Запечатанный

Большего контраста, чем являли собой приближающиеся к вызимскому замку всадницы, представить себе было трудно. Одна из них, с ее нежной, фарфоровой, почти прозрачной кожей, с персиковым, едва уловимым румянцем, была примером того как красивы могут быть женщины северные, в крови которых нет-нет, да и слышится перезвон тонких льдинок. Ее спутница же, напротив, была примером красоты сугубо южной, настолько южной, что изредка встречающиеся на тракте путники провожали ее удивленным взглядом: ни в Темерии, ни в Редании, ни в Каэдвене, не встречалось людей со столь смуглой кожей, столь черными глазами, и настолько богатыми смоляными волосами, сейчас в роскошном беспорядке раскиданными по плечам. Казалось, сама ночь запуталась в тяжелых толстых прядях. Кажущаяся ненастоящей, неместная и оттого пугающая красота. Блондинка что-то горячо пыталась объяснить, размахивая руками, привстав на стременах, смуглая же женщина была спокойна как вода в тихом омуте. Где, как известно, могут встретиться и черти. — И не надо так возмущаться! — говорила смуглая красавица, — что ты взъелась то? — Ты не видишь, другие видят. Переброк можно понять — единственный мужчина, на кого при дворе можно обратить внимание вообще — это Вернон Роше. Что ещё? Наш король, конечно вне, обсуждений. К Трисс на прошлой неделе приехавший ведьмак и то смотрится гоголем на фоне местных свистоплясов. Петухи безъяйцевые, право слово. Уж если бы я по кому и сохла на местном дворе, это точно был бы Вернон Роше. Точно. Бьянка пошла красными пятнами и зашипела на зерриканку на кошка. — Что ж тебе мешает? Ирис невозмутимо подняла резную бровь. — Так искра не проскочила… Любуюсь им как произведением искусства, но искры между нами нет. Так что не нужен мне он, твой разлюбезный Роше. Бьянка взъелась ещё пуще. — Он не мооооооой! Какие тебе нужны там искры! Дуришь ты, тень на плетень наводишь! Ирис остановила коня и, тоже привстав, на стременах, уставилась своим немигающим взором подруге в переносицу. Голос женщины зазвенел. — Мы, женщины, что в Зеррикании, что у вас, на Континете, за малым счастливым исключением, не можем решать ничего! Нас продают и покупают как скот, выдают замуж без нашей на то воли. Меня вот вышвырнули на север единым пинком! Только вот, будь я трижды проклята, если буду вешаться на шею тому, с кем искра не пробежала! Либо чтобы сердце пело, либо никак! И плюхнулась обратно в седло, выразительно тряхнув богатыми косами. Бьянка, конечно, догадывалась, что так можно. Иногда можно. Но, что б сказать так в лоб, нагло и открыто, она не слышала и не знала никогда. В далёком детстве все разговоры у деревенских были о том, чтобы парень-то работящий, а девка-то с приданным, а амуры всякие считали глупостью и достойным презрения баловством. А потом вопрос отпал сам собой. Вэс притихла и поскучнела, задумавшись. А Ирис в это время размышляла, не перегнула ли она палку. Она то, Ирис, — да, ей терять нечего, жизнь висит на тонкой нити, так и есть, и попадись любовная оказия — бросится туда с головой. Хотя джинн и говорил, что она романтичная курица, и не об этом надо думать. Но Бьянка — другое дело. Молодая, и такая отчаянно милая — может и сработает с ней: «стерпится — слюбится». Зато она могла бы выйти замуж, зато у нее могли бы быть дети — при этой мысли Ирис ощутила жгучую неправильную зависть и жгучий, неправильный за эту зависть стыд. Не заметить, что происходило между Бьянкой и Роше было невозможно. Никакие джинны не нужны. Но Роше играет каждый день со смертью. Пока выигрывал, но на то это и игра. Может и правда будет лучше Бьянке при вызимском дворе, с мужем, от которого сердце не загорается, но зато в безопасности и покое. — Не будет, — безапелляционно заявил проснувшийся как всегда невовремя джинн. — Без Вернона Роше ее время закончится на третью зиму, слишком крепко сплетены судьбы. И был таков. Ирис снова ощутила страх и мрак. Обнадежив её своим появлением в её жизни, джинн вдруг стал неконтролируемо пропадать. Иногда молчал неделями. Потом опять появлялся. Но бесплотный хам своего добился — зерриканка прекратила жалеть себя и начала лихорадочно искать выход. Джинн знал многое, очень многое. Если заставить его не спать, он найдет выход. Обязательно найдет. Он же тоже не хочет в кувшин, эфирный засранец. Ирис крепко подумывала, не сбежать ли ей из Вызимы, но решила пока эту идею не воплощать, ограничившись тем, что собрала мешок с запасами и