что они обезвредили за прошедшую неделю, музей мог простить им пару испорченных. Одна только чесночная рубашка, которая больше ничем не пахла, могла бы принести немало очков в их пользу, а если учесть доспехи… — Кстати, я так и не поблагодарил тебя за бота, — он повернулся к Майки. — Спасибо. Нас очень хвалили за это дело… Хотя хвалить надо тебя. Тот с легкой улыбкой склонил голову вбок, щурясь и пряча за русыми ресницами заигравшие на солнце сапфировыми переливами глаза. — Да ничего такого, обращайся. Я не колдую, конечно, но кое-что могу. А микросхему вы разобрали? Я могу и ее посмотреть, ну, как теоретик. Наморщив лоб, Джеффри вспомнил, что зачарованная плата так и осталась лежать на подоконнике под чарами тишины рядом с хрустальным шаром, внутри которого по-прежнему обитал дух сэра Пинкуотерса — за рабочим авралом о них совершенно забыли. — Было бы супер. Правда, я не знаю, можно ли выносить ее за пределы бюро, но… — Он похлопал себя по карманам штанов. — Я вынесу. Только не сегодня, наверное? Не хочу портить работой еще и выходной. И вообще… — Он заглянул в опустевшую коробку. — Мы же собирались кататься, верно? Правда, я должен сразу предупредить, что не умею. — Ты ездишь на велосипеде, значит, чувство равновесия есть, — обнадежил Майки. Он первым вскочил на ноги, такой легкий, словно и не умял треть внушительной коробки фастфуда наравне с Джеффри. — А дальше я покажу. Подниматься с земли не хотелось, несмотря даже на то, что всю неделю он провел практически без движения, согнувшись с линзой наперевес. Да, накануне вечером в краткой переписке Джеффри позволил убедить себя, что закостеневшим мышцам нужна встряска; теперь же все его существо сопротивлялось этой идее. — Я дурак, — проскрипел он, когда Майки протянул ему руку, чтобы помочь подняться. — Мама говорит, что после еды нельзя заниматься спортом как минимум полчаса. — Моя бабуля тоже так говорит, — подтвердил тот. — Тебя в детстве пугали, что от этого случится заворот кишок? Моя бабуля так говорила. Я так испугался, что однажды не ел несколько дней. — Не-а, — Джеффри мотнул головой. — Но кузен подсыпал мне в еду угольный порошок и говорил, что это черная плесень. Не сговариваясь, они неторопливо пошли по краю площадки, поглядывая за взлетающими над рампой скейтбордистами. У доброй половины из них за спиной мерцали мелко дрожащие слюдяные крылья фэйри; чем чаще их обладатели показушно зависали в воздухе, тем меньше Джеффри хотелось присоединяться к ним — по заносчивости и умению изящно поливать словесной грязью этот народец не уступал никому. В какой-то момент он даже малодушно порадовался, что Майки заимствовал от своих нечеловеческих предков только внешность, да и то отчасти; будь он чистокровным, впрочем, устроил бы вербальное избиение еще в первую встречу. — Они тебе чем-то насолили? — спросил вдруг тот, проследив за взглядом Джеффри. — Нет, просто задумался, — он повел плечом. — А ты не хотел бы как они? Иметь крылья и все такое. — Если бы у меня были крылья, мне пришлось бы покупать одежду в магазине для фэйри, — неожиданно усмехнулся Майки и с каким-то смущением помотал головой. — Видел бы ты, какие там продавцы. Ты только вошел, а тебя взглядом уже заморозили в углероде. Мне от них не по себе. Может, они видят, что я смешанный? — Нет, — Джеффри обнадеживающе тронул его за плечо, — они смотрят так на всех, поверь опытному человеку. Поймав полный сомнения взгляд Майки, он зачем-то задержал руку еще немного. В голове теснились разные мысли. Он думал о том, что для потомка ультралевой, как сказала Кабра, семьи он возмутительно ксенофобен к отдельным видам; что фэйри, если они и правда не терпят существ других видов, должны негодовать при виде нечистокровной родни; что это странно, ведь все остальные народцы не видели в смешанных браках ничего плохого — ни нимфы, ни водяные… — Кажется, мы опять вызвали твое проклятие, — вырвал его из размышлений Майки. — Так не бывает, я просто… — Джеффри на всякий случай убрал руку и только затем, подняв голову, проследил за его взглядом. Небо над ними темнело так стремительно, словно ему убавляли яркость в фоторедакторе; со стороны Эджбридж-хауса (он не знал наверняка, но был уверен, что именно оттуда) надвигалась армада дождевых облаков. «Тебе нужно почаще отрываться от компьютера и выглядывать в окно, иногда так бывает по пять раз за день», — едва не сорвалось у него с языка, и лишь в последнее мгновение он сдержался. — Это точно не проклятие, ну, или проклятие, но не мое, — заверил он вместо этого. — Но нам надо скорее… — Бежать, пока не накрыло! — закончил за него Майки. Он повысил голос, но за засвистевшим ветром его едва удавалось расслышать. Джеффри схватил его за локоть и подтянул ближе к себе, а другую руку сунул за спину, чарами раскрывая рюкзак. Гладкая прохладная ручка ткнулась ему в ладонь в то же мгновение, когда в лицо дробью ударили первые капли; он раскрыл зонт перед собой, спасаясь от нового залпа. — Куда теперь? — он повернулся к Майки, который прижался, будто инстинктивно, еще теснее и схватился за майку Джеффри, костяшками мазнув по коже. — Бежим в метро? Ответа не последовало. Ветер, в доли секунды сменив направление, толкнул их в спину, зонт вывернуло наружу, и даже через шум дождя послышался противный сухой хруст. — Здесь до моих ближе, чем до метро! — Майки взволнованно огляделся. — Идем, пересидим там! Не успев договорить, он уже метнулся в сторону от рампы, к аллее, у которой они всего пару минут назад беспечно сидели на земле. Джеффри, с бессильной досадой сжав в руке бесполезный теперь комок ткани и переломанных спиц, побежал следом. Уму было непостижимо, как у Майки получалось ориентироваться в одинаковых параллельных друг другу улочках, застроенных близнецами-домами с одинаковыми цветами на окнах первых этажей и типовыми узорчатыми перилами у ступеней. Джеффри казалось, что сам он путался бы в этих кварталах, проживи здесь даже полсотни