Огарок

– Любопытное место вы выбрали для разговора о судьбе, госпожа Люричева, – заметил Станислав, опускаясь на кресло с потёртой бархатной обивкой за столиком в углу кабака. За его спиной пустовала подсвеченная алым сцена и глядел пустыми глазницами со стены бычий череп. Ранним утром в "Разбитом Сердце" было непривычно тихо. По счастью, твирин здесь наливали круглосуточно – без бутылки Стаху было не разобраться в задачке, поставленной в письме Юлией. Он плеснул на два пальца, сперва ей, затем себе. Словно не разбираться пришёл, а напиться едва не впервые в жизни. Все их разговоры сейчас – что мёртвому припарки. Приближенные Самозванки принесли свою жертву, но странное дело – с их уходом Город будто стал чуть менее живым. – Уж не знаю, что творилось в голове у девчонки. Пожалела? Побрезговала? Вами, матерью мертворождённых дорог, и мною, только в мертвецах и знающего толк... Ваше здоровье, госпожа Люричева. Обжигающее пойло пролилось по горлу, вышибая влагу из уголков глаз. – Тьфу, дрянь. Сколько тут, градусов семьдесят? Заспиртовать изнутри – и на полку. Не стали мучениками, так хоть на медицинские препараты сгодимся, – мрачно пошутил он. Но Юлия, кажется, его почти не слушала. – Я знала, что рано или поздно смогу примириться и с Петром, и с Андреем. Дело в том, что Фархад, согласившись работать на Орфа, получил билет в один конец, как и все мы. Просто времени каждому из нас отведено разное количество. Тот же Фархад погиб бы от голода, останься он в Столице. Люди его национальности после известных событий были поражены в правах. Андрей и Пётр рано или поздно доигрались бы. Со мной тоже всё ясно. Юлия покрутила в руке стакан и продолжила: – Придя сюда, я показываю, что больше для нашей вражды времени нет. Чума всё списала. Вот только теперь семеро из всех приближенных мертвы, а остальные сами не свои. Такое чувство, будто вся наша жизнь теперь – бытие к смерти, понимаете? Словно мы все по инерции живём – особенно вы и я. Мне же, знаете, решение Клары показалось таким испытанием совести. Алые тени, плясавшие за спиной у Стаха, вдруг показались Юлии какими-то зловещими, и она, закрыв глаза, потерла кончиками пальцев веки. – Я умею знать всё наперед. Могу предполагать, рассчитывать, приходить к неким выводам. Возможность того, что на ход событий повлияет какая-то случайность, невелика, но она есть! Заранее рассчитать, что возникнет эта эпидемия, было нельзя. Предугадать, что Земля исторгнет из себя Клару, было нельзя. Понять, что Симон не умер, а оказался во Внутреннем Покое – тоже. Но, в любом случае, важен не сам результат, а то, как мы к нему пришли. Результат ведь всегда один – смерть. Юлия аккуратно отхлебнула из стакана, скривилась и отодвинула его подальше. Спешно вынула из кармана пачку сигарет, чиркнула спичкой и жадно затянулась. – Никогда не понимала людей с зависимостями. Разве может морфин на самом деле дарить ясность ума, а алкоголь – вдохновение? Разве что забвение... – Твирин глушат от горя, госпожа Люричева. Да и сами вы курите навряд ли только затем, чтобы заглушить запах цветущей твири. Проследив за её движением, Рубин пожалел мимолетно, что у него нет спичек, и отодвинул Юлин бокал к краю стола. – Не знаю, на кой я вам сдался, – беззвучно усмехнулся Стах, – Я вам словно доктор для гениального сыщика, с тем же успехом могли вон его припрячь в качестве слушателя, – он кивнул через плечо на череп. Когда Стах шутил, ни тон его, ни выражение лица не менялись. Потому и шутил исчезающе редко: ему и без того по горло хватало непонимания. – “Если звезды зажигают, значит, это кому-нибудь нужно“. Его фраза, Фархада. Я немного знал его. Он рассказывал о звёздах, когда строил свой дом-обсерваторию... Те, кого забрала Самозванка, стали сверхновыми. А мы с вами так и остались жёлтыми карликами, уж простите за излишнюю поэтичность. Плеснув себе ещё, Стах запрокинул голый и осушил свой стакан не поморщившись, только дёрнулся кадык на обнажённой шее. Стукнуло о столешницу стеклянное донышко. Юлии он больше не предлагал. Только жадно раздувал ноздри, вбирая в лёгкие запах табака. – Я знаю о смерти больше, чем мне бы хотелось, Юлия, – устало признался Стах, незаметно для себя переходя на "ты", – Это тот опыт, которого я не пожелаю никому. Уехал бы на войну, да ушёл поезд. Слышала может, такое понятие, "комплекс выжившего"? Я не душезнатец, но, думаю, он не обошёл нас. Для тебя всё это последняя задачка. Может, и сумеешь расколоть её и извлечь сердцевину. А я просто не знаю, зачем жить дальше. И он выпил ещё, залпом, не чувствуя горечи. Шутку Стаха Юлия оценила по достоинству – жаль только, смеяться не хотелось: он был чудовищно прав. Страшно хотелось выговориться и в ходе диалога найти хоть какую-то зацепку, которая помогла бы ей решить эту задачу. Решение не находилось. Оно обретало относительно завершенную форму, представало