Мыс Фиолент

А дома, стаскивая с себя мокрую одежду, взахлеб рассказывает: — Я хочу поиграть в нашу первую встречу. Как ты во всем своём рабочем параде приходишь ко мне выпускаться а я в халате сижу за столом, и ты даешь мне руку, а пульс у тебя неприличный, и я тебя не выпускаю, твои сваливают, мой рабочий день тоже заканчивается, и мы объясняемся в чувствах прямо в моем кабинете. Я это во сне видел пару раз, — честно признаётся Макс. — А объясняемся в чувствах — это такой эвфемизм? — Угу, — кивает Макс. Он достал из холодильника котлету и ест ее прямо холодную, руками. — Интересно! И кто сверху? — Ты, конечно, — ржет Макс. — Ты же в форме! — А у тебя есть халат? Дома, в смысле? — Конечно, — кивает Макс, дожевывая. — Вон в шкафу висит. — Отлично. Тогда оденься как обычно, и халат сверху. И сиди. Володя выходит из комнаты, закрывая за собой дверь. Макс пожимает плечами, вытирает руки, вытаскивает из шкафа сухие джинсы, футболку, белье, даже носки и кроссовки. Слышно, как на кухне хлопает дверь холодильника, и Володя говорит: — Я тоже котлету съел. — Хорошо, — кричит через дверь Макс. — Мне-то что дальше делать? — Одевайся и сиди, — велит Володя. Потом в коридоре слышится какая-то возня, течёт вода в ванной, хлопает дверь. Макс усмехается, вынимает из шкафа запасной халат, надевает вместе с колпаком, и для пущего антуража даже вешает на шею завалявшийся в тумбочке старый фонендоскоп. И садится за стол. Вскоре в дверь стучат. — Да-да, — на автомате говорит Макс. Дверь распахивается, и у Макса у самого начинает частить пульс: на пороге Володя во всем своём рабочем параде. — Здравия желаю, доктор, — говорит он. — Мичман Ткаченко для прохождения предрейсового осмотра прибыл! — Здравствуйте, — находится Макс. И даже достает какую-то тетрадь с ручкой, типа журнал. И кивает на стул у стола. — Присаживайтесь. Диспозиция, конечно, немного не та - тут стул стоит сбоку, а не напротив, но и этого достаточно. Макс за каким-то хреном пишет в тетради число, рейс и фамилию Ткаченко В. Б., после чего смотрит на Володю, который отвечает ему невозмутимым взглядом. Такое ощущение, что они реально на работе. Только от знакомой обстановки дома рвется мозг. — Когда пришли из рейса? — Вчера в 15.03 пришвартовались, — отвечает Володя и тянет руку. — Что? — не понимает Макс. — Расписаться. — Да погодите вы, мичман, сначала же пульс надо. — Что же вы, доктор, от своих правил отступаете? — едва заметно улыбается Володя и протягивает руку запястьем вверх. — Сначала же обычно подпись берете. Макса сбивает с толку эта невозмутимость. Но… они же играют, верно? Пульс у Володи частит. Он и у самого Макса частит, это чувствуется. Макс честно считает за тридцать секунд и докладывает: — 100. Много как-то. Расписывайтесь, что у вас жалоб нет. — Не буду расписываться, — внезапно заявляет Володя, и они сталкиваются взглядами. — Почему? — Вы мне неправильно пульс посчитали. — Мичман Ткаченко, вы хотите сказать, что я не умею считать пульс? — Я хочу сказать, чтобы вы пересчитали еще раз, — говорит Володя и снова протягивает руку. — Сто двадцать, — заявляет Макс через тридцать секунд и смотрит на него в упор. — С таким пульсом я точно не пропущу. У вас жалобы есть или нет, Ткаченко, скажите честно? — Честно? — в упор смотрит на него Володя. — Если честно, то… жалоб — нет. Состояние… странное, — он чуть ослабляет пальцами ворот рубашки. — Еще бы не странное, — улыбается Макс. — Аритмия, тахикардия… лекарств никаких не принимали? Кофе для бодрости, элеутерококк в настойке, пятьдесят коньячку? — Да какого коньячку, что