Запечатанный

Они плыли. Плыли в неизвестный Ирис Флотзам, по неизвестной ей реке, пересекая неизвестную ей факторию. Корабль назывался «Парсифаль» и, если бы Ирис или джинн разбирались в корабельном деле, то могли бы подивиться, как всё крепко скроено и надёжно сбалансировано; как чётко организован быт и как жизнеутверждающе звенят склянки. Вернон Роше, больших талантов человек, оказался ещё и речным волком. Ирис же охватывал липкий тягучий страх каждый раз, когда она глядела вниз, на галопирующие волны. Глубокая вода оказывала на неё странное действие: притягивала, но и пугала до полубезумия. Мысль о том, что можно вот так вот запросто не ощутить под ногами дна, отдавалась мгновенной паникой в висках. Всё-таки она была пустынным Цветком. Бьянку Ирис почти не видела, и от этого было немного тоскливо, хоть подруга и улыбалась приветливо всякий раз, стоило им столкнуться на палубе. — Забыла нас! На мужика, коза, променяла! — резюмировал вредный джинн. Но Ирис на Бьянку не обижалась, понимая, что та занимается делом. Энергичная Вэс была везде и всюду, её негромким, чётким приказам солдаты подчинялись беспрекословно, но по ночам, знамо дело, пропадала в капитанской каюте. А если они на тот момент были на берегу — то в палатке вместе с Роше. Кажется, командир с ней не то что улыбаться, а даже смеяться научился. Удивительно просто. Ирис была за них, конечно, рада. На людях ни Роше, ни Бьянка никаких нежностей себе не позволяли, но по тому, как мгновенно теплели темные, как маслины, глаза командира, стоило Бьянке появиться рядом, и разглаживалась его всегдашняя горькая межбровная складка, ясно было всё и всем. — Командир Бьянку нашу десять лет дожидался, посмотреть любо-дорого как милуются, аж слеза! — высказывался как-то Тринадцатый. — A ты, Ирис, учись болт на арбалет нормально накладывать, может, и тебе когда счастье улыбнётся… А потом помолчал и добавил: — А если криво улыбнётся, то болт ты уж наложила — вот и зарядишь козлине промеж глаз! Видимо, знал, о чем говорил. Понимал солдат нежную женскую душу… Итак, они плыли. Плыли с перерывами, то и дело причаливая, чтобы пополнить запасы. Во время этих передышек и ведьмак, и Роше, и Меригольд могли вдруг странно, необъяснимо на день-другой исчезнуть, а потом вернуться, ничего никому не говоря. Задаваться вопросами, что и почему происходит, Ирис просто не успевала: всерьёз занявшийся её обучением Тринадцатый гонял её, что называется, и в хвост и в гриву. — Полоски из тебя не выйдет, — вздыхая и крутя ус, говорил он, — и не надейся. Не солдат ты, вот, не солдат… Но благодаря мне, может, и выживешь в лесу на пару дней дольше. А, может, и в потасовке уцелеть успеешь. Так что не ленись и шевели булками… На корабле от педагогического ража Тринадцатого ещё можно было найти какое-то спасение. Памятуя замковое прошлое, Ирис быстро проникла на камбуз, где хозяйничал дородный добряк Фенн, и так сноровисто и бойко принялась чистить мелкую рыбёшку да скоблить песком тарелки, что Фенн Тринадцатого быстренько наружу попросил. Вместе с неизученным искусством вязания морских узлов. Помощь Фенну была как нельзя кстати. Готовить жрать тридцати лбам — работы не оберёшься. Зато на берегу Тринадцатый отрывался по полной. Благодаря ему Ирис научилась метко (ну, или почти метко) кидать ножи, ставить силки на лесных птиц и ловко, сноровисто (ну, или ей казалось, что сноровисто) уклоняться от любого удара. — Сама драться даже не пытайся, — назидательно говорил Тринадцатый. — Чуть что — ноги в руки! Ирис то и дело задавалась вопросом — и чего это суровый боец с ней нянчится? Джинн не скупился на комментарии, наполняя её голову ненужным пошлым звоном, но вразумительного сказать ничего не мог. Учитывая, что за всё время знакомства от Тринадцатого даже полунамёка не было, на романтический интерес это было очень непохоже. Да и все остальные Полоски, пышущие здоровьем мускулистые парни, ничего мужского отнюдь не лишённые и не упускавшие, судя по разговорам, случая и смотаться в бордель, и романы с мамзелями всех видов и мастей жарко покрутить, относились к ней ровно и по-дружески. Незаинтересованно. Даже новобранец Петер, который находился в том возбуждённом юном возрасте, в котором раз — и влюбился, потому что ветер подул… Даже известный тем, что не пропустил вообще ни одной юбки, балагур Милош, при взгляде