***
Драко перевели из отделения интенсивной терапии в отделение трансплантации, в отдельную палату, которую, насколько Гермиона знает, они больше не могут себе позволить. Наверное, Тео или Малфои оплачивают её, и это знание одновременно успокаивает и причиняет боль. Она больше не может позволить себе и гордость. Его палата — карусель лиц: врачи, медсёстры, семья, друзья. Они провели не так много времени наедине, но через неделю после операции Гермиона входит в комнату и обнаруживает, что в ней нет обычных обитателей, только Драко. Ещё рано, слишком рано для часов посещений, но она догадалась, что охрана в больнице слабая, и редко кто останавливает её, если удаётся пройти мимо стойки медсестры. Он читает книгу — сборник рассказов Чехова, — когда она входит, и одаривает её лёгкой усталой улыбкой, закладывая страницу, не прерывая зрительного контакта. — Ты давно проснулся? Он качает головой. — Может быть, час назад. — Прости. Я бы пришла раньше, но пришлось… Он качает головой. — У меня всё равно были обследования. — Его улыбка натянутая и небрежная. — Я рад, что тебя здесь не было и ты ничего не видела. Иногда Гермиона играет в игру сама с собой: если бы Драко чуть не умер за неё, рассказал бы он ей об этих обследованиях? Если бы Драко до сих пор доверял ей, рассказал бы ей больше подробностей? О чём сейчас думает Драко? Какая-то её часть — уродливая, безжалостная часть — задаётся вопросом, не проявляет ли Драко к ней такую доброту, только потому что она потеряла отца? Смотрел бы он на неё так же, если бы знал правду? Она разглядывает его, пытаясь найти ответ на последний вопрос, как вдруг Драко смеётся. — Я в порядке, — говорит он. — У тебя голова заболит, если продолжишь так на меня смотреть. — Прости, я просто… — Всё хорошо. — Он похлопывает по матрасу, и Гермиона подходит ближе. Обычно, когда кто-то рядом, она сидит в кресле у его кровати. От интимности момента сжимается грудь. — Родители просят о досрочной выписке. В конце следующей недели. — Как… быстро. — Слишком рано, насколько она понимает. Драко пожимает плечами. — У нас есть Табита. — Его спина напрягается, а глаза впиваются в её лицо в ожидании реакции. Они ещё не обсуждали, как обманывали друг друга: поездка во Францию, фирма, деньги, целительница. Ещё слишком рано. В будущем, думает Гермиона, у них появится больше времени. Она кивает. — Ты уверен, что готов? Драко поднимает взгляд от подрагивающих на покрывале пальцев и говорит: — Думаю, с магией я восстановлюсь быстрее. — Верно. — У Гермионы перехватывает дыхание, и она знает, что скоро придётся придумать оправдание, причину, чтобы выйти из комнаты. — Я понимаю.***
Этот страх с ней навечно: переплетение естественного порядка и магии развращает — она видела, как это происходит. Гермиона не доверяет ни своей интуиции, ни своим страхам. Она пыталась объяснить это Малфоям. «Почему мы не используем магические средства, чтобы ускорить его исцеление? — зашипел в ответ Люциус. — Если вы на это не способны, то это не значит, что магия бессильна». У неё не нашлось аргументов, чтобы это опровергнуть. Поэтому теперь Гермиона в постоянном напряжении отслеживает каждый скачок сердечного ритма Драко на мониторе, тщательно изучая колебания его кровяного давления. К его груди прикреплена прозрачная трубка, змеящаяся под ножками кровати. По ней течёт мутно-белая жидкость, и каждый раз, когда Драко чешет место, где вставлена игла, она хочет сказать ему, чтобы он остановился. — Мисс Грейнджер, — протягивает Люциус, прерывая её мысли. — Полагаю, вы слышали о том, что Драко выписывают досрочно? Я надеюсь, вы будете так любезны, что соберёте для него какие-нибудь вещи для переезда в поместье, — и