Запечатанный

Кто бы знал, как Шеалу де Тансервилль всё это достало. Шеалле опротивел Каэдвен в принципе, и, если б не однозначный приказ Ложи, держалась бы она от этого гадюшника на расстоянии пушечного выстрела. Дружба с Каэдвеном была Ложе крайне выгодна, поэтому приходилось закрывать на безобразие глаза и терпеть. Терпеть, твою мать, и терпеть… Терпеть этот военный быт, этот лагерь, этих хамов-солдат, терпеть, эти, простите, удобства во дворе. Возьмут они там Верген, не возьмут они там Верген — Шеалла на это плевать хотела. В создавшейся ситуации её злило абсолютно всё. Больше всего — жирный и дурной Хенсельт, по какой-то причине бывший королём, с его дурными заскоками и дурными запросами. И ещё — единорог на флагштоке. Шеалле довелось один-единственный раз видеть единорога, и она сильно сомневалась в том, что эти создания могут иметь к Хенсельту, да и к каэдвенцам в принципе, хоть какое-то, даже самое отдалённое, отношение. Каэдвенцам надо было бы поместить на флагшток свинью. Проклятие Хенсельта, не дававшее ему, в числе прочего, заваливать девок ни на сеновале, ни в дворцовых палатах, Шеаллу забавляло. Разбираться с этим недоразумением она не собиралась, хотя Хенсельт неоднократно к ней за помощью обращался — меньше головной боли будет. Кто ж знал, что жирдяй окажется таким оборотистым, что сумеет нанять ведьмака, растреклятого Геральта из Ривии, который там каким-то образом умудрился это проклятие снять. Мало того, что Хенсельт прошёлся про профессиональной гордости, упрекая её вдоль и поперек… Он ещё, оборзев в конец, потребовал к себе «лучшую в этой дыре» продажную женщину, дабы ублажить снова проснувшееся мужское эго. Где искать достойную королевской опочивальни продажную женщину, Шеалла представления не имела никакого. Местные удобно стоящие соседним лагерем шлюхи были Хенсельту нехороши. Поганец желал нечто особенное. Нечто королевское. Хоть бы у тебя не зашевелилось там ничего, проклятие или нет, хренов ты сластолюбец! Какое унижение для лучшей чародейки Ложи — решать подобную проблему! Но в это утро Шеалле наконец-то несказанно и заслуженно повезло. Зверь сам прибежал к ловцу в лапы и послушно сел, ожидая, пока на него наденут ошейник. Прямо с утра в её палатку заявилась лощённая, породистая, как тонкокостная лошадь, смуглолицая деваха и изъявила желание Каэдвену, так сказать, продаться. Снискать благосклонность монарха, если точнее выразиться. Деваха выглядела хоть и экзотично, но привлекательно в высшей степени. Была в свое время фрейлиной принцессы Адды (почитай — любовницей Фольтеста), а теперь в военное нестабильное время вынуждена была таскаться с этими, как их, Полосками по лесу. Девахе это надоело, и она цинично (хоть у кого-то понятные, а не перекрученные Предназначением мотивы) искала из создавшейся невыгодной для неё ситуации выход. Видимо, баба — совсем дура, раз при дворе замуж выскочить не успела, с такой-то внешностью. Да, насчёт интеллекта природа, видимо, расстаралась здесь куда меньше, чем со смазливым личиком. Ну, нам же лучше. Шеалла усмехнулась про себя, подумав о том, что, будь на её месте Филиппа, до алькова Хенсельта визитерша не добралась бы — в Филиппином алькове и осталась бы. Не исключено, что этой циничной красивой сучке было бы всё равно. «Люблю таких людей, — удовлетворённо отметила про себя Шеалла. — Не отравленных ни патриотизмом, ни Предназначением, ни ещё какой-нибудь идеей, кроме как позаботиться о себе любимом. Все всё понимают, легко договориться, тишь да благодать». Шеалла даже не стала утруждать себя речью, что с Каэдвеном, всё, дескать, хорошо и политически правильно, а сразу взяв быка за рога, предложила девице прямо-таки тут и остаться и сегодня-таки вечером сразу и попробовать благосклонность Хенсельта и заслужить. Чего тянуть-то кота за хвост? Явилась продаваться, так продавайся!                   * * * Так противно Ирис не было ни разу в жизни. В «Саду Тысячи Цветов» — это было совсем другое. Хотя, если призадуматься, другое ли… Изображать тупую шлюху, мечтающую залезть к королю (да ещё какому королю) в штаны, было унизительно и тяжко. Впрочем, как и утверждал джинн, молчать и хлопать глазами оказалось вполне достаточно: Шеалла сделала нужные выводы сама. Подтвердив утверждение джинна про то, что «говённый человек говно везде и видит». Джинну тоже стало противно, и теперь он красноречиво молчал. Молча переживал за неё и за успех их сумасбродной идеи. Беспокоился. Если честно, Ирис было проще, кудахтай он в своей обычной манере. С аргументами про то, что при любом исходе авантюры джинн проиграть не может — умри она, он станет свободным — джинн согласился, но как-то вяло. Жалел её. — Всё-таки не вчера с тобой познакомились! — выдал он, а потом добавил, что с ним за пятьсот лет никто столько не разговаривал. Была б его воля, он так бы запечатанным и сидел — над ненужным героизмом джинн смеялся и считал, что лучшее — враг хорошего.  — Со мной как было, — рассказывал он. — Распечатали меня, значит, в трущобах Альтрандира некие пламенные революционеры, давай, говорят, снеси к чертовой матери дворец, убей тирана и сторонников его, гвардию, министров, освободи народ! А вот этого говорят — посади на трон, он благородный и умный. Я желанию подчинился, я создание подневольное. А они, падлы такие, запечатали обратно в кувшин и кинули в подвал, что б им пусто было. Через тридцать лет распечатывают — опять та же песня — разрушь дворец, освободи народ, потому как благородный и умный сам теперь тираном стал. Так что пустое это всё… Лучше б мы с тобой с Полосками сидели, нормальные ребята, ну? Лишь видение о том, как король Каэдвена Хенсельт отдаёт приказ перерезать всех Полосок и насилует Бьянку, заставили джинна передумать. Ирис вздохнула. Интересно, заметили в лагере уже, что она исчезла? Тринадцатый собирался сегодня на охоту, ловить каких-то там перепелов, которые именно здесь, именно вот в этом конкретном географическом пункте, не спрашивайте его почему, были безудержно сочны и жирны, аж до неприличия. Он очень обиделся, что она с ним не пошла. Бьянка, наверное, занимается делом, а Лютик весь в виршах. А она так и не узнает, чем это вершиплётство закончится. Ирис сглотнула комок в горле. Мысль о том, как они уютно сидели у костра, лакомились пойманной Тринадцатым дичью, а потом обсуждали лютиковые творения с неизбывным эротическим подтекстом, полоснула болью. Она тосковала по друзьям уже сейчас. Ухмыляющиеся каэдвенские солдаты отвели её в самую роскошную в лагере палатку. Они ни слова ей не сказали, но показались Ирис пошлыми и злыми, совсем не то, что ставшими родными темерцы. Она стиснула зубы и принялась раздеваться. Ей приготовили бадью с горячей водой, пахнущую пряно и горько — ароматными, терпкими травами. Ирис брезгливо потянула носом — афродизиак, ясное дело. Гадость-то какая. Рядом лежало приготовленное для неё платье — прозрачное и пошлое донельзя. Легче уж сразу голой пойти. Ну ничего, потерпеть осталось недолго. Ирис запустила пальцы в короткие, пышные, собранные в хвост на затылке волосы и, пока никто не видит, поправила длинную, изогнутую и острую шпильку, спрятанную в богатых прядях. Ту самую, что она стащила у Трисс Меригольд. Сегодня вечером она зайдёт к Хенсельту и покажет ему все то, чему научилась за годы в Саду Тысячи Цветов. А когда он совсем расслабится, да так расслабится, что имя свое забудет, она воткнет ему эту шпильку прямо в горло. И тогда никто из Полосок не умрёт.                   * * * Въехав во двор замка, Лиэнн поняла: что-то не так. Таким Аваллак'ха она видела всего пару раз. Один раз — когда Цири сбежала. Первой глупой и отброшенной сразу мыслью было то, что всем всё стало известно про неё и Иорвета, и отец в гневе приказал выбросить обоих Aen Seidhe вон. Но нет, Даламар стоял тут же рядом, непривычно и странно растерянный, взгляд его скользил по лицу Иорвета совершенно безразлично. И Киаран тоже был здесь, уже полностью экипированный, сидящий на лошади. Он кивнул Иорвету, показав рукой на седельную сумку, притороченную к седлу справа — вещи Иорвета он тоже собрал.  — Она умирает, — Аваллак’х говорил веско. — И я не могу сказать, почему. Пока дышит, но еле жива. Как только носитель погибнет, Запечатанный будет свободен. Она должна дотянуть до гор Амелл. Пока её сердце бьётся — джинн запечатан. Он вскинулся на Лиэнн резко и строго.  — Я сам открою портал, переброшу вас как можно ближе. Не знаю как, но спасите её. Люди такие хрупкие, Лиэнн, ломаются так быстро. Куда быстрее чем мы. Взгляд Аваллак’ха стал тоскливым, и Лиэнн поняла, про кого Знающий сейчас вспомнил. Лицо же Иорвета закаменело в мгновение. Лиэнн опять подумала глупую и совершенно ненужную сейчас мысль о том, что вот, дескать, радуйся Иорвет, идея твоя с Верном выгорела, радуйся. И еще радуйся, что одним человеком станет меньше. Плохо же она знала Иорвета. Он уже спешился, крепил на спину двойной зефар, протянутый Киараном.  — Быстрей, — бросил он. — Чего мы ждём?                   * * * Король Каэдвена его величество Хенсельт, последняя надежда династии Единорогов, с наслаждением ел истекающую жиром, румяную до изнеможения и поджаристую до нежнейшего хруста свиную ляжку и с не меньшим наслаждением запивал её Эст-Эстом. Напротив него за столом скромно сидело ещё одно яство, которое следовало попробовать. Шеалла сказала, сама пришла и предложила себя. Фрейлина со двора Фольтеста. Ну, что же, все хотят быть с будущим победителем. Девка была шикарна, одни глазищи на пол-лица чего стоят. Прозрачное платье совершенно не скрывало сочных изгибов. Наверное, даже следует опустить десерт. И сразу перейти к десерту вот этому. Хенсельт грузно поднялся, вытер пальцы в свином жиру о скатерть и, не утруждая себя церемониями, схватил девку за подбородок, заставив посмотреть себе в глаза.  — Как зовут-то тебя? — буркнул он. Лицо девушки осталось невозмутимым.  — Ирис, — ответила она спокойно и ровно. — Ирис из Вызимы, к вашим услугам, милсдарь. Этот вот «из Вызимы» не подходило к смуглой коже, угольно-черным глазам и волосам совершенно, но правителю Каэдвена, впервые за столько месяцев снова почувствовавшему приятные мурашки ниже пупка, было не до умозаключений.  — Ну, что ж, Ирис, — сказал он и рыгнул. — Я умею быть благодарным, не сомневайся. Правильно ты сделала, что от темерских псов к нам прибилась. На золоте жрать будешь! Шелка носить! Цугом ездить! При этом взгляд короля стал неприятно масляным, а пальцы полезли за ворот платья. Ворот платья послушно пополз вниз. Хенсельт распалялся всё больше и больше, деваха казалась ему на редкость аппетитной. Он рывком поднял её на ноги. Напряжение внизу радовало до озноба, и всё же где-то на краешке сознания теплилась гаденькая мысль: а вдруг не получится? Он уже не первой молодости, да и проклятие лежало на нём долго. Не утруждая себя более словами и — вот придумают тоже бабы — прелюдиями, Хенсельт рывком развернул девку к себе задом и рванул ткань лёгкой, не доходящей даже до середины икр, юбки. Девушка вдруг стала извиваться как змея. — Подождите… — она пыталась увернуться от его хватки, но он держал её за холку, за загривок — крепко, как держат щенков.  — Не спешите, позвольте показать Вам… ублажить Вас… не пожалеете. Хенсельт смачно сплюнул, тыкая девку носом на обеденный стол, за которым сам только что сидел. Мощное колено уже разводило ей ноги.  — Много чести тебе будет. Может, позже. Он с удовольствием оглядел округлые ягодицы и смачно хлопнул ладонью по правой. Хенсельту нравилось не просто брать женщин — ему нравилось их в процессе унижать.                   * * * Ирис казалось, она сходит с ума. Грубый отвратительный король вжимал её в столешницу и собирался бесцеремонно взять сзади, и никакой возможности к сопротивлению у неё не было. Раньше она спала с мужчинами. А теперь перед ней была свинья. Сердце гулко стучало в ушах, из глаз брызнули злые слёзы. Она снова дернулась и рука Хенсельта снова пригвоздила её к столешнице. Умом Ирис понимала, что другого выхода, как перетерпеть вынужденный секс, у неё нет. Умом. Вот только тело её обуял животный ужас из-за того, что сейчас произойдет. Тело билось в панике, дрыгало ногами, дёргалось как рыба, выброшенная на берег, и визжало изо всех сил.  — Да заткнись ты! И тут произошло страшное. В попытке удержать-таки её на столе, Хенсельт ухватился пятерней за собранные сзади волосы. И вдруг резко, как ошпаренный, отдернул руку. Ирис даже пикнуть не успела. Руки позади неё разжались, и тяжёлое тело отодвинулось…  — Так вот оно что, — голос Хенсельта был тих и вкрадчив, а в руке он держал её заколку-стилет. Лучше б он рвал и метал.  — Надо было сразу догадаться…  — король говорил почти ласково. — Поганая сучка Роше… тварь такая… заговоры плести ему мало… И в следующую секунду на неё обрушился град хлестких методичных ударов — король Каэдвена колотил её что было мочи тупым концом подхваченной алебарды, задыхаясь и с пеной у рта.  — Шваль темерская! — орал он. — Убью тебя сам! Каждый удар попадал в цель, и больно было нестерпимо. Хенсельт сволок её со стола на пол, цепко придерживал одной рукой и продолжал жёстко, страшно, методично бить. — Беги, — заорал джинн. — Беги сейчас же, дурная, он тебя же без шуток прикончит! Но Ирис даже вывернуться не могла, не то что куда-то бежать. Хенсельт двигался с невероятной для человека его комплекции звериной грацией — убивать он умел и любил. Король Каэдвена разделывал её как мясник: вокруг все окрасилось алым, кости ломались, сухожилия с хрустом рвались. Он ловко перекинул алебарду из руки в руку и прицелился в Ирис уже острым краем. В глазах его плясала смерть. Изо рта у Ирис хлынула кровь, а в легких и горле разлилось страшное жжение. Что-то раскорячивало её внутренности и ребра, выбираясь, карабкаясь наружу и через жуткую боль она успела заметить, что кровь у неё вдруг отливает золотым.  — Единственный шанс тебе не сдохнуть, глупый горшок без крышки! Выживи! Цепляйся за жизнь! В ту же долю секунды короля Каэдвена вышвырнуло из палатки, проволокло метров двадцать по лагерю и забросило на ближайшее дерево. Приземлился он уже мёртвым. Но Ирис этого не видела. Она чувствовала, как что-то снова забирается ей под рёбра, как джинн пытается достучаться до неё, истерически орет, приказывая дышать. Сквозь боль всё было в кровавом тумане. Ей стало всё равно — сознание уплывало от неё, двоилось, троилось. А потом её дернуло, поволокло, боль неожиданно отпустила и Ирис поняла, что смотрит сверху на своё собственное тело. Оно было распростёрто в нелепой позе на полу развороченной палатки, но Ирис, настоящую Ирис, это почему-то не волновало. Настоящей Ирис, той, которая смотрела на всё это сверху, было от этого не больно и не страшно. Ей было — никак. Где-то там к грузной туше Хенсельта сбегались солдаты, в лагере с единорогом воцарился страшный переполох. Совсем как в её видениях. Но сейчас ей было легко и светло и она искренне удивлялась как всё это могло её раньше печалить, доводить аж до отчаяния. Всё это совершенно перестало интересовать. Сейчас она рвалась в бездонное дождливое небо. Но что-то не пускало. Ирис с досадой видела, как толстые золотые нити привязывают ее, настоящую, к той, ненастоящей Ирис, что лежала внизу. Нити рвались одна за одной, приближая желанную свободу. А потом её окутал туман. У тумана не было имени, но был настойчивый голос.  — Постой, — звал туман… — твои дела здесь ещё не закончены… — не уходи… подожди, останься… Я тебя не рвал бы, если б другой выход был… а твоё тело сумею починить… Ирис с огромным трудом удалось припомнить, что этим туманом был джинн, запечатанный в ненужном ей сейчас теле. Если б не этот настойчивый, жалобный зов, она бы ушла. Но джинна была жалко — джинн был её другом. Завеса дождя послушно разошлась перед ней, открывая волшебный край, осиянный зарёю. Ирис хотела только туда, там, она знала и верила, давно её ждут, и нет там ни боли, ни войн, ни печали. Внизу снова произошло странное движение, и Ирис увидела седовласого ведьмака, пробивающего себе дорогу через хаос каэдвенского лагеря. Геральт взвалил её тело к себе на