***
Они лежат друг возле друга. Гермиона никогда не видела Драко таким, каким он прижимался к ней, опустошённый чувством вины. Весь оставшийся вечер прошёл в молчании. Перед сном Гермиона подошла к мужу, но он отпрянул, поджав губы, как будто беспокоился о том, к чему могли привести его слова. А сейчас она поворачивается к нему, уставившемуся в потолок. — Драко, нам нужно поговорить. Его губы дёргаются, но он продолжает смотреть вверх, грудь поднимается ровными длинными вдохами. — Я не знаю, что сказать. — Драко, пожалуйста, посмотри на меня. Он поворачивается на бок, глаза всё ещё красные. — Прости меня. — Пожалуйста, перестань так говорить. — Этот момент — волдырь, и её ноготь занесён над ним, готовый нажать. Если Гермиона вскроет его, рана может зажить, но может и загноиться. — Ты злишься, Драко. Ты можешь сказать, что злишься. — Я не могу злиться на тебя. — Он сжимает и разжимает одеяло в кулаке. — Не хочу, не на тебя. — Ты заслуживаешь того, чтобы злиться. — Как я могу злиться после того, как… Гермиона, ты сделала нечто невообразимое ради меня. Я так хотел помочь тебе, но даже этого не смог. — Ты чуть не умер за меня, Драко. Я бы сказала, что это перевешивает всё, ч… — Нет, нет, вот тут ты ошибаешься, — раскаяние в его голосе сменяется волной разочарования, — мы никогда не были равны. Всю свою жизнь я в долгу перед людьми. Перед родителями за привилегии детства. Перед Снейпом за то, что защитил меня… и перед тобой, Гермиона, за то, что выбрала меня. Ты думаешь, я не вижу, как твои друзья смотрят на нас? Никто в твоей жизни не думает, что я тебя заслуживаю. Даже Кадрик не думает. Почему он так решил? — Драко, мне всё равно, что думают другие. — Но мне нет. — Он садится, натягивая одеяло повыше, чтобы прикрыть живот. — Война закончилась много лет назад, но я всё ещё прокажённый. Мерлин, Гермиона. Ты хоть представляешь, каково это? Я был ребёнком, и люди судили меня как взрослого мужчину, а теперь я действительно стал им, и люди продолжают видеть только Пожирателя Смерти… — Это не так. Ты сражался на нашей стороне. Мы… — Но никого это не волнует, Гермиона. В Австралии всё было по-другому, никто не знал, кто я такой, но потом мы вернулись в Лондон, поженились, а я ничего не мог дать тебе. У меня не было ни репутации, ни денег. Никто не нанимал меня. — Его голос выравнивается, сглаживаются взлёты и падения интонации. — Я даже не мог начать собственный бизнес. Никто не хотел со мной работать. У неё во рту пересохло, и слова, неуверенные, слабые, застревают в горле. — Так вот почему ты не рассказал мне о фирме? — Это унизительно — быть изгоем. — Почему ты не рассказывал, что чувствуешь это? — Ты никогда не спрашивала. — Его голос — тонкое холодное лезвие. — Я не думал, что у тебя есть время беспокоиться. — Он закрывает глаза и смягчает тон. — Я просто имею в виду, что ты была занята. — Теперь я здесь, — говорит она. — Скажи, как я могу помочь. Драко ёрзает, глядя в окно. Гермиона рассматривает прядь волос над его ухом, глазами обводя отдельные волоски, представляя, что так она сможет донести свои слова до него. — Я не хочу злиться, потому что знаю, что ты старалась изо всех сил, ты спасла мне жизнь. Я… может быть, в этом и проблема. Я не знаю, как вести себя в браке, где я постоянно в долгу. — Драко, пожалуйста, скажи мне, как это исправить. — Она придвигается к нему, скользя рукой по плечу, пока не достигает ключицы. Её подбородок на уровне его шеи — Драко вдыхает, и её предплечье поднимается следом. Протянув руку, он обхватывает её ладони. Они лежат так мгновение, и Гермиона ждёт, когда Драко повернётся к ней лицом, но вместо этого он мягко разжимает пальцы и опускает ладонь на матрас. — Мне просто нужно время, Гермиона. Мне нужно, чтобы ты дала мне немного времени. Драко ложится, и его лицо исчезает вовсе, когда он отворачивается. Она так и остаётся лежать, смотря на его футболку. Во рту у неё — горячие угли, от которых плавится плоть; слюна смешивается с металлическим привкусом крови. Гермиона сидит, глотая воздух, пытаясь научиться дышать сквозь боль. Позже, когда Драко засыпает, она проводит пальцами по языку, чувствуя вмятины там, где прикусила его.***