лет; Майки же с уверенностью ищейки привел их к одной из дверей и, повозившись немного с ключами, нырнул внутрь. — Мы точно никому не помешаем? — уточнил Джеффри. Темный коридор казался очень узким, и он с опаской вжался в стену у косяка — вызывать проклятие в чужом доме хотелось меньше всего. — Никого нет, — в голосе Майки послышалась улыбка, но какая-то неуверенная. — И потом, у меня до сих пор не отобрали ключи, значит, не против, чтобы я заходил. Мы все равно ненадолго. Он щелкнул выключателем, но стоило темноте рассеяться, как Джеффри стало еще тревожнее: как оказалось, он возил мокрыми дредами по обоям самого нежного розовато-бежевого оттенка и топтал кедами светлые, с любовью натертые паркетные полы. На какое-то мгновение он сам себе показался пауком, заползшим в кукольный домик. — Идем, подождем там, пока буря не пройдет, — Майки потянул его за локоть. — Интересно, что случилось. На сегодня вообще не передавали дождя! Вслед за ним Джеффри проскользнул, стараясь ничего не задеть, в светлую, будто сияющую, несмотря на полумрак за окном, гостиную. Здесь к сахарным стенам прибавились пухлые, похожие на сдобную выпечку кресла, карамельного цвета изящные полки и журнальный столик в тон, бесчисленные фоторамки на стенах и невесомые полупрозрачные занавески на окнах, которые колебались от малейшего движения воздуха. Ему, взращенному в атмосфере катастрофической интерьерной эклектики и вечного хаоса, в первые секунды казалось, что от одного взгляда на такую обстановку во рту становится сладко. Впрочем, чем дольше Джеффри смотрел, тем, к его удивлению, уютнее она казалась — не давила, а незаметно обволакивала и затягивала, и лишь опасение запачкать светлую обивку не давало улечься в кресло. — Может, это какой-то хумаюн на прогулке? — Майки, поерзав на своем месте, повернулся к окну, глядя, как хлещет по стеклу вода. — Я читал, что они так могут. — Могут, — подтвердил Джеффри. — Я знаю одного… Одну, правда, она живет в Бирмингеме с семьей. Может, у нас тоже кто-то есть. Но мне кажется, что им перед такими полетами нужно уведомлять управление погодными условиями, чтобы их чары включали в прогноз. — Может, кто-то приезжий, кто об этом не знает? — поза Майки казалась напряженной, будто он в любой момент готов подбежать к окну, чтобы поглядеть, не мелькнет ли среди туч какой-нибудь крылатой фигуры. — Не все пернатые соблюдают законы. Иногда я иду под каким-нибудь карнизом для сиринов и боюсь, как бы они чем-нибудь не швырнули. Или того хуже… — Кстати, не только они швыряются! — перебил Джеффри. — У нас в Эджбридж-хаусе на верхнем этаже расположен отдел магической магистратуры и докторантуры, там заведует господин Финкельштейн, он алкион. Говорят, если с ним даже поздороваешься не тем тоном, он начнет кидаться вещами. Не в тебя, к счастью, а в стену рядом с тобой или в окно. Я слышал историю, что однажды ему подарили на юбилей нефритовую карандашницу, которую он четыре раза выкидывал в окно. И три раза ее ловили чарами и возвращали. — А четвертый? — с любопытством спросил Майки и даже развернулся к нему. — В четвертый раз он промахнулся мимо ловчих чар и едва не попал в голову одному кентавру… Нашему общему знакомому, — Джеффри фыркнул, вспоминая, с каким возмущением Окер потрясал гривой, когда рассказывал об этом в БОЛОТЕ. — А у его нижней половины лошадиные рефлексы и стальные подковы. В общем, оказалось, что вовсе это был не нефрит, а дешевая полимерная смола. Майки коротко рассмеялся в ответ, но в следующее же мгновение вскочил: — Я не предложил тебе чаю! — Ты чего! — Джеффри протестующе взмахнул руками. — Наггетсы не оставили под него места. Давай посидим так… — он спохватился и, также вспомнив об этикете, добавил: — У вас очень уютно. — Это все мама, — Майки кивнул и опустился обратно в кресло. — Она любит такие штуки. Его голос потеплел — так же, как в те разы, когда он рассказывал о своей технике, подумал Джеффри и, осознав сказанную глупость, в смущении уставился на череду семейных портретов, похожих на пасторальные открытки. Он нашел взглядом отца Майки, представительного седеющего джентльмена в очках, круглолицую улыбающуюся маму с сияющими глазами, одетую чаще всего в персиковый, как две капли похожую на нее девочку с такими же серыми глазами и каштановой челкой и серьезного долговязого мальчика чуть постарше. Семья на фотографиях казалась идиллической, и будь Джеффри рекламным агентом, он рекомендовал бы их в каждую вторую рекламу; один только маленький Майки взъерошенным остролицым птенцом выделялся на фоне остальных. Среди них, абсолютно обыкновенных на вид людей, его унаследованные от фэйри невысокий рост, субтильное сложение и слишком большие для человека глаза выделялись еще сильнее. На ум тотчас же пришли старые страшилки о подменышах, которых народец из Холмов оставлял взамен похищенных человеческих детей, и Джеффри мысленно отвесил себе подзатыльник. Ни на одной из фотографий Ньюманы никак не отделяли Майки от других детей, и каждый кадр источал счастье; либо он единственный в семье пошел внешностью в какую-нибудь дальнюю родню — как и сам Джеффри, — либо фотографии можно было с успехом размещать еще и в социальных рекламах об усыновлении. — Тебе правда нравится тут? — вдруг нарушил тишину Майки. Он отчего-то вновь напрягся, словно стесняясь. — Или это ты из вежливости? — Ты что, тут правда классно! — заверил Джеффри чуть громче необходимого. — Я сижу в этом кресле и не хочу из него вставать, так бы тут и уснул. Удивительно, как можно держать таким чистым светлый пол. Твоя мама над ним колдует? — Когда я был маленький, мне так и казалось, — неуверенно улыбнулся Майки, чуть расслабившись. — Прости, что я спросил. Приятели из школы смеялись, что у нас не дом, а логово пряничной ведьмы. И что я специально привел их сюда, чтобы съесть. А одна девушка говорила, что семьи не бывают такими нарочито дружными и что на самом деле у нас творится что-то плохое. Или мы сектанты. А