Мыс Фиолент

— Стой, погоди, — Володина ложка замерла над банкой, — ты хочешь сказать, что ты на меня… это… еще до записок? — Я вот не знаю, честно, что тебе сказать, — вздохнул Макс. — Как это в народе называется — глаз положил? Ну хоть не член, и то спасибо. А так - откровенно скажу: посматривал я на тебя. Причем ты сейчас думаешь, небось: конечно, высо-окий, красивый, во всех отношениях в форме, — мечта, пардон, любого пидораса. И будешь неправ. Макс облизал свою ложку и посмотрел на банку. И сказал: — Ты ешь, ешь, чего ты застыл-то. В общем, я про что: не в росте и не в форме дело. Ты как-то пришел ко мне и сказал: здравствуйте, доктор, что вы такой смурной, голова болит? А у меня и правда башка тогда болела. И я так охуел и глянул на тебя… а ты на меня. И я смотрю на тебя и думаю: хоть кому-то не насрать, болит у меня голова или нет. А потом подумал: да ну, показалось. А потом ты… с пульсом со своим фигней маяться начал. Ну, я в том смысле, что… — Охуеть, — сказал Володя. — Я думал, ты забыл давно. — Я? Забыл? Я злопамятный, — Макс зачерпнул еще ложку варенья. — Я долго об этом думал… ты представляешь, каких трудов мне стоило не начать исполнять папуасский танец прямо в кабинете, когда я узнал, что это ты мне стихи писал? Во-от, а ты говоришь. Ты ешь, ешь варенье. — А если бы это был не я, что тогда? — внезапно спросил Володя, отложив ложку. Макс пожал плечами: — Я сначала думал, что это шутка. К нам ходите только вы и буфет. Я допускал, что это может быть чья-то шутка… И мне этого не хотелось. А потом у тебя случилась ситуация с пульсом. Я не исключаю, что у меня бессознательно это сложилось в картину, только я этого не понял. Скажи, у тебя не было ощущения, что я обо всем догадался после первого письма и сижу напротив тебя, жду, пока ты сам расколешься? — Было, — признался Володя. — Я ещё думал, что ты меня специально отстранить хочешь, из вредности. — Ну замечательного же вы обо мне мнения, мичман Ткаченко! — хохотнул Макс. — А потом понял — нет, действительно переживаешь. И не понял ничего. Правда, пульс это все равно не попустило. Макс вздохнул, глядя на чашку с чаем: — Я шлялся на мысе Фиолент и перечитывал твое письмо. Я его раз десять перечитал. Потому что отзывалось очень. — Выходит, мы оба друг на друга смотрели и ничего не понимали? — Выходит, — Макс задумчиво допил чай. — Я ещё думал, что ваш народ узнал, что я на вас заглядываюсь, то есть на тебя в смысле, и придет меня бить. Только как они об этом узнали, моя логика не поведала. — Мы же много общались мимолётом, — внезапно добавил Володя. — Ты всегда спрашивал, как у меня дела… Только почему-то это не замечалось все, как в порядке вещей. Он тоже допил чай и глянул на Макса. — Я не мог больше молчать. Потому и начались стихи эти… Ты свои как-то забыл, то ли в коридоре потерял, то ли ещё где, я не успел тебя позвать, пока ловил. А как поймал, зачитался. Там… Очень напряжённо было… Макс нахмурился. Потом потёр лоб и вздохнул. — Я их выкинул. Мне было страшно. Страшно наедине со всем этим. У меня было ощущение, что я здесь схожу с ума, обстановку сменил, а… ничего не меняется… — Блядь, — сказал Володя. — Я, конечно, не психиатр, но думаю, что запросто умом можно тронуться, если везде, мать их так, везде и всюду жить с ощущением — меня придут сейчас бить. Я вот тут подумал… когда ты про кольца сказал: чего бы только не отдал, чтобы можно было это не прятать. Чтобы приходишь так на предрейсовый, а тут Зоя Ивановна: иди, говорит, сюда, Ткаченко, я тебя выпускать буду, а то знаю я там ваши внутрисемейные штучки, может, ты бухал вчера целый выходной, а он тебе допуск поставит! И ты такой: да вы что, Зоя Иванна, я себе враг, что ли? И мы все ржем, а она тебе такая: я, говорит, Максим, пирожков тебе принесла, так я тебе их не отдам, я их Володе отдам, он в рейс пойдет и съест, а ты, Володя, ему, тебе то есть, не давай ни одного! И смеется. Или приходим мы из рейса, на пирсе народ встречает, жёны, невесты — и ты стоишь. И старший механик мне такой: Володь, ты скажи своему долговязому, пусть в первые ряды не лезет, а то бабы жалуются, моя супружница вон метр с кепкой, говорит — как встанет — корабля не видно! А я такой смеюсь в ответ: у него просто душа широкая! И никто, никто ничего, ни бить не хотят, ни позорить, ничего… Он вздохнул. — Мне мама в детстве говорила: мечтатель ты, Вова. Фантазер. Уймись хоть на немножечко, спустись на землю. Да спущусь я, но что ж, помечтать нельзя? Он снова вздохнул. А потом внезапно сказал: — Максим. Я тоже тебя попрошу: женись на мне? Чтобы у нас не было потом всяких недомолвок, кто кому предложение сделал и кто по этому поводу среди нас главный. Нас с тобой тут двое, и точка. — Да нужны нам эти главные? — Макс охуел. — Я вообще не собирался выяснять, меня всегда коробило это «кто в семье главный будет?» Это что, блядь, колхоз и председателя назначают? Я вот согласен, что нас двое и… и… — он протянул руку Володе. — Женюсь. И ты