Запечатанный

      Ирис сразу стало заметно, как он вымотался, стоило ему зайти в шатëр. Киаран смотрел на нее и улыбался хорошо знакомой, но очень усталой улыбкой. Черты лица эльфа заострились, под глазами пролегли глубокие, тëмные тени, резко контрастирующие с пугающей бледностью. Кажется, с того момента как они расстались, он вообще не спал.       Они не виделись три дня, и Ирис успела ужасно, до дрожи по нему соскучиться.       Удобная постель, горячая бадья, вкусная еда и игристое вино конечно радовали. Но Ирис предпочла бы закусить запечëнным в углях зайцем, запить водой из родника и завернуться в колючее шерстяное одеяло — зато не одна, зато с ним. Три дня тянулись просто вечность, даже в удобных (не то что в свое время у Синих Полосок) шатрах, принадлежащих, как Ирис теперь знала, фамилии Ра Риенов.       — Ну ты даёшь, мать! — комментировал это джинн, бывший в вопросах чувств и их проявления, хоть и сотканным из тончайшего эфира, но всё-таки бревном.       — Совсем ты обалдела — как кошка, которая валерианки тяпнула! Ты лучше над желанием подумай — сколько времени прошло, а ты всë никак не рассиропишься. Я так смотрю дело-то идёт к корыту с нестиранным бельëм в непризнанном государстве Долины Понтара… Вот и кумекать надо — как жизнь себе облегчить. С желанияии, с ними, знаешь-ли, как и с отроухими мужиками, не просто….       Ирис от таких откровений просто за голову хваталась. С желаниями — непросто, с мужиками — непросто, хоть где-то просто в этой жизни вообще бывает?       Арикантус смотрел на нее круглыми выразительными глазами, козлиный полуразумный дух всë-всë понимал, но только сказать не мог. Забирался к ней на руки на манер кота и сочувственно вздыхал, как старая задушевная подруга.       — Тут дело в чëм, — пояснял джинн, — все мы, эфирные духи, хотим мы того или нет, служим, как сказала зануда Элтраль, этому вонючему Предназначению. А Предназначение типа как бы направлено на то, чтобы всë процветало и крепло — везде и во всех мирах… Жизнь должна побеждать, горшок без крышки! Жизнь! А не пустота и смерть…       Джин на мгновение замолчал, задумался, а потом продолжил:       — Поэтому желания и перекручиваются…поэтому они и на изнанку выходят… через жопу, проще говоря! Делаешь чего-нибудь лично для себя и получаешь полный швах, если не сказать больше, я уж тут такого за пятьсот лет нагляделся — мама дорогая! А пожелать для общего прекрасного блага, да что бы и себя любимого не обделить — это ж целый вид искусства… Обычно все брякают что-то, не подумав, ну и начинается котовасия…вон нашего нового старого соседа …Ведьмака можешь спросить…       Вот это было конечно бесконечно здорово, когда судьба, вместо обычных пинков, берëт и гладит тебя по голове!       Ирис аж завизжала от радости, увидев две знакомые фигуры. По какому-то просто невероятному стечению обстоятельств они тоже оказались в той части лагеря, куда привела Ирис еë новая покровительница — грациозная эльфка по имени Лиэнн — золотоволосая и статная, с хорошо знакомыми Ирис ещё с фольтестских времён манерами человека, вынужденного при дворе танцевать кадриль и обсуждать розовый куст.       Лиэнн Ирис понравилась сразу — как только она увидела, как сердечно они обнялись при встрече с Киараном.       Еë покровительство было очень кстати — остальные Aen Seidhe Ирис не очень-то приняли. Через одного смотрели на неë с плохо скрываемой неприязнью.       Да что там — они бы еë на части разорвали, если б не стоял за её спиной Киаран. От косых взглядов Ирис с удовольствием спаслась, благодаря оказанному Лиэнн гостеприимству. Она не хотела Киарана компрометировать или как-то ему в чëм-то вредить (кажется, в отсутствие некого Йорвета он был у эльфов за старшего), но от их сухого, беглого прощания ей стало почти физически больно.       Он быстро, почти украдкой сжал её руку, кивнул головой и всё. Тот Киаран, которого она успела узнать, простился бы так тепло и сердечно, чтобы потом этого тепла хватило бы на пару дней.       Однако он, в отличии от Лиэнн, еë даже не обнял. Хотя Лиэнн тут была всячески ни при чëм — это Ирис понимала хорошо.       