Запечатанный

Сколько Бьянка Вэс себя помнила, она всегда, все двадцать шесть лет своей жизни, любила одного мужчину. Только одного. Даже когда она была ещё девчонкой, в том исчезнувшем навсегда детстве, которое отобрали у нее скоя’таэли, ей казалось, что, ещё не зная его, она все равно уже любила, любила его тень, любила предчувствие того, что она его встретит, и знала, что пути у них рано или поздно пресекуться. А потом они и пересеклись. Бьянка влюбилась с первого взгляда, открыто и ясно, как влюбляются только в шестнадцать лет, не оценивая перспективы и не обдумывая будущее — влюбилась раз и навсегда. То, что «раз» — ей сразу ещё тогда стало понятно, а вот, что «навсегда» — выкристаллизовалось потом. Мужиков вокруг нее было всегда предостаточно: и суровые сослуживцы, и изысканные придворные хлыщи — она была давно вхожа в дворец Фольтеста, знала там всех и вся. Если бы Бьянка хотела замуж, это не стало бы проблемой. Проблема была в том, что единственный, за кого она замуж пошла бы, не подозревал об этом совершенно. Даже в страшном сне, наверное, представить не мог. Хотя про страшный сон — это она зря, красотой Вэс обижена не была никогда. Хоть и не пользовалась ей как придворные дамы, не рассматривала себя как расхожий товар, не пыталась извлечь никакую выгоду. И Бьянка упрямо коротко, совсем коротко стригла свои светлые, почти белые волосы, носила простую мужскую одежду, свой вечный синий мундирчик. Хотя отпусти она косы, подчеркни формы корсетом, а сапфировые глаза — косметикой, равнодушных бы не осталось. Хотя нет — остался бы. Тот единственный, кто ей нужен до зарезу, тот единственный, с кем она хотела бы быть, все равно был бы дружелюбно-равнодушен, смотрел бы на нее как на солдата, как на правую руку, не замечал бы, что она, холера его побери, тоже женщина. Как всегда бы ты тупил-перетупил, Вернон Роше. И сейчас Бьянке ничего не оставалось как подпирать стенку и смотреть как Роше вытанцовывает с очередной великосветской дамой. С очень странной дамой, надо сказать, с очень непонятной. Говорят, она из Зеррикании и достаточно одного взгляда, чтобы понять — не врут. Угольно-черные глаза и волосы, не по-нашему смуглая кожа. И лоск, лоск, лоск. Наверное, магичка, черт их всех дери. Дама смотрела на Роше хоть и учтиво, но холодно и отстраненно. Они двигались как солдаты на учениях, исполняя фигуры танца слаженно и заученно, без малейшего внутреннего трепета, даже без отголоска заинтересованности. Этим дама вызывала у Бьянки неподдельную симпатию. Танец закончился, Роше раскланялся и исчез, дама же, легко улыбнувшись, взяла из рук подоспевшего слуги бокал. А потом вдруг, обернувшись, послала вторую улыбку Бьянке — при этом так радостно и открыто, что Бьянка даже грешным делом испугалась — уж не такая же ли точно дамочка как не приведи Мелителе, Бригида Перебок — играет на два фронта и не стесняется. Зря она так думала, потом даже за такие мысли неудобно было. Позже она сидела с новой знакомой в дворцовом крыле фрейлин, распивая вино. Эст-Эст всегда имел свойство пробуждать у собутыльников дружеские чувства. — Мне так понравилось, что ты в мундире, — говорила ее новая знакомая с типичным темерским и совершенно неподходящим ей именем Ирис. — На моей бывшей родине в армии служили одинаково: и мужчины, и женщины. А здесь — одни дундуки, при дворе. Новая знакомая тяготилась, казалось, положением фрейлины принцессы Адды, хоть и выглядела так, как будто родилась уже в кружевах и с золотой ложкой во рту. Бьянке не хотелось быть навязчивой, но вопросы просились на язык сами собой.  — И ты тоже? Ирис поморщилась. — Нет, я — нет. У нас гвардия скорее декоративная. Армия зерриканцам не нужна. Мы живём в городах — оазисах, защищённых песками, и, если кто и дерзнет напасть, просто выпустят джинна. Бьянке трудно было представить себе общество, не заточенное на ведение войн и захват власти.  — А здесь что ты делаешь? — спросила она, прихлебывая туссентское. — Или каждый зерриканец мечтает попасть прямо-таки к вызимскому двору? Не то чтобы это Бьянке было прямо так уж неясно. Весь этот лощеный вид, все эти кружева и муслин так и наводили на мысль о богатом покровителе. Если даже, не о самом короле. Видимо ее мысли очень ясно выступили на ее лице, потому что новая знакомая вдруг прыснула со смеху.  — Ты думаешь, любовник сюда притащил… Вторая бутылка разрешила Бьянке говорить, не думая.  — А разве не так? Ирис шмыгнула носом — вышло грустно и пьяно.  — Шикарно было бы, если бы… Но нет… Я сказала бы тебе… нечего стесняться того, что сделано ради любви… Глаза бывшей зерриканки подернулись поволокой — видимо, она вспоминала, все что она там ради любви в свое время наворотила. Или мужчины ради нее. Бьянка, о таких вещах имела весьма и весьма смутное представление.  — Тогда как же… Ирис отхлебнула из бокала.  — А вот это — военная тайна. У Роше своего спроси, — и улыбнулась. * * * У Роше вечер не задался сразу. Во-первых, во дворец с ним увязалась Бьянка, снова в мундире, а не в платье. И в рубахе, расстёгнутой до пупа. Это означало, что весь вечер на нее будут пялиться все мужики от мала до велика, потому что дам в рюшах пруд пруди, а вот такая армейская штучка — уже диковинка, уже что-то интересное. И Роше будет весь вечер от этого скрежетать зубами. А что он ей скажет? «Извини, не заметил, как из худющего подростка выросло, то что выросло, и теперь покоя не даёт?» Глупо как-то. Он ей по возрасту в отцы годится. Роше танцевал с дамами, раскланивался, улыбался, вел никому не нужные светские беседы, но боковым зрением не упускал из вида стоявшую у стены миниатюрную фигурку в синем мундирчике. К фигурке то и дело подходили напудренные придворные фигляры, но она от всех приглашений отказывалась, махая рукой. Роше эти франты раздражали. И блестящий зал его раздражал. И люстра. И сверкание свеч. И дамы, с которыми приходилось танцевать. Бригитта Переброк, которая рассыпалась в намёках, поводя оголенным плечом, хотя прошли годы и годы с тех пор как он в последний раз имел неосторожность… И Натали Лаверна, с которой он неосторожности никогда не имел, но от намёков это не спасло… И зерриканка, которая молча смотрела ему в переносицу и танцевала изящно, но как бы тоже через силу. От зерриканки намёков не исходило, от нее вообще ничего нельзя было добиться, кроме двух-трёх вежливых, положенных по этикету слов. Но она раздражала особенно. Тем, что кожа у нее смуглая, а не фарфоровая-прозрачная, тем что вместо белокурых коротких прядей, он видит уложенные в затейливую прическу черные косы. Обнимая ее за талию в танце, он нерационально злился на то, что она, холера такая, не Бьянка. Торопясь по парадной лестнице вниз, в личные покои короля, Вернон Роше всё ещё был зол на люстру, сверкание свеч и дамочек, которые вывели его из себя. Но все эти мысли, приятные и не очень, разом вылетели у него из головы, когда король, не тратя слов и перейдя сразу к делу, коротко и по сути изложил ему то, что у Темерии, оказывается, теперь есть джинн, способный разнести пару гарнизонов к херам собачьим. Войну не выиграешь, но сражение — сможешь. Прекрасный туз в рукаве. Более того, этого джинна он практически обнимал в танце за талию десять минут назад. Роше не мог не признать, что план изящен, хоть и слегка жесток. Прямо даже как-то жалко стало чернявую бабу. Но где одна жизнь, а где интересы государства? Ни одна реданская (Радовиду веры нет!) или нильфгаардская свинья не догадается искать такого рода секреты в кружевном декольте придворной дамы. И повышенный интерес короля или, скажем, того же Вернона Роше к определенной фрейлине уж явно не свяжут с секретной сделкой с Зерриканией. Умно, ничего не скажешь. — Поражен Вашей дальновидностью, — сказал Роше монарху. Он действительно был поражен. Фольтест хмыкнул.  — Просто знай, — сказал он серьезно. — Чтобы, если что… Что касается этой… Ирис…присмотри за ней. Только аккуратно. Роше, который это «если что» более чем ценил, почтительно склонил голову перед сюзереном. В соседней комнате послышался низкий женский смех, торопливые шаги и стало ясно, что аудиенция закончена. Роше раскланялся и поспешил вернуться на бал, пока его отсутствие никому не бросилось в глаза. Оно и не бросилось. Дамы танцевали и сплетничали, одаривая улыбками и намеками уже других менее удачливых кавалеров. Зала сверкала, люстра висела, всё было на своих местах — всё, кроме Бьянки. Сначала Роше не придал этому значения, через час забеспокоился, через два, ругая себя последними словами за мягкотелость, пошел её искать. Не в характере Бьянки было так вот исчезать. Если к ней пристал какой ретивый кавалер, то, конечно, он пожалеет об этом и без помощи Роше. И всё равно — проверить не помешает. Блиц-опрос кое-чем обязанных ему слуг (везде нужно иметь своих людей) помог выяснить, что Бьянка, оказывается, исчезла вместе с той самой зерриканской чудо-бабой, тайну которой Роше только что узнал. На ловца и зверь! — думал Роше, торопливым шагом направляясь в крыло фрейлин. Приоткрыв нужную дверь, он, к своему удивлению, услышал заливистый, заразительный, переливчатый женский смех. На два голоса. Смеялись мелодично, мило, кажется, ещё и пьяно, причем один голос в перерывах между взрывами хохота, пытался ещё что-то сказать. — Кольцо для удовольствий … — залихватски шептал голос, срываясь аж на писк, вереща от сдерживаемых эмоций. — Еще скажи мне, что мужчины на севере и про это не знают! — Какое кольцо? — Пьяно возмущался второй голос. — На какое место кольцо вообще? А вот это была явно Бьянка.  — На…ну как же ты не знаешь… на… хм… нефритовый стержень! У Роше глаза на лоб полезли. Мало ему было Переброк и иже с ними с нежелательными аппетитами. Совсем бабы в Вызиме с ума посходили. Совсем. Он решил тогда не вмешиваться и поговорить с Бьянкой позже. Черт их разберет, этих баб. Так и началась эта женская дружба. И не то что бы он был против. Роше с Ирис смирился, о ее положении предпочитал не думать. Не хотел бы он, если уж совсем честно, быть на ее месте. Хотя смерть за Темерию — это хорошая смерть. Выгодна эта дружба ему была не только потому, что значительно облегчала пожелание Фольтеста «присмотреть». А ещё и потому, что давно уже он задумывался над тем, что и для Бьянки, может быть, судьба фрейлины — не такой уж пропащий вариант. И надеялся что эта, в принципе неглупая, зерриканская баба ей мозги-то промоет. Они уже пару раз заговаривали об этом и Вэс принималась орать на него дуром. Синие глаза блестели, на шее трогательно билась жилка, и у Роше екало сердце совсем, ну вот совсем не от командирского гнева. Роше смотрел на то, как она чуть не лопается от злости — и укреплялся в своем намерении еще больше. Если что-то случится с Бьянкой, он не простит себе никогда. Поэтому пусть она будет в безопасности, здесь, при дворе. Да, пустовато, да, глуповато, но всяко уж лучше чем в стогу сена в засаде мерзнуть или сгинуть от, мать их ушастую за ногу, скоя’таэльских стрел. Из правила «смерть за Темерию — хорошая смерть», он всегда делал одно-единственное исключение. Для неё.