затем, будто бы спохватившись, добавляет: — и, конечно, ваши собственные тоже. Драко тянется рукой к её ладони, его пальцы мелко дрожат; Гермиона выдыхает и заставляет себя кивнуть Люциусу. Позже, в коридоре, она стоит рядом с Малфоями в ожидании лифта, красные цифры меняются, увеличиваясь. Её немного удивляет, что Малфоям удобно пользоваться магловским лифтом, — это заставляет задуматься о том, насколько им пришлось адаптироваться во время посещения больницы. Наверняка видеть столько общего между двумя мирами оказалось довольно болезненным процессом. — Я ещё не сказала ему, — говорит Гермиона, разрывая тишину. Она сжимает ткань рукава в ладони. — Не сказала, кто стал донором. Трость Люциуса постукивает по полу. Обернувшись к мужчине, она обнаруживает, что он смотрит на лифт, нахмурив брови. Нарцисса сжимает его руку, но ничего не говорит. — Ещё слишком рано, — продолжает Гермиона. — Я пока не хочу, чтобы он беспокоился об этом, — красные цифры движутся, «4» сменяется на «5». Гермиона вздыхает. — Он должен сосредоточиться на выздоровлении. Со звоном открываются латунные двери. Люциус делает шаг вперёд, ничего не отвечая, но Нарцисса задерживается на мгновение, поворачивается к Гермионе и еле слышно произносит: — Спасибо.***
Гермиона теряет счёт дням: время натягивается, паутиной расползаясь вокруг неё. Она моргает, и волосы снова сальные, тёмные круги под глазами стали ещё темнее. — Ты могла бы прийти попозже, — говорит ей Рон сегодня утром. — С Драко всё будет в порядке. Он не останется один, а тебе бы ещё немного вздремнуть. Гермиона отказывается. Ей нравится проводить утра с Драко, приезжать первой до прихода Малфоев, до того, как появятся Пэнси, Тео и Блейз. Однажды появляются Дафна и Астория Гринграсс, и она ненавидит, как унизительно ощущает себя рядом с ними, с их уложенными волосами, мягкими переливами голосов, воркующих: «О, бедняжка Драко. И магловская больница, так это правда?» Сейчас она дома, всего на час или два. Её вещи уже стоят у кровати, рядом с чемоданом, до краёв набитым одеждой Драко. Рон протягивает ей сложенные свитера, пока они сидят бок о бок в гардеробной и решают, что именно Драко захотел бы надеть в поместье. Гермиона не думает об этом месте как о его доме, не хочет давать Малфоям слишком многого. — Ты уверена, что сможешь это сделать? Переехать… туда? — Как долго ещё продлится твой творческий отпуск? — Не глядя на Рона, Гермиона кладёт носки Драко под стопку его свитеров. Ей хочется воспользоваться прелестью молчания, не прибегая к нему; она стала крайне искусной в том, чтобы уводить разговор от цели. — До тех пор, пока тебе это нужно. Гермиона чувствует прилив нежности ко всему, что он делает для неё. Рон, должно быть, зол — так же зол, как и Гарри, — но он ничего не сказал. Трудно осознать, что невозмутимый мужчина перед ней является тем же вспыльчивым мальчиком из детства. Сперва его изменила война, а после обучило министерство, но иногда Гермионе хочется, чтобы он просто накричал на неё. Это стало бы проявлением доброты, демонстрацией того, что ещё не всё изменилось. — Джинни сегодня зайдёт? — спрашивает она. — Да, сказала, что принесёт ужин. — Ты говорил с Гарри? — Несколько раз. — Рон не глядя протягивает ей оксфордскую рубашку. — Он всё ещё злится, да? Несколько долгих секунд единственным звуком остаётся копошение Рона на полках. Гермиона наблюдает за складками его свитера при движении. Рон замирает, стоя к ней спиной, расставляет руки и сжимает в ладонях стойку с одеждой. Шея опущена. Гермиона не может разглядеть его полностью со своего места, но ей кажется, что его глаза закрыты, а подбородок прижат к груди. — Мы все злимся, Гермиона. — Она ошибается. Всё ещё