во всей красе, но как только Юлия пыталась осознать его, логическая цепочка рушилась с тонким хрустальным звоном, будто ледяная морская волна прокатывалась по сознанию. Она раздавила в пепельнице одну сигарету и тут же принялась за следующую; перехватив взгляд собеседника, придвинула пачку к нему и вдруг сказала: – Даже если я и смогу решить эту задачу – что с того? Мы обречены на бессмысленную жизнь. Уехать из этого города я не могу, потому что Инквизиция такой самодеятельности не прощает, а оставаться здесь значит добровольно похоронить себя заживо. В том Городе всё было по местам, все были на своем месте, а что сейчас? Я пойму его однажды, но сути дела это не изменит. Так и буду перебирать книжки и предполагать, что будет дальше. А потом погасну, что твой жёлтый карлик. И самое главное, что смерть моя ничего не изменит. Меня же даже найдут не сразу, в случае чего. Она перевела дух, осторожно пригубила содержимое стакана и продолжила: – Ты же помнишь, как было до этой чумы? Существовал определенный миропорядок: Башня — город вечного детства и вечных же чудес, город для земных дел и Уклад – для тех, кто крепко стоит на земле. Всё было тесно связано, потому что каждый из этих уровней держали люди, и все они были взаимосвязаны, как кости, нервы и кровь. Что толку в возможностях центральной нервной системы, когда тело обескровлено? Зачем нужен крепкий скелет, когда мышление ни к чёрту? Она сама заметила, как голос стал громче – гораздо громче, чем было бы положено, но остановиться было трудно. – Когда я рассказывала Катерине и Александру о Смирении, я имела в виду, что не следует плыть по течению, просто скрестив лапки, я говорила, что из каждого события нужно сделать вывод, чтобы негативный опыт не повторился, а положительные истории, напротив, стали нормой! Но кому я это говорила?! Margaritas ante porcos, как говаривал наш Бакалавр. То, что сделала Клара — бомба замедленного действия в чистом виде: она порвала все связи. Эта девочка была права: нельзя было рушить ни Город, ни Многогранник, но она сделала ещё хуже: она уничтожила людей, на которых город держался! Обескровила, отправив на панацеи Оспину и Оюна, перебила ему хребет, подписав приговор Катерине, Ларе, Анне, Грифу и Александру... Город. Был. Обречён. Все должны были умереть от чумы. А теперь вообще не очень понятно, что дальше, ведь чума будет приходить снова и снова – и люди будут жить в страхе, ожидая её визита. И так будет до тех пор, пока не умрут вообще все. Вот зачем мне было нужно тебя увидеть: мне кажется, тебе такое в голову не приходило? Если так, то зачем нам, уже мертвым, жить дальше? – И почему бы нам сейчас не взяться за руки, не отправиться хоть на ту же Станцию и лечь на пути? – губы Стаха дёрнула усмешка, только грусть из глаз не мог вытравить жгучий твирин, хотя бутылка успела опустеть на две трети. –Ты словно предлагаешь мне за себя смысл жизни найти, Юль. Хотя я и своего не знаю... С точки зрения биологии мы начинаем умирать тогда, когда прекращаем расти. Да и что, по-твоему, смерть, как не высшая точка взросления? В жизни он столько не говорил, да ещё с поползновениями в философию. Видать, и впрямь положительно твирин влияет на вдохновение. – Ты не пьёшь, а зря. Что мы с тобой как... – в сознании, позеленевшем от твирина, как от времени – медь, вспыли строчки из последнего сборника, прочитанной им до того, как всё рухнуло. Тогда поезда ещё ходили, и книги доставляли прямиком из Столицы. – Век мой, зверь мой, кто сумеет Заглянуть в твои зрачки И своею кровью склеит Двух столетий позвонки? Кровь-строительница хлещет Горлом из земных вещей, Захребетник лишь трепещет На пороге новых дней. С каждый строчкой голос его становился всё громче, звенел металлом на грани злобы. Что-то там было дальше, а что – он не помнил. И, с благодарным кивком приняв из рук Юлии сигарету, затянулся неумело и жадно, давя в горле кашель. Юлия глядела на него задумчиво, без осуждения. Впервые он заметил, какие красивые у неё глаза. Слишком светлые и холодные для этого черноокого степного города. Патологоанатомом и градостроительница... Смех, да и только. – Стах, я... – Помолчи. Ради бога, помолчи хоть немного, – мягко прервал её Стах и накрыл ладонь своей. Таким жестом, словно не хотел позволить поднести револьвер к виску. – Это неразрешимый город. Не можешь уехать – пусть. Даже жёлтые карлики способны дарить жизнь. Быть может, только они одни и могут... – он взмахнул рукою, указывая куда-то наверх, где над крышами Города поднималось бледное заспанное солнце. – Оставайся со мной. Несколько секунд они просидели так, не шевелясь и почти не дыша. Только поднималась к потолку струйка дыма от позабытой между пальцев сигареты. Затем светлые глаза на секунду скрылись за ресницами. Юлия едва заметно кивнула. Стах вновь наполнил стакан и не терпящим возражений жестом придвинул к ней.