Запечатанный

Киаран аэп Эасниллен бесконечно радовался приходу весны. Зимой всегда было плохо, всегда. Если летом переносить лесное житье получалось сносно, то зимой начинался ад. Киарану было холодно: утром, днём, вечером и ночью, во сне. Он с ужасом спрашивал себя: если ему, здоровому молодому эльфу, так плохо, то как же те, кто ранен, как же женщины, как же дети? Как это вообще? Некоторые ещё умудряются греть друг друга по ночам, проходных романов и любовных страстей он насмотрелся среди скоя’телей предостаточно. Говорят, на войне всё чувствуется острее. Условности отступают и остается лишь первозданная нежность. Ну уж нет. Если другие думают с точностью наоборот — «умирать, так с музыкой», пусть так и думают дальше. Киаран аэп Эасниллен всегда поступал разумно. По крайней мере, старался так поступать. Не то чтобы он совсем не ведал томления плоти, но, твою мать, разве оно того стоит? Какие еще амуры, когда каждый день может стать последним? Он уже чуть не сгинул тогда, полгода назад, костлявая ему уже руку пожимала. Но тут появилась эта странная чернявая d'hoine, которая выглядела так, как будто вчера вечером свалилась с луны, и спасла его. Зачем и почему — неизвестно. Он, конечно, попытался разузнать, дал наводку городским лазутчикам, но выяснить вышло немного. Их шпион Ларс, побривший даже волосы на висках, чтобы больше походить на городского эльфа, скоро рассказал ему всё то, что он знал и так. Новая фрейлина при дворе, ни политической, ни какой другой роли не играет. Очередная игрушка похотливого короля, не иначе. — Видал её на городской площади с принцессой намедни. Всё-таки некоторые дхойне не так уродливы, как остальные. Тут Ларс причмокнул губами и закатил глаза. — Кожа смуглая, косы роскошные, и смотрит так тепло! Не девка, огонь! Эх и земляничка на полянке она, эх и земляничка! С такой бы обезьянкой и я бы не отказался покувыркаться на сеновале! Эх не отказался бы! И весельчак Ларс изобразил правой рукой донельзя пошлый жест. Все засмеялись. Киаран мрачно подумал про себя, что при Иорвете никто бы и заикнутся не посмел о том, чтобы с d'hoine на сеновалах что-то там можно. То есть над своим авторитетом помощника командира ещё работать и работать. Прискорбно, но факт. Задира Ваэл, лучшая лучница и записная острячка у них в отряде, хлопнула себя ладонями по коленкам. — Э, брось, Ларс, она себе уже Киарана присмотрела! Что Киаран, танцуешь в тайне от нас под одеялом с королевской обезьянкой? Королю нос утер, edel, а? Плащик она тебе уже подарила, попросишь чулочки шелковые в следующий раз для меня, раз такое дело, а, друг? Киаран вздохнул и подумал, что иногда наказывать подчинённых надо, хотя и очень не хочется. Иорвет всегда ему говорил, что он слишком мягок. — Конечно попрошу, — сказал он сладким как мед голосом. — Обязательно. А ты, Ваэл, подумай, пожалуй, о том, пока два дня в наряде на восточной границе вне очереди будешь, какие тебе чулки больше по вкусу придутся: красные или черные, например? И какие дхойновское кружево тебе больше подойдёт: из Новиграда или, может, из Туссента? Ваэл задохнулась от возмущения, но не возразила. Маленькая победа. Впрочем, скоро в лагерь вернулся Иорвет, и о дхойновских чулках думать стало некогда. Иорвет пришел не один, он нашел скоя’таэлям сообщника — ведьмака из школы Змеи, стальную гору мышц, начисто лишенную совести и страха. Гора хотела только одного — убивать. Звали Ведьмака Лето. Вместе с Лето Иорвет задумал нечто погибельное. Как Киаран ни бился, как ни отговаривал, какие аргументы ни приводил — всё бесполезно. В глазу Иорвета горел огонь революции, и к голосу разума эльф был в эту минуту глух. — Ты слишком мягок, брат, — повторял он, — слишком мягок. Не волнуйся, придет час и для твоего дипломатического