Шоемау
Этот день настал. Сегодня праздник, самый большой за год. День полной луны и великого подношения Духам наших предков. Весь Чи-ананг с утра гудит, словно рой пчёл. Люди готовятся к празднеству, наряжаются в самое лучшее, что имеют, обвешиваются украшениями, указывающими все их статусы и заслуги. Воины пестрят золотыми и медными табличками, оповещающими всех о всяком их подвиге, о каждой одержанной ими победе, и они с кичливой гордостью вскидывают головы, ловя на себе многочисленные взгляды и слушая возгласы восторга. Почёт и уважение. Ох, уж эти таблички… Это правило и вот уже много поколений оно нерушимо. Ненавижу. Не только каждая личная заслуга написана на очередной золотой табличке, но и все мои предки, их имена и заслуги, имена отца и матери, сестёр. Слава богам, что у меня пока нет детей… ещё несколько табличек я бы уже не поднял. Всё это золочёное облачение весьма тяжело и неудобно. Звенит при ходьбе. Раздражает. Я чувствую себя неуклюжим увальнем, потому что не могу нормально двигаться. Хорошо ещё, что это только на один день. Служанки туго, но аккуратно заплетают мне волосы. Сегодня будет особая причёска, и я стоически выдерживаю все манипуляции со слишком длинными волосами, отросшими уже до бёдер. Я не стригся с момента моего первого удачного поединка и не буду, пока кто-то не одолеет меня в честном бою. Множество тугих косичек слились сзади в одну, начинаясь ото лба и заканчивая шеей, и в неё вплели множество бусин и перьев горных орлов; затем моё лицо начинают красить в ритуальные цвета — золотой и красный… кровь и золото — цвета моего клана, семьи, предков, как же иначе. Подводят чёрным углем глаза, а пришедший жрец, обновляет две параллельные статусные линии на подбородке и узор солнца на левой стороне моего лица; уши оттягивают тяжёлые золотые диски, символизирующие солнце. Золотые браслеты на руках изображают охотящегося на горную козу ягуара; ритуальный воротник на мне собран из тысяч маленьких разноцветных бусин, набедренная повязка со слишком длинным запахом, свисающим ниже колен, сандалии из оленьей кожи, и, конечно же, мне застёгивают на правом плече длинный алый плащ — точную копию плаща отца. Какой же он неудобный! С каким удовольствием я бы скинул всю эту праздничную муть и вышел лишь в повязке на бёдрах и волчьей шкуре на плечах, с волосами, просто собранными в привычный мне хвост или косу. Но нет. Обычаи требуют… красоты! Красота. Мне с самого детства было непросто принять тот факт, что я непохож на людей моего народа. Я, моя старшая сестра Иниан и мать считались чужаками здесь в силу явных отличий во внешности: слишком светлые глаза, цвет волос, другое строение костей, цвет кожи. Только моя младшая сестра — полная копия отца — черноволосая, темноглазая и смуглая, с точно таким же узким разрезом глаз, низкими веками и с примечательной для моего народа маленькой горбинкой на носу, считающейся важным признаком красоты. Со временем я привык к тому, что среди моего народа я не считаюсь красавцем. Поэтому не так много было желающих связать со мной своих дочерей. Не помогал даже тот факт, что я единственный сын вождя. Но сейчас не об этом. Праздник… Храм Огиданаквад окружён горожанами. Негде упасть яблоку. Но едва наша процессия приблизилась к входу, как толпа тут же расступилась, пропуская вперёд стражу и своего правителя, приветствуя нас радостными воплями. Мы церемонно поднимаемся по каменным ступеням, минуя длинный коридор и комнату, где держат бывших пленников. Вижу всех троих, на короткий миг встретившись взглядом с Ликом, но мне нельзя отставать от