раздобыла неприметной одежды на базаре. Пока Нильфгаард не подошёл вплотную, ударяться в бега и выживать на Тракте не было никакой необходимости. Лучше спокойно подумать здесь, как быть дальше. Ирис перерыла все книги в замковой библиотеке в поисках того, что такое джинны. В книгах говорилось про минерал кварцевый брусчатник обязательно нежно-розового цвета. И про то, что джинны чувствительны к эльфам. И про настоящую любовь, которая порождает столь огромный всплеск энергии, что джинны так на нее и ведутся. Бьянка вроде сильно влюблена в своего командира, вот джинн и просыпался в ее присутствии. Надо к ним обоим в компанию навязаться. Ирис представила лицо Роше, который пытается остаться с Бьянкой наедине, а она, Ирис, в попытке послушать джинна путается у них под ногами, и поняла, что лучше землю носом рыть, но брусчатник найти. Она уже все лавки в Вызиме обошла, нет нежно-розового цвета, нет нигде, будь он трижды неладен! Причем говорят — раньше был. Понурив головы, обе в невеселых мыслях, две женщины, пустив лошадей шагом, въезжали в ощетинившиеся частоколом копий и палок, северные ворота Вызимской крепости. Пошел мелкий противный дождь, и копыта коней смачно чавкали по грязи, живо растекшейся между неровных булыжников каменной кладки. Молчание давило. Поцапались не из-за чего. — Давай сюда лошадь, отведу, — сказала наконец Бьянка и мир был восстановлен. Ирис послушно отдала поводья и, кивнув на прощанье, пошла во внутренний дворик. Взгляд зерриканки был направлен внутрь себя, лицо выражало крайнюю степень задумчивости. Бьянка к таким вот её странностям начала уже привыкать. Будучи по природе женщиной тактичной, лезть с расспросами не хотела. Своих проблем навалом. Она вздохнула и пошла к конюшне, разнуздала лошадей, протёрла им спины от въедливого пота, досыпала кормушки. Печально размышляя о том, что с лошадьми куда проще, чем с людьми, почесывала прядающие уши и думала о том, что вечером опять придется ругаться с Роше, опять на надоевшую тему. Вот почему он, говнюк такой, постоянно пытается избавиться от нее. Почему? Предчувствие не обмануло, неприятность до вечера ждать не стала, застигла ее прямо здесь, в конюшне, когда горький запах пота, пороха и кожи перебил так ей любимый сладкий запах сена. Спрятаться от Роше в Вызиме было попросту невозможно. — Здесь тебе будет лучше! — твердил Вернон, положа руку ей на плечо. — Куда лучше! Бьянка слушала и не слышала. Ощущала тепло руки на плече, бережно сжимающие ее крепкие пальцы, смотрела в карие, непривычно теплые глаза и не могла, просто не могла представить, за что он так с ней. Губы командира сжались в тонкую линию, побриться он сегодня не удосужился. Странно, вроде ежедневно пропадает у короля. Видок у капитана был ещё тот. — Ну что ты смотришь на меня так! Скажи уже что-нибудь! — даже голос Роше сегодня казался ей теплее обычного. — Для твоего блага, кстати, стараюсь! Бьянке стало горько и обидно, даже защипало в глазах. - А в чем моё благо, Вернон? — срывающимся, не похожим на свой голосом спросила она. — В том, чтобы кружевами обмотаться и под надушенного франта лечь? Какого хрена ты решил, что ты так хорошо знаешь что мне нужно? В который раз повторяю — ты мне командир, а не отец! Пальцы Роше сжались на ее плече крепче, крепче, совсем крепко. Видимо, не соображая что делает, командир притянул ее к себе. Прижал её лоб к своему. Это было слишком, непереносимо, непозволительно близко. Но Бьянке в голову, как назло, не приходила ни одна мысль как исправить положение — она могла только беспомощно пялиться на него широко распахнутыми глазами. Пялиться — и всё. Пялиться на то как у него дергается щека и он жестко, надрывно, сквозь зубы цедит: — Твою мать, Вэс. Ты можешь, один, блять, один, ебись оно налево, единственный раз сделать так, как я говорю. Можешь? Бьянке стало по-настоящему страшно. По-настоящему. То, что вот она сейчас, согласится, уступит его напору и всё. Она останется здесь в хорошо знакомой Вызиме, под защитой самого могучего сюзерена Континента, а он развернется и уйдет. И больше она его не увидит. — Нет, — четко сказала она и сама удивилась как твердо это прозвучало. Голос был куда увереннее чувств. — Я же сказала: нет. Вернон Роше заиграл жевалками, но не отодвинулся. — Почему? — спросил он свистящим, оглушающим шепотом. — Твою мать, почему? И в следующую секунду, до того как она успела придумать миллион оправданий и причин, почему нет, он резко