Когда Гермиона просыпается, то инстинктивно тянется к нему. Половина постели Драко всё ещё теплая, простыни смяты, но сам он уже ушёл. Всю неделю она видит его лишь мельком. Муж избегает её: прячется в тени коридоров, поздно ложится спать, чтобы не говорить. В этой пытке время теряет смысл. Действия перетекают друг в друга одной длинной красной полосой: завтрак, одиночество, ужин, сон. Гермиона снова думает о расплавленных часах, насквозь пропитанных металлическим запахом крови. Утекающих между пальцев. Потеряв время, ты больше никогда не сможешь вернуть его назад. Узнав что-то — никогда не сможешь забыть. Однажды днём из оранжереи доносятся голоса, и ноги Гермионы приводят её туда быстрее, чем она продумывает свои слова. Пэнси, Тео и Блейз сидят вокруг Драко и смеются. Ей не видно лица Драко, но он повернулся к Пэнси, беспрестанно кивающей и широко улыбающейся. Блейз замечает её первым и встаёт. — Грейнджер, — здоровается он. Тео поднимается следующим, и через мгновение Пэнси повторяет за ним. Драко поворачивается, чтобы взглянуть на неё, и его лицо ничего не выражает. — Гермиона, — говорит он, — они зашли навестить меня. — Не хочешь присоединиться? — интересуется Блейз. Его голос тёплый и приветливый. Она помнит те крохи доброты, которые он дарил ей в больнице: их было немного, но достаточно, чтобы она не забыла. — Мы пьём «эрл грей», — говорит Тео. Он знает, что это её любимый чай. Выражение его лица непроницаемо, но в позе не осталось враждебности прошлых встреч. — И Пэнси привезла какое-то миндальное печенье из Франции. Они все внимательно смотрят на неё. Гермиона теребит подол рубашки, смущённая только что обнаруженным там пятном от зубной пасты. — Спасибо, — произносит она, — но мне нужно кое о чём позаботиться. — Загадочно, — говорит Тео. — Секретная миссия? — Его губа дёргается, и теперь Гермиона видит, как сильно он старается, но ещё не готова принять оливковую ветвь из его рук. С атмосферой в комнате что-то не так. Дело в Драко, понимает она. Он как будто не особенно рад их видеть и выглядит смирившимся — она знает, потому что иногда он выглядит так и с ней рядом. Остальные пытаются сгладить это ощущение. Это заметно по их позам, по тому, как они всё время наклоняются к нему. — Мне нужно поехать домой к родителям, собрать их… — Она останавливается, заправляя прядь волос за ухо. Настроение в комнате падает, и Пэнси опускает взгляд на свои руки. — Хочешь, я поеду с тобой? — спрашивает Драко, но его тон ровный и механический, как будто он говорит заученную фразу. Гермиона быстро качает головой: мозг кажется хрупким и бьётся о черепную коробку. — Нет, пожалуйста, не стоит. — Она сглатывает. — Лучше проведи время с друзьями. Вы вроде как хорошо общаетесь. — Слова звучат ещё горше, чем ей хочется, и она сцепляет руки вместе, отворачиваясь и не зная, как спасти этот момент. — Гермиона, — говорит он, и она почти останавливается, но шёпот снова разносится по комнате, а Драко зовет её по имени только один раз.***