хуже. Не стоило ничего говорить. Грудь болит, как будто внутри, под рёбрами, живёт настоящий пчелиный рой. Она замирает, закрывая глаза. Раздаётся звук сдвигающейся ткани, а затем Рон касается её плеча. — Прости. Я не имел в виду… Качая головой, она сжимает кашемировый свитер Драко так сильно, что боится его порвать. — Я знаю, что всё испортила. — Из неё течёт, словно из крана, и она вытирает рукавом под носом, когда голос срывается. — Я принимала ужасные решения, Рональд, но я пыталась. Я правда пыталась всё исправить. Я… Рон успокаивает её, поглаживая по плечам. Это напоминает об отце: о том, как она залезла на больничную койку, как его голос касался волосков на щеке. Гермиона плачет так сильно, что едва может дышать. «Вы не сможете вечно сдерживать свои эмоции», — сказала ей однажды Сьюзен. Гермиона чувствует себя отвратительно, плача в объятиях бывшего парня, пока они сидят в гардеробной, которую она делит с раненым мужем. — Я не знаю, что делать, — шепчет она и на этот раз чувствует облегчение, признавая правду. Рон кладёт руку ей на лоб, проводит вниз, убирая волосы с мокрых щёк. — Я понимаю, — говорит он.***
Большой палец Гермионы кровоточит, оставляя красную ленту на ободке одноразового стаканчика. Сегодня четверг, остался день до выписки Драко. В его больничной палате царит непринуждённость: даже Люциус улыбается раз или два, но беспокойство Гермионы завязывает желудок узлом, поднимая его содержимое к горлу. Она впивается ногтем в кожу вокруг большого пальца каждый раз, когда кто-то упоминает поместье. Медсестра приходит, чтобы дать инструкции по уходу. — Кто будет главным опекуном мистера Малфоя? Её рука взлетает вверх, но, оглянувшись, она видит, что остальные тоже подняли руки. Медсестра улыбается. — Что ж, мистер Малфой, а вы счастливчик. — Она подходит к нему, тянется к аккуратно подоткнутому одеялу. — Со стомой сложнее всего работать. — Она начинает задирать его рубашку, как вдруг спотыкается на ровном месте и отлетает назад; кроссовки скрипят о линолеум, и женщина охает, слыша, как рявкает Драко: — Не трогайте меня. Все молча наблюдают. — Драко, — произносит Гермиона. — Пожалуйста… Медсестра стоит в углу, нахмурив брови. Пальцы слегка дрожат, но никто не пытается её утешить. — Убирайтесь. — Его голос слишком низкий и тихий, и, когда никто не отвечает, он сжимает простынь в пальцах и кричит: — Уходите! — Драко. — Нарцисса движется к нему, и, стоит ему заговорить, на его шее выделяется вена, пульсирующая с такой силой, что женщина останавливается как вкопанная. — Пошли все к чёрту, вон отсюда. В коридоре Гермиона слышит, как Тео шепчет: «Что это сейчас было?» Нужно вызвать новую медсестру, объяснить ей ситуацию. Пэнси пытается заглянуть за стекло двери, чтобы разглядеть, чем вызвана такая бурная реакция, и голос Гермионы звучит гораздо твёрже, чем ей кажется: — Не надо, Пэнси. Оставь его. Позже, когда они покидают больницу, Рон спрашивает, что такое стома, и Гермиона качает головой. В её словарном запасе этого слова нет.***
Поместье совсем не такое, каким она его помнит, но воспоминания всегда ложны. К примеру, Гермиона знает, что восстановившаяся память никогда не станет идеальной копией прошлого. Всегда существуют предубеждения. Объективность — лишь иллюзия. Воспоминания возникают в памяти множество раз, и каждый раз едва заметно искажаются, дополняясь деталями и обретая новые смыслы. Всякий раз, проходя мимо гостиной, видя фиолетовые обои, хрустальные кристаллы, свисающие с новой люстры, Гермиона повторяет про себя одну и ту же мантру: Беллатриса пытала её здесь, вырезала «Грязнокровка» на её предплечье. Однако так вспоминания лишь наполняются новым ужасом. Если она не сможет