Мыс Фиолент

Проходит пара долгих минут, прежде чем Володя присоединяется к нему на кровати, ложась рядом и не отпуская руку. Между ними пара сантиметров, ровно столько, чтобы не чувствовать себя зажатым к стенке, и при это ощущать кого-то рядом. Володя смотрит в потолок и говорит, негромко и очень спокойно, внезапно спокойно для таких важных слов: — Я думал, что в первом письме все понятно… потому что сил уже не было… Я же там написал… — Ты идешь ко сну, а я ко дну, ага, — отзывается Максим. — Я еще подумал тогда, а почему не наоборот? И четыре раза перечитал… А на втором письме мне стало понятно, что это не шутка. Или… какая-то очень дурная шутка… Совсем дурная, мне не хотелось бы… — Не шутка, — отзывается Володя, сжимая его пальцы. — Знаешь… как мне сложно было. Мы тогда ушли в рейс на пять дней, после того шторма-то. Ну ушли и ушли, казалось бы. А я все Бродского вспоминал, и то, как ты куришь неумело, как будто в первый раз… — А я и был в первый, — усмехнулся Макс. — А зачем тогда? — Успокоиться хотел. Я экстренку не очень. — А, гляжу, то-то и оно, что тебя там трясло как не в себя, но было все профессионально. Я тогда подумал, что мне показалось. Ну всякое бывает, врач-то… всего насмотрелся поди… это мне уже пофиг. Экипаж сделал так, чтобы я корочку по оказанию помощи на судне получил, и успокоились. Так и живем… Я просто без тебя скорую помощь вызвать не мог, в обход нельзя. — Так что там с рейсом-то? — С рейсом? Ходили мы пять дней, а я все думал. Думал, что меня просто заклинило, на адреналине. Ну, сейчас попустит, думаю. Потом на берег сошел, выходные, то, се, а потом пришел, у тебя смена. Мы с тобой что-то болтали тогда, но ты не помнишь наверняка, тебя Зоя Ивановна отвлекла, что-то там по журналам, и ты убежал в каком-то раздрае. Я не помню, как я на этом всем зациклился, но когда из меня полезли эти стихи, я понял, что… надо с этим что-то делать, в общем… — И решил написать записку? — Я должен был их тебе показать, они же тебя адресованы, — Володя снова сжал его пальцы. — Так я себя чувствовал, и никак иначе. — Верю, — Макс придвинулся чуть ближе, на полсантиметра, и улегся на бок. — Я потом на следующий день гулял у мыса как раз и думал… кто этот, кто сумел так точно мое состояние… описать… Мне было странно. — Так ты?.. — Не знал. Но послушай, про медпункт знаете только вы, потому что медосмотр проходите, и буфет, потому что мы к ним с ревизией ходим. Выбор у меня… сам понимаешь. Вон, Зоя Ивановна была уверена, что это буфет! — Ну и пусть… будет уверена дальше, — выдохнул Володя и посмотрел на него. Они по-прежнему держались за руки. И Макс вдруг понял, что пульс теперь сбоит у него самого. Внезапно. «Держишься за руку и ничего сделать не можешь. У тебя бы не частил?» Или можешь?.. Володя внезапно тоже повернулся набок и положил два пальца свободной руки Максу на шею. Точно на сонную артерию. Подержал. И усмехнулся: — Хороший признак. Не врешь, значит. И пояснил: — У тебя у самого пульс шарашит. К сотке подходит, по моим прикидкам. Интересно, почему? Вроде ты не бежал и не курил? И тут Макс расслабляется и хохочет. — Твою мать, Володя! Я лежал! И держал за руку… того, кто… Это было феерично! Хочешь поиграть в доктора? — Не хочу, — серьезно отвечает Ткаченко. — Да? — Макс приподнимается на локте и смотрит ему в лицо. — А тогда… чего хочешь? Вот представь, ты писал мне записки, и я… ответил тебе. Взаимностью. Лежи-лежи, не дергайся. Ну вот, я ответил, мы здесь, лежим на одной кровати. Дальше куда пойдем? Ты прости, Володь, я просто теряюсь. Боюсь… сделать что-нибудь не так, вот честное слово. Поспешить боюсь. Я вон уже поспешил… точнее, так обстоятельства легли. Ну а дальше-то что? — Ты думаешь, я не боюсь? — внезапно негромко отвечает тот. — У меня просто каша во всех этих мыслях, потому что я просто не думал… — Что я тебе отвечу?.. — заканчивает за него Макс. Володя молча кивает. — Да… бравый мичман Ткаченко, озадачили вы меня. Макс снова смеется, но уже мягко, по пальцам бегут искры, они по-прежнему держатся за руки, и это уже становится привычным. Макс смотрит на Володю, тот смотрит в ответ, и время словно останавливается. — Это просто чувство… — шепчет Макс. Эта записка не дает ему покоя больше всего, так как кроме этой строчки больше ничего не было. — Что слетает с наших губ - уже искусство, — отвечает ему Володя и тянет к себе, просто обнимая, но от этого… почему-то пробирает намного сильнее, чем если бы сейчас было что-то откровенное. А потом Володя начинает ржать. — Я вспомнил, как ты с себя халат снял, — поясняет он. — Я думал, вообще там кончусь от криза, от всего этого! — Да что халат-то? — удивляется Макс. — Я же в рубашке был, ничего же… — Так хоть какой-то барьер, рабочий, все в рамках работы. А тут… халата нет, и за руку меня держит… Это все, это был контрольный. Макс вспомнил, как Володя тогда держался за виски, и даже ему