ты решаешь отвлечься от этой большой любви, и: правишь в ворде какой-то ненужный невнятный текст, передаешь пожилому водителю за проезд, нарезаешь с собакой по парку с утра круги, раздаешь потихоньку накопленные долги, мажешь руки кремами — Сахара и шелуха, замечая цыган, ускоряешь до бега шаг, покупаешь в кофейнях бессменный чаёк с утра, что-то изредка ешь — голь на выдумки-то хитра, что-то в лифте поёшь, пока едешь на самый верх, улыбаешься в трубку и морщишься от помех, на бегу, на лету мысли скручиваешь в стихи, плачешь из-за какой-то надуманной чепухи, за трамваем бежишь, шевелюру не досушив, вечерами смеешься от визга подруг и шин, ждешь альбом, как, наверное, ждали мужей с войны, куролесишь, не зная ни совести, ни вины, ищешь в самом простом мимолетную красоту, ощущаешь вчерашнее пойло с утра во рту, не стесняясь, танцуешь, смеешься, дерешься, и. задыхаешься, задыхаешься от любви. Пушистый Вареник
***
- Лимит на игру - сорок ходов и два с половиной часа! - торжественно сказал распорядитель, оглядывая претендентов сверху вниз. - Вопросы? - голосом, заранее подразумевающим, что вопросов он не ждет. - Тогда пусть победит сильнейший. Или сильнейшая, - оговорился он, бросив нервный взгляд на Бет. Она была спокойна, рассекая ряды лучших гроссмейстеров мира как раскаленный столовый нож рассекал масло. Дни тянулись, она медленно, но верно приближалась к вершине турнирной таблице, туда где ожидала ее грозная, русская фамилия. Все ее движения были подчеркнуто элегантны, он должен был видеть, что ей не стоит это не малейшего труда. Бет хотела надломить его еще до того, как вновь сядет с ним за одну доску. Пока что она нащупала для этого только один рычаг, одно слабое звено в якорной цепи невозмутимости Русского. В первую ночь турнира она долго не могла заснуть, вспоминая пресс-конференцию. Его улыбка уголком рта, когда она вдруг заговорила на русском. Его расширившиеся от изумления глаза, когда она упомянула про ту ночь, когда увидела его на балконе. Это была ее рыболовная мушка. Используемая в охоте на большую и хищную рыбу. Русский определенно был одной из самых опасных рыб, которые когда-либо встречались Хармон. Просыпаясь в огромной отельной кровати она не сразу понимала почему не слышит звуков улиц Лас Вегаса и шаркающего тапочками Бенни, который обычно вставал раньше нее. Бенни даже как-то позвонил ей, в первые пять секунд сообщив, что долгий разговор его разорит и поинтересовался ходом турнира. Конечно, он не хуже нее знал как идет турнир, мог прочитать в газетах или услышать по радио. Бэт отсутствующим голосом проговорила ему почти дословно то, что написали в газете, которая лежала на ночном столике перед ней и попыталась побыстрее завершить разговор, отнюдь не ради экономии денег Бенни. Как она ни старалась, нервы оголялись по мере приближения к дню икс. На задворках сознания смутно маячило желание выпить, но Бэт каждый раз молча отмахивалась от официанта, предлагавшего выпивку, потому что боялась, что если она откроет рот, то непременно согласится. Иногда к ней подходили совершенно незнакомые ей люди с просьбой сделать фото или взять автограф, Бет всегда приветливо соглашалась. Она почти всегда была одна, другие шахматисты часто собирались небольшими группами или парами и только она почему-то всегда была в одиночестве. У нее не было так много времени задуматься почему так получалось, она почти всегда штудировала очередную партию в уме. Но острее всего она это почувствовала сегодня, увидев Русского входящим в ресторан в сопровождении неизменной супруги. Та держала его под руку, как всегда, стараясь улыбнуться всем официантам и сидящим за столикам людям сразу. Зато сам Русский был похож на статую с острова Пасхи, взгляд его был устремлен прямо, рот был одной сплошной линией. Бет даже не боялась, что он ее заметит, то на всякий случай взяла толстую книгу по эндшпилям в руку и прикрыла ей лицо почти целиком, украдкой поднимая глаза на парочку, пока переворачивала страницы по несколько штук за минуту, не вглядываясь в их содержимое. Супруга Русского очевидно была окружающим довольна и что-то весело щебетала, взволнованно глядя по сторонам. Их сына с ними не было, в Париже, по правде сказать, Бет его не видела, возможно в эту поездку они его с собой не взяли. Боргов сосредоточенно изучал меню, губы его едва шевелились, кажется он что-то отвечал жене. Бет показалось, что в отличие от его благоверной, он не очень рад был находиться здесь. В этот момент к ним приблизился официант и с нескрываемым восторгом, будто бы ребенок, попавший в Диснейленд, обратился к Русскому, протягивая ему листочек с ручкой для записи заказов. Женщина подле Боргова тотчас же схватила его за локоть и что-то весело защебетала, обращаясь то к мужу, то к официанту. Боргов несимметрично скривил губы. Хармон уже поняла, что в его мимике это выражение означало вежливое принятие ситуации. Зато его супруга светилась так, будто бы автограф подошли брать у нее и что-то бодро лопотала официанту, Бет тщетно силилась прочитать по губам что именно. Боргов едва вздернув одну бровь равнодушно смотрел на официанта, уже широко улыбающегося его супруге, а не ему самому. Бет, наблюдая за этой сценой, потеряла всякую осторожность и забыла о том, что нужно листать страницы. Вдруг взгляд Русского резко метнулся, посмотрев чуть ниже подобострастно склонившегося официанта, на нее, сидящую ногу на ногу, всем телом повернутую к их столу. Суровая морщинка на его лбу мгновенно разгладилась, глаза чуть