А уж узнав, что Лиэнн дружит не только с Киараном, но ещё и Ведьмаком с Лютиком, Ирис прониклась к эльфке бескомпромиссной приязнью.       Нельзя, чтобы тот, с кем ты делишь стольких друзей, желал тебе зла. Если в это верить, лучше уж сразу повеситься.       Ведьмак и Лютик чувствовали себя лучше некуда и уходить, судя по всему, никуда не собирались. Ведьмак что-то с кем-то перетëр и остался под благовидным предлогом охраны лагеря от чудовищ. Как будто чудовищам могло прийти в их чудовищные головы лезть так высоко в горы. Хотя кто знает.       Ирис была ему горячо благодарна за своë спасение после убийства Хенсельта. Геральт был ей теперь другом, а друзей она старалась принимать такими как есть, пусть мотивы их поступков и немного неясны.       Лютик даже предлог выдумывать поленился. Так и сказал — спишь на перине, как во дворце, кормят прекрасно, да ещё служанки всякие с заливистым смехом вокруг бегают. Он, Лютик, никуда не пойдëт.       Кроме того, его священный писательский долг запечатлеть в нетленном поэтическом слоге, для грядущих поколений, момент открытия этих самых врат.       О джиннах Геральт говорить отказывался, делая при этом зверское лицо.       Зато рассказал ей много об Aen Seidhe, то, что Ирис не знала и не хотела бы знать. Понятно почему в лагере на неё так смотрели.       Так что два главных вопроса, которые мучили Ирис постоянно, так решения и не получили.       Что делать с желанием и что с Киараном.       И если по поводу желания Ирис решила ситуацию просто отпустить, то мысли о Киаране мучили нещадно. Из недомолвок Геральта было понятно, что идти искать его к Aen Seidhe — затея так себе, и промучившись три дня, Ирис твëрдо решила поговорить об этом с Лиэнн.       Но — не пришлось.       Полог откинулся, и он вошёл в её палатку — усталый и потрепанный, но несомненно живой, невредимый и даже слегка улыбающийся.       Ирис кинулась к нему на шею, совершенно не думая, не размышляя о том, уместно ли такое проявление чувств. В палатке она была совершенно одна — все служанки, как нарочно, отлучились куда-то.       Всхлипывая, она целовала ошарашенному эльфу лоб, щëки, глаза. Киаран подхватил её, прижал к себе так крепко, что ноги оторвались от пола.       — Cead, цветочек. Подожди, подожди, с ног собьëшь.       Козлярус, радостно мявкая, прыгал у ног Киарана, разделяя общее счастье.       — Где ты был? — всхлипывала Ирис, — Где тебя носило? Я чуть с ума не сошла!       Киаран аккуратно разомкнул её руки, поцеловал обе ладошки. Пожал легко плечами, и Ирис стало совершенно ясно, что правду про то, где был и что пережил, он ей не скажет, а скажет что-нибудь, чтобы её успокоить.       Ирис отпустила его шею, поправила платье. Кажется она льнет к Киарану, как Козлярус — вот-вот попросится к нему на ручки. Пора и честь знать.       — Ох сейчас сюда зайдут…       Киаран подмигнул ей с заговорщическим видом.       — Не зайдут… Я договорился с Лиэнн. Всё время до утра — наше. Правда... боюсь, я настолько вымотался, что в полной мере этим насладиться просто не смогу.       Ирис неверяще уставилась на него.       — Лиэнн знает?       Киаран ласково провел тыльной стороной ладони по её щеке.       — Знает. С ней…проще, чем с остальными. И она — мой друг. Я не знал как оно выйдет, когда мы придём сюда. Сможем ли мы…ну, ты понимаешь, но…нам с тобой очень сильно повезло.       Не зря Лиэнн Ирис сразу так понравилась.       — Обещай мне, что мы не последний раз видимся!       Киаран нагнулся и поцеловал непослушный завиток у виска Ирис.       — Нет, конечно, цветочек….нет…       Он зашептал ей прямо в ухо, и Ирис с трудом удавалось уловить смысл слов — так она от этого сладкого шёпота млела.       — Недели, месяцы пройдут, прежде чем все соберутся…я постараюсь приходить как можно чаще… посмотрим, что ждёт в будущем, но я не откажусь от тебя, Ирис…       Голос у Киарана был горячий, сухой, почти больной был этот голос.       — Я скучаю, цветочек, скучаю, когда тебя нет рядом. Сам от себя не ожидал, что могу так тосковать.       От таких слов Ирис чуть не заревела в голос — сердце так и зашлось.       Долго, по беспощадным законам жизни, такая отчаянная романтика продолжаться, конечно, не могла.       