дара. Обязательно придет. Дхойне перебьют друг друга, а мы им в этом лишь поможем. Обезглавим их и постоим в сторонке. Киаран убеждал брата снова и снова. Что будет ещё хуже, что прольются только реки эльфской крови. Они говорили об этом постоянно, спорили до хрипоты, до бесконечности, до белых глаз. Лето то уходил, то приходил. Чувствуя неприязнь Киарана, держался от него подальше. Иорвет же, совершенно не привыкший к такому ражу со стороны обычно молчаливого помощника, орал до одури. Киаран замолкал на минуту, а потом снова переходил в наступление. Приводил, обращаясь к своему немалому терпению, все новые и новые аргументы. Иорвет всегда прислушивался к своей правой руке, знал, что брат — рассудителен, умён, практичен — и плохого не посоветует. Но на этот раз — нет. И Киаран постепенно крепко злился. Он был предан командиру до дна души. Решив один раз следовать за ним, он десятилетиями был верен данному самому себе обету. Не в характере Киарана аэп Эасниллена было менять взгляды. Он не разрешал себе даже думать о том, что не пойди он тогда за Иорветом и останься в Синих Горах, мог бы вести хоть и очень скромную, но более-менее нормальную жизнь. Приходить по вечерам в собственный дом. Если повезёт (а ему с этим раньше однозначно везло), обнимать по ночам свою женщину. Но в своё время он решил по-другому. А значит так тому и быть. Иорвет принимал эту преданность как само собой разумеющееся. Для него, Иорвета, было абсолютно в порядке вещей пожертвовать всем и вся ради мести d'hoine. А вот для Киарана — не было. Чем будет лучше лично для него, для Киарана, если ещё один дхойне распростится с жизнью? Даже, если это — король? А для задиры Ваэл? А для Ларса, для Элеаса, для Ноны? Для его отряда? Какая разница, сколько d'hoine отойдут к праотцам, когда в Темерии воцарится смута, если это всё равно не даст эльфам мирной жизни? Снег сошел постепенно на нет, дни стали длиннее, а ночи короче, а он все спорил и спорил с Иорветом. Всё убеждал. Всё говорил. Всё настаивал. И когда холмы уже покрылись зеленью, а солнце стало окончательно припекать, Киаран вынужден был сам себе признаться — это бесполезно. Бесполезно. Отчаявшись, Киаран замолчал. Он дал слово следовать за братом до последнего часа, и значит так оно и будет. Остаётся только надеяться умереть с гордо поднятой головой. Он даже стал избегать Иорвета — ни к чему лишние ссоры. В душе зрело чёрное, страшное нечто. Ему хотелось совершить какое-нибудь безумие, какую-нибудь невероятную, немыслимую гадость. Подраться с кем-нибудь или нырнуть в ледяную воду. Чтобы хаос снаружи заглушил хаос внутри. Вот и сейчас, подменив патрульного на западной границе, он угрюмо сидел на дереве и угрюмо смотрел на Тракт, ожидая, проедет ли мимо обещанный обоз в Новиград. Если проедет, значит на обратной дороге он будет ждать обоз уже с бойцами. Ларс уверял, что один особо ушлый купец решил смотаться в Новиград как раз в Беллетэйн, презрев традиции, чтобы потом коварно представить товар куда раньше конкурентов. Как типично для d'hoine — наплевать на собственный обычай, зато набить карман. Ни одному эльфу такое в голову не придёт. Хотя, ждёт он, наверное, зря: как же обезьяне возможно пропустить разврат и пьянство, которым сопровождается этот их Беллетэйн? Скорее всего купец передумал и нажрался уже в дым. Скорее всего. Через два часа ожидания, Киаран окончательно уверился в собственной правоте и глубоком знании природы d'hoine. Купец наверняка уже свалился под стол, пьяный и радостный, где-нибудь в корчме, а он, Киаран, все еще сидит на ветке и ждет. И тут он вдруг увидел, что кто-то бежит по Тракту. Даже не едет верхом, а бежит. Кажется, женщина. Какого лешего забыла дхойновская баба ночью в лесу? Полюбовника, наверное, ищет, полюбовника! Гадость