вы все про коньячок, вот и Зоя Ивановна все время спрашивает — пил? — А у Зои Ивановны пульс у вас не частит, — улыбается Макс. — Такое ощущение, словно вы на меня как-то реагируете. На последнем слове голос у него предательски срывается. Володя смотрит на него — и: — Да. — Что да? — Макс реально растерян, он с головой уже погрузился в тот день, когда они встретились впервые. — Да. Честно если. Я… на вас реагирую. Вы… меня волнуете. Макс оглядывается, словно реально сидит в здравпункте. И берет Володю снова за руку — тот ее благоразумно снова протянул. Не за запястье берет, а за пальцы. И сжимает. — Вы… меня тоже волнуете, — одними губами говорит Макс. — Давно. — Я думал — нет, — пальцы в его руке вздрагивают. — Что мы будем делать… с нашим волнением? Макс молчит. Он не успевает ничего сказать, как Володя говорит с натуральной горечью, так что Макс сначала даже пугается: — Я на рейс опоздал… уже… Вам придётся меня отстранить. — Придется, — едва слышно выдыхает Макс, глядя на него в упор. — И давно я вас… волную? — Вы не представляете, насколько, — понижает голос до шепота Володя. — Я… просто не сразу понял. Стихи писал, но никому не показывал. Потом справки наводил… И понял, что не могу больше… А тут вы… спросили. Руки натурально дрожат у обоих, Макс сдерживает свое «бля», потому что его странно колбасит — как будто это их первый разговор, и они… раньше совсем близко не общались. — Я не знаю, что делать с нашим волнением, доктор, — едва заметно улыбается Володя. — Но меня радует, что я волнуюсь не один. А вы когда… начали волноваться? — Когда на причале вас увидел, — ляпает Макс. — Вы снимали со столба пьяного матроса. — Так хорошо, что это совпало, — смотрит на него Володя. И пальцы у него натурально дрожат. — Скажите, доктор, здесь есть какое-то… видеонаблюдение? — Я… сейчас выключу, — говорит Макс дрогнувшим голосом. И встает. Идет к выключателю и гасит свет. В комнате остается только легкий полумрак, дело к вечеру, не совсем темно, но и не режет теперь глаза яркая люстра. А когда Макс идет обратно, Володя берет его за руку. Останавливает. И встает рядом. — Доктор, — голос у него тоже дрожит, — доктор… Позвольте, хоть обниму вас, пока никто не видит… Ааа! Пульс у Макса шарашит совершенно неприлично. Он обнимает Володю, чувствуя под ладонями жесткое форменное сукно. И говорит: — Вы… в этой форме своей… меня очень волнуете… — А вы… в халате, — шепчет ему на ухо Володя. — Давайте пока тогда… не будем раздеваться… полностью… Макс вообще сейчас слабо может представить это «раздеваться», но пальцы сами находят пуговицы форменной рубашки и расстёгивают ещё одну. Володя до этого верхнюю расстегнул уже. А ещё Макс чувствует, случайно задев пальцами шею, его бешеный пульс. — Доктор… — Володя выдыхает ему куда-то в волосы, и Макс вцепляется ему в плечи. Натурально вцепляется, как десятиклассница на выпускном, а потом поворачивается, пытаясь встретиться взглядом. Но вместо этого встречается губами. Макс целует Володю первым, в отличие от того раза здесь, и его штырит, штырит это ощущение, потому что ему пришлось едва заметно встать на носочки. Он держится за плечи и целует, и Володя ему отвечает, правда, они пока целуется неглубоко. Но глубоко и не надо сейчас. А потом Володя скользит ладонью Максу на затылок и снова шепчет на ухо: — Доктор, кажется, мы помяли ваш халат… — Да и черт с ним, мичман, — Макса уже натурально трясет. — Его потом погладить можно. Просто… согласен с вами, если вас так волнует мой халат, как меня ваша форма — то давайте не будем снимать полностью… ни то, ни