думать об этом, всё начнёт исчезать, бледнеть, пока не останутся только контуры. Она может сделать это для Драко. Может заставить себя не вспоминать. Драко лежит, откинувшись на гору подушек цвета лесной зелени. Гермиона пристроилась на краю его кровати, а Нарцисса и Люциус стоят рядом. Со стороны это выглядит как сцена посещения в больнице: пациент, жена, родители. Драко выглядит совсем юным под пологом кровати со слизеринским гобеленом; Гермиона держит мужа за руку, но его пальцы дёргаются, будто он хочет вырваться. Ей неприятна мысль, что ей действительно интересно, какие девушки лежали с ним в этой постели раньше. — Когда придёт целитель? — спрашивает он. Нарцисса проводит пальцами по его чёлке. — Завтра рано утром, тебе нужно немного отдохнуть. — Поппи покажет мисс Грейнджер её комнату, — произносит Люциус, поворачиваясь, чтобы уйти. Драко выпускает её пальцы. — Ты же не серьёзно, отец. — Твоя кровать слишком мала для двоих, разве нет? Уверен, мисс Грейнджер тоже ценит свой комфорт превыше всего? — Я не возражаю… — говорит Гермиона. — Конечно, мисс Грейнджер хочет, чтобы и ты хорошо отдохнул, ведь это часть твоего выздоровления. На этих словах рот Гермионы закрывается — она загнана в угол. Это даже не её битва. — Конечно, отец, ты понимаешь, что споры с тобой только повышают моё давление. Это уж вряд ли способствует выздоровлению. Удар гонга. Люциус выдыхает. Нарцисса вздыхает. Вместе они покидают комнату. — Спасибо, — говорит Гермиона, но Драко закрывает глаза и запрокидывает голову, между бровей пролегает морщинка.***
По залам поместья разносится эхо. Гермиона снова спрашивает себя: каким было детство Драко, с какими тайнами ему пришлось познакомиться в слишком нежном возрасте. Звук постоянно отражается от стен; возникает странное ощущение тишины, хотя по-настоящему тихо здесь бывает редко: стук шагов, треск аппарации домашних эльфов, шёпот голосов. — Драко, мы с твоей матерью подумали, что согласны разморозить твои счета, если ты подумаешь… о том, чтобы вернуться, навсегда. — Чувствую, что в этом щедром предложении скрыт подвох. — Я уверен, ты думаешь о мисс Грейнджер… Гермиона прижимается к стене возле кабинета Люциуса. Она выравнивает дыхание, старается сохранять спокойствие, не издавая ни звука. — Гермиона… — … существует множество других достойных женщин… — Какого хрена… — Не ругайся, дорогой. — Голос Нарциссы. Разговор затихает, и Гермиона боится, не обнаружили ли её, не разнёсся ли звук её дыхания по комнате. — Вы же не на полном серьёзе. — Драко, у тебя есть выбор… — Хватит, отец. Она моя жена, а не пункт в завещании. Гермиона растирает рукой грудь, колени превращаются в желе. Голоса стихают до неразборчивого шёпота. Она стала незваным гостем в своей собственной жизни, но Драко старается — этого должно быть достаточно.***
Люциус взмахивает палочкой, передавая соль Нарциссе, которая благодарит его, а затем указывает ей в сторону Гермионы, качающей головой. Девушка проводит ножом по своему куску стейка, и Люциус вздыхает, слыша, как металл царапает тарелку. — Прошу прощения, — бормочет Гермиона, но никто не отвечает. Драко наверху, в своей комнате, вместе с Табитой; он ещё не перешёл на твёрдую пищу. «Скоро, — говорит Табита, — но с восстановлением торопиться не стоит». Это, думает Гермиона, самая разумная вещь, которую она здесь слышала. Ужин заканчивается так же, как и начался, — в тишине, и Гермиона идёт к Драко. Она не торопится, прогуливаясь по коридорам, любуясь портретами, развешанными вдоль стен, пока они не начинают насмехаться над ней и шептать: «Грязнокровка». Гермиона надеется избежать встречи с Табитой, но, приблизившись к двери в комнату мужа, слышит голоса. — Просто