посочувствовал. А потом приподнялся, отодвигаясь. — А как ты у меня в обморок упал? Я, блин, там сам чуть не хлопнулся, с моей-то любовью к экстренке… нашатырем облился по самые уши… воняло потом весь день… а запасного халата нет! Так и сидел без халата весь день. И вообще не думал, что ты придешь. Но записку твою нашел, эту, про «нам по пути»… — Я ее забыл, — Володя тоже приподнялся, глядя на него. — Она у меня в папке болталась, ты представляешь… она у тебя на столе еще выпала, там все остальное прошито, я полез ее искать и не нашел, пока у тебя там сидел, зато нашел эту… твою… и тут меня и растащило… Я думал, я там и кончусь… — Ну не хватало еще… — фыркнул Макс. — Я ж не совсем идиот, чтоб этого не понимать. Мне просто хотелось как-то ответить, чтобы понять, что я прав… Кто ж знал, что ты так среагируешь! Макс замолчал, потому что пальцы на его руке дрогнули. — А как ты думал, что я среагирую? — Не знаю… я тоже просто написал записку, в ответ, так сказать, чтобы было понятно, что я читал… Он замер, не сразу поняв, что происходит, потому что Володя внезапно оказался очень близко, но не резко. И поцеловал его. «Мамочки», — подумал Макс, закрывая глаза, и чувствуя, как громко в ушах долбится пульс. О… Пробился, видать, со своими вопросами «чего ты хочешь?», а, точно пробился. Не сказать, чтобы Макс впервые целовался с мужчинами. Бывало, бывало разное в его жизни, причем разное настолько, что он вряд ли смог бы вывести из этого систему, не так этого было много, но… все почему-то после перехода к интимным вещам становились очень… командными. Начинали руководить и рассказывать, что Макс должен делать. И даже поцелуи обычно были жесткими, резкими, сильными, словно партнеру очень сильно жали внутри такие отношения, и он продолжал в основном себе доказывать, что он-де мужик. Поэтому Макс с осторожностью относился к таким товарищам. Хотя, мелькнула коротко мысль, сам же инициативу им отдавал? Что ты хочешь да что ты будешь? Вот и Володю задолбал своими вопросами, и Володя наконец решился. Но… Целовал он мягко, почти нежно, не напирая, не раздавливая. Это было интересно. Макс почувствовал некоторое беспокойство внизу живота. О, так даже? А гребись оно все к такой-то матери. Он обхватил мичмана Ткаченко в ответ и запустил свои пальцы в его короткие волосы на затылке, плотнее притягивая к себе. Володя дрогнул, ощутимо дрогнул ему в губы, видать, опять не ожидая, что «ему ответят», но напирать не стал. Нежность сохранилась, чуткость тоже, пальцы тоже легли на затылок. Макс выдохнул, чувствуя, как его целуют глубже, все так же осторожно, будто в любой момент ждут, что оттолкнут, хотя, казалось уже, нет, не оттолкнули, даже притянули ближе, а все же. Целоваться было приятно, настолько приятно, что Макс даже не сразу понял, как его отпустили, и сидел, дыша часто и все еще не открывая глаз, продолжая переживать эти ощущения. А потом его поцеловали ещё раз. «Черт, а классно целуется мичман Ткаченко», — проносилось у Макса в голове. Странно, сознание почему-то упорно продолжало с какой-то легкой иронией именовать Володю по фамилии и званию. Интересно, почему? Чтобы не забывал о… о чем? Макс уже ничего не понимал, просто плюнул на все окончательно и запустил ладони Володе под футболку. Насколько смог. И трогал там горячую кожу, и ощущал, как Володя часто и напряженно дышит — так-то да, какое уж тут ровное дыхание, в такой-то ситуации! Макс не сразу понял, что стонет в поцелуй и прижимается все ближе. Интересно!.. — Если мы сейчас не прекратим, то мне будет сложно остановиться, — прошептал ему на ухо Володя, всё-таки прекращая поцелуй. Они сейчас так и лежали, вжавшись друг в друга, ладони давно у друг друга под одеждой, и Макс чувствовал, что реакция пошла не только у него. Кхм, реакция… — А ты хочешь, чтобы мы прекратили? — спросил Макс. — Точно хочешь? Потому что сам он… уже не очень хотел прекращать. — И как ты видишь это прекращение, а, Володь? Вот мы сейчас с тобой перестанем, напялим пижамы — клянусь, у меня есть целых две, мне мама всучила, чтобы я спал как правильный мальчик, — и будем тут спать? Ты заснешь? Я лично нет, честно говорю. Да, я обещал тебе, что я тебя не съем. И если ты хочешь остановиться — фонендоскопом клянусь, сейчас убираю руки и иду за пижамами. А если не хочешь… Он сглотнул и спросил: — Вот скажи, зачем нам останавливаться? У нас завтра выходной, никто нас не ищет… Что мы теряем? И это, кстати, не риторический вопрос. Или как… на первом свидании не давай? Так мы, пардон, пока ничего и не даем. Мы исследуем, понимаем, что мы вообще хотим и как это будет. Поэтому, если ты сам не хочешь пока останавливаться и я тебя не прошу — зачем? То же самое давай и наоборот: пока я сам не хочу останавливаться и ты меня не просишь, мы чешем дальше, а как только кто-то из нас захочет прекратить — мы прекратим. Ты вот хочешь прекращать? Володя подумал. И сказал: — Нет.