мы просто… У меня просто очень хорошая семья, вот и все, — он неопределенно махнул рукой и замолчал. От возмущения Джеффри подавился воздухом. Он, выросший в семье, больше похожей на случайно укоренившийся бродячий цирк, мог только по-белому позавидовать Майки. С отцом-риэлтором, который даже в выходной мог отправиться осматривать «интересный объект», и мамой, которая умом и сердцем редко покидала свою научную лабораторию, у него не было таких пикников и семейных игр в какой-нибудь теннис, как на фотографиях. Да и остальные родственники, начиная с занудного чопорного прадеда и заканчивая по-разному чокнутыми кузенами, не подпадали под определение идеальных. И вряд ли у тех детей, которые пытались найти в семье Майки подвох, дела обстояли лучше. Джеффри одернул себя в очередной раз. Его семья, какой бы пестрой и эксцентричной ни была, все еще оставалась любящей и местами даже дружной. Стесняться их точно не стоило — даже Кабра, которая умела раскритиковать все на свете, не нашла повода придраться. Правда, она назвала их ультралевыми, что наверняка могло кому-нибудь не понравиться — например, мальчику из идеальной порядочной консервативной семьи. — Все эти твои знакомые просто не видели реального ведьминского логова и странных семей! — решительно выпалил он. — Поехали ко мне в Хемел, и я тебе покажу настоящий вертеп, где я вырос. Можешь сделать фотографии и показывать всем, кто захочет придраться к этому дому. Позднее вечером, возвращаясь в Хемел в одиночестве, Джеффри долго и обстоятельно раздумывал над тем, что в двадцать шесть пора бы уже учиться общаться с людьми за пределами семьи и рабочего круга. Он не понимал, что сделал не так — после его предложения Майки, запинаясь и краснея, рассыпался в извинениях и начал уверять, что собирался после встречи посидеть над какой-то программой непонятного предназначения, поэтому никак не может поехать. Джеффри настолько опешил, что не заговаривал о гостях до конца встречи; он никак не мог взять в толк, что случилось: то ли он случайно надавил на больную мозоль, то ли Майки пока что не хотел знакомиться ближе. Хотя сам пригласил в родительский дом и с такой теплотой рассказывал о семье… Когда до станции в Хемеле оставалось ехать минут десять, Джеффри, устав от тягот рефлексии, достал телефон. «Слушай, я не маньяк и, наверное, даже не виноват в гибели того чувака, — написал он. — В смысле, я не собираюсь тебя расчленять и закапывать на заднем дворе. Там и без меня всю неделю копают пруд. Я просто хотел показать тебе, где живу. У меня прикольно, честно». Майки ответил так быстро, словно все это время гипнотизировал экран в ожидании весточки. «Прости! Я совсем не это подразумевал. Просто мне показалось, что это слишком похоже на свидание с продолжением, а это маловероятно. Считай, что это был глюк из-за конфликта программ». Не в силах сдержать улыбки, Джеффри повертел телефон в руках, ожидая, последует ли какое-нибудь еще сообщение. Было что-то забавное в этой неловкости, словно Майки тоже не умел общаться, и, пытаясь найти контакт, они поворачивались друг к другу одними и теми же острыми гранями. Это было похоже на вызов — или идеальное тренировочное поле; если они, два таких неловких многоугольника, сумеют состыковаться, то с другими станет гораздо проще. «Если у тебя завтра найдется свободное время, то мое приглашение в силе, — написал он. — Могу встретить тебя на станции. Просто по-дружески, потому что иначе я не расплачусь за ремонт железной дороги или чего-нибудь еще». На этот раз Майки не отвечал долго. Джеффри успел выбраться из вагона и, оседлав велосипед, вывернуть на Фелден-лэйн, когда телефон в кармане вновь завибрировал. На экране высветилась пиктограмма с маленькой ладонью, сложенной в знак «ОК». Начало было положено, и Джеффри не стал прятать довольной улыбки. Она не угасла, даже когда рядом мигнуло сообщение от Арти с длинным, не помещающимся на экране списком продуктов, которые надлежало купить до возвращения домой, и припиской: «Надеюсь, ты, в отличие от курьера, не потеряешься». * — Вау, — выдохнул Майки, по-совиному повертев головой, и зачарованно поднялся на пару ступенек лестницы, истоптанной несколькими поколениями живших здесь Рихтеров, Гаттонов, Джеймсов и Галламоров, а также другими, гораздо более сомнительными личностями. — Вау… Просто чума! — Только не говори, что ты никогда не видел деревянные перила, — не удержался от усмешки Джеффри, глядя на него снизу вверх. — У вас дома похожие, я помню. — Нет, я просто… — начал тот и замолк, благоговейно уставившись на вкрученный в стену над лестницей массивный подсвечник, растущий из обоев цвета болотной жижи, словно карающая рука одичавшего водяного. Джеффри начал регулярно биться об него сперва головой, затем плечом, едва ему минуло тринадцать; невысокий верткий Майки проходил мимо с легкостью. — Понимаешь, одно дело просто перила, другое… Вот такие. Я их трогаю, — в доказательство слов он провел пальцами по полированной темной перекладине, — а они дышат стариной. Фигурально. — Не удивлюсь, если когда-то они на кого-нибудь дышали в прямом смысле, — Джеффри дернул уголком рта. — В этом доме никогда не заколдовывали разве что, ну… — Он вслушался в протяжные стоны стиральной машины из подвала. Сегодня они звучали гораздо громче обычного, словно запершийся там Арти удовлетворял какие-то ее тайные желания особо извращенным способом. — Разве что тебя, потому что ты только пришел. — Вау, — восхитился вместо того, чтобы напугаться, Майки, и его глаза из любопытно распахнутых стали восторженно округленными. — Дом с историей… Он викторианский, да? — Немного моложе, прадед Йен начал его строить уже в этом веке. Хочешь я его тебе покажу? В смысле прадеда. Портрет. Парадную гостиную, в которой некогда сперва бабуля Нэнси, затем дядя Джонатан собирали самые большие толпы гостей, Джеффри держал закрытой, чтобы избежать соблазна засеять вещами и мусором еще одно помещение. Он