закрой её, — говорит Драко. — Просто закрой эту хрень. — Мистер Малфой, если мы закроем стому слишком рано, у вас может развиться сепсис. Ваши внутренние органы должны сперва зажить. — Ты сказала, что это не навсегда. Сказала, что избавишься от неё. — Это не навсегда, но это мера безопасности, пока ваши… — Мне плевать. Что вы за целитель, если вам всё равно, что я изуродован? Это же даже антисанитарно. За дверью Гермиона прижимается к стене, преодолевая панику в груди и пытаясь дышать. Она не может отогнать образы сепсиса — воспаления, прилива гноя, румянца лихорадки. Разрастающихся внутри Драко. Табита в раздражении выходит из комнаты, качая головой и бормоча что-то себе под нос. Она кивает Гермионе, которая на мгновение замирает, не решаясь войти в комнату — Драко сидит на кровати, натянув одеяло до подмышек. Если прищуриться, то можно разглядеть очертания стомного мешка, хотя он никогда не позволял ей увидеть его. Каждое утро, едва рассветает, Гермиона слышит, как Драко одевается в темноте, зажигает люмос и призывает одежду. Они берут на себя слишком много: сколько ещё будут продолжаться эти обоюдные прятки? — Драко, — шепчет она, сцепляя руки, и сглатывает комок в горле. — Стома не вечна, но не стоит… Он не отрывает взгляда от стены напротив. Его голос резок и холоден, как сталь, и Драко сжимает в кулаке одеяло, отвечая: — Гермиона, — говорит он, — не надо.***
— Он всё ещё слаб, Гарри, — шепчет она. — Мне нужно ещё немного времени. Она склонилась над очагом — волосы в опасной близости от огня, очерчивающего лицо Гарри. — У тебя больше нет времени. — От поленьев отскакивают тлеющие угольки, скрывая выражение лица Гарри, но даже сквозь искры она может разглядеть жёсткую линию его рта. — Ты должна была связаться с Кадриком, как только он придёт в себя. — Я была занята. Что, по-твоему, я должна была сделать? — Ты правда хочешь знать, что, по-моему, ты должна была сделать? Хочешь, чтобы я перечислил всё, что не должна была? — Гарри закрывает глаза. — Извини, — говорит он, — я… — Ты не можешь привести сюда Кадрика, — упорствует она. — Драко ещё недостаточно восстановился, чтобы выдержать допрос. — У меня связаны руки, Гермиона. Ты заключила сделку… — Ты заключил сделку. — Я сделал это для тебя, чтобы уберечь тебя от… ради Мерлина, Гермиона. Ты всё ещё не осознаешь масштабы того, что натворила? Я весь месяц разбирался с последствиями. Ты вообще в курсе, что хотел напечатать «Ежедневный Пророк»? — Он выдыхает с такой силой, что искры разгораются и отскакивают на её джинсы. Гермиона хлопает ладонью по бедру, гасит тлеющие точки, притворяясь, что глаза щиплет от жара. — Ну, мне жаль, что наша дружба — такое бремя. — Её ответ звучит по-детски, но всё же лучше, чем то, что хотелось сказать на самом деле. Где ты был всё это время? Она впервые видит его, с тех пор как… — Дело не только в тебе, Гермиона. Существуют последствия того, что ты… — Думаешь, я этого не знаю? Думаешь, я не живу с этими последствиями? — Я думаю, тебе нужно взять на себя ответственность за свои действия. Они пристально смотрят друг на друга. Гермиона впивается ногтями в ладонь. Гарри моргает, открывая и закрывая рот. Наконец, он произносит: — Скажи Драко, чтобы приготовился ко вторнику. Я приду, вместе с Кадриком, — и исчезает с хлопком, оставляя Гермиону в одиночестве смотреть на пламя.***