заметно расширились. Бет почувствовала, как кровь бросилась в лицо. Она так поспешно схватила со стола книгу, что чуть не уронила ее прямо на чайную чашку, отчего покраснела еще больше. Хармон ругала себя на чем свет стоит. Вот ведь дура, она собиралась сама провоцировать Русского, но покраснела как школьница, на которую вдруг посмотрел симпатичный старшеклассник. Это он должен был смущаться и отводить взгляд, он должен был прятаться за книгами, чашками, да хоть под столом! Она не должна позволить ему себя смутить. Полная решимости, она ожесточенно уронила толстый фолиант на стол, так, что приборы на нем возмущенно звякнули, а несколько человек за соседними столиками нервно оглянулись. Медленно, почти вызывающе, она дотянулась до пачки сигарет, лежавшей на столике с краю и вытащила оттуда одну штуку, чиркнула зажигалкой и смачно затянулась. Подняв глаза, она увидела, что официант все еще улыбается в сторону миссис Борговой, а вот она сама уже смотрит в ее, Бет, сторону. Русский сидел рядом, неестественно прямой, будто бы к лопаткам и позвоночнику у него привязали доски. Бет посмотрела ему прямо в глаза и постаравшись придать им максимально равнодушное выражение, сменила позу, перекинув ногу, находящуюся снизу, наверх и снова затянулась. Вежливая улыбка вдруг сползла с лица миссис Борговой, она поджала губы и ноздри ее затрепетали от частого дыхания. Она снова повернулась к официанту и сказала ему что-то такое, от чего он склонился еще более подобострастно и попятился назад. Лицо Русского было нечитаемым, но взгляд он не отводил, казалось только, что линия губ стала у него еще прямее, чем обычно, хотя это мог быть и обман зрения, все же Бет сидела довольно далеко, чтобы сказать наверняка. Супруга Русского резко повернулась к нему и накрыла его ладонь своей, быстро заговорив. Он, как ни в чем не бывало, перевел взгляд на нее и больше так и не посмотрел на Бет. Ей вдруг стало обидно, она оглянулась вокруг, окинув взглядом столики. Все посетители ресторана, кроме нее, сидели по двое и больше, даже те, кто казалось, не разговаривали, а просто читали газеты. Собственное одиночество, про которое у нее почти получилось забыть, снова накатило удушливо, вместе с воспоминаниями о покойной приемной матери. Сейчас на месте пустого стула перед ней могла бы сидеть мать, настоящая или приемная. Или Бенни, или Таунс. Дважды сирота. Дважды отвергнутая мужчинами, кто был ей небезразличен. Одинокая фигура в эндшпиле, на пустующей доске против сплоченных рядов противника. В тылу не было ничего, только пустые клетки и обрывающаяся доска. Она раздавила недокуренную сигарету в пепельнице с таким ожесточением, что обожгла пальцы. Взяв со стола книгу и сумочку, поднялась, не глядя больше на Русского, прошла к выходу из ресторана, мимо его с женой столика, почти задев краем развевающейся юбки его рукав. Боргов тоже сделал вид, что не заметил этого. Впереди был последний турнирный день. И эта встреча была явно не тем, что Бет хотелось бы испытать накануне их с Русским партии, но фарш было уже не прокрутить назад. Их игра началась ещё до того, как они сели за доску.***
Вечером этого же дня, она с трудом запихнула в себя ужин, в другой момент показавшийся бы ей чрезвычайно вкусным. Все ее нервы были оголены ей и казалось, что электричество может брызнуть из нее как из оголенного провода оборванной линии электропередач, лишь при одном неосторожном касании. Руки мелко подрагивали, когда она переставляла фигуры на своей доске. Она говорила себе, что виновата была усталость, это был шестой день игр подряд, предыдущие соперники были сильны. Завтра она завершит начатое и… Что будет дальше, Бет не знала. Мечты ее не заходили дальше победы над Борговым. Казалось, в момент произнесения ей заветного “мат”, вселенная должна будет начать схлопыаваться. Бэт сидела в номере, смотря в сборник эндшпилей и не видя букв. Телефонный звонок в этом вакууме прозвучал словно вызов с того света. - Алло, - отозвалась Бэт, ожидая услышать кого угодно, кроме того, кого услышала. - Неужели ты думала я не узнаю, что ты в городе? - раздалось из трубки, но Бет была настолько глубоко погружена в себя, что не сразу поняла. - А кто это? - Еще и оскорбляешь! - раздалось издевательское веселье в трубке. - Клео? - Очень грустная Клео, - театрально ответила ей подруга. - Извини… Я просто… - она замялась, не зная что сказать, поэтому перешла в наступление. - Где ты? - Внизу. - Здесь? - Почему бы нам не выпить по бокалу? - У меня завтра игра, - попыталась возразить Бет. - Один бокал и можешь возвращаться к строгому режиму, - продолжала искушать Клео. - Это же финал, мне нужно выспаться, - Бет самой было грустно от сухости своих слов. - Может завтра вечером? - Я не загадываю так далеко на будущее, - игриво ответила Клео. И тут что-то внутри Бет щелкнуло. Как вспышка в голове возникла картина сидящих в ресторане людей, парами-тройками и более и ее одиночество, еще более кричащее на фоне этого, чем обычно. И жена Русского, по-хозяйски берущая его за руку, чтобы он отвел глаза от Бет. И… Она нырнула в платье как рыбка, мельком взглянув на себя в зеркало и почти побежала к лифту. - Только один бокал, - сказала ей Бет, садясь за стойку. Клео, казалось, не имела возражений. Она как всегда была красива и весела. Она играючи флиртовала с окружающими ее мужчинами, изящно поднимала и подносила бокал к губам и даже отпивала, не оставляя следов помады на безупречно чистом стекле. Бэт смотрела на нее не отрываясь, впитывая каждое