не был там уже с год и подспудно ожидал увидеть толстый слой пыли, но домовитый Арти успел побывать и здесь — за приоткрытой дверью пахло свежестью и немного средством для натирания паркета. — Вот, — Джеффри, испытав легкий приступ важности, указал на стену напротив дверей, куда поверх темно-зеленых обоев, переживших еще Вторую мировую и Лондонский блицкриг, бабуля задумала разместить собственноручно написанные портреты всех членов семьи, когда-либо живших в доме. — Наше семейное древо. То есть... оно выглядит как семейное перекати-поле, но в общем тут все понятно, смотри. Его начала собирать бабушка, потому что это формально ее дом, и она на самом деле мне не родная, а троюродная, и… — Ух ты, — прервал его сбивчивый речитатив Майки и практически благоговейно подступил ближе к стене. — Я думал, так бывает только в фильмах про аристократию… — Ну… — Джеффри подергал себя за несколько дредов. Его охватило легкое смущение от осознания, что он впервые за многие годы привел домой друга, и в то же время радость от того, как потрясенно и восторженно тот смотрел по сторонам. — Мы не то чтобы благородная старая кровь, хотя прадед в самом деле граф, а прабабушка Лесли, его жена, дочь шотландского лэрда. Он поежился, подняв глаза на портрет. Художественный талант бабушки было трудно оспорить — Йен Рихтер, последний граф Смолбрук, даже с холста взирал так же пронзительно, как и в жизни. Его серое вытянутое лицо выражало смертельную скуку с легким оттенком надменности и плохо скрываемые муки, что неудивительно: внимательный зритель мог наметить, что сидящая в кресле леди Лесли Рихтер, рядом с которой он стоял, не просто держала его за руку с трепетностью верной любящей жены, но и вонзала в нее длинные загнутые когти. Джеффри с детства был уверен, что только нежелание расстаться с рукой заставило прадеда позировать для портрета, пусть даже для родной дочери. — А они… это… портрет позеленел от старости или они тоже не люди? — выдал вдруг Майки, вновь смущаясь и запинаясь. Он повернул к Джеффри пылающее румянцем лицо и вновь торопливо поднял голову к портрету. — Не-а, не совсем люди, у нас смешанный клан… в смысле семья, — с неожиданной гордостью сообщил Джеффри. — Прабабушка Лесли была из шотландских водяных, а прадед — упырь. Это немного мезальянс, потому что он англичанин, но так случилось. Бабуля Нэнси — их дочь, вот… — он махнул рукой в сторону заключенного в резную раму поясного автопортрета бабушки, еще молодой пышнотелой брюнетки в ярко-желтом платье. — А это ее муж, он был военный и погиб во Вторую Мировую, до того, как она начала собирать древо, потому он отдельно. На первый взгляд Базилиус Гаттон смотрел с портрета ничуть не менее сурово, чем его тесть — серо-синий мундир капитана королевских военно-воздушных сил обязывал держать лицо. Но стоило присмотреться повнимательнее — непонятно, как бабуле удалось передать это на холсте — как оказывалось, что военная короткая стрижка хулигански взъерошилась, черные перья на крыльях под укороченными рукавами залихватски топорщились, в чуть раскосых черных глазах за стеклами небольших очков плясали смешинки, а поджатые губы с трудом прятали улыбку. Дедушка Бэзил, как говорили, был первым шутником своей дивизии и именно этим покорил бабулю Нэнси. — Он алкион?! — от удивления голос Майки стал на тон выше. — Разве это… бывает? Он же пернатый! — Алкион, — подтвердил Джеффри. — Они, как это сказать… Короче, сверху и внизу они пернатые, а посередине как люди, поэтому могут заводить смешанные семьи и делать детей. У нас в семье об этом даже есть смешная история, рассказать? — Конечно! — глаза Майки загорелись еще ярче и даже в тусклом свете гостиной сверкнули синим. — В общем, это было очень давно, — начал он, вдохнув побольше воздуха. — То есть не прям сильно, метро в Лондоне уже было, но люди на нем все еще ездили смотреть публичные казни. Бабулю Нэнси, как единственную дочь, сговорили за парня из семьи Гаттонов, это были такие крупные землевладельцы тут в Кенте. То есть политические браки — это дрянь, конечно, но они вроде как не ненавидели друг друга, поэтому решили попробовать. В общем, они уже почти начали готовиться к свадьбе, когда бабуля влюбилась в офицера Летного корпуса. Она рассказывает, что он был похож на дитя любви клоуна и вороны и потому так сильно ее зацепил. — Любовь зла, — заметил Майки. Он переступил с ноги на ногу, с опаской взглянул на массивные бордовые кресла и сел прямо на пол перед портретами. Джеффри, недолго думая, последовал его примеру. — Короче говоря, они тайно обвенчались, и только после этого бабуля призналась родителям. Сказала им, что формально их наказ выполнен, потому что теперь она леди Гаттон. — Он хихикнул. — Дедушка Бэзил был иммигрант и, когда въезжал в страну, сменил свою родную фамилию на созвучную английскую. По иронии судьбы так совпало… — И ей ничего за это не было? — Майки кивнул на портрет прадеда Йена. — Я бы побоялся идти против… него. — Ну… Ты его просто не знаешь, — улыбнулся обнадеживающе Джеффри. — Он плевать хотел на самом деле на все аристократические заморочки, ему просто нужна была земля в Кенте под новые кладбища как владельцу сети похоронных бюро. А еще его очень сильно увлекало скрещивание разных видов, и то, что его дочь вышла за алкиона, порадовало его сильнее. Потому что все кентские Гаттоны — обыкновенные люди. В общем, в обмен на то, что бабуля пообещала ему наследников, он не стал сердиться. Правда, потом он все равно разочаровался, потому что дядя Джонатан, сын бабули, выглядит как обычный человек. Небольшой портрет дяди Джонатана висел чуть ниже и поодаль от портретов родителей, словно они друг друга немного стеснялись — что странно, если учесть, как сильно бабуля любила его, единственное напоминание о погибшем супруге, и баловала. Впрочем, место на стене не пустовало: вокруг простой лакированной рамы темного дерева неровным нимбом реяли фотографии всех четырех жен дяди