вождя или тем более выказывать лишнего внимания, равнодушно отворачиваюсь. Мы вышли на большую платформу, выложенную из крепкого толстого камня, под северным краем которой ниспадает бурлящий поток самого большого из водопадов в Чи-ананге — Лунный водопад Духов или Лунные Врата. Это он будет принимать жертву, ибо именно он является дверями в мир наших богов. Вода грохочет и искрится всеми цветами радуги, разбиваясь брызгами о скалы. Стоя у его начала, на самой высокой точке, нельзя увидеть, где он заканчивается — так велик поток. Жертвы, как правило, умирают либо от страха, ещё не достигнув кромки воды внизу, либо разбиваются о выступающие из струй острые камни. А если кому-то везло, и он умудрялся не разбиться о воду, ударившись с такой высоты, то ему судьба была утонуть в бурном вихре утягивающих на дно потоков реки, что уходит вглубь расщелин скал. Никто не знает, куда убегает поток, но я, как охотник, всегда считал, что она всё же выходит где-то на поверхность и течёт потом в зелёную доли́ну, что в часе ходьбы от Чи-ананга. Я не раз был там, но никогда не находил ни тел, ни остатков подношений, что могло вынести бурными потоками наружу. Что ж, видимо, Лунные Врата забирают все, что коснётся воды. Живым ещё никто не возвращался. Противоположную сторону платформы устлали шкурами животных и украсили травами и цветами. Тут, среди золотых статуй богов, поставили два золотых трона для нас с отцом. Тот, что побольше, с изображением верховного божества, благословляющего одного из моих предков на спинке, стоит в центре. Его обложили снизу черепами и обвили лозой, в знак крепости духа вождя. Что поменьше, справа — это мой. На его спинке изображены духи стихий. Золото и… золото. Ничего примечательного. Посередине платформы располагается каменный жертвенный алтарь. Это и будет центром сегодняшнего празднества. Занимаю своё место и стараюсь отринуть все мысли, чтоб всё это вытерпеть. Весь день жрецы своими дребезжащими и противно-надрывными голосами поют воззвания к Великим Духам, проводят все подготовительные обряды с дарами, окуривают подношения, окропляют священными водами всё, что при восходе луны будет подарено и принесено в жертву. Я и мой отец вынуждены присутствовать на всей церемонии, в течение всего этого длинного, безумно длинного дня. Сидеть, практически не шелохнувшись, слушая молебны, благословляя и принимая подношения от горожан, позволяя жрецам добавлять их к общей, быстрорастущей куче подарков. К вечеру у Лунных Врат скопилась настоящая гора из золотых вещей, украшений, кувшинов с нектарами, корзин с фруктами и душистыми курительными травами; тут же стоят мешки с маисом — самым важным для нас растением, потребляемым в пищу и считающимся даром богов, а также складируются туши жертвенных животных, кровь которых собрали в сосуды. Сильно устал. Все эти пёстрые пляски, вой и вскидывания рук, расплескивание крови на священном алтаре… Меня разморило от смешения запахов крови и дымящих в кадильницах дурманящих трав; яркие цвета нарядов жрецов давно рябят в глазах до тошноты. И вот, наконец, храм погружается в долгожданные сумерки, а над чашей Чи-ананга величественно засияла луна во всей своей невероятной полной красоте. Серебряный диск, плывущий над храмом, вызывает во мне теперь не только благоговейный трепет, как было прежде. Я волнуюсь. Ведь это значит, что наступает апогей празднества и наступило время главных жертв. Сейчас приведут чужаков. — Всё в порядке, сын мой? — повернулся ко мне отец, глядя в лицо. Он смотрит так пристально и внимательно, что я невольно смущаюсь. Мне приходится собраться с мыслями и предать себе как можно более спокойный и уверенный вид. — Да, — отвечаю отцу. — Я готов. — Хорошо, — кивнул вождь, и помолчав добавил: — То, что ты просил у меня вчера… Уверен, что хочешь сделать это сам? — Это большая честь для меня, отец. — Да. Я не против. — Надеюсь, Хоки тоже не будет возражать. — Не будет. — Спокойно отрезал отец и отвернулся.Лик