ее движение, будто бы от этого ее собственные могли стать такими же непринужденно изящными. Когда Клео подмигнула мужчинам за соседним столиком, Бэт чуть смутилась. Но еще больше она смутилась после вопроса подруги. - Ты любишь секс? - Клео! - Бет даже ненадолго потеряла дар речи. Возможно, дело было в том, что до сих пор у нее не было подруг, с кем она могла бы обсудить это, но Клео, казалось, подходила на эту роль идеально. - Что? Все просто. Тебе было хорошо с Бенни? - Иногда, - ответила Бет, ничуть не покривив душой. - Как романтично, - слегка ядовито отозвалась Клео. - Ты в кого-нибудь влюблялась? Бет почувствовала, как уши ее окрасом становятся под стать платью. Вопрос был прост, он даже не требовал подробного ответа, односложного было бы достаточно. И он не выбивался из концепции простой невинной беседы двух подруг, но Бет почему-то все равно замялась, впервые за долгое время, задав этот вопрос себе самой. - Не в Бенни, - ответила она, не дав себе подумать. И сразу же схватила стакан, чтобы спрятать в нем начинавшее гореть лицо. - Конечно нет. Ни одна женщина не полюбит Бенни так, как он любит себя, - лукаво улыбнулась Клео, продолжая смотреть на Бет, будто изучая ее реакцию. - Ааааа… - протянула она. - Ты все еще влюблена. Бет почувствовала себя так, будто бы попала под детский мат, второй раз в жизни. Она испуганно уставилась на Клео, так, будто бы боялась, что та сейчас залезет на барную стойку и громко объявит всем то, о чем только что догадалась. - Как его зовут? - Клео не спешила с объявлениями, но и сдаваться не собиралась. Бет собралась с мыслями, будто бы накрыв непрерывно жужжащих и бьющихся о черепную коробку ос стеклянной банкой. - Таунс, - ответила она, снова не дав себе подумать. Клео смотрела на нее с выражением вежливого недоверия, но решила не продолжать расспросы. - За безответную любовь! - провозгласила она. - За глупых мужчин. - Именно, - с жаром, подогреваемым коктейлем, ответила Бет. Клео выпила и решительно опустила пустой бокал на барную стойку. Глаза ее горели решимостью, с нее можно было бы писать картину “Свобода, ведущая народ”. - Посмотрим, что они наврут. С этими словами Клео встала и направилась к тем двоим, что не спускали глаз с их лопаток уже почти четверть часа. Бет сначала даже не поняла, что происходит, но когда осознала чего хотела добиться подруга, на секунду засомневалась. Она никогда не позволяла себе заигрывать с мужчинами столь очевидным способом, не считая конечно Русского. Жар снова бросился ей в лицо при воспоминании о том вечере на балконе, но она быстро пришла в себя. Русский был не в счет, с ним это было не заигрывание и даже не приглашение. Скорее, это была не очень изящная, пьяная месть, если зрелище ее обнаженной можно было вообще назвать местью. Здесь же действия Клео не оставляли пространства для двоякой трактовки ее действий - она явно намеревалась закончить вечер горизонтально. “А почему бы собственно и нет”, - вдруг мрачно решилась Бет. Во рту еще горчило от слов Бенни, сказанных сразу после секса, еще до того, как она успела восстановить дыхание. Даже Чертов Русский сейчас не сидел у себя в номере в одиночестве, а находился в компании жены и проклятых КГБшников, а всей ее компанией была доска с комплектом фигур и книги по эндшпилям. Альма всегда говорила ей, что в жизни должны быть не только шахматы, говорил это и Гарри, тогда она их высмеяла, но сейчас ей стало обидно. У всех вокруг жизнь переливалась всеми цветами радуги, а у нее весь цветовой спектр сводился до черно-белых фигур и клеток. На фоне Клео это было особенно заметно и оттого - горько. Бет подсела к тем двум мужчинам, улыбнувшись им одной из своих самых обворожительных улыбок и постаралась хотя бы ближайшие пару часов не думать обо всем, что связано с шахматами. Коктейли появлялись на столе один за другим, Бэт уже потеряла им счет. Разговор становился все непринужденнее, улыбки все призывнее и Бэт сама не поняла, как оказалась в гостиничном лифте, несущим их четверых: ее, Клео и двоих мужчин в сползших набок галстуках, на этаж, где располагался ее номер. Дальше все воспоминания Бэт были отрывочны вплоть до утра. Звук открывающегося шампанского в номере. Чья-то рука обнимающая ее сзади поперек груди. Влажные пьяные поцелуи, сначала с кем-то из мужчин, потом с Клео. Бэт была уверена, что это была Клео, потому что ее волосы попадали ей в глаза. Пролитое на блузку вино, попытка отмыть пятно в ванной, появление Клео, снова поцелуи. Набирающаяся ванна. Интересно, чьей идеей было ее набрать? Бет что-то шепчет. Клео смеется, звонко, как колокольчики переливаются. В шепоте Бет грозная русская фамилия, но она не помнит, что именно она говорит. Клео поднимает бокал с шампанским и почти проливая его на себя кричит: - За Чертового Русского! - и улюлюкая выпивает. Дальше все, туман.***