Через полчаса, наскоро умывшись и наскоро поев, Киаран рухнул в постель, сгрëб к себе Ирис, уткнулся ей носом куда-то в ключицу и крепко, непробиваемо заснул.       Ирис прижалась к нему, наслаждаясь тем, что вот он — рядом, даже во сне хмурит брови. Каждая минута с ним отчего-то казалась украденной. Лениво подумала про то, что джинн бы её за такое вот без преувеличения «бабское» счастье, конечно же, высмеял, сказал бы что началась бытовуха и вергенское корыто ждёт. Потом, совершенно без удовольствия, вспомнила принцессу Адду с душной влюблённостью в поганца Радовида (но у неё самой, у Ирис, конечно не так! Не так — что вы!) и вдруг замерла.       Глаза широко распахнулись и, как вспышка молнии, бывшую фрейлину пронзило осознание. И не то что бы, оно было приятным.       Ирис теперь точно знала.       Знала, какое желание загадать.       Она прижала губы к щеке глубоко спящего Киарана, смаргивая слезы. Так вот почему она про будущее, несмотря на то, что Киаран не то что намекал — прямо говорил, даже думать не хотела…       Все будет так, как и должно быть.       И бархатная, тёплая ночь соглашалась с нею, кивала головой. Ночь была готова любить людей или тех, кто себя за людей выдаёт, точно также, как и эльфов.       Для ночи кого любить разницы не было совершено, но рано или поздно ночь всегда проходит и всегда наступает рассвет.       А на рассвете Киаран вскочил как ошпаренный, пробормотал что-то про посты, про то что он опоздает, за минуту оделся и умылся, смачно поцеловал Ирис, пообещал вечером быть и был таков.       — Вот, — злорадно заметил проснувшийся джинн, — вон оно — пожалуйста. Он уже только пожрать и поспать приходит. Картина грядущего до боли очевидна: замоченное белье, соседи — краснолюды, остроухие детки мал мала меньше, и в воскресенье помидорчики на вергенском базаре будут дешевле! А мужик, задрав хвост, скачет по полям с Одноглазым. О, Мелителе! Зачем я тебе годами пел о смысле вселенной?       Ирис в ответ подумала про желание, про то самое, которое собиралась загадать.       Джинн от неожиданности крякнул и в первый раз за всё время их знакомства уважительно замолчал. ***       Ирис напоминала Авалакк’ху Цири. Хотя внешне — полная противоположность, стриженные угольно чёрные волосы, совсем другие глаза и слишком смуглая кожа.       Однако выражение лица, поза, даже поворот головы были Цирины, — как у человека (или почти человека), попавшего между жерновами судьбы. Предназначение оставляло свой особый отпечаток на тех, кого выбирало себе в жертвы.       Девушка стояла рядом с Лиэнн, и создавалась ощущение, что она ищет у эльфки защиты.       «Хорошо бы было, если бы Лиэнн приняла предложения Эредина», — подумал Авалакк’х, — «С такой супругой из него мог бы выйти неплохой король.»       На взгляд Авалакк’ха бояться следовало не того, что Эредин Бреак Гласс станет недостаточно грамотным королем, путающимся в налогах и законах, как многие в Тир-на-Лиа опасались, пойди он по хорошей дороге.       Бояться стоило того, кем он может стать, пойди он по плохой.       Дикая Охота, поначалу служившая развлечением и средством контрабанды, прежде всего слуг-dhoine, приобретала совсем уж чудовищные формы. И чудовищную популярность из-за отсутствия других переспектив. Зачарованные доспехи с черепами, специально выведенные гончие с шипами и проявляющаяся все более и более жесткость — все это, по мнению Авалакк’ха, было тем, без чего древняя цивилизация Ольх могла бы обойтись. И Лиэнн Ра Риен безусловно могла поспособствовать тому, чтобы история потекла в нужное русло.       Ирис тем временем подошла к Авалакк´ху, шурша муслиновым с кружевами, корсетным платьем — любо-дорого посмотреть. Лиэнн нарядила её, как знатную даму.       — Рад видеть, — сказал он. Тем более в удивительно добром здравии.       Ирис сделала книксен.       — Я тоже. Сегодня покажете?       Авалакк’х улыбнулся.       — Сегодня покажу.       Они минули скалистый кряж, прошли по узенькой, почти незаметной тропинке — подошли к хрустальному озеру.       