Гермиона догадывается, что Драко не спит, по его подёргивающимся пальцам, но попытки выровнять дыхание означают, что он хочет притвориться спящим. Гермиона лежит менее чем в футе от него, но он кажется далёким и недостижимым, призраком из сна. Может быть, он чувствует, что она хочет о чём-то поговорить. Может быть, так он отчаянно пытается избежать разговора. — Драко, — тихо и мягко начинает Гермиона. Когда он не отвечает, она проводит пальцами по его плечу, дожидаясь, пока он откроет глаза. — Ты спал? — спрашивает она, и её уши горят от собственной нелепости. Она ждёт язвительного ответа, чего-то с ноткой сарказма — может, поэтому и задала такой глупый вопрос. Вместо этого Драко звучит смиренно, интересуясь: — Что случилось? — Я должна тебе кое-что сказать. — Полоса лунного света проникает в комнату, освещая флаконы с зельями, аккуратно выстроенные в шкафу. Гермиона сосредотачивается на флаконах, украшенных драгоценными камнями, и продолжает: — Завтра приедет Кадрик. — Кто? — Ученый из… — Она хочет сказать «прошлого, когда ты ещё был здоров», но не может произнести ни слова и заканчивает: — Прошлого. — Тебе придётся быть более конкретной, Гермиона. — Теперь в его голосе слышится раздражение. — Он тот, от кого я узнала про исследования, про зелье. Тот, кому я, — она сглатывает, — стёрла память. — Что? — Драко ёрзает, вытаскивая ногу из-под одеяла. Она забыла — он ещё не знает об этом. — Он выдвигает обвинения? — Нет. — Во рту у неё пересохло и скопилась желчь. — Это долгая история, но он хочет поговорить с тобой. — О чём? — Он хочет знать о цветке, который ты мог найти. Драко упирается указательным и средним пальцами в лоб, закрывая глаза, как будто ему больно. — Это не может подождать до следующего раза? Я ничего не нашёл. Я едва помню большую часть поездки. — Я… — Стыд ползёт вверх, проникая в живот, взбираясь по лестнице рёбер, скользя по изгибу шеи, пока не оказывается во рту, лишая слов. Она должна заботиться о Драко, но вынуждена просить его сделать это для неё в последний раз. Гермиона всегда говорит, что ей не нужно, чтобы кто-то о ней заботился, но все в её жизни рано или поздно остаются убирать беспорядки, которые она создаёт. — Он сказал, что снимет обвинения, если я верну результаты исследования и если ты… если у него будет возможность поговорить с тобой, когда ты очнёшься. Тишина. Какая-то маленькая извращённая часть Гермионы надеется, что он скажет «нет», что оставит её наедине с последствиями, но Драко никогда бы так с ней не поступил. Она всегда знала, что существуют пределы его жестокости: он чётко понимает свои границы. Это одна из причин, по которой Гермиона его любит. Иногда она не уверена, что понимает свои собственные. — Хорошо, — наконец произносит он. — Я расскажу ему, что произошло. — Спасибо, — говорит Гермиона и тянется к нему, но пальцы касаются воздуха. Драко уже отвернулся.***
— Завтра у нас будут гости, — говорит Драко. Нарцисса ёрзает на кушетке, аккуратно опуская чашку обратно на блюдце. — Друзья? Гермиона смотрит вниз, наблюдая, как кубик сахара в её чае распадается на части — похоже на снегопад. — Старые друзья, — произносит Драко после паузы. — Мы будем в оранжерее, и я был бы признателен за уединение. — Его слова тверды, а тон лёгок. Нарцисса кивает, и, когда она протягивает руку, чтобы коснуться его плеча, он не отстраняется.***
Гермиона лежит в ванне, окружённая пузырьками, которые обволакивают тело и окутывают ароматом роз. Потолок ванной комнаты Драко зачарован и выглядит, как ночное небо, она смотрит на углы его созвездия, пока пальцы не сморщиваются. Сегодня двадцать седьмое марта, папин день рождения. Гермиона не помнила, пока палочка не завибрировала: «Позвонить папе». Почему она не стёрла это напоминание? У неё целый список дел, которые она отложила: похороны родителей, их завещания, дом. Гермиона не позволяет себе думать об этом днём, но здесь, в невесомости воды, мысли текут сквозь неё без остановки. Если бы это была книга, думает она, никто бы не поверил в сюжет. Из горла вырывается смех, а потом Гермиона не может остановиться: в носу свербит, глаза заволокло солёной пленкой, — и ей приходится опустить голову под воду и прикусить кулак.***