Нас не будили утром, так что мы спали до самого упора как господа. А как только проснулись, те же девы, что вчера ублажали нас, омыли и обласкали наши тела. Они пристально следили за тем, чтобы мы были всем очень довольны… мне так показалось. Сейчас нас выставили в ряд: чистых, выбритых, голых. Меня определили в центр. У них прямо культ голых тел, но я уже начал к этому привыкать. Сейчас на наши тела наносят рисунки синей краской, довольно примитивные… линии, спирали, круги и точки. Должно быть, всё это имеет значение. Саусар боится щекотки и заливается смехом при каждом касании кисти, а Туск смеётся над ним. Я же не могу разделить их беззаботности, мне волнительно. Опасаюсь, что мы чего-то недопоняли в плане Шоемау. Или чего хуже — он вообще нас предаст. А вот и черёд их побрякушек. Увесистые металлические пластины, разноцветные камни, перья; мои волосы сплетают в косы с лентами; на голову надевают корону из рыжих полосатых перьев, длинных и острых, словно стрелы. Моих друзей украшают немного скромнее. Наверно, этот народ распознал моё происхождение, хотя я ничем себя не выдавал. Повязка с искусной вышивкой стянула бёдра. В завершение нас подводят к столу с яствами, ничуть не уступающим тем, коими нас потчевали прежде. Жестом указывают, что нам следует вкусить их. Вижу среди еды оленину… я даже знаю чья она. — Лик, а что там Шоемау говорил про еду и питьё? Он их как-то выделил. — Поинтересовался Саусар. — Ага, но я не очень его понял. — Зато я понял! — потёр ладоши Туск, предвкушая обильную трапезу, — он сказал, ешьте от пуза всё, что только вам поднесут, но вино у них напоминает лошадиную мочу, пить невозможно. Но я всё равно выпью! — он поднял один из трёх наполненных кубков. Даже не хочу знать, откуда он знает вкус лошадиной мочи… Мы с Саусаром рассмеялись — аппетит Туска был отменным всегда, ничто не могло исправить этой его особенности. Да, он высокий, крупный мужчина, выше нас с Саусаром на голову, ко всему очень широк в плечах. У него каждая рука как кувалда, и он может ею разбить бревно, толщиной в две ладони. Он никогда не был толстяком. Его мышцы налиты силой, а тело крепко как скала — ни жиринки лишней, и ест он за четверых. Мы поддерживаем его и тоже вздымаем кубки. — За нас, бессмертных воинов Великого моря! Неодолимых сколотов! Победителей киммерийцев и прочих народов! За наших предков и покровителей! — торжественно молвил Саусар. — За свободу! — прибавляет Туск. — За моего отца и брата, пусть боги оберегают их, где бы они ни находились, — тише произношу. Скучаю по ним. Мы залпом осушаем кубки, хотя они довольно велики, но не сравнимы все же с кубком Геракла, который по обычаю распивали прежде на пирах. — А чё, неплохое винишко, и не разбавленное даже! — приметил Туск и расплылся в довольной ухмылке. Я же чувствую, как резко закружилась голова. — Крепковато. — Угу… — Саусар начал расплываться у меня перед глазами. Да и не только он. Всё вокруг преобразовывается в неописуемые образы. Краски такие резкие и невыносимо яркие, в теле лёгкость. Я едва слышу чужестранную речь. И… я понимаю! Я их понимаю! Они желают нам только добра! Они благодетели. Говорят, что отведут нас к богам и те… О, бабочки, какие красивые… много бабочек!Шоемау