и карточки с лицами некоторых пассий. Между ними лепились друг к другу наклейки с моделями в купальниках, вырезки из журналов и другие изображения красивых женщин разных видов. Оторвать их от стены не удалось в свое время ни самому дяде, ни бабуле, ни кому-то еще — Джеффри сам зачаровывал клей, а снимать свои же проклятия не умел долго. — Когда мы были мелкими, Арти подслушал, как дядя Джонатан сказал, что, мол, собирает коллекцию прекрасных дам, — поделился он. — Это он сам принес сюда фотографии своих любовниц, типа они здесь бывали и имеют право на место на древе. А мы решили пополнить его коллекцию. Выпросили у мамы Арти журналы, вырезали вместе целый день. Кузен Мэллори, он вон там внизу единственный рыжий, в школе выменял домашнюю работу на наклейки. Мы очень старались… Но как же нам тогда влетело! Ему стало до странного тепло, когда Майки заливисто и от души рассмеялся в ответ; удивительно, как приятно оказалось делиться байками из детства с кем-то, кто не был их непосредственным участником или свидетелем. Еще более удивительно было получать в ответ радость, а не приложенный к пальцу висок и ехидные комментарии. Вдохновленный, он показал групповой портрет прабабушки Лесли и ее братьев и сестер, одна из которых приходилась ему самому прабабушкой; потыкал пальцами в портреты других родственников, в случайном порядке развешанные по стене; наконец, указал на групповой портрет своего поколения — фотографический, правда, а не нарисованный, поскольку собрать их всех дольше чем на десять минут не удавалось никакими чарами. В самом центре на фото стоял Арти, как самый низкорослый, несмотря на возраст в восемнадцать лет и каблуки, и самый нарядный — к его белой блузе с кружевным жабо так и просилась короткая юбка в складку. Рядом, положив руку ему на плечо, пристроилась Клементина, его единокровная сестра-фавна. Тина превосходила Арти во всем: она была выше, несколько шире в плечах, гораздо привлекательнее, и даже рога у нее выросли длиннее и крепче. — Сейчас она живет в Бирмингеме, — сказал Джеффри, — управляет похоронными бюро прадеда Йена. Как он сам сказал, пусть она ему не родная по крови, но только в ней настолько проявилось предпринимательское чутье, что он может доверить свой бизнес только ей. — Красивая, — протянул Майки. — Вы с ней похожи. — Ничуть, у нее сирийские корни, а у меня шотландские, — машинально возразил Джеффри. — И мы с ней не родня. Я даже был влюблен в нее раньше, а она сказала, что после жизни с толпой противных кузенов встречаться будет только с девушками. А вот это рядом с ней Мэллори, и он как бы единственный прямой наследник клана Галламор, но они от него отказались. Мэллори в самом деле выделялся среди них, загорелых черноволосых кузенов, светлой веснушчатой кожей и пронзительной рыжиной, которой могли похвастаться лишь немногие члены семьи. Здесь, на фото, пятнадцатилетний и нескладный, он стоял с каменно-напряженной спиной, смотрел в камеру испуганными глазами и комкал в руке край школьного галстука. Несложно было догадаться, даже если бы Джеффри не помнил этого факта: по ту сторону от камеры, у фотографа за спиной, стояли его родители. — Интересно, вот мы росли вроде как все вместе, а воспитывали нас по-разному, — задумавшись, сказал он. — Вот у Арти родители из богемы, поэтому всю жизнь то в театрах, то на гастролях. Дети у них, можно сказать, самозародились. Если бы не бабуля, они бы или умерли с голода, или связались с плохими компаниями… — Он прикусил язык, вспомнив об извращенце Джерри. — В общем, дядя Джонатан и тетя Диана не воспитывали детей совсем. Мои родители классные. То есть они постоянно работали и мало были со мной, но если учесть, что из-за меня дом несколько раз чуть не развалился, а меня ни разу не выпороли за все детство, хотя и обещали, то мне больше всех из семьи повезло. Они мне всегда говорили, что главное — это чтобы я был счастлив и от этого никто не пострадал. А вот у Мэллори родители — контрол-фрики. Абсолютные. Вот возьми своего самого придирчивого начальника и возведи в квадрат, а потом умножь на два, и это будут они. Неудивительно, что Мэл в итоге от них сбежал. Он живет сейчас в Лондоне со своей девушкой. Я вас как-нибудь познакомлю, если получится. — Круто, — повторил в очередной раз Майки, кивая. — А это ты, да? У тебя что, была ручная летучая мышь? — Нет, — Джеффри покачал головой, глядя на портрет самого себя, двенадцатилетнего долговязого подростка в не слишком хорошо отглаженной рубашке, на рукаве которой, зацепившись когтями, висел, распахнув крылья, крупный черный крылан. — Это Мышик, летучая лисица и… — Эй, вы двое, — проскрипело из дверей, и в гостиную заглянул Арти, всклокоченный, мокрый и традиционно недовольный. — Подождите с экскурсией. Пока вы тут треплетесь, в дом кто-то забрался. На пару секунд Джеффри замер, осознавая, и попытался вслушаться в шумы и шорохи вокруг них, едва различимые за гулом стиральной машины из-под пола. Майки тем временем уже привычно подскочил на ноги и настороженно огляделся. — Мы все время сидели здесь с открытой дверью в коридор, — сказал он. — Здесь хорошая слышимость, мы бы заметили шаги. — Вы даже меня не заметили, — проворчал, подходя ближе, Арти. — Лягушонок голосит так, что его лекцию слышно в подвале. — Да иди ты кентавру в задницу, — обиделся Джеффри. — Ты фавн и не считаешься, бесшумнее, чем ты ходишь, только летать по воздуху. — Наполовину фавн, — наставительно постучал себя пальцем по рогу тот. — А еще наполовину упырь, наполовину алкион и наполовину водяной. — Лучше бы ты был наполовину математиком… — Тихо! Замолчи и слушай, — Арти поднял глаза к потолку. Гудение из подвала стихло, и теперь откуда-то сверху в самом деле доносились подозрительные шорохи. — Не только ты лазаешь в окно на втором этаже. Там кто-то есть. Стараясь не шуметь и не скрипеть половицами, они по одному вышли из гостиной и потянулись короткой цепочкой по лестнице. Арти ступал босыми