в плутовские глаза которого девичья честь немедля обнажала все грани своей наивности, и хотелось проверить, на месте ли кошелек… Бойцы привыкли к Ирис, как в свое время вызимское дворянство, и, особо не стесняясь, даже купались при ней в подштанниках. А если выпьют, то и без. Ирис смотрела на их мускулистые спины, блестящие от пота плечи и поджарые, в большинстве своём, задницы, когда они заходили в воду, и тихо удивлялась этому факту. При дворе ей чихнуть было нельзя, чтобы не нарваться на кавалеров с фантазиями про розовый куст, а тут, среди, казалось бы, неотёсанной солдатни, — полный штиль. Не то чтобы она прямо сейчас собиралась синеполосочного мужа себе искать, но что бы так, чтобы никто даже не подмигнул… Это было непривычно. А ещё говорят — солдаты на всё без разбору кидаются. Много они понимают. Джинна ситуация веселила до обморока (если можно свалиться в обморок, не имея тела). Ирис про себя считала, что не шибко-то джинн в тонких материях разбирается. И поэтому пусть помолчит. На что джин возражал, что пред настоящей любовью он трепещет, как и все тонкие эфирные создания. Но вот поржать над безразличием синеполосатых аппетитных задниц — почему бы и нет. И соответственно — ржал. А так, джинн Полоскам симпатизировал очень и очень. Разгадка трепещущей тайны солдатского к ней безразличия настигла Ирис внезапно, когда Тринадцатый во время очередной стоянки «Парсифаля» затащил её в какой-то малинник, где ей предстояло держать перед ним экзамен — от какой ягоды можно сдохнуть, а о какой — вроде и нет. На середине его бубнёжных объяснений Ирис вдруг резко вскинулась и, приложив палец к губам, потянула солдата в высокую по грудь траву. На другой стороне поляны жарко и отчаянно спорили Трисс Меригольд и Геральт. От ведьмака Тринадцатый, знала Ирис, шарахался — имела место быть какая-то давняя обида и проигранный меч. Ей самой с ведьмаком встречаться тоже не хотелось — в последнее время Геральт своими разговорами не к месту слегка надоел. А на Меригольд она, ещё по Вызимской памяти, точила с джинном на пару зуб. А тут ещё их непонятная драма, отголоски которой донеслись до Ирис на «Парсифале». Трисс, судя по голосу, была на грани истерики, а ведьмак сначала вяло пытался оправдываться, а потом и сам начал яриться. Шаги приближались. Тринадцатый тихо охнул и перекатился чуть дальше по склону, увлекая Ирис за собой. На краю поляны рос раскидистый мощный бук, древнее корневище которого, расковыривая почву, уходило далеко вниз. Это было похоже на импровизированную пещеру, переплетенную корнями, как живыми так и давно засохшими. Ирис с Тринадцатым забились под эти корни, подтянулись под них. — Прячемся, словно от нильфов, — недовольно фыркнул солдат. Странно, что Тринадцатый ударился в эту блажь вместе с ней. Вероятно, заваруха с мечом его тогда сильно задела. А по виду — взрослый мужик с усами. — Я так больше не могу, — в звонком голосе Трисс сквозило и билось горе. — Ты никогда про неё на самом деле не забывал, никогда! Голос Геральта казался спокойным, но в этом нарочито спокойном голосе явно слышалось вязкая боль. — Не моя вина, что я потерял память! А ты мне удачно не напомнила! Голоса то приближались, то удалялись. Ирис вдруг обнаружила, что утыкается носом прямо в волосатую солдатскую грудь. Она была зажата между корнями и самим Тринадцатым настолько тесно, что единственное, что она могла — наблюдать, как двигается кадык, дыша ему в шею. Да она на солдате практически лежала, наваливаясь всем телом. А его рука то ли случайно, то ли нарочно была зажата так, что упиралась ей прямо в копчик. Ой! Чувствовалось это очень и очень. Не к месту вспомнились особо прижимистые танцы при дворе и крепкие, покрытые мелкими шрамами руки эльфа на Беллетейн. В воздухе томно и навязчиво запахло ядрёным, стойким медоцветом. — Мужика у тебя давно не было, — вякнул в голове джинн, — а тут — доблестный воин с редким литературным вкусом! Жаль, что стратегически глупо будет снимать с него штаны! В плане нужного нам энергообмена — так смысла нету совершенно! Джин, подлец противный, как всегда оказался прав. Ирис о Тринадцатом и в страшном сне в подобном плане думать не думала, но сейчас, прижимаясь против воли к жилистому, тренированному телу с сухими мышцами, невольно сглотнула. А он неплохо сложен, этот Тринадцатый. — Волосы эльфьи жуй для