другое… Просто расстегнем, и… У Макса дрожат пальцы, когда он начинает расстегивать халат, и внезапно понимает, что Володя помогает ему. Фонендоскоп с глухим стуком валится на пол, и Макс отшвыривает его ногой. Потом стаскивает с себя колпак, бросает на стол и слышит еще какой-то глухой звук: поднимает глаза и видит, что с Володи свалилась его фуражка. — Да, — радуется Макс. И зарывается пальцами Володе в волосы на затылке. — Вы меня достали, мичман, — шепчет Макс Володе в губы. — Достали своим спокойствием. Если бы не ваш пульс… Почему вы раньше… — А вы почему? — так же шепчет ему Володя. — Хорошо, что пульс… пульс меня выдал… Он проводит руками Максу по груди — халат расстегнут, грудь обтянула футболкой, — а потом ныряет обеими ладонями за пояс джинсов. И расстегивает пуговицу. И молнию. И засовывает ладонь под белье. — Черт подери, доктор, — жарко шепчет Володя, — я вас и вправду… очень волную… я прямо это чувствую… Макс приходит в себя, расстегивает на Володе китель, приподнимает рубашку и добирается до брюк. Черт, руки дрожат! — Позвольте, доктор, — шепчет Володя, — помогу вам… у нас с застежками этими… замучились сообщать, в гальюн сходить целая история вечно… Он сам расстегивает свои брюки и приспускает трусы. — Руку дайте… Вот… И кладет ладонь Макса себе на хорошо так стоящий член. Макса словно обжигает: крепкий ствол, влажная крупная головка, густые волосы в паху… Господи боже мой! Он прижимает ладонь сильнее, ощущая легкую пульсацию, и обхватывает Володин член пальцами. — У вас чертова тахикардия… — шепчет он. — У вас даже там… под сто пятьдесят шарашит… — Это потому, что я вас хочу, — негромко отвечает Володя, так же трогая Макса под джинсами. — Да и вы, смотрю… тоже… Макс вскрикивает, тянется вверх и выдыхает Володе в губы: — И я, мичман, и я… чертовски вас хочу… Так хочу, что сил нет… Володя его целует, придерживая одной рукой за затылок, как тогда, глубоко, и Макс просто охуевает от этого ощущения. От этого перехватывающего дыхание ощущения. Джинсы сползают. Не полностью, но Макс чувствует — ещё немного, и они будут висеть только на руке Володи и его эрекции. Макса, в смысле, эрекции. Их бы снять, но он теряется в этих ощущениях и после поцелуя ещё пару секунд не может прийти в себя. — Мичман Ткаченко… — выдыхает он. Пульс шарашит будь здоров, и кажется, синхронно у них двоих, одинаково часто… Уже хочется нахуй одежду… Снять… Точно… — Да? — отзывается Володя, голос у него хриплый, возбуждённый, пробирающий до мурашек. Макс сжимает пальцы на члене и чувствует движение в ответ. — Брюки надо снять, — бормочет он, и поднимает голову, встречаясь с Володей взглядом. И облизывает пересохшие губы, потому что Володя внезапно спрашивает: — А как вы меня хотите?.. — Совсем, — выдыхает Макс. — Если вы… можете. Я… иногда себе… это представлял. Он переводит дух, сглатывает, длинно выдыхает и говорит: — Я хочу… чтобы вы… взяли меня… прямо здесь, на столе или на кушетке… чтобы мы… сперва… сзади… я могу снять штаны и белье, а халат оставить… и вы завернете его мне на спину… И вы… вы… не будете раздеваться совсем… пожалуйста… если вам… не жалко… а потом… я лягу на спину… и буду смотреть на вас… как вы будете брать меня… прямо в форме… ааа… господибожемой… Его таращит, совсем таращит, он уже видит это, и во рту пересыхает совершенно невыносимо. — Доктор, — так же рвано вторит ему Володя, — вы потрясающий, доктор… У меня от вас… невыносимый шторм начинается… какой же вы, господи… давайте… смазать есть чем? У меня крем для рук… в пальто остался, в кармане… — У меня тоже есть, — Макс