подался вперед и впился ей в губы. Целовал так, как будто завтра не наступит. Так, как будто этот один-единственный раз за всю жизнь и другого раза не будет. Бьянке оставалось только трепыхаться в железных объятиях. Она и раньше знала, что командир силен как бык, но теперь наглядно представила — насколько. Пальцы Роше, только что лежавшие у нее на плече, спустились вниз, жадно и жарко ощупывая каждый сантиметр скрытого под тонкой, почти невесомой льяной рубашкой, тела. Он потянул ее на себя и она, сама не понимая как так получается, обвила руками крепкую шею, привстала на цыпочки, прижалась, не обращая внимания на болезненно впивающуюся в кожу массивную цепь, податливо и ласково ответила на его поцелуй. Его щетина кололась, дыхание было тяжёлым и сиплым, знакомый до боли запах гари врезался в ноздри, и Бьянка почувствовала как в животе сладко тянет, и она наполнятся тем самым жаром, о котором раньше только догадывалась. Что там Ирис говорила про искры? Вэс была далеко не невинна, но раньше всё точно было не так. Роше произнес её имя с такой странной, несвойственной ему, и поэтому обжигающей слух, мягкостью, что на минуту ей показалось, что она спит, спит и видит сон. Потому что в реальности такие вещи просто происходить не могут. Ну не может быть так, что большой палец командира гладит косточку у нее на шее, а твердые губы все целуют и целуют её, и сквозь поцелуи, которые колют щетиной и пахнут порохом и гарью, и на которые растерянная Вэс еле успевает отвечать, она чувствует как Роше счастливо улыбается. Вот это уж точно бред. Вернон Роше не улыбается в принципе. Не может такого быть, что он опускается поцелуями ниже и, целуя её в шею, шепотом повторяет её имя, а руки в это время держат её настолько крепко, что она понимает: потеряй она с перепугу опору под ногами — не упадет на устланный соломой пол, Вернон легко удержит ее на весу. Не может такого быть, что вдруг стали они так близко, что она чувствует через тонкий слой одежды каждую мышцу, каждое сухожилие, даже шрамы на коже, которые она много раз видела, а некоторые — и сама зашивала. И чувствует то, как он напряжен там, внизу. Таких сладких моментов в жизни просто быть не может. И в этот момент, именно в этот самый черт дери момент, дверь беспардонно распахнулась и в конюшню прошествовал Геральт из Ривии, держа под уздцы свою любимицу — кобылу Плотву. За ним шла взволнованная и растрепанная Трисс Меригольд, на ходу заламывая прекрасные, унизанные драгоценностями руки. Бьянка с Роше попали как кур в ощип. Геральт понимающе поднял седые брови и ещё более понимающе улыбнулся. Командир растерянно ослабил свой медвежий хват и Бьянка, переполошившись, выскользнула из его объятий, отпрыгнула на шаг в сторону. Нелепость ситуации, боязнь быть неправильно понятой, бешеная радость и бешеный же стыд за собственные чувства, почти сбили с её с ног. Растерянная, злая на всех и вся — как же так тщательно скрываемую карту при свидетелях разыграли, смущенная до потери рассудка, она бросилась к конюшенной двери, чуть не споткнувшись впопыхах о корыто. Сердце билось где-то в горле, хотелось и плакать и смеяться одновременно. Она выбежала во двор, потом выскочила на улицу, и, рвано хватая ртом холодный воздух, устремилась куда глаза глядят. Зерриканка сидела и глядела в окно, погруженная, видимо, в свои депрессивные думы, и совсем не удивилась, когда Бьянка влетела к ней и упала лицом на кровать. Пожала плечами и полезла за бутылкой на шкаф, обсуждать с северянами их проблемы без вина или чего покрепче она давно зареклась. Северные страдания традиционно сопровождаются каэдвенской дрянью. А на следующий день с утра, как назло, Фольтест услал Роше с какой-то важной миссией в Новиград — об этом Бьянке поведал добряк Фенн, когда она после бессонной ночи в крыле фрейлин, помятая и виноватая, явилась в вызимский штаб Полосок. Командир посылал за ней трижды и был зол как черт, не застав. Роше тянул и тянул с отъездом, дожидаясь, но в конце концов тянуть стало больше нельзя. Время поджимало, он выругался, да так выругался, что даже бывалый Фенн удивился, вскочил на коня и был таков. Так Бьянка с Роше и не объяснилась. Так может и к лучшему — она решительно не знала, что от этого разговора ждать. Дни шли и шли, а командир все не возвращался и когда на Вызиму сначала выпал, а потом и уверенно лег снег, Бьянка подумала, что придется ждать до весны. Ждать и мучаться. Что же это всё-таки было?