Бет слышит стук как будто бы изнутри черепной коробки. Каждый звук отдается болью в затылке и во лбу, хочется потрясти головой, вытряхнуть из себя этот звук, сделать чтобы он прекратился. Только как? Закрыть уши? Но стучат изнутри. И еще крики… Ее зовут по фамилии. - Мадмуазель! - раздается где-то в отдалении. - Мадемуазель Хармон, вы здесь? Матч уже начался! Матч. Это слово будто бы возвращает ее из небытия в реальность, она резко дергается и открывает глаза. Вокруг вода. Она поскальзывается раньше, чем соображает где она. Темнота почти непроглядная, лишь из-за приоткрытой двери пробивается слабый свет, который не смогли скрыть плотно задернутые накануне шторы. Во рту будто бы высушили феном. Бет снова дергается, так сильно, что вода из ванной выплескивается на пол. “Пить” - красным фонарем загорается в темноте сознания. Она зачерпывает пригоршней воду прямо из ванной, в которой сидит, и жадно делает несколько глотков. Потом сразу же пытается встать, стуки и звуки из-за двери становятся все настойчивее. - Мадмуазель, вы в номере?! - голос уже почти паникующий. Она с трудом поднимается из ванной. Только сейчас она понимает, какой холодной была вода, в которой она лежала. Кажется, что каждая клеточка тела отзывается немощью на ее движения. Вдруг она понимает, что на ней одежда, противно облепившая и так будто бы чужое, непослушное тело. Пока она идет к двери за ней, на дорогом французском ковролине, расплываются темные пятна. Она открывает дверь и видит в проеме лысеющего мужчину. Лицо его из озабоченного на мгновение принимает выражение легкого шока, а сразу за ним, очевидной брезгливости. - Я сейчас, уже иду, - говорит она, пытаясь звучать спокойно, но дыхание сбивается. Она тут же захлопывает дверь и уносится вглубь номера, натыкаясь на разбросанные в полумраке предметы, включая и ее и чью-то чужую одежду и обувь, которую она не узнавала. По дороге Бет спотыкается о тяжелую пустую бутылку из под шампанского и тихо шипит - сил ругаться нет. От нескольких слов, брошенных мужчине за дверью, во рту снова будто бы перекрыли разом все слюнные железы, хочется засунуть голову под кран и стоять с открытым ртом, пока влага не напитает ее изнутри всю, как губку. Как самолет, пилотируемый не очень талантливым пилотом, она летала по комнате, сшибая мебель, откидывая ненужные вещи, хватая платье, которое заботливо выглаженное и купленное специально для этой игры висело в шкафу еще вчера вечером. Утром она нашла его на каком-то пуфике, слава богу чистым, но слегка помятым, будто бы его активно снимали и надевали несколько раз. Косметика была разбросана хаотично, волосы не хотели сохнуть, даже подушечки пальцев были сморщены из-за долгого пребывания в воде, зато язык был сухим и тяжелым, как выброшенная на берег рыба. Даже сказать им пару слов было уже сродни мучению. Схватив в руку босоножки, которые она решила надеть в лифте, она пулей выбежала в коридор. Слава богу, там никого не было. Волосы еще окончательно не высохли, босые ноги почти бесшумно летели по ковру. Она была так взвинчена, что лишь мимолетно взглянула на свою огромную кровать, на которой под грудой одеял виднелась чья-то фигура. Была ли это Клео, была ли одна одна или с кем-то, Бет не рассмотрела, да и не слишком старалась. В лифте она в первый раз взглянула на себя в нормальном освещении и ужаснулась. Глаза были стеклянными, губы будто бы ссохлись, как у тяжелобольного человека, веки отекли, а самым худшим было то, что на шее, аккурат над ключицей, виднелся довольно выразительный свежий засос. Верх платья был не полностью открыт, но тем не менее, засос виднелся вполне отчетливо, Бет в панике начала пытаться сдвинуть платье, натянуть повыше, даже от отчаяния попыталась оттереть засос слюной Не помогало. Он алел на шее как знамя вчерашних приключений. Была еще возможность вернуться в номер, сменить платье на водолазку с воротом или хотя бы просто накинуть поверх какой-нибудь платок, но… От начала партии прошло уже около пятнадцати минут, она играет белыми… Платок на шее не поможет ей выиграть партию, а вот лишние пять минут на часах - очень даже могут. Она откинула волосы с лица, впрыгнула в босоножки и стараясь выглядеть увереннее, чем на самом деле была, вышла из лифта и направилась в сторону дверей в конференц зал, где должна была пройти последняя партия. Она толкнула дверь и пошатнулась, оглушенная вспышками фотокамер, громкими звуками, движением, всем, чего не было ни в полумраке ее комнаты, ни в коридоре, ни в лифте. В голове снова тяжело забухало. Свет казался слишком ярким, очертания предметов слишком резкими. Она прошла сквозь толпу, туда, где располагался стол за которым обычно играл Русский. Толпа расступалась, создавая ей живой коридор. У Бет снова пересохло во рту. Когда она увидела Боргова, по телу пробежала легкая дрожь, больше похожая на судорогу. Он единственный не смотрел на нее, когда она вошла. Только когда Бет остановилась перед столом, он поднял голову, как будто бы и вовсе не ждал ее появления. - Извините, - сказала она, не потрудившись придать голову виноватое выражение. Почему-то в тот момент, когда она посмотрела на его равнодушное, почти сонное лицо, ей перестало быть стыдно за свое опоздание. Он задержал на ней взгляд на пару секунд. Не шевельнув ни одной мышцей лица, он встал и протянул ей руку для рукопожатия. Бет взялась за нее почти агрессивно. Его ладонь была горячей, сухой и жесткой. Именно такой, какой она ее себе представляла. По одной этой ладони можно было судить обо всем Русском целиком. Боргов опустился на свой стул, жестом приглашая ее опуститься на противоположный. Сама не понимая почему, Бет почувствовала, что злится. Казалось, Русский не сделал ничего дурного, но почему-то уже безмерно раздражал. Она взглянула на него мельком. Теперь Боргов смотрел на нее, не пытаясь сделать вид, что ее тут нет. Бет отвела глаза. Смотреть на него оказалось тяжело, нервы и так натянутые как струны, начинали звенеть еще больше. Она сделала первый ход совершенно не подумав и тут же потянулась к графину с водой, чтобы наполнить свой стакан. Руки не слушались, графин звучно цокал по стакану, несколько капель воды