ногами абсолютно бесшумно, как и всегда, Джеффри отработанным годами шагом выбирал наименее скрипучие ступени; обернувшись, он увидел, что Майки следует тем же путем, и невольно улыбнулся. — Видишь? — Едва они добрались до второго этажа, Арти сцапал Джеффри за плечо и потянул в коридор. Свободной рукой он указал на приоткрытое окно, то самое, куда так удобно было взбираться по сухой лозе. — Кто еще знает о том, что сюда можно залезть? — Это кто-то свой, кто был здесь, — предположил Майки. — У вас старый колдовской дом, на нем ведь наверняка есть сигнальные чары, они ведь должны как-то сработать? — Наверное, должна узнать бабуля, она хозяйка, — Джеффри прижал ладонь к карману, где держал телефон. — Раз она не позвонила, все в порядке… — Или она занята, — очень тихо и очень сердито прервал его Арти. — Сегодня же позвоню ей и попрошу завязать чары и на меня тоже. Жестом велев им с Майки оставаться на местах, он обошел двери всех спален, поочередно приложив к ним ухо, и наконец указал наверх. — Мансарда? Кому и зачем надо в мансарду? — удивился Джеффри. — К нам залез эстетствующий старьевщик-извращенец? Хочет украсть твои старые блузки и конспекты Мэллори? — Он взглянул на воинственно раздувающего ноздри Арти, ощутил, как невесомо коснулся его локтя Майки, и расправил плечи: — Так или иначе, из нас всех колдовать умею только я, потому я пойду первым. А вы держитесь рядом. Если будет совсем опасно, я схвачу вас обоих за члены, и вора завалит горой поломанной мебели… Я надеюсь. Ну, или что-то еще случится. На верхнем, мансардном этаже, где некогда располагались многочисленные детские, а теперь громоздился старый хлам, Арти похозяйничать еще не успел, и на полу лежал внушительный слой пыли. Какая-то ее часть, однако, плясала в воздухе, подсвеченная лучами из небольшого чердачного окошка; потревожили ее чьи-то босые ноги немаленького размера, следы которых вели к одной из приоткрытых дверей. — Лягушонок, ты думаешь о том же, о чем и я? — напряженным шепотом спросил Арти, и от волнения у Джеффри зашевелились дреды за ушами. — Я думаю, плести мне ловчие чары или нет, — ответил он, разминая пальцы. — А ты? — А я о том, что в этом доме только один засранец имеет манеру залезать в окно и ходить босиком… — Два, — рефлекторно, на неизбывном чувстве противоречия перебил Джеффри. — В окно лазаю я, а босиком ходишь ты. — Хорошо, один засранец, который совмещает эти качества, — кажется, кузен вновь закипал. — Засранец-мегазорд, так сказать. Трансформер… — Чуваки, не ругайтесь, у вас в дом кто-то залез, — оборвал их Майки и шагнул ближе — так, что от исходящего от него тепла по руке и боку Джеффри побежали мурашки. — Вы его спугнете. — Если Арти прав и это тот, о ком мы думаем, он все равно уже давно нас слышит, — ответил он и, выпрямившись и стряхнув магическое поле с пальцев, проорал: — Шай! Придурок, что ты забыл у нас на чердаке? А ну выходи оттуда! — Чувак, у меня брат таким голосом гоняет собаку, когда она таскает со стола еду, — удивленным тоном шепнул Майки. — А что делать… — Джеффри развел руками, решил, что объяснения подождут, и прикрикнул вновь: — Шай, твою мать! В проеме шевельнулась тень — медленнее, чем ожидалось, — и из-за дверного косяка с медлительностью перископа шпионской подводной лодки показалась подтянутая, мускулистая, но совершенно голая задница. Ее обладатель буквально пятился, всем своим тылом излучая стыд нашкодившей собаки; вскоре в дверях показались длинные мускулистые ноги, рельефная спина, руки, сжимающие средних размеров серый спортивный рюкзак, и, наконец, венчающая все это безобразие голова с облаком кучерявых каштановых волос. — Привет! — возмутительно оптимистичным тоном сказал Шай и, даже не думая прикрыться, помахал рукой. В официальных документах он фигурировал как Дэвид Саймон, но это имя даже родственники произносили исключительно с целью припугнуть. Прозвище же, насколько знал Джеффри, прилепилось к нему исключительно из-за манеры говорить во время еды и проглатывать куски слов; этому долговязому дурному существу оно шло как никому другому. Он приходился одним из многочисленных сыновей давним друзьям семьи, единственным, кто был близок к Джеффри возрастом, и потому в детстве их нередко заставляли играть вместе. Иногда это даже срабатывало — например, Шай безумно любил бегать наперегонки, — а в иные дни Джеффри намеренно творил какую-нибудь проказу, чтобы его заперли в библиотеке подальше от совместных игр. Друзьями они так и не стали, и остальные кузены тоже не питали к Шаю теплых чувств — кроме, как выяснилось недавно, Мышика. Что можно было найти привлекательного в долговязом лохматом парне, чье лицо как будто прищемили в детстве сверху и снизу чем-то вроде крышки сундука, Джеффри, даже с его непритязательными вкусами, понять не мог. — Что ты тут делаешь, — закипающим чайником просвистел мгновенно лишившийся голоса Арти. — А почему он голый? — потрясенно шепнул Майки. — Потому что мне так удобно, — незваный гость просиял так, словно только и ждал комплиментов своему непотребному облику, к которому, к сожалению, большинство присутствующих уже привыкло. — Я Шай, кстати. А ты, наверное, еще один племянник миссис Гаттон, да? Вы вечно тут плодитесь как кролики, — и он хохотнул над собственной фразой, забыв пояснить, в чем соль шутки. — Что ты тут делаешь? — с ощутимой, едва сдерживаемой яростью повторил Арти. Он ссутулил плечи, воинственно вздыбил шерсть на хвосте, и Джеффри на секунду испугался, что Шай может обзавестись парой лишних дырок от рогов в не предназначенных для этого природой местах. — Пришел забрать кое-какие вещи Мышика, — бесхитростно ответил тот и помахал в воздухе рюкзаком. — Не парьтесь, я пошуршу тут и свалю. Делайте что вы там делали. — А где, собственно, Мышик? Чего это за вещами явился ты? — Арти не успокоился ни на йоту, и Джеффри предупреждающе положил руку ему на плечо. — Не смотри на меня так, я как старший брат имею право