какая! Совсем обезьяны страх потеряли! Он посмотрел ещё раз и вдруг удивлённо присвистнул — узнал. Неверяще вглядывался в лицо, небрежно обрамленное черными прядями растрепавшихся от быстрого бега волос, в эти странные черные, угольно-черные глаза. Все-таки прав был Ларс, некоторые d'hoine не так уродливы, как остальные. Вряд ли в Темерии есть кто-то ещё один такой. Ну что ж, этот поворот в корне меняет дело. Девица была явно пьяна, может даже под фисштехом, ее штормило что твой фрегат. Не надо много фантазии, чтобы представить как закончится её вечер в толпе разгоряченных кметов. И не его бы это дело, так ей, чернявенькой и надо. Вот только какого черта она ему тогда помогла? Иорвет бы его действия не одобрил, это точно. Киаран ловко спрыгнул с дерева и очутился прямо перед девицей. Та резко остановилась, и, чуть не упав, почти налетела на него с разбега. — Эй ты, d'hoine, помнишь меня? Нет ответа. В глазах он не увидел ни страха, ни удивления, чёрное, непрозрачное, ничего не выражающее стекло. Окна в пустой дом, где никто не живёт. А вот это уже было по-настоящему странно — он стоял перед ней в полном скоя'таэльском облачении: за спиной лук, на поясе ножи. Даже спьяну не перепутаешь. Кметка уже, не думая, бросилась бы наутёк, благородная дама упала бы в обморок. — Эй? Нет ответа. — Эй, слушай, что с тобой? Может, тебе помощь нужна? Помощь дхойне в его планы никогда не входила, но надо же было что-то сказать. Девица отмерла. — Мне вряд ли поможешь. Уходи, пока не заметили. Я тебя помню, тебя ловили уже однажды. Киаран поморщился — прекрасное начало беседы. — Я тебя тоже помню, — осторожно сказал он. — И, кстати, благодарен. Удивительно, что случай свел нас сейчас. Девушка громко хмыкнула, безуспешно пытаясь сфокусировать на нём взгляд. В неярком свете отдаленных костров она выглядела потерянно и чужеродно. Как будто этот лес не подходил ей. Как будто этот мир не подходил ей. Маленькая глупая d'hoine была точно так же потеряна, как и он. — Может, это — ваше хваленое северное Предназначение? Киаран вдруг понял, что она едва стоит на ногах. С ума сойти. Это же Беллетэйн. Ночь, когда можно всё. Ей повезёт, если пара кметов её просто поимеет, а не пристукнет потом, чтобы замести следы. Повезёт, если её не учует накер. Голос эльфа был мягок. — Может быть… Он замялся на минуту — Слушай, дело конечно, не моё, но не думаю, что тебе сейчас стоит идти к кострам. Скажи куда надо, и я провожу. И, может, ты мне что расскажешь? Девушка вдруг сделала нетвердый шаг. Её трясло и колотило, лицо исказилось почти что яростью, блики далёких костров беспомощно тонули, не в силах разбавить черноту этих глаз. — Мне так хреново на вашем этом Севере. Так одиноко. Так холодно. Я уже замучилась ждать смерти, уже замучилась! Теперь я поняла, чем меня наказали: ожидание — хуже костлявой самой! Слова выплескивались из неё одно за другим, и, кажется, она не понимала, что вообще она несёт и с кем сейчас она разговаривает. Или, что ещё страшнее, — понимала, но ей было всё равно. Точно — фисштеха накидалась. Он неловко дотронулся до её предплечья, совершенно не представляя, что делать в такой ситуации. В жизни, слава Деве, не имел дела с несчастными человеческими женщинами. А деваха вдруг подступила к нему близко-близко, вперилась в него этим своим чернющим взглядом и выдала: — Хочешь высказать благодарность — согрей меня этой ночью. Это же Беллетэйн. Это же, у вас, на Севере, вроде так принято. Киаран аэп Эасниллен много повидал на своем веку, и удивить его было не так просто. Но у неё получилось. В ушах у эльфа почему-то зашумело, в воздухе резко запахло магией, и оказалось — он падает в пропасть. Что-то как будто уговоривало его не отдаляться, поддаться порыву, поднять руку и