упали на блестящую поверхность стола. Русский смотрел на нее. Он уже сделал ход, но, казалось, происходящее на доске интересовало его куда меньше, чем девушка, сидящая напротив. Бет попыталась взять себя в руки. Когда сухость во рту немного отступила, сосредоточиться стало проще. У нее и так было меньше времени, чем у Русского, учитывая ее опоздание на партию, но хуже всего было то, что Боргов делал свои ходы почти сразу же, как она отрывала палец от кнопки часов, как будто бы проигрывая в уме уже известную ему партию, тогда когда Бет подолгу смотрела на доску, запуская руки в волосы и рассеянно барабаня пальцами по стремительно пустеющему стакану с водой. С самого начала игры она не поднимала взгляд от доски, но не могла не чувствовать взгляд Боргова, упирающийся в нее почти неприлично. Он даже не удосуживался взглядывать на доску, что нервировало Бет еще больше. Это давало ощущение, что она не видит чего-то, чего-то очевидного, что Русский уже раскрыл все ее замыслы, просчитал все атаки и разбил защиту. Она тщетно металась глазами по доске, пытаясь найти слабые места в своей позиции. Глаза слезились, во рту скапливалась противная вязкая слюна. Она снова потянулась за графином. Бет заметила, что Боргов скосил глаза, следя за ее руками, но не повернул головы. Она коротко взглянула ему в лицо, когда пила и сейчас ей показалось, что взгляд Русского выражал плохо скрываемую брезгливость. Будто бы она, вся такая несобранная, глупая, дрожащая как котенок под дождем, недостойна была даже того, чтобы сидеть с ним за одним столом, не то что пытаться, о боже, отобрать у него титул. Краска бросилась в лицо Бет. Она снова дала себе обещание не поднимать больше взгляда на Русского. Это иссушало, выматывало, крало последнюю, и так хлипкую уверенность в себе. Никогда еще Хармон не передвигала фигуры так неуверенно. Она не хотела признаваться даже себе, что некоторые ходы она делала только потому, что думала уже слишком долго, а в голове гудело, звенело и жужжало, как будто бы там поселился рой пчел. Когда она задумывалась слишком надолго, она начинала слышать перешептывания, покашливания зрителей, даже то, как шелестела ткань на их костюмах, когда они меняли позу, иногда с задних рядов раздавались редкие смешки. Когда она передвинула своего ферзя на центральный фланг, Боргов даже не опустил взгляд на доску. Он продолжал смотреть на нее, постукивая пальцами одной руки по согнутому локтю другой. Глаза Бет жгло, она чувствовала, как горит лицо. Взгляд мужчины ощущался физически, будто бы что-то очень тяжелое накинули ей на плечи, обернули вокруг горла и постепенно затягивали… Она вдруг поняла, что ее графин опустел и вскинула голову, чтобы окликнуть ассистента, но слова будто застряли в горле. Бет увидела за спиной Боргова тех, о ком она уже успела забыть, его жену и сына, которого не видела тут раньше. На их лицах не было улыбок, как и на лице отца семейства, зато их неподвижные взгляды были устремлены прямо на нее. Сын был одет в костюм, почти такой же как и у отца, только с шортами. По его довольно серьезному для такого маленького возраста лицу, можно было догадаться, что пройдет пара десятков лет и они станут очень похожи с отцом, шорты в костюме сменятся на брюки, а взгляд из просто скучающего приобретет некую холодность и отстраненность. Жена Русского смотрела пустыми глазами, как рыба, казалось даже не моргала. От этого взгляда кому угодно могло бы стать не по себе. Бет вдруг вспомнила как быстро менялось лицо женщины с момента, когда она приветливо разговаривала с официантом и до момента, когда она заметила маневр Бет. В тот момент она не утруждала себя показной любезностью, как и сейчас, глядя на соперницу мужа. Бет вдруг показалось, совершенно абсурдно, что эта женщина почему-то к ней очень не расположена. Но обдумать эту мысль как следует у нее не было времени. В тот же момент она увидела, как на свободный стул, довольно далеко от них с Борговым, приземлилась Клео и попыталась подбадривающе улыбнуться. Ее лицо тоже хранило отпечаток прошлой ночи, ног выглядела она все равно прекрасно, как ни парадоксально, легкое похмелье ей было даже к лицу. Макияж на ее глазах чуть уплыл, выгодно оттенив их, мужчина по соседству тут же повернулся в ее сторону и улыбнулся, демонстративно пытаясь освободить ей свое, более удобное место. Бет непроизвольно шмыгнула носом. Она вдруг почувствовала щемящую пустоту. Такую же, как в момент когда дотронулась до приемной матери и поняла, что та больше не отзовется. Все было напрасно. Она совсем одна. С ней нет никого, кто бы мог разделить с ней триумф или смягчить горечь поражения. Она пыталась заполнить эту пустоту Клео, залить алкоголем, выдавить прикосновениями рук других мужчин, но сейчас, когда она вышла на финишную прямую, почти на самую вершину, рискуя сверзится вниз, рядом не осталось никого, кто бы протянул ей руку. В глазах помутнело. Она тупо уставилась на две ладьи, свою и Русского, не понимая даже где чья, наконец поднесла руку, чтобы передвинуть свою, но в последний момент отдернула ее, снова схватившись за спасительный стакан. Подняла глаза на ассистента, чтобы посмотреть хоть куда-нибудь, кроме доски, Русского, его свиты и Клео, которая уже начала с интересом шептаться с мужчиной, уступившем ей стул. Она вдруг резко схватила ладью и перенесла ее на другой край доски, ожесточенно хлопнув по часам, и так же резко подняла глаза на Боргова. Ей показалось, что в его взгляде застыло разочарование. Не то разочарование, которое