Изящная лодка, которая ждала их, была без вëсел, но скользила плавно, рассекая блестящую нарядную гладь бесшумно и легко. В августовском воздухе уже разлилось предчувствие осени, лёгкий прохладный ветерок ещё пока несмело трепал их волосы, пока они плыли. Скоро этот ветер станет холодным и злым. Прозрачные, кристально чистые воды отражали небо, и казалось, они плыли между двух одинаковых небес, между двух бескрайних царств кудрявых и рыхлых облаков, которых резкие и хищные скалы так и норовили проткнуть: и сверху, и снизу.       В такой момент и в таком месте даже d'hoine сложно будет не прислушаться к вечности.       На середине озера они остановились.       — Видишь? — спросил Авалакк’х Ирис. — Понимаешь, что это?       Она, даже не спросила куда смотреть, сразу уставилась в глубину. А там, в глубине, из озерного дна, несмотря на приличное до дна расстояние, хорошо видного сквозь прозрачную как слеза воду, бил он — золотой родник, маленький, бессильный и почти незаметный. Крошечный, но он был, золото вытекало из трещины в дне и растворялась в прозрачной воде.       Ирис молча кивнула, и Авалакк’х совсем не удивился, что она сразу все поняла. Джинн сумеет превратить эту щель в проход между мирами.       —Эту лазейку оставили наши предки — для тех, кто не успел на белые корабли… когда открыть ворота было легко, и легко было пройти тысячам в тот мир, который мы отыскали…но время шло, Спираль изменилась, магия этого мира изменилась тоже.       — Разве нельзя было попросить джинна открыть проход абсолютно в любом месте? — спросила Ирис. — Вы же говорили, что джинны почти всесильны.       Авалакк’х тонко улыбнулся.       — Почти…но зачем отвергать тот сценарий, который подсказывают нам легенды? Если у тебя есть скаковой конь и мул, что ты предпочтешь — плестись на муле или скакать с ветерком?       Ирис наклонила голову к плечу, к чему-то прислушалась и согласно кивнула.       — Вы безусловно правы…       Лодка без вëсел скользила дальше, приближаясь уже к другому берегу, решительно рассекала блестящую водную гладь. Авалакк’х откинулся назад, взгляд его был направлен на скалы.       — Знаешь почему носителям джинна перерезали глотку? — сказал он Ирис — Почему их просто безболезненно не усыпляли, не убивали мгновенно с помощью простого заклинания? Для d'hoine, в принципе, свойственна беспричинная жесткость, но здесь причина была. Джинн спал. Шок от болезненной смерти будил его. Смертный страх, неописуемая боль — это то, что было надо для того, что бы эфирный дух сам начал пытаться вырваться из тела, любыми способами… Но твой джинн не спит и его не нужно заставлять. Мы просто попросим его, мы извлечём его любовью. Любовь предполагает жертвенность, а жертва несёт огромный выброс энергии — любовь и джинны всегда связаны. Любовь и кровь — эту магию мы не понимаем до конца… Осталось найти лишь того, кто любит достаточно сильно. ***       За последние недели Лиэнн только и делала, что увещевала, задабривала, находила компромиссы и начинала всё острее и острее осознавать пропасть между Aen Elle и Aen Seidhe.       По каким-то своим каналам Иорвет передал весть от том, что Аеn Elle ждут всех Aen Seidhe в горах Амелл. И Aen Seidhe прибывали — иногда старомодно вежливые, с огоньком ожившей надежды в глазах, а иногда — обозлëнные и отчаявшиеся.       Лиэнн ждала Иорвета, как не ждала никого и никогда. Пусть бы он пришел и со своим народом разобрался. Как и полгода назад они бились плечом к плечу с Киараном, только тогда их врагами были холод, голод и болезни, а теперь — предрассудки и недоверие в эльфских головах.       Эредин проявлял чудеса адекватности, но в переговоры пока не вступал.       Все ждали Иорвета.       А эльфов, тем временем, ещё надо было всех разместить, накормить, и, если надо, подлечить.       — Вы знаете, Лиэнн, — говорил Эредин, — Вы меня удивляете, в хорошем смысле этого слова. Пока ваши отец и братья напиваются в шатре, вы реально конфронтируете со страждующими, реально пытаетесь на что-то повлиять. Отличное качество, — он улыбнулся, — для будущей королевы.       А затем снова нахмурил породистые брови.       — Знаете, я любил Ауберона. По-настоящему, я восхищался и восхищаюсь им как монархом, как сюзереном. Я никогда, повторяю, никогда не желал ему смерти…что бы там кто не говорил. Но годы, десятилетия и столетия его рыданий по дочери и жене, и вытекающее из этого ничегонеделание, неизбежно подвели меня к вопросу — а должен ли монарх быть таким? Должны ли мы позволять чувствам так владеть нами?       Ответа на это вопрос Лиэнн не знала.       Эредин посмотрел на неё нечитаемым взглядом и сменил тему:       — А вот этого золотого козлика, который здесь всё время бегает, в мой бы сад при дворце…отлично среди павлинов бы смотрелся!       Киарановский козел испепелил короля Ольхов взглядом, и Эредин захохотал.       Серьезным Eго Bеличество долго оставаться не мог.       И также, как и тогда, Лиэнн без помощи аэп Эасниллена не справилась бы. Повезло ей с другом.       Киаран рассказал ей о них с Ирис на третий день — видно было, что мучило это его нещадно.       Лиэнн сочувственно выслушала, сделала вид, что очень удивилась, и сказала ему, что всячески поможет. Киаран провел в шатре с Ирис ночь (точнее часов пять) и вышел оттуда выспавшийся и счастливый.       «Вот, — подумала Лиэнн, — хоть кому-то полегчало».       За Киараном увязался тот самый странный золотой козёл. Козлик с повадками кота быстро стал любимцем у эльфских детей, тех немногих, что привели с собой Aen Seidhe. Он умильно покачивал рожками и позволял детворе гоняться за собой — обстановку это разряжало.        Лиэнн готова была поклясться, что козёл ей со значением подмигивал. Наверное она уже с ума сходить начала с этим вечным недосыпом.       На четырнадцатый день этого безумия появился Иорвет.       Лиэнн ожидала, что, как и тогда, одинокий всадник вынырнет из леса, лёгкая тень в потрепанной годами стëганке и карминовом платке.       Но ожидания не оправдались.       Иорвет прибыл не один.       Вокруг него крутилась небольшая, но внушительная свита из рыцарей свободного государства Понтар. Совсем впереди ехала красивая белокурая женщина с высоко поднятым подбородком, в доспехах, с щитом и мечом. На лице женщины не было ни грамма косметики, а руки у незнакомки были откровенно неухоженными — с мозолями и короткими обломанными ногтями.       Такие руки не целуют в танце кавалеры, такие руки привыкли держать меч.       Взявшийся откуда ни возьмись Киаран церемонно поклонился женщине, а потом по-братски обнялся со спешившимся Иорветом. Они хохотали и хлопали друг друга по плечам, и Лиэнн вдруг с беспощадной ясностью осознала, как же она скучала, и какое же на самом деле положение вещей незавидное.       Она смотрела на него, на его резкие скулы, хищную, похожую на эрединовскую улыбку и чувствовала как медленно-медленно, кусок за куском в её груди рвётся сердце.       Как она могла забыть, не вспоминать, допускать мысли о том, что, дескать, значит не судьба, значит придётся грести в другую сторону — тем более если это по направлению к трону Ольх.       Чёртов Иорвет был воздухом, которым она дышала, причиной, по которой её сердце билось. Твою мать, надо же было так влипнуть. Лиэнн понимала, насколько это глупо и безнадёжно — падать вот в такую вот пропасть, понимала, что тиски семьи и долга не отпустят её никогда. Понимала, что еë шансы на даже мельком украденное счастье безнадёжно малы. Понимала и ничего не могла поделать.       Иорвет подошел к ней, поздоровался, представил свою спутницу — ей оказалась та самая Саския, Дева-драконоубийца — глава нового государства долины Понтара.       Рукопожатие у Саскии было крепким, как у мужчины, а улыбка — открытой.       «Отличный, кстати, ход», — отстранëнно подумала Лиэнн, — «теперь никто не сможет обвинить Aen Elle в манипуляции, Аэдирнская дева была здесь, и любой желающий мог присоединиться».       Золотой недокозëл неловко потëрся об её ноги, поднял на неё сочувствующий взгляд.       Лиэнн растерянно потрепала его по холке.       Губы произносили приличествующие случаю вежливые слова, растягивались в улыбке. Лиэнн искренне надеялась, что благодаря аристократическому воспитанию, лицо у неё такое, что масштаб катастрофы не заподозрить.       Не заподозрить, что внутри у неё крепла и разрасталась беспощадная, страшная боль.