почти наощупь лезет в ящик стола. — Детский… под перчатки мажем… — Хорошоооо, — Володю явно ведет, и он на какое-то время буквально повисает на Максе. — Пойдемте… на кушетку… Макс выпутывается из джинсов, стаскивает с себя трусы и идет к кровати. А Володя — за ним. Макс оборачивается и смотрит на Володю: тот взлохмаченный, рубашка расстегнута у ворота, галстук набок, китель нараспашку, и штаны вот-вот съедут к лодыжкам. Но Володя их поддергивает и говорит: — Вас понял, доктор. Разрешите… исполнять? И обнимает его со спины, прижимает к себе, выдыхает на ухо: — Как же вы… как же волнуете вы меня… Люблю вас, давно люблю, не бойтесь меня, все хорошо будет… Позвольте только мне… Макс вздрагивает — настолько в Володином голосе слышится что-то такое… не совсем привычное, взволнованное, нежное. — Володя, — шепчет Макс, не выдерживая официальщины — да и вряд ли ее выдержал бы уже, будь они реально на работе, — Володя, вы…тоже не бойтесь, я как чувствовал — после обеда в душ бегал… совсем… подробно… надеялся все… Резинка у меня, кстати, тоже есть… хотите? — А вы? — все так же выдыхает ему на ухо Володя, и Макс внезапно не знает. Но резинка попадается под руку в столе, значит, так тому и быть. И крем, крем попадается. — Держи…те… — запинается Макс, протянув ему и то и другое. И снова замирает, когда его целуют в шею со спины. Боже мой… — Володя… — стонет он. — Дайте мне… я стану… Хоть как-нибудь… Хоть как-нибудь — это на четвереньки, Макс уже не может, натурально не может. И халат ему заворачивают на плечи, но не грубо, а так, очень бережно. И толкаются сразу двумя, Макс аж закусывает губу, а сзади шепчут: — Шшш… позвольте мне… Позвольте мне, доктор… И Макс позволяет. Потому что ему реально хочется, чтобы Володя его взял сейчас. А потом взял ещё раз. На спине. Володя упирается одной ладонью Максу в спину, заставляя еще прогнуться и одновременно поглаживая, а пальцами второй, двумя сразу, входит по смазанному внутрь. Два сразу много, и реально в самом начале он бы сперва зашел одним, но сейчас, чтобы почувствовать тесноту и напряжение «первого раза», Максу будет мало одного. Володя проталкивает пальцы глубже, нависает со спины, шепчет: — Боже, доктор… Максим… я во сне вас видел… несколько раз… как я вас трогаю руками… везде… а уж что беру вас, даже и думать не мог… не посмел ни разу… спасибо… спасибо вам… Их обоих трясет от незнакомого ранее возбуждения, и Макс натурально чуть не кончает от того, что жесткое сукно Володиной формы натирает ему бедра. Володя ведь так и не снял штаны полностью, как и просил Макс, только расстегнул и приспустил чуть-чуть, и вообще не снимал ничего. Макс очень хочет, чтобы подготовка прошла на четвереньках, а потом он лег бы на спину, и Володя взял бы его… прямо в форме. Боже мой, какая идиотская фантазия! Но как классно, что фантазии внезапно совпали. И кстати, почему внезапно? — Чувствуете, чувствуете… — Володя целует его спину и двигает пальцами. Ощутимо двигает, и это то, что надо сейчас. Макса ведёт. У Макса полное ощущение, что у них не было до этого ничего. И у него вдруг вырывается: — Володя… Я же до вас никому… Никому, понимаете?.. Володя заметно сбивается, и Макс плавится от его шепота: — Доктор, миленький… Максим… Я чувствую… Я чувствую, что вы никому… И ведь это действительно правда. До Володи он никому… Что ж его так прёт-то от этого пафоса? Хотя это воспринимается не как пафос, а как что-то естественное. — Володя… — стонет он. — Вы… И чувствует, как его целуют в поясницу. Боже… — Никому, — выдыхает Володя. — Ничего… не бойтесь… все хорошо будет…