коснуться румяной, смуглой щеки незнакомой девицы, которая однажды всё-таки спасла ему жизнь. Вся это яркая необычность её облика гипнотизировала, заставляла забыть, что перед ним одна из тех, кого по-хорошему следовало бы ненавидеть. И что уж врать самому себе — девица ему вдруг очень приглянулась, несмотря на то, что была всего лишь человеком, — сказались, видимо, холодные месяцы вынужденного одиночества. Он уже и забыл, когда в последний раз прикасался к женщине без намерения показать как правильно держать лук. Нет, надо собраться. Киаран открыл уже рот, сказать что-то про чокнутых обезьян и про плохую идею. И в этот самый момент, девица нагло привстала на цыпочки и потянулась к нему. Ещё мгновение — и теплые, мягкие, пахнущие дорогим мускусом губы прикоснулись к эльфской скуле. И в следующую секунду Киаран аэп Эасниллен сорвался в пропасть. Девица больше не дрожала, в ее действиях появилась странная уверенность, мягкая настойчивость, нежная неторопливость. Он падал все ниже и ниже, когда её атласные, холеные руки с ярко-красными ногтями легли ему на плечи, когда он сам неизвестно почему притянул её к себе, жадно сжал рукой затылок, смял эти необычные волосы, на ощупь почти как конская грива — густые и богатые. Он со свистом летел вниз, рассекая воздух, когда увлекал её за собой на траву, и она податливо и торопливо отвечала на его поцелуи, когда распутывал немудреные шнурки, держащие простое платье, когда порывистое дыхание той, имени которой он так и не знал, щекотало острое эльфье ухо. Его пальцы становились всё смелее и смелее, скользили по ее спине, по тонкой нежной шее. Большой палец аккуратно пересчитал каждый позвонок, аккуратно погладил трогательно выпирающие ключицы. Для человека она была очень, очень красива. А без платья — ещё краше. Ее бедра были нежны изнутри как папиросная бумага, и жар, идущий от неё, запалил и его, заставил вздрогнуть и рвано хватануть ртом прохладный майский воздух, когда она, нимало не смущаясь, умело совладала с завязками его шосс. Её губы трепетно касались его кожи, касались его везде, где можно и где, наверное, нельзя, где знакомым ему ранее девицам и в голову не придет, и он, с потрясением осознал, что никогда ещё его так не ласкала женщина — самозабвенно и бесконечно нежно, как будто давно его знает, и как будто он ей дорог. И пропасть поглощала его, когда мало-помалу, толчок за толчком, человечка, имени которой Киаран не знал, практически насадилась на него, изогнувшись в пояснице. Девушка вцепилась ему в плечи, протяжно застонав от удовольствия. Её мягкие, ритмичные движения сводили с ума — эта была не просто пляска похоти, а совершенный плавный танец, исполненный зыбкой негой. Всё ещё не понимая, как такое могло произойти, он подхватил её одной рукой за талию, другой привлек к себе, сладко толкаясь в ответ, и не мог перестать целовать везде, где мог только дотянуться, целовать эту ненормально гладкую, шелковую, без единого изъяна кожу. Корни и ещё чёрти что впивалось в спину, но Киарану было плевать. На всё плевать, когда так хорошо. Она ещё ерошила ему волосы на макушке, что-то шептала, но он не узнавал языка — и не всеобщий, и не старшая речь. Он хотел что-то ответить, но вместо слов получился лишь хрип. Девушка ещё раз застонала, забилась в его руках и достигла, кажется, пика даже на мгновение раньше него, так быстро и так легко — вот он, чёрт его дери, фисштех. Ночь дрогнула, разлилась сиянием, звёзды-заговорщики засмеялись в голос, и пропасть поглотила-таки Киарана аэп Эасниллена. Поглотила окончательно. А потом странная человечка смотрела на него, тяжело и прерывисто дыша, и улыбалась. Улыбка у нее была такой мягкой, такой счастливой, такой милой. На такую улыбку не ответить поцелуем невозможно. Просто невозможно.