бывает у соперников, когда они понимают, что конец близок, а то, которое бывает у учителя, которому попался на редкость бестолковый ученик. Он ответил, почти не опуская взгляда на доску. Бет жадно ухватилась глазами за его ход и тут ей резко, как оплеуха, пришло осознание. Она подняла взгляд на Русского, испуганный, злой, неверящий. Либо Боргова снова ничего не выражало, учительский взгляд тоже пропал, он был равнодушен к ее испугу, ее злобе, вообще всем ее эмоциям. Просто ждал, как стервятник, примеряясь к испускающей дух жертве. Ждал давно очевидного, для него, конца. Бет закрыла глаза, не в силах больше терпеть этот взгляд. К своему стыду, она почувствовала, как по щеке скатилась одинокая слеза, а узел в горле затянулся с такой болезненностью, будто бы это были вовсе не едва сдерживаемые слезы, а колумбийский галстук. - Я сдаюсь, - сказала она, подняв повлажневшие глаза на мужчину напротив. Он все равно заметил. Но она не доставит ему удовольствия пряча глаза. Она и так доставила ему сегодня уже слишком много удовольствия. Когда она вставала, почти уронив стул на котором сидела, она успела заметить, как на мгновение разгладилась суровая вертикальная морщина на лбу Русского. Он даже открыл рот, будто бы собираясь что-то сказать, но прежде чем хоть кто-то в зале пошевелился, поняв, что произошло, она уже выходила из зала, делая вид, что поправляет волосы, чтобы вспышки фотоаппаратов не осветили влажные соленые дорожки, прокладывающие себе путь по ее щекам.***
Остаток дня она провела в растерзанной постели в номере. Клео так и не объявилась, что было предсказуемо, ей совершенно нечего было больше ловить в обществе Бет. Парижская жизнь, магазины, кафе и мужчины должны были снова утянуть ее в водоворот приключений, подобных вчерашнему. Для Бет с ее скучными шахматами и книжками об оных, не было в этой жизни места. В обед в дверь постучалась горничная. Бет сделала вид, что не слышит, лишь забралась глубже в кокон из одеяла. Спать не хотелось, перед глазами висели все самые унизительные моменты сегодняшней игры. Слезы стояли в горле колючим комом, так плотно, что больно было даже глотать. Отъезд был назначен на завтра. Изначально, Бет планировала потратить этот последний день в Париже на шоппинг и рестораны, отмечая свой, как она надеялась, триумф, но жизнь распорядилась иначе. Сейчас она воздавала дань похмелью, усугубившемуся чувством тяжелой как ярмо вины. На подушке, которую она подпихнула под голову, виднелись следы чужой туши для глаз, она перевернула ее другой стороной. За весь день, она так никуда и не вышла. Ближе к вечеру, когда голод стал нестерпимым, она заказала в номер тарелку супа и поднос бутербродов. Немного подумав, добавила к ним бутылку вина. Терять было уже нечего, настроение было все еще похоронное, она даже не подходила к телефонной трубке, которая несколько раз норовила вытащить ее из одеяльного кокона. Бет ожидала услышать на том конце сочувствующий, даже обвиняющий, голос Бенни, который ей слышать совсем не хотелось. Следующим утром Бет чувствовала себя гораздо лучше, если не считать чувства вины. Помимо него, в ней маленьким упрямым огоньком разгоралась злоба. Объект этой злобы расплывался перед глазами, злость была распылена вокруг нее маленьким облаком, каждый, ненароком оказавшейся в зоне его досягаемости, рисковал быть отравленным ее ядовитыми парами. Она побросала вещи в чемодан как попало, с трудом захлопнув крышку оного, для чего ей пришлось предварительно посидеть на нем. Особенно зло она швырнула внутрь свою доску с фигурами, будто бы они были в чем-то перед ней виноваты. Позвонив на ресепшен, она довольно агрессивно, что было ей не свойственно, попросила вызвать такси, отказалась от услуг швейцара, предлагавшего забрать вещи и оставляя за собой ядовитое облако злобы потащила слишком тяжелый для нее одной чемодан к лифту. От нетерпения она притопывала ногой, поглядывая на изящные наручные часы, купленные в первый день ее пребывания в Париже. Она еще не опаздывала, но хотела пораньше оказаться в аэропорту, чтобы примериться к местным барам и тогда, она надеялась, полет бы прошел незаметно. Такси должно было уже подъехать, но спешить было некуда. Она надеялась только на то, что в вестибюле не окажется представителей прессы, потому что в текущем состоянии духа она могла разразиться разве что грубостями, чего было не нужно ее и так уже пошатнувшемуся имиджу. Над дверью лифта что-то звякнуло, возвещая о прибытии кабины на этаж. Бет уже подняла ногу, чтобы шагнуть, но чуть не упала, увидев кто находился в этот момент в кабине. Удивленный, почти испуганный, из дальнего угла лифта на нее взирал сам Его Величество шахматный чемпион СССР и всего мира, надежда шахмат, Василий Боргов. К ее удивлению, он был один, без своей привычной свиты из жены, сына и КГБшников, обычно обступавших его как дети новогоднюю елку. И без всех этих спутников он вдруг показался Бет как-то меньше, скромнее, даже беззащитнее. Она промешкала всего мгновение, затем, вскинув голову чуть выше, чем того требовала ситуация, зашла в лифт, затащив с собой чемодан, ставший вдруг еще более неповоротливым, чем был до этого. Бет поставила чемодан рядом с собой и развернулась спиной к чемпиону, стоявшем прямо у дальней стены лифта и чересчур сильно вдавила кнопку первого этажа, которая уже и так горела красным. Двери закрылись в гробовой тишине. Бет даже не слышала как он дышит, зато почувствовала как ее пульс начал частить. Видимых причин, кроме близости