Она проводит пальцами по резному дверному косяку, не решаясь вставить ключ в замок. На коврике у входа написано «Грейнджер». Кажется неправильным вытирать подошву о такую надпись перед входом, беспокоясь, что занесёшь грязь в дом. На Гермиону тут же обрушивается отвратительный запах, отключая все остальные чувства и заставляя глаза слезиться. На кухне с серебристого крючка свисают бананы, крошечные чёрные мошки облепили их потемневшую, истекающую гнилым соком кожуру. Открыв холодильник, Гермиона видит кусок сыра, покрытый пятнами плесени, сморщившиеся абрикосы с кусочками разлагающейся кожицы, почерневшую клубнику с увядшими стебельками. Она начинает с того, что выбрасывает всё в мусор, игнорируя палочку. В физическом труде можно найти удовлетворение или, по крайней мере, отвлечение. Гермиона оттирает все кухонные поверхности, пачкая жирными пятнами мантию; раковины блестят к тому времени, как она заканчивает. Стоя в кухне, она впивается пальцами в столешницу и вжимает голову в плечи. Обеденный стол покрыт тонким слоем пыли, и Гермиона проводит по нему пальцами, отмечая своё присутствие. Родительский дом — это музей, коллекция экспонатов, которые приводят в ужас, когда она входит в гостиную и выхватывает взглядом фотографии на каминной полке. Пульт балансирует на краю кофейного столика, как будто его откинули туда в спешке. Не следовало откладывать свой приезд настолько, но она не уверена, с чего стоит начать. Ей придётся упаковать жизни родителей в коробки, часть из них спрятать на дальние полки шкафов, остальное выбросить. Задача кажется невыполнимой, когда каждый предмет — это портал в воспоминания; память — всё, что у неё осталось. Ступеньки скрипят в такт шагам. Наверху Гермиона останавливается: дверь спальни приоткрыта, и она видит незаправленную кровать, что для родителей совершенно неприемлемо. Телефонный звонок от них раздался ранним утром. Папа описал вызов скорой помощи как предосторожность. «Уверен, мы вернёмся уже к вечеру», — сказал он, даже когда мама не смогла встать с постели. Гермиона садится на ступеньку и опускает локти на колени. Их утро прошло не так, как планировалось: распорядок нарушен, всё перемешалось. На полу спальни разбросана одежда, пара носков валяется поверх маминой ночнушки. Горло горит, в глазах привычно щиплет. Гермиона представляет себе мамино лицо, взгляд, который она, вероятно, бросила через плечо, прежде чем выйти из комнаты. Мама ненавидела беспорядок. Ей наверняка хотелось поднять ночнушку, разгладить складки на мягком шёлке. Давление в горле растёт, и Гермиона упирается костяшками пальцев в лоб: если она начнёт, то уже не остановится. Ещё многое нужно сделать. У неё будет время, чтобы сломаться, но потом, всё потом. Сквозь балясины лестницы видна голубая поплиновая пижама папы. Ему нравился этот комплект: нужно было вернуться и забрать его в больницу. Каждый раз находились дела поважнее, дела, которые стоило сделать в первую очередь. Гермиона не находила сил войти в их комнату. Сейчас она в десяти футах от двери, всего в паре шагов. Она могла бы собрать одежду, заправить одеяло, навести порядок так, как хотели бы родители. Так, как они её учили. «Первым делом заправляй постель по утрам, — говорила мама. — Это задаст тон всему оставшемуся дню». В этот момент годы кажутся непреодолимыми: все важные события в жизни она переживёт без них. Больше всего Гермиона боится того, что продолжит забывать, того, что сотрётся под разрушительной силой времени: глаза матери, смех отца, как она сидела между ними на диване, положив ноги на папины колени, пока мама гладила её по голове. Она может представить себе день, спустя годы, когда проснётся и обнаружит пробелы, заполняющие место в её сознании, где раньше жили родители. Она может представить их лица, размытые, с обугленными краями, словно выжженные сигаретой на фотографии. Они думали, что вернутся домой, что у них будет время прибраться. Они так и не вернулись.***