Гермиона следит за движениями Драко в ванной, отмечая, как он останавливается, почистив зубы, делает лёгкий вдох и прижимает ладонь к животу. Он горбится от боли, но всё равно не желает больше принимать болеутоляющие зелья. — Я… Его взгляд отражается в зеркале: Драко ненавидит, когда Гермиона волнуется из-за него. Она занята тем, что сама чистит зубы, и, выплюнув пену в раковину, смотрит в зеркало, встречая там его пристальный взгляд. — Почему ты не сказала мне? Её охватывает паника. Кто рассказал ему о донорстве? Он не так много времени проводил со своими друзьями. Он избегает всех. Это была Нарцисса? Люциус? Захотят ли они таким образом причинить боль собственному сыну? — Ты должна чётко сказать, о чём я могу говорить с Кадриком, чтобы не сделать всё ещё хуже. Ох, ох. Облегчение струится по позвоночнику, заставляет её расслабить плечи настолько сильно, что это, должно быть, противоречит всему, о чём они говорят. С этим Гермиона справится. Справится, если его разочарование связано с Кадриком. Гермиона тщательно выбирает свои сражения. Она поворачивается к нему лицом и упирается бедром в раковину. — Ты должен сказать ему правду, — говорит она. — Ты не нашёл растение, так ведь? Драко нахмуривает брови и с силой вставляет зубную щётку в держатель. — Верно, — отвечает он. — Я не справился. Она сказала что-то не то. Драко уходит, и ей отчаянно не хочется расставаться на ночь вот так. — Драко, — выпаливает она. Его силуэт вырисовывается на фоне двери: рука вцепилась в раму, шея наклонена вправо, лицо наполовину повернуто к ней. Она чувствует его нетерпение в жёстком контуре пальцев, облизывает губы и говорит: — Спокойной ночи. Он кивает, и только тогда, когда он уже выходит, Гермиона еле слышно шепчет: — Я люблю тебя, — и не ждёт, что он услышит или ответит, хотя в тайне надеется, что он знает, что она имеет в виду. Всегда знал, что ей не хватало смелости сказать.***
Перед ними чай, любезно подготовленный Поппи. Ещё печенье: прямоугольное, шоколадное, которое напоминает Гермионе о летних походах. У Кадрика на тарелке два. Крошки прилипают к жёстким волоскам его усов, и Гермиону тошнит, когда они падают на его рубашку, как только он заговаривает: — Гермиона, я вижу, твой муж поправился. — Поправляется, — бормочет она и тут же жалеет об этом, видя, как напрягаются плечи Драко. — Ну, как бы то ни было, я полагаю, у нас с вами остались незаконченные дела? Гермиона смотрит на Гарри, но он отводит взгляд. Кадрик наклоняется вперёд. — Мистер Малфой, — говорит он, протягивая руку. — Приятно познакомиться с вами. Я Кадрик. — Драко не двигается, и через мгновение Кадрик опускает руку. — Я буду краток, но всё, что я на самом деле хочу знать, — это удалось ли вам хотя бы увидеть, как выглядит растение? Я слышал, вы потерпели неудачу… — Я этого не говорила. Кадрик поворачивается к ней. — Так он всё-таки привёз его? — Нет, нет. Я просто имею в виду, что никогда не использовала фразу «потерпеть неудачу». Он смотрит на Гермиону так, словно она насекомое, жужжащее над ухом. — Хорошо, хорошо, простите мою семантику, но, мистер Малфой, давайте сосредоточимся на текущей задаче. Так что? Вам удалось увидеть его? Драко выдыхает. — Нет. — Вы следовали карте? Той, которую я приложил к своему исследованию? — Да, но… я его не нашёл. На щеках Кадрика появляются два румяных пятна. — Я потратил годы, пытаясь отыскать это растение. Всё было отмечено идеально. Вы наверняка просто ошиблись, пошли по неверному следу… — Кадрик, — Гарри поднимается со своего места, — он