Русского, для этого не было. Бет осознавала, что внутри нее снова начинает кипеть раздражение. Они вдвоем, в первый и скорее всего, в последний раз в жизни, он растоптал ее, унизив перед всем шахматным миром, еще только вчера, а сейчас он делает вид, что ее не существует. Снова. Будто бы ничего в этом мире их не связывало и они просто случайные пассажиры одного лифта в гостинице. Он мог бы хотя бы поздороваться, хоть каким-то кивком или жестом показать, что видел ее, знает ее. Но он не стал, стоял там сзади, все такой же, как скала, истукан с острова Пасхи, бюрократическая советская… - Вы не были готовы, - раздался низкий голос у нее за спиной. Голос был спертым, как будто бы его обладатель очень долго не разговаривал, или только что проснулся. Голос говорил по-русски. Бет были знакомы все слова, но звучал он все равно так непривычно, как ей почти не приходилось слышать. Она слегка вздрогнула, но головы не повернула, смотря на табло, отсчитывающее этажи, молясь, чтобы счетчик начал идти чуть быстрее. - Вам не следовало пить накануне, - продолжил голос из-за спины. Он больше не звучал так глухо, будто бы набираясь уверенности с каждым словом. Тон стан назидательным, заставив уголок рта Бет нервно дернуться. Русский не мог знать, что с каждым произнесенным им звуком, грозовое облако, обитавшее в душе Бет, разрасталось все больше и больше, готовясь излиться гроздьями гнева на головы ничего не подозревающих советчиков. - Тогда бы могло получиться лучше, - продолжал голос, став чуть тише, будто боялся, что их подслушают стены лифта. Бет сжала кулаки так, что ногти впились в ладони. Лучше?! Он… Он хотел сказать, что не боялся поражения? Что исход был предопределен? Он не сказал “Вы бы могли победить”, он просто сказал “Лучше”. Как будто думал, что ее проигрыш, состоявшийся бы на десять-пятнадцать ходов позднее, был бы… Достойным для нее! Для нее! Которая хотела победить его, растоптать, размазать по шестидесяти четырем клеткам, так, чтобы он лежал все следующие сутки в номере в изнеможении, не в силах встать с кровати, а не она. А сейчас он пытался сказать, что вся их игра была для него просто представлением, детским утренником с очевидным концом. Бет тяжело задышала. Она была в шаге от того, чтобы ударить Русского. Но, вот ведь обидно, он выше и больше нее, даже если бы она вложила всю свою силу в удар, он бы даже не пошатнулся. Бет на секунду представила что бы написали по этому поводу в газетах, история, достойная любого желтого журнала. Она никогда в жизни не бросалась ни на кого с кулаками, даже в приюте, понимая заведомую проигрышность этой стратегии, но сейчас эмоции брали верх над разумом. Прямо как в шахматах… Как Моська, лаявшая на слона, она могла пытаться побить его кулаками или фигурами, результат все равно был одним. Она сжала зубы, молясь про себя, чтобы Русский, наконец, замолчал, но он не внял ее беззвучным молитвам. - Я… Я надеюсь, вы не сильно расстроились из-за вчерашнего. Тут Бет уже не удержала себя в руках и резко повернулась к нему, так резко, что он отпрянул на шаг, задев спиной поручень, шедший вдоль стены. Он был в своем обычном костюме, через локоть перекинуто пальто. Чисто выбрит, гладко причесан, идеальный по всем меркам пресловутой бюрократической советской идеальности. И на фоне всего этого он почему-то вдруг решил, что имеет право жалеть ее, такую ”неидеальную” в его глазах Бет. Русский смотрел на нее чуть испуганно, виновато сведя брови, видимо ее ярость отражалась на лице так явственно, что он быстро понял, что сказал лишнего. Но было поздно, огонь уже коснулся фитиля, вскоре должен был последовать взрыв. Бет забыла про свой чемодан и сделала медленный плавный шаг в сторону Русского, пристально, слегка наклонив голову, глядя на его лицо, будто бы выбирая куда вцепиться первым делом. Советский чемпион так и стоял, прижавшись к поручню, прижав к себе обе руки, глядя на нее почти виновато. - Вы… Я… Возможно, мне не стоило говорить, - казалось, Русский что-то понимал, даже пытался извиниться, странно, на свой манер, но получалось у него из рук вон плохо. Злость Элизабет не угасала. Бет смотрела изучающе. Хотя она смотрела на Боргова снизу вверх, взгляд ее оставался презрительным, будто бы она заметила в своей ванной непрошенное насекомое. - Но Вы… Это было безответственно, - в его голосе снова зазвенел металл, а глаза стали бесстрастными, будто бы он наконец снова смог совладать с собой, после секундной заминки. - Ваше отношение, заявиться вот так вот… - Что Вы, - Бет прервала его на полуслове, глядя ему в глаза не мигая, - вообще можете знать о моем отношении, товарищ Боргов? - сказала она ему насколько могла отчетливо, почти по буквам, на почти идеальном русском, будто бы эту фразу и это выражение лица она репетировала месяцами перед зеркалом. Это было первое, что она сказала лично ему, кроме формального “извините” перед началом их второго матча. - Вы были несдержанны, - продолжал нападать он, хотя глядя на то, как он опирался поясницей на поручень, в попытке создать между собой и американской чемпионкой комфортное ему расстояние, его нападение было больше похоже на защиту. - Вы не контролируете себя, Вы разрушаете себя, себя и… других. Вы даже не потрудились скрыть ЭТО на шее, - сказал он сквозь зубы, выделив голосом слово “это”, будто бы не в силах назвать вслух то, о чем говорил. Его голос был твердым, но слова вылетали из него с явным усилием, будто бы их было слишком много и ему хотелось вывалить на нее как можно