Возвращение из родительского дома в поместье усиливает суровость реальности её жизни. Гермиона чувствует себя призраком, способным лишь промчаться по жизни незамеченной и нежеланной. После ужина в молчании Гермиона удаляется в каменную беседку в саду поместья. Она думает об этом месте как об убежище, потому что никогда не встречала здесь никого другого. Только тут она чувствует, что может дышать свободно. Моросит дождь, но Гермиона даже не думает наложить водоотталкивающие чары. Передняя часть рубашки темнеет от воды, и Гермиона наблюдает, как влажные пятна расползаются, заставляя дрожать от холода. — Ужасная погода, не находишь? Гермиона вздрагивает. Нарцисса стоит возле каменных колонн и смотрит мимо неё, на мокрую от дождя траву. На кремовом платье женщины нет ни следа грязи или влаги. Она подходит к Гермионе и садится на каменную скамью, разглаживая складки на подоле. — Ты нашла моё укромное местечко, — говорит Нарцисса. — О, извините, я не думала… Нарцисса улыбается, впадинка над её верхней губой растягивается. Рот Драко — идеальная копия её рта. — Нет, вовсе нет. Я рада, что ты его нашла. Оно всё равно больше не используется так часто, как раньше. На самом деле, я построила его для Драко. — О. — Он уже лёг спать? Гермиона кивает. — Жаль, что он не здесь, вместе с тобой. Ты же знаешь, он любит дождь. В детстве его любимым занятием было летать под дождём. Он возвращался домой грязный, с этой нелепой ухмылкой на лице… Представляя это, Гермиона улыбается. — Это сводило Люциуса с ума… Улыбка исчезает. — Они до ужаса много ругались друг с другом. Не только из-за этого, поводов находилось предостаточно. Люциус может быть довольно вспыльчивым, хотя, возможно, ты замечала эту черту и в Драко. Сердце Гермионы бьётся в груди в быстром, тяжёлом ритме. Голос Нарциссы звучит почти задумчиво. — Люциус был строг, гораздо строже, чем я. Он пытался привить Драко определённые ценности. Достоинство. Честь. Порядочность. Ответственность. Я думаю, иногда Драко чувствовал, что весь мир лежит на его плечах. — Она бросает взгляд на Гермиону. — Твои родители были строгими, Гермиона? — Нет, не были. Нарцисса улыбается. — Есть о чём подумать потом, когда у вас двоих появятся дети. Весь этот разговор настолько нелеп, что Гермионе требуется секунда, чтобы понять, что только что предложила Нарцисса: вырождение рода Малфоев. Конечно… — Я не всегда соглашаюсь с Люциусом. Однако я всегда видела его таким, какой он есть на самом деле. Хорошо ли это, плохо ли, но я люблю его. Гермиона исчерпала свои ответы. Она смотрит на трещины, разбегающиеся по каменному полу. — Я не жду, что ты поймёшь, какой была наша семья, но мы действительно любим Драко. И нам больно видеть его таким несчастным. Тогда Гермионе хочется рассмеяться. — Вы думаете, я делаю его несчастным? Это имеете в виду? — Я думаю, чем бы вы двое ни занимались прямо сейчас, это делает вас обоих несчастными. Смех щекочет горло, как пузырьки газировки. Гермионе интересно, что думает о ней Нарцисса: сиротка, прячущаяся в саду. — Как для матери, в первую очередь для меня важнее всего, что у Драко есть кто-то, кто видит его таким, какой он есть. Кто любит его именно за то, кем и чем он является. Можешь ли ты сделать это, Гермиона? Кончики ушей пылают. Она чувствует себя школьницей, которую отчитывает учительница. — Я всегда так делала, — отвечает она. — Но не знаю, как всё исправить. — Жаль, что мы смотрим на мир именно так: хорошо или плохо, правильно или неправильно. — Губы Нарциссы приподнимаются, предвкушая настоящую улыбку. — Было бы гораздо разумнее рассматривать правдивое и неправдивое. Я не рассчитываю, что ты прислушаешься