знать! — Я вообще-то более грузоподъемный, — миролюбиво ответил Шай, которого из равновесия не смогла бы вывести, наверное, даже летящая в него боеголовка, но в его безмятежных зеленых глазах на секунду мелькнула тень. — Мышик у моей тетки гостит, все хорошо, передает вам наилучшие пожелания… — Врешь, — вырвалось у Джеффри. — Мышик ненавидит ходить по гостям, мне лучше знать. Шай перевел взгляд с него на воинственного Арти, которого только рука на плече удерживала от броска вперед, вздохнул и бросил рюкзак на пол. — Да не вру я, что вы начинаете? Мышик у тетки в медицинском центре для оборотней. Только тихо! С ним все в порядке. Просто это… — Он неожиданно расплылся в широкой глупой улыбке. — Короче, у Мышика… у нас с Мышиком будут мышата. Двое или трое, пока не видно. Повисла такая тишина, что стало слышно, как в подвале трясется машинка в режиме отжима, а где-то над домом хлопает крыльями сирин из какой-нибудь почтовой службы. Джеффри остался на ногах с определенным трудом и лишь из-за Майки, который в очередной раз удержал его от падения. — Что ты сказал, — тихо прошипел Арти. — Что ты сделал с Мышиком?! — Полагаю, они переспали, — пробормотал Майки, и Джеффри торопливо оттеснил его плечом в угол, подальше от разъяренного кузена. — Ты, плешивый кобель, что ты сделал с моей сестрой?! — откуда такой мощный рев мог взяться в тщедушном тельце Арти, не ответил бы никто. — Братом, — попытался поправить Джеффри, и Майки торопливо дернул его к себе в угол, ясно уловив, что не поздоровится сейчас никому. — Ты, кусок шерстяного дерьма, а ну иди сюда!.. — Арти бросился вперед, целясь рогами в грудь Шая. Когда их разделяли считанные дюймы, тот неуловимым движением уклонился и рухнул на спину; с пыльного пола, отряхиваясь и виляя хвостом, вскочил крупный бело-рыжий хаски с такой же глупой, как и в человеческой ипостаси, улыбкой, но теперь еще и с высунутым языком. — Очуметь, — с восторженным шоком выдохнул Майки в плечо Джеффри, когда Шай, позабывший о рюкзаке, промчался мимо них на лестницу, взметывая пыль, а вслед за ним вылетел бешеным быком Арти. — Очуметь, чувак, это… — Это обычный день в нашем доме, — вздохнул, повернувшись к нему, Джеффри. — Ну, почти. Вроде как добро пожаловать… — Он моргнул, вспомнив, с каким трудом зазвал Майки сюда, и добавил: — Но я все еще не маньяк и не буду тебя нигде закапывать, честно! — Джефф, это… — тот экспрессивно взмахнул руками, вертя головой, и наконец уставился на него. — Это так круто! То есть ты, наверное, привык, но это так круто! Только… Мне кажется, твой кузен сейчас будет убивать этого парня. — Пойдем смотреть! — отмер Джеффри и потянул его к лестнице. — У меня нет попкорна, но есть окна с лучшим обзором. — Я надеюсь, они друг друга не покалечат… — Арти пошел силой в прадеда-упыря, а Шай состоит в сборной по легкой атлетике, — он махнул рукой, подзывая Майки к двери в комнату бабули Нэнси. — Силы равны, я считаю… А вторая ипостась думает, что с ней играют, похоже… Они устроились на подоконнике и выглянули в приоткрытое окно, выходящее на поляну перед домом. Арти, отчаянно ругаясь, гонял по ней радостного пса; усталости не показывали ни тот, ни другой. — Я ничего не понимаю, — восторженно мотнул головой Майки, — но это, наверное, дико интересно. — Я могу рассказать, — с готовностью ответил Джеффри, глядя, как Арти, схватив Шая за загривок, тащит его к Луже с явным намерением утопить. — Как думаешь, что будет, если женщина-оборотень переспит с мужчиной накануне полнолуния без резинки? — Не знаю… Ничего не будет, ипостаси же меняются, — пожал плечами Майки и, покосившись на окно, расхохотался: Шай в двух шагах от Лужи вдруг вновь перекинулся в человека, и рука Арти соскользнула с его спины. Коварный оборотень кубарем перекатился по траве и каменистой дорожке, вновь перекинулся в собаку и на четырех лапах помчался в ближайшие кусты. — Это нельзя просто так оставлять, надо снять на видео! Идея эта, хоть и простая, показалась Джеффри гениальной. Он вытащил телефон, навел камеру для пристрелки на Майки и затем развернулся к окну. — В общем, отец Арти тоже думал, что накануне полнолуния можно не предохраняться, — начал он рассказ. Джонатан Гаттон, избалованный матерью и взращенный в среде лондонской околотворческой богемы, весь свой публичный образ построил на своем поэтическом амплуа. Регулярно писать стихи и издаваться это не требовало — пара строф, нацарапанных, например, на салфетке для незнакомки в кафе, также давали право на столь почетное звание. И на прелести, прилагающиеся к нему, такие как отсутствующий режим дня, тщательно, напоказ истонченная душевная организация, менторский тон и, самое главное, любовь к прекрасным дамам и вечный поиск музы. Единственной женщиной, задержавшейся в жизни Джонатана, пусть и с переменным успехом, была его четырехкратная жена Диана, экспрессивная фавна сирийских кровей, истоптавшая изящными копытцами почти все театральные подмостки и съемочные студии в Англии. Джонатан влюбился в нее так сильно, что из благородства даже удочерил ее дитя от первого брака; Диана, в свою очередь, от не менее большой любви прощала его и принимала назад после каждого крупного загула, во время которого сама же и выгоняла, швыряя вслед тарелки, вазы и фамильный топорик для разделки мяса. Воистину, союз двух звезд, равных по яркости, был заключен на небесах, и в нем не удалось бы найти ни единого изъяна — вот разве что дети в их уравнении оказались за скобками. Самые крупные ссоры Джонатана с Дианой неизменно оканчивались разводом, после которого он тотчас же делал предложение новой даме и на несколько месяцев сочетался с нею браком. Партнерш он будто нарочно, в пику бывшей, выбирал самых экзотичных. Сперва сошелся с юной на вид кудрявой фэйри, от которой пришлось впоследствии откупаться золотом, чтобы не навлечь на себя ее фамильных проклятий; затем нашел морскую русалку, с которой не ужился из-за непримиримого несочетания