явно не… — Тогда в чём смысл? В чём был смысл всего этого? — Кадрик вдыхает, а затем замолкает, вены на шее вздуваются. — По крайней мере, расскажите, на что была похожа поездка, мистер Малфой. Вы можете дать мне хотя бы это? Драко изменился: его свитер, свободный и мешковатый, так разительно отличается от облегающих кашемировых, которые он обычно носит. Он не надевает ничего из тех вещей, что она взяла для него из дома, и выбор его одежды, думает она, больше походит на маскировку, чем на стиль. — Я мало что помню, — наконец произносит он. — Погода всё время менялась. Дождь, а потом сразу мокрый снег перед тем, как выглянет солнце, слишком сильное, я даже перегрелся. Видимость днём была… — Это прекрасно, мистер Малфой, но вы, конечно, не просто страдали от погоды во время поездки? Ноздри Драко раздуваются, и он отодвигает свою чашку. — В тех лесах легко заблудиться. Чем глубже я заходил, тем… дело не только в густой растительности. Там было что-то… тёмное, как будто какая–то сила или… — Магия, — выдыхает Кадрик. Его глаза широко раскрыты, рот приоткрылся от интереса. — Предположительно, в глубине леса находится барьер, своего рода защита для Астрагала. Магия крови, — Кадрик говорит всё быстрее и громче, и его рот кривится, когда он продолжает: — Я читал об этом — хороший способ защитить такое могущественное растение, — но так и не встретил ни одной записи о том, кто это сделал. — Я всё время терялся. Шёл по тропинке, но каждый раз проходил мимо одних и тех же деревьев. Я помечал их. Ходил по кругу, но не мог… — Заклинание, — восклицает Кадрик, наклоняясь вперёд. — Должно быть какое-то заклинание, маскировочные чары для дезориентации, чтобы скрыть местоположение растения… — Я так и не нашёл его, — говорит Драко, тоже повышая голос. — Только без остановки ходил кругами, всё больше и больше теряя ориентацию. А потом я… — Он замолкает, хмуря брови и глядя на стол. — Меня ранили. — Вы идиот. Вы уже были там. Вы были так близко к растению. Разве вы не поняли, что это наверняка было заклинание? Вам не показалось, что что–то не так… — Всё не… Я не помню… Если бы у меня было больше времени на подготовку… — Драко вздыхает. Её пальцы покалывает, в груди нарастает боль. — Довольно, — разрывает тишину Гермиона. — Этого достаточно. Вам нужно уйти сейчас же. — Уверенность в её голосе вызывает удивление. Где же она была раньше? — Но… — Драко рассказал вам всё, что знает. — Она тянется к руке Драко, и он не отстраняется, но его пальцы безвольно ложатся в её ладонь. — Нам больше нечего вам сообщить. Несколько ударов сердца никто ничего не говорит. Внезапно Кадрик сдвигается, наклоняясь ближе к Гермионе. — Ты всё испортила. — Его глаза широко раскрыты, зрачки расширены. — Ты украла мою работу, и посмотри, что вышло. Все годы исследований впустую. Твой муж чуть не умер, и всё провалилось… — Кадрик, вы закончили. — Гарри хватает мужчину за плечи, но Кадрик резко вырывается, застёжка его кардигана ударяется об угол стола. — У вас была возможность поговорить с ним. Всё закончено. — Ты всё испортила. Посмотри, что ты наделала… Воздуха в лёгких больше не осталось. Гермиона впивается ногтями в кушетку. Мир накреняется, и её охватывает головокружение; раздаются отрывистые крики, хлопки камина. Она не может дышать — сгорбилась, прижав руки ко лбу. Гермиона чувствует давление ладони Драко на своей спине. Ей больно думать, что он беспокоится о ней прямо сейчас, когда ему самому наверняка больно. — Драко, — говорит она. Его движения прекращаются, но он не отрывает руки от её плеча. Она облизывает губы, прижимает язык к нёбу и вдавливает пальцы в щёки так, что слова доносятся приглушённо: — Мне нужно сказать тебе кое-что.