больше, но одновременно он не знал с чего начать и стоит ли вообще говорить. Неужели он тоже представлял себе это разговор? Или вел этот разговор у себя в голове? - Несдержанны, - этом повторила Бет, глядя ему в глаза, опасно прищурившись. - Разрушаю… “Атакующие могут иногда жалеть о неправильных атаках, но гораздо хуже жалеть о возможностях, которые ты упустил” - эхом раздались у нее в голове слова, сказанные им когда-то в каком-то черно-белом интервью, слова, которые долго, еще до знакомства с Русским, направляли игру Бет. Она невольно жила по этому принципу, чего не скажешь о самом Русском. Одну возможность вчера, она уже упустила, о чем, определенно, жалела. Возможно, пришло время сделать то, в чем она всегда была сильна - атаковать? - Не только это. Вы… Он хотел сказать еще что-то, возможно еще многое, но произошло что-то неожиданное. Хармон вдруг сделала к нему еще один шаг, сократив и так незначительное расстояние между их грудными клетками, подняла руки, властно обхватив его за шею, поднялась на цыпочки и притянула к себе обхватив губами его вмиг ослабевшие жесткие губы, только что бросавшие ей в лицо не менее жесткие слова. Бет почувствовала, как он выдохнул ей в рот то, что не успел произнести вслух, почувствовала как напряглась его рука, держащая пальто, оказавшаяся зажатой между ее и его грудью. В остальном Русский не шевелился. Боргов вдруг резко растерял всю свою спесь. Бет сама не понимала, что происходит, где она и кто может их увидеть. Русского просто нужно было заткнуть, на короткий миг ей показалось, что это будет лучшим способом. Из двух известных ей - победа в шахматах и физическая сила, с ним не сработали бы оба, поэтому она внезапно даже для себя, решилась на третий, с удовольствием чувствуя что-то похожее на то, что она почувствовала тогда в Мехико, глядя ему в глаза на том балконе, когда ее полотенце упало на пол. Она чувствовала власть над ним, ту, которую не могли ей дать шахматы. Она потянула его голову еще ниже к себе, не чувствуя сопротивления и коснулась языком его губ, почувствовав как влага их языков смешалось. Его губы все еще были неподвижны, но податливы, то ли от удивления, то ли от чего-то другого, рот его был приоткрыт и Бет ничего не стоило углубить и усугубить этот и так слишком развращенный поцелуй, служивший продолжением того, неначатого, что зародилось еще на балконе в Мехико, что ощущалось зудом в кончиках пальцев, требуя прикосновения. Запахи, окружившие ее, вспыхивали и гасли в голове как светлячки. От его пальто пахло сырой шерстью, от подбородка пеной для бритья, а губы имели привкус сигарет и черного кофе и чего-то свежего, похожего на зубную пасту. Этот вкус обжег горечью, но лишь побудил еще сильнее приникнуть к ним, та горечь, которую она испытала вчера, сидя с ним за одним столом, под его взглядом, взглядами публики, его любимого сына и рыбы-жены, не могла сравниться с этой. Та горечь, унижение и обида наполняли ее до краев, заставляя испытывать тошноту от самой себя. Она хотела дать ему попробовать эту горечь на вкус, напитать его ей, напитаться самой его горечью, тем, какой он на самом деле, под своим выглаженным костюмом и сведенными строгими бровями. Бет бы отдала еще много побед за то, чтобы увидеть, как броня Русского треснет под ее напором. Но он был недвижим, а ей уже стало все-равно. Прошло сколько-то времени, она не понимала сколько именно, но в гостинице не могло быть столько же много этажей, сколь долго для нее длился этот поцелуй. Она вдруг почувствовала как кабина дернулась, останавливаясь и отстранилась от лица Русского, почти машинально пропустив при этом сквозь пальцы густые темные волосы на его затылке. Звук, с которым рассоединились их рты был чуть влажным, в тишине, повисшей вокруг после того, как кабина замерла, он был слышен особенно отчетливо. Она отстранилась, почти неторопливо, глядя на его лицо. Боргов выглядел так, будто бы она его ударила, бледный, идеально гладкие волосы взъерошены, тело сжатое как пружина, темные, обычно чуть прикрытые в усталой ленности, глаза смотрели на нее с первобытным ужасом и каким-то неверием. В эту секунду Бет поняла, что даже если бы вчера она смогла бы побить его на турнире, она бы не смогла увидеть столь яркого свидетельства своей победы на его лице. Его губы блестели, как лишнее свидетельство того, что то, что случилось несколько секунд назад, не было плодом больного воображения кого-либо из присутствующих, даже его шея, там, где ее касались пальцы Бет, была чуть красной, на ней осталось несколько глубоких полос-полумесяцев - следов ее ногтей. Грудь его тяжело и часто вздымалась, рот был чуть приоткрыт, то ли в желании снова сказать что-то, то ли в ожидании продолжения, которого не последовало. Бет подняла ладонь правой руки к губам и провела указательным пальцем по нижней, с извращенным удовольствием ощущая какой влажной она была. Двери лифта поехали в разные стороны, левой рукой она уже взялась за свой чемодан и не убирая ладонь от рта, уже вполоборота к двери сказала, глядя Русскому прямо в ставшими огромными как у лемура глаза: - Вы не были готовы. Затем она развернулась на каблуках и раньше, чем он успел пошевелиться, выпорхнула в холл, а оттуда - прочь из гостиницы, где ее уже несколько минут поджидал очередной недовольный ее безответственностью таксист. “А вот теперь эта история точно достойна желтого журнала” - подумала она едва переведя дух, бросая последний прощальный взгляд за окно, на тот самый злополучный парижский отель.