физиологий; а в следующий крупный разрыв встретил оборотницу, второй ипостасью которой был крылан. Рут, так ее звали, происходила из семьи потомственных хиппи, а потому не возлагала на брак с Джонатаном больших надежд; возможно, именно поэтому они продержались вместе так долго. Ветер в голове и пренебрежение к некоторым мерам безопасности толкали их на романтические приключения, которых «несчастному покинутому Музами поэту» не хватало с другими женами, и, пока эти двое не вредили себе и окружающим, никто не обращал на них внимания. Это продолжалось около полугода — до того момента, как Рут однажды не смогла вернуться в человеческую ипостась после полнолуния. Легкомысленный Джонатан нашел в себе душевные силы забить тревогу, вызвал врачей и в тот же день узнал, что станет отцом еще одного ребенка, который, противореча всей изученной физиологии оборотней, развивался в утробе матери не человеком, а крыланом. Больше всего этому событию радовался лорд Рихтер, дед Джонатана и доморощенный селекционер химероподобных существ. Как-то, приехав из своего родного Бирмингема в Хемел, он прочитал за ужином пространную речь о том, как лунный цикл матери-оборотницы и ребенка в ее утробе совпадают, как влияют на это гены отца и отчего его будущий правнук вошел в противофазу с собственной матерью. Его слушали все, кроме Джонатана — тот, поняв, что его жена намерена отложить романтические причуды и вьет гнездо, разочаровался в ней и уже вновь искал подходы к Диане. За это он был отлучен от фамильного гнезда на несколько лет — а вот Рут с будущим младенцем, наоборот, пригласили переселиться. В положенный срок на свет появилась крохотная и совершенно здоровая летучая лисица, получившая имя Беатрис. Крепкая и смышленая, она, однако, не проявляла признаков человеческого мышления, как бы мать ни старалась «насыщать ее информацией», как советовали врачи. Впрочем, в возрасте чуть больше года Беатрис все же впервые отреагировала на полнолуние и превратилась в человека. В хорошенького черноволосого мальчика, точную копию отца. — В общем, мы так и не определились, Мышик брат или сестра, — подвел итог Джеффри и прислонился к оконному косяку, изредка поглядывая на Шая и Арти, которые носились вокруг Лужи и по ней уже явно из спортивного интереса, а не с целью догнать и покарать. — Арти называет сестрой, я братом… По документам он так и остался Беатрис, но ему, кажется, все равно. — Посланник постгендерного мира, — осторожно усмехнулся Майки и, бросив на Джеффри вопросительный взгляд, забрался на широкий подоконник с ногами и уселся по-турецки. — А почему не сиблинг? — Потому что Мышик единокровный для Арти и троюродный… или больше… кузен мне. Технически мы не из одного помета, — фыркнул Джеффри. — Да и вообще, у Мышика всю жизнь были занятия поважнее. Сначала — перекусать всех докторов, которые пытались его исследовать, потом — научиться как-то говорить с нами. Он не любит превращаться в человека, хотя и умеет. Ну не основная это ипостась, что поделать. — Наоборотень, — вдруг выпалил Майки. — Что? — Ну… Ваш Мышик — наоборотень, — мгновенно смутившись, тот отвернулся к окну. — Оборотень наоборот. Ну… Есть же синтезаторы речи? — Это сейчас они есть везде, а двадцать лет назад было проще нанять переводчика с летучемышиного на английский, чем раздобыть хотя б пристойную программу, — сказал Джеффри, и Майки смутился еще сильнее — видимо, от укола прямо в профессиональную гордость. — В общем, так Мышик выбрал свою профессию и начал учиться писать программы. Чтобы самому себе сделать персональный вокодер. Ну, к тому же если он работает удаленно, всем плевать, какого он биологического вида. Как он сам говорит, работодатели в основном придираются к тому, что он девушка, а не к тому, что он… ну, наоборотень. — Очуметь, — мгновенно позабыв о неловкости, Майки вновь повернулся к нему, повторяя любимое словечко. — То есть, получается, я мог в сети с ним пересекаться? Я мог сидеть на форуме и трепаться с летучей мышью?.. Чувак, ты мне сейчас всю вселенную перевернул. — В интернете никто не знает, что ты кот, — хихикнув, процитировал Джеффри. — Да ладно, тебя же не смущает, если ты разговариваешь с кентавром или сирином. — Но… мышь! Летучая! — всплеснул руками тот. — Я хочу с ним познакомиться, лично, можно? Если ты не против и если он сможет… — Если сможет, — эхом отозвался он, опустив голову. — В детстве его пытались забрать для исследований, но не получилось. А теперь он… скоро станет матерью, а из защитников у него только этот получеловек-полудурок, — он кивнул на Шая. — Я боюсь, что Мышика запрут в палате вместе с мышатами, заставят превращаться туда-сюда из девочки в парня и будут писать о нем в диссертациях. Майки сочувственно похлопал его по коленке, и они помолчали. Джеффри со вздохом подумал, что озвученные страхи, даже бессознательные, зря считают менее мучительными — наоборот, страх потерять Мышика в недрах какого-нибудь научного центра стал осязаемым. Вроде бы они и не общались толком в последние несколько лет — Мышик все время проводил в мансарде в окружении компьютеров и игровой приставки, а вниз спускался только для еды, и чаще всего они с Джеффри не совпадали режимами. Иногда, заскучав в одиночестве, он слетал и устраивался, как в детстве, у Джеффри на груди, зацепившись когтями за горловину джемпера. Такое, правда, случалось все реже — и, похоже, причиной тому был проложивший сюда дорогу Шай. Казалось бы, Мышик совсем отдалился, а потом и съехал, но в голове Джеффри он все еще был неотъемлемой частью семьи, и потому отдать его в лапы незнакомым оборотням в медицинских халатах он решительно не мог. — Нам понадобится тяжелая артиллерия… Надеюсь, она не узнает, что я ее так назвал, — пробормотал он и под вопросительный взгляд Майки открыл чат с бабулей Нэнси. Добрых пять минут ушло на то, чтобы прикрепить заснятое видео с погоней за Шаем; следом полетела приписка: «Прошу любить и жаловать, наша новая родня».