своего энергообмена, — мысленно огрызнулась она, жёстким усилием воли прогоняя из головы навязчивый, хотя и изрядно потускневший образ того, у кого она эти волосы в своё время срезала. Какой смысл думать о том, с кем пути разошлись навсегда? — Вот уж ты-то в джиннах разбираешься, точно. Ты знаешь, что можно, а что нет, — неожиданно в тему и неожиданно близко сказал раздраженный голос Геральта. А потом шаги быстро удалились. Кажется, пронесло. Ирис выдохнула, пошевелилась, и, преодолевая неловкость момента, начала понемногу выпутываться из корней и невольных объятий. Тринадцатый сопел рядом. Они оба умудрились провалиться в образованную корнями яму достаточно глубоко. Пришлось попыхтеть, чтобы вылезти. Да тьфу! Вывалились на траву из импровизированной пещеры вместе, отфыркиваясь, как кони после водопоя — пыль и земля лезли в ноздри. Не удержав равновесия, Ирис шлёпнулась на четвереньки, прогоняя от себя забытое чувство близости мужского тела. — Ты не подумай чего, Ирис, — отряхивая пыль с колен, сказал вдруг Тринадцатый. — У меня подкатывать к тебе и в мыслях не было… Меня уж который год в родных Головищах моя Маришка дожидается! А окромя того… Даже если б и не это… — солдат замялся, видимо пытаясь поизящнее сформулировать свои мысли. Поизящнее не получилось. — Я уж, извини, человеских баб предпочитаю! Джинн, которому изменила обычная проницательность, обалдел точно так же, как и Ирис. Про Маришку, это конечно хорошо, мы за тебя бесконечно счастливы, солдат. — Человеческих баб? А я по твоему кто: не человек или не баба? Тринадцатый пожал плечами, как бы говоря об очевидном. — Во-первых, — сказал он, сделав неопределенный жест рукой, — и это я не только за себя, но и за ребят говорю, хоть у тебя уши острые торчи — все равно! Не важно кем ты родился, важно кем ты стал! Мы, спроси кого хочешь, бандитов и разбойников вдоль дорог вешали, а уж нелюдь там или нет — дело десятое. Так что ты не подумай… Но уж больно ты красава, больно пава! Для нормальной бабы — слишком!! Ирис и джинн медленно переваривали информацию. Не каждый день узнаешь что секрет твоей непривлекательности кроется в излишней привлекательности. Это же оно получается? Была бы покривее, и замуж бы позвали? Тринадцатый, решившийся, видимо, наконец на откровенность, ещё раз с прищуром и придирчиво оглядел зерриканку с головы до ног. Из его тёмных, когда-то аккуратно подстриженных, а теперь безбожно отросших волос забавно торчали мелкие сучки и веточки, которых он нахватался, лазая по малиннику и под корнями. Контраст с обычно аккуратным обликом солдата был просто уморительный. — Во-вторых, рожа у тебя хоть и симпотная донельзя, но смуглая и ненашенская! Ну это ладно… Но синяк на тебе за час заживает, который на нормальном человеке дня четыре, если не неделю, светить будет — это как?! Помнишь палкой тебя случайно давеча приложил?! Даже отметины нет! Ведьмака, вон, услышала раньше, чем он нас. Это как?! На коне ты из Вызимы за два дня добралась без еды и без питья! Да не всякому солдату это под силу! А по виду — изнеженная мамзель! Это-то как?! Тринадцатый взглянул особенно строго. — Но за то, что ты не сбежала не понять куда, а к нам прибилась, за это я тебя, Ирис, крепко уважаю! Кремень ты баба — хоть по виду и не скажешь! Командир так и сказал: могла бы девка десять раз устроиться во дворце или просто сдохнуть, ан нет! Хочет жизнь за Темерию отдать! И отдаст, если придется! — Во дает! — Фыркнул бессовестный джин. — Обжимается с моим кувшином без крышки в яме, а потом знай себе — прыщет патриотизмом! Вот она — школа Роше! Ирис в который раз уверилась, что джинн — однозначно пошляк, а Тринадцатый во многих вещах — однозначно прав. — Слушай, — примиряюще улыбнулась она, — всё нормально. Правда! Спасибо, что извинился. Всё правда хорошо. А вечером, сидя с Полосками у костра, она вместе с джинном размышляла, что всё сложилось как нельзя лучше. Если солдаты мирятся с её присутствием, даже подозревая, что она — не совсем человек (а кто его знает, как определяется человечность по темерским меркам), значит и правда ей тут рады. Она вспомнила, как ещё до джинна, ещё до того, как так неудачно толкнула непутевого зерриканского принца, жила в Саду Тысячи Цветов и мечтала, что её заберут оттуда исключительно замуж, да всё равно за кого, только б замуж-замуж-замуж — и ей стало неожиданно противно от самой себя. А потом вспомнились и нравы при вызимском дворе. И тот совершенно нелестный по сегодняшнему рассуждению факт, что единственным мужчиной, с которым жаркая страсть случилась по её собственному выбору, был тот самый беллетэйновский эльф. Грубо говоря, как бы крамольно это ни звучало, не посчитав за человека, к ней первый раз в жизни по-человечески отнеслись. На это даже джинну сказать было нечего.                                     * * * Утренние лучи солнца деликатно, но настойчиво пробивались сквозь высокие витражные стёкла. Не стеснялись играть солнечными зайчиками ни на поверхности декоративного пруда, ни на горделиво блестящей черепице, ни залезать в глаза самому Даламару Ра Риену, патриарху самой богатой и самой ненавидимой семьи на Тир на Лиа. Две служанки-человечки весело щебеча возились с его длинными роскошными волосами: пшеничными, с густым медным отливом, доходящими до пояса. Этим роскошным даже для эльфа волосам можно было бы и позавидовать. Вот только Даламар давал окружающим столько поводов для зависти, что обратить на себя внимание волосами ему было бы трудно. Он был слишком влиятелен и богат. Слишком много ресурсов Тир на Лиа держал в своих руках. И что самое ужасное — для Aen Elle у него было слишком, слишком много детей. Трое сыновей и дочь — для эльфа невиданно. При мысли о дочери, Даламар улыбнулся. Лиэнн делала огромные успехи, и его переполняла законная отцовская гордость. Сегодня утром он своими глазами видел, как она открыла портал и легко скользнула по Спирали, ведя под уздцы за собой двух огромных, монструозных коней — животных, выведенных специально для Дикой Охоты (Ра Риены быстренько перекупили пару образцов для себя). Кони норовисто прядали ушами, но слушались беспрекословно. Такой конь, рождённый с заклинанием в крови, быстрый как ветер и куда более умный, чем обыкновенная лошадь, был предан одному лишь хозяину до смерти. Один из них, огромный и черный, грозный как смерть, Рагонар, принадлежал Лиэнн. Второй жеребец был молод и хозяина ещё не обрёл. Интересно, для кого он? Полгода назад Лиэнн с трудом перемещалась сама и самое большее, что могла протащить, — мешок картошки. Молодец, девочка! Даламар блаженно потянулся, вполуха слушая щебетание прислуги, смысл которого сводился к тому, что на конюшне, откуда Лиэнн только что вышла, новый конюший, который ах как смотрит, даже мимо пройти страшно. Судя по восторженному писку девушек, это был исключительно сладкий страх. Кажется, на конюха уже выстроилась очередь. Опять, наверное, красные всадники на хвосте притащили. Надо зайти на конюшню — узнать, что за паренёк. Даламар поймал себя на мысли, что он этому конюху-d'hoine завидует. Конюха точно ожидает куда более приятный вечер, чем его.                                     * * * Аваллак'х нетерпеливо ждал его в главной зале расположенного на реке Tuathe главного имения Ра Риенов, меряя нетерпеливым шагами пол с розовыми прожилками мрамора. Лицо Знающего выражало сложную смесь обеспокоенности, презрения и спеси. Фазан надутый. Даламар поморщился. Известный, скажем так, гуманист Аваллак'х его немного раздражал. Именно своим излишним, надоедливым, показным гуманизмом. Сам Даламар гуманистом себя не считал. Ну если только по отношению к своим. Ни к вину, ни к яствам, заботливо разложенным на столе слугами, Знающий так и не притронулся. Все потому что разговор предстоял известный. Даламар уже прекрасно знал, чем это кончится. Пьеса была изучена наизусть и повторялась с завидной регулярностью. Они опять будут спорить до хрипоты. Аваллак'х станет, ничтоже сумняшеся, приводить всё новые и новые аргументы. А Даламар не даст сдвинуть себя ни на йоту, и всё будет повторять. Повторять одно и тоже. Конечно, мы вырождаемся. Конечно, не одну сотню лет. Конечно, нам нужна новая сила, новая кровь. Вот только рисковать ради кучки повстанцев, нарываясь в открытую на безумца Эредина, Даламар не собирается. Сам виноват Аваллак'х, что упустил Зираэль. А теперь у Ра Риенов свои планы. А Вы, уважаемый Знающий, можете идти и свои пасторали дальше писать. Либо сюда пройдет не меньше тридцати тысяч Aen Seidhe, либо предоставим это равновесию на Спирали. Каждую жизнь спасти невозможно. Это утопия, дорогой мой Аваллак'х. Опасная и бессмысленная. Впрочем как и весь твой хвалёный гуманизм.