к моим супружеским советам, но я всегда считала честность ценностью, которой брак боится и без которой не может выжить. — Я думала, вы будете счастливы, если наш брак развалится. Мне казалось, вы с мужем именно этого и хотели. Губы Нарциссы дёргаются, и Гермиона тут же жалеет о своих словах. Она уверена, что женщина пытается проявить доброту. — Я хочу, чтобы Драко был счастлив. Меньше всего меня волнует, как это произойдёт. — Он не хочет разговаривать со мной. Хуже всего признаваться вслух. Гермиона хранила эти слова в секрете в глубине своего сознания, чтобы не чувствовать боли. И вот теперь они здесь, повисли в воздухе между ними. — Мой сын — гордый человек. Это жертва, которую приносит каждый Малфой. — Я не знаю, с чего начать. — Тогда ты слишком много думаешь. Она уже собирается ответить, но Нарцисса встаёт. — Уже поздно, — произносит она. — Нам пора возвращаться. Ты выглядишь замёрзшей.***
В библиотеке темно, но Гермиона не хочет раскрывать своё присутствие раньше времени. Поэтому она ждёт, пока глаза привыкнут, осторожно пробираясь между стеллажей в поисках источника света. Она обнаруживает Драко в самом конце, устроившегося в кресле, которое он, должно быть, подтащил к окну. На нём надеты очки для чтения, на лице танцуют отблески камина. Он поднимает глаза при виде приближающейся Гермиона. В руках у неё кожаный блокнот. — Гермиона, — говорит Драко, хмуря брови. — Это мой дневник? Она качает головой. — Мой. — Ты виделась со Сьюзен? — Нет, причина не в этом. Он смотрит на Гермиону в ожидании, и какая-то часть её хочет отступить, сбежать от этого разговора. Она спланировала речь, долго редактировала её в своём дневнике, а потом вырвала страницы: Драко найдёт там только неровный край. Ей не нужны слова, чтобы сказать ему всё, что хочется. Ей нужна лишь смелость. — Я сказала, что дам тебе время… — его губы сжимаются, на лице проступает усталость, — и я дам его столько, сколько тебе нужно… — и тут же исчезает, сменяясь замешательством. — Но есть кое-что, что ты должен узнать в первую очередь. — Гермиона откашливается. Может быть, она излишне драматизирует, но это последний козырь в её рукаве. Крыть больше нечем. — Мне так жаль, — говорит она, — я буду жалеть всю оставшуюся жизнь обо всём, что заставило нас потерять друг друга. Я никогда не хотела тебя терять. Хотела забыть многое, но никогда — тебя. Голос дрожит, и она представляет его руку между лопаток, призрачный шёпот возле уха: «Дыши, Гермиона». — Я знаю, что совершала ужасные поступки. Мне так стыдно, что я едва могу дышать. Но, Драко, ты тоже перестал со мной разговаривать. Я знаю, что не так много времени проводила с тобой, но когда проводила, то никогда не могла понять, о чём ты думаешь. Никогда не могла понять, хочешь ли ты вообще, чтобы я была рядом. Не могла оглядываться назад в этой череде горя, и знаю, что это моя вина, но это было так трудно. Внизу поля её зрения расстилается озеро, и вода волнуется, пока Гермиона не вдыхает и не поднимает зрачки. — Ты думаешь, что ты в долгу передо мной, потому что я предпочла тебя папе. Ты думаешь, что это был мой невозможный выбор, но всё не так. Драко, он должен был умереть. Ты правда думаешь, что я не понимала? Я самая умная ведьма своего поколения. Конечно, я знала это, — и она издаёт смешок, короткий и отрывистый. — Поняла сразу, как только умерла мама, но не могла просто перестать пытаться, не могла отказаться от него. То, как я поступила с Кадриком, я… — В центре её груди раскрылась дыра, откуда вышел весь кислород. Плечи сгорблены, как будто она сдувается. — Но как я могла отказаться от попыток помочь папе? Я не отказываюсь от людей, которых люблю. Я не умею иначе, так что, может