Луна поднялась прямо над храмом и теперь залила своим таинственным светом всё вокруг, проникая в каждый уголок, превращая в живое серебро водяные струи Врат. Яркие факелы придавали действу ещё больше помпезности. Всюду цветы. Ими увили колонны и постаменты золотых статуй Духов плодородия, а также жертвенный алтарь, уже залитый кровью, словно покрывалом. Песни жрецов вдруг оборвались, и мой взор тут же устремился в ту часть площадки, откуда выходи́ли празднично одетые люди. Чужаки… Их наконец выводят для церемонии. Жрецы сразу взбодрились, принимаясь усердно воспевать гимны Великому Отцу, что создал мир из собственной крови и просят именно кровь принять в дар за эту его жертву. Все трое выглядят потрясающе. Непривычно видеть Лика таким… нарядным. Только сейчас я чётко вижу каков он: ему сбрили всю лишнюю растительность на лице, и он стал выглядеть менее враждебно и более молодо. Я даже про себя отметил, что он не только мужественен, но и очень красив для варвара. Прежде я как-то не обращал на это внимания. Смотрю на всех троих и про себя матерюсь. Я же просил их ничего не пить! Идиоты! Все как один пьяны, но я точно знаю, что это не только вино. В ритуальную трапезу всегда добавляют вытяжки из трав, вызывающих грёзы, которые расслабляют и не дают им паниковать. Жертва должна быть счастливой, чтоб её приняли Духи. Счастливой и глупой… иначе не скажешь. Только дурак даст себя зарезать как козлёнка, а потом ещё и принять страшную смерть, самовольно сиганув с огромной высоты, чтоб разбиться. Идиоты… в таком состоянии они наверняка не вспомнят ни слова из того, что я им вчера говорил! Невольно провожу рукой по лицу и ругаюсь. Отец оборачивается с вопросом в глазах. Мотаю головой. Всё в порядке. Так, думай, Волк, думай! Хоки доволен, видя, в каком они состоянии. Он аж лоснится от удовольствия, старый змей. Жертв подводят к алтарю, окуривают и опрыскивают водами Врат. Я встаю. Подле грохочет водопад, приходится говорить громче. — Дальше я сам. Хоки недовольно смотрит на меня. — Куда лезешь?! Ты не жрец, чтоб приносить жертвы. — Позволь ему Хоки. Я разрешил. Трудно ему было смириться с волей Великого Вихо Ваштэ, но спорить он не стал и поджав губы, передал мне ритуальный нож с лезвием из белого кварца и рукоятью Плачущего дерева, изображающей голову одного из наших божеств. Нож небольшой, лезвие в длину всего лишь с ладонь, но он острее любого клинка и именно его использует верховный жрец, чтоб вскрывать грудные клетки жертвы, доставая ещё бьющиеся сердца. Сегодня этого не будет. Я уже собираюсь порезать Саусару щеку, вместо горла, когда меня окликает взбешённый Хоки. — Что ты делаешь?! Клади его на алтарь и режь горло! Ты что, не знаешь порядка?! — Знаю. Но отец, чужаки у нас — редкость. Это важная жертва, ни одна капля их крови не должна пролиться зазря, — поясняю я, делая небольшой разрез на скуле Саусара. Этот дурак до сих пор улыбается во все зубы. Интересно, кем я ему сейчас вижусь? — Это не по правилам! Ты оскорбляешь Духов, мальчишка! — Отец, — поворачиваюсь к вождю. Знаю, он поддержит меня. — Духи примут их целиком, даров крови более чем достаточно. Ещё бы недостаточно… эта куча кровавого месива, что принесли стражи к краю водопада чуть ранее, была мне по пояс. Среди всего этого разобранного на куски хаоса я, к своей радости, увидел и голову убитого мной оленя. — Да будет так. Продолжай, сын. Хоки трясёт. Он снова окликает меня. — Хорошо, только сперва, ты должен испить из чаши Духов, чтоб они приняли тебя в качестве жреца. Снова ловлю на себе взгляд