плечо и, раскидывая с дороги солдат направо и налево, выбирался из лагеря. Все столпились вокруг монарха, и Геральт, воспользовавшись суматохой, сумел исчезнуть. Он втащил её тело на лошадь, и Ирис с удивлением услышала, как Ведьмак отчаянно и искренне тоже уговаривает её не умирать. Странно. Они же даже друзьями не были, так себе — знакомцами. Если бы в его голосе было чуть меньше искренности, Ирис бы ушла. Её с нетерпимой силой тянуло куда-то вдаль, и лишь Геральт да горестное подвывание джинна не пускали. Джинн звенел и трясся, истерично уговаривая её не уходить. Походил уже на истеричную бабку, а не на эфирного величественного духа. Джинн был заключён в её физическом теле, как в сосуде, и теперь, когда оно умирало, слушать его стало необязательно. И что он жалуется, он же скоро станет свободным… скоро станут свободными они оба… Ирис искренне не понимала, как можно думать о чем-то ещё, когда тебя тянет в невозможное счастье. Как объяснить это джинну? Геральт втащил её бесчувственное тело на лошадь перед собой и пустился вскачь. Ведьмак выехал на поляну, преследуемый каэдвенскими солдатами — догадались всё-таки, шкуры. Хоть у ведьмака и был значительный отрыв, ясно, что они скачут по его следу. На поляне ведьмака ждали три эльфа — Ирис поняла, что это эльфы, по острым ушам. У одно из эльфов не хватало глаза — шрам был скрыт карминовым платком. Что-то где-то и когда-то она слышала про опасного и одноглазого. Когда? Где? Красивая эльфийская женщина в роскошных одеждах и с копной небрежно собранных пшеничных волос помогла Геральту снять её тело с лошади. До Ирис доносились приглушенные голоса. …Она еле жива… …ей ни в коем случае нельзя в портал… …Каэдвенцы у меня на пятках… Эльфка резко вскинулась и махнула рукой ещё одному, сидящему на огромном, кауровой масти, похожем на дракона, коне.  — Киаран, возьми её к себе. Ты на своей лошади сумеешь оторваться, а мы d'hoine задержим. Одноглазый эльф подъехал следом, обратился к тому, кого звали Киараном. — Давай, брат, помнишь ту старую нашу стоянку у водопада, под долиной Нирс, с восточной стороны гор Амелл? Встретимся там… по дороге сам знаешь к кому обратиться… Киаран спешился, принял от Геральта её тело, принял, как драгоценную ношу, и Ирис удивилась, увидев его расширившиеся глаза. Он споро стащил с себя длинную стеганку и осторожно, стараясь не потревожить раны, завернул тело Ирис в неё, прикрыл окровавленные прозрачные тряпки. На лице этого эльфа отражался полнейший шок, но двигался он экономно, чётко, быстро. Запрыгнув на коня, устроил её перед собою, развернулся, держа поводья одной рукой и прижимая другой голову бессознательной Ирис к своему плечу. И поскакал во весь опор — полетел прочь, прочь, прочь. Настоящая Ирис смотрела на это сверху, и её безразличие ко всему этому глупому миру вдруг ни с того, ни с сего дало трещину. Как вспышка молнии — она узнала его. Узнала по манере наклонять голову и по шраму на подбородке. Это был тот самый эльф. Тот самый, который случился на Беллетэйн. Тот самый, который ей постоянно снился. Тот самый, что разбудил джинна, и прядь волос которого ей запаял Бьянкин ювелир в розовый брусчатник. И тогда не меньше, чем уйти, ей вдруг захотелось вернуться. Хоть ещё разочек — да взглянуть в его глаза. Стоило только пожелать… Её швырнуло вниз: в неописуемую боль, в смятение, в страх и слёзы. Как же было прекрасно ничего не чувствовать! Руки и ноги мгновенно налились свинцом, а во рту отвратительно загорчило. Ирис с шипением вздохнула, сломанные ребра прострелило такой болью, что она бы закричала в голос, если бы могла.  — Держись, цветочек, — шептал певучий, сочувственный голос у неё над ухом. — Только держись, не умирай. И теплая рука прижималась к её щеке. — Держись, горшок без крышки, — завывал куда менее приятный голос в голове. — Тело починю тебе, только сейчас, дурища, не сдохни… Конь летел во весь опор, мили так и вылетали из-под копыт. В этот раз поглотившая Ирис тьма была уютной и мягкой, без видений и сновидений. Просто тьма.