на мне тоже. — И я на тебе тоже, — ответил тот, принимая рукопожатие. — И я на тебе. — Насчёт того, что хотелось бы не прятаться… Хотелось. Но пока так не выходит. Не выходит пока так. Но помечтать хочется, ты прав. Потому что… Тебе мама тоже говорила, что ты в облаках витаешь? — И что я неисправимый романтик, — кивнул Володя. — Но мне, как ты видишь, это помогло не сильно. — А без мечты свихнуться можно, — серьезно заявил Макс. — Я вон чуть не свихнулся. — Хорошо, что не свихнулся. Ну что? Посуду помоем сейчас или после? — После. Я не знаю, насколько это покоробит твои устои и привычки, но, Володь, товар лицом: я иногда бываю раздолбай и неряха, и посуду за собой не мою, и не пылесошу, и мама ругает меня, что ни одна порядочная девушка не захочет за такого замуж. А я ее спрашиваю: а на кой мне жена, если не убираться и посуду мыть? Ну, стебусь, ясное дело, а она ведется. И говорит, что я этот… гендерный эксплуататор, что ли. А я ей говорю, что придется мне на непорядочной девушке жениться! А теперь вот как… на порядочной, но не на девушке. Тоже ничего! Он сгрузил тарелки в раковину, подошел и обнял Володю, сидящего за столом. Прижался к его спине низом живота. И снова поцеловал в макушку. — Пойду я в душ схожу? А то что-то какой-то я… охуевший. Но в общем, мы договорились, предложениями обменялись, а что там насчет брачной ночи — это, наверное, отдельный нужен разговор. — Отдельный. Иди сходи, я тоже потом пойду. После душа и правда становится легче. После… как там Володька говорил, подробного душа? А что, если Максу хочется продолжения, ну, или теоретически сегодня захочется. В голове чуть свежеет, он прётся в полотенце на кухню и обнаруживает, что Володя, зараза такая, помыл всё-таки посуду. И убежал в душ, так что и хрен выскажешься. Да… Порядочная не-девушка. По правде, Макс просто не любит мыть посуду: из-за мамы, потому что она его этой посудой в свое время просто задолбала. В общаге немного попустило, а сейчас все так и остаётся — по настроению. Макс идёт в комнату, поправить постель, и ждёт Володю. Дождь за окном так и не прекращается. В голову лезут всякие разные мысли, под стать дождю. «Что ты наделал, — говорит какой-то внутренний голос. — Ты уверен, точно? Вот сейчас ты в душ сходил, сидишь, как в том анекдоте, с мытой… шеей! И что? Это прям радует тебя? Что ты готов тут весь под кого-то лечь на третий — или на второй? — день знакомства? Что за сопливая ерунда у тебя в голове! Кольца! Женитьба! О да, конечно, а потом ты эту свою жену маме предъявишь, да? Или может быть, это ты будешь в этой замечательной паре женой?» — Да похуй мне! — почти вслух орет Макс. — Похуй, кто будет женой! Никто не будет! Жена — это женщина, а у нас тут два мужика! И ебал я вообще все эти правила и стандарты!!! «Ты ебал? — спрашивает голос. — Ты уверен? По-моему, это тебя в ближайшее время выебут и бросят, как использованный гондон». — Да заткнись ты, дерьмо поганое, — заводится Макс. «Хорошо, хорошо, — утихает голос. — Только потом не жалуйся». И замолкает. Володя входит в комнату тоже в полотенце и с мокрыми волосами: — Максим? Ты тут с кем-то разговаривал? — Да сам с собой, — усмехается Макс. — Это у меня частенько. Но я не шизофреник, я проверялся. Это называется — внутренняя речь. Это обычное дело, поверь специалисту. — Поверю, — усмехается Володя. И садится на кровать. — Ну так что? Чего делать будем? И добавляет шепотом: — Скажи, что бы ты хотел. — Я не знаю… — так же шепотом отвечает Макс, утыкаясь ему в плечо. Разговор с внутренним голосом не добавляет хороших ощущений, и сейчас он и правда чувствует себя странно, как будто они уже обо всем договорились, а он теперь… не уверен? Хотя, когда они договорились? Они вообще об этом только упоминали… — Иди сюда, — внезапно говорит Володя, стаскивая с себя полотенце. — А то после душа настынешь. Пойдем под одеяло, реально тебе говорю. Макс тоже откладывает влажное полотенце и забирается под бок к Володе, тот обнимает его и целует в висок. — Ты же в курсе, что нам не обязательно что-то делать или не делать? Как пойдет. Никак не пойдет — значит, никак не пойдёт. Макс смотрит на него. Вот что ему сказать? Внутренние голоса сказали мне, что ты меня поимеешь и бросишь? Что я тут чуть ли не женщиной стану, если тебе дам? Что? Что из этого бреда можно озвучить? Да ничего. А лежать с ним в постели, с этим бредом, то ещё удовольствие… — Давай поговорим, — просит он, и не озвучивает вторую часть «я не могу так сразу». И правда, вчера они разговаривали и их растаращило, и сегодня в общем-то тоже… Володя спускается чуть ниже, головой ему на плечо, рукой через грудь, бедром на его бедра, и Макс обнимает его. «Как женщина» — проносится у него в голове, и он выдыхает. «Ну что, может, ты зря в душ ходил? Сейчас ублажать будешь, а больше от тебя ничего не надо. Спросил бы хоть, прежде чем намываться». Макс сцепляет зубы. Ему охота орать матом на этот дебильный голос, но он не может, он не один.