быть, я и приняла решение попрощаться с ним, а не с тобой, но жизнь состоит из решений, Драко. Из носа течёт. Гермиона хватается за воротник и прижимает ткань к носу, пытаясь успокоить дыхание. — Гермиона… — Нет, пожалуйста, не надо. Пожалуйста, просто позволь мне довести хотя бы это до конца. — Она выдыхает — тихий, вымученный звук, как будто её душат. — Я хочу, чтобы у нас с тобой всё получилось. Я люблю тебя, любого тебя за то, кто ты есть, но тебе тоже нужно принять решение. Ты должен решить, по-прежнему ли жизнь со мной — то, чего ты хочешь. И если это больше не так, всё в по-рядке. — Голос надламывается, пропасть зияет между «по» и «рядке». — Ты ничего мне не должен, Драко. И если этот брак больше не для тебя, всё в порядке, — Гермиона пытается улыбнуться, но губы дрожат, — пока ты жив, пока ты существуешь, со мной всё будет хорошо. Она моргает, и мутная плёнка перед глазами на секунду проясняется, через мгновение размывая всё снова. — Мы потратили много времени, беспокоясь друг о друге, и теперь я хочу, чтобы ты беспокоился о себе, зная, что со мной всё будет хорошо. — Он не пошевелил ни единым мускулом, широко распахнув глаза от удивления. — Тебе не обязательно отвечать мне прямо сейчас, но ты должен прочитать это. — Она протягивает дневник, и Драко хмурится. Её пальцы соприкасаются с его, и Гермионе хочется продлить этот момент, просто на всякий случай, если это последний раз, когда он вообще прикасается к ней. — Я буду ждать столько, сколько захочешь, Драко. Заставляя себя двигаться, Гермиона поворачивается, чтобы уйти. Нарцисса была права только наполовину. Она могла сказать Драко всё, что хотела, но не могла заставить его остаться с ней или любить её сильнее, как не могла воскресить родителей или отменить войну. В мире не хватало магии для всего, что она хотела исправить. И это было последнее, что она могла ему дать, единственное, что у неё осталось — время.***
Гортензии завяли, и Гермиона улучает момент, чтобы провести рукой по их пёстрым коричневым лепесткам. Она забыла их полить. Какая удачная метафора, думает она и невольно улыбается. Гермиона смотрит на красную дверь, бежевый коврик перед ней, каменные горшки для цветов по бокам от входа — остатки той жизни, которую они с Драко пытались построить вместе. В доме тихо и темно. Она не уверена, почему пришла сюда, но больше идти некуда. Живоглот у Молли с Артуром, и, когда Гермиона входит в прихожую, ей хочется, чтобы кот оказался здесь, потёрся мягким мехом о ноги. За окном сумерки накрывают пейзаж, и она проводит пальцем по стене, поднимаясь по лестнице. В спальне на мгновение останавливается. Кровать чистая, нетронутая. Гермиона подходит к половине Драко. Поверхность его прикроватной тумбочки пуста (ему не нравится, когда что-то может помешать ему схватить волшебную палочку), но в ящике лежит стопка книг: Набоков, Достоевский, Пастернак — авторы, которых она посоветовала. За ними спрятан его собственный кожаный дневник, и Гермиона задумывается об этом, но ничего не делает, просто задвигает ящик обратно. Она садится на кровать и внимательно осматривает их спальню — без Драко. Если сосредоточиться, то можно почти услышать звук его шагов, когда он ходит по комнате и открывает шкаф, мягкий стук одежды, падающей на пол, почувствовать его руку на своей шее. Гермиона откидывается назад, утопая в его подушках. Кожа звенит, когда она проводит пальцем по шву наволочки. Веки опускаются и скрывают часть комнаты. Гермионе интересно, где сейчас Драко, сидит ли он в библиотеке, листая её дневник. Она чувствует слабое облегчение — несмотря ни на что, она сказала ему правду. Она сможет жить с этим, даже если это будет значить остаться одной.