отца. Он молча кивает. Правила есть правила. Приходится согласиться. Хоки сразу расцвёл. Жрец даёт знак своему служке тотчас поднести огромный золотой кубок, на котором изображено кровавое подношение богам. Перенимаю, с сомнением глядя на непрозрачную поверхность жидкости. Чувствую резкий запах трав, каких-то настоек из корней. Наверное, та ещё дрянь… Что ж, раз так надо. Хоки переглядывается со своим служкой, который даже не смотрит на меня. Его лихорадит, вижу, как он волнуется. Первый ритуал? Понимаю его смятение. Подношу кубок к губам, и делаю большой глоток. Неприятная горькая жижа обжигает язык и горло, морщусь. Вот так гадость!Лик
Мне та-а-ак хорошо. И эта… эта дева с белым пером в руках… Почему она ласкает лицо Саусара? Я же красивее! — Дева… — шепчу и устремляюсь к ней, когда она вкушает из кубка. Какие у неё зазывно влажные уста… — Иди ко мне. А бабочки вокруг чего-то щебечут нам, поют свадебную песнь. Обвиваю деву своими могучими руками и впиваюсь в её уста самым огненным поцелуем. Моя, только моя, пусть познаёт лучшего мужа во всём мире!Шоемау
Что он творит?! Я не ожидал такого. Никак! От удивления мои руки выпустили чашу, и она упала, расплескав почти всё своё содержимое на каменные плиты пола. Слышу изумлённые возгласы и краем глаз ловлю изумленные лица Хоки и моего отца. Да что там! Все вокруг смотрят так, словно произошло нечто сакральное. С другой стороны, хотя я и пытаюсь освободиться от рук Лика, разомкнуть наши уста, вдруг понимаю, что мне это… нравится. Его губы очень мягкие, язык изворотлив и настойчив, а руки полны силы и страсти. Не знаю как у его народа, но у нас совершенно нормально иметь связь с мужчинами наряду с женщинами. И он, видно очень опытен в искусстве любви…ммм… Но мне, как единственному сыну вождя, прежде всего надо думать о наследнике, а значит, нужна жена, а не муж. Но что-то в моей груди теплеет, а потом приятно трепещет, словно в животе порхают сотни маленьких пёстрых бабочек. Вырываюсь из его крепких объятий как раз тогда, когда к нам подоспела стража. Нас растащили, я тяжело выдыхаю. Ничего себе! Пробрало до костей! — Неслыханно… какое унижение Духов! Да как смеешь ты…?! — Это он поцеловал меня, а не я его! — ору на Хоки. У меня дрожат колени, я волей-неволей смотрю на Лика, мои щёки горят, но это вовсе не стыд. — Не надо было опаивать их до такого состояния! — Он оскорбил богов! Они покарают нас! Отец поднялся. Назревает буря и я в самом её эпицентре. Что-то мне нехорошо, мои руки и ноги немеют. Чувствую, как холодеют кончики пальцев, и надрывно колотится сердце. В чём дело?! — Да успокойся ты, вот видишь? Я уже поднимаю твой кубок и… что это? — Сын, прекрати немедленно этот балаган! Я приказываю тебе, сядь! Меня шатает. На полу, в той лужице, что вылилась из кубка, я увидел знакомый мне листок. Совсем крошечный, сильно потрёпанный. Я гляжу на дно кубка и под гомон недовольных жрецов и окрик отца вытаскиваю небольшой витой корешок. — Копьё чёрного Духа? — даже дети моего народа знают, что это растение крайне ядовито, его нельзя употреблять в пищу даже как лекарство. Лекари окрестили его так, потому что оно разит изнутри, но приносит сильную боль, как копьё. Хорошо, что успел выпить лишь глоток! Чаша убила бы меня наверняка и сразу. Как он посмел?! Вождь замирает на месте, теперь он тоже узнаёт растение. — Ты пытался отравить меня! — мой голос слабеет и перед глазами всё предательски плывёт. Последнее, что вижу, проваливаясь в тягучую глухую темноту — Хоки, он пятится назад, окружаемый стражами, и перепуганное лицо отца, склонившееся надо мной.