Мыс Фиолент

— Зоя Ивановна, а 325-й сегодня будет выпускаться? А то их что-то нет, а время уже… — Так они же ушли, Максим, ты чего, — отзывается с соседнего стола Зоя Ивановна, дописывая очередной журнал. — Как ушли? — не понял сразу Макс. — Куда? — Так. Их ночью подорвали. Какой-то срочный груз, меня даже из дома вызвали. Бедные мальчики, обычно так резко не сдергивают. А тут, говорят, погода окно дала, ну они и пошли. Что? Что ты так нервничаешь-то? Меньше работы, полэкипажа свалило, меньше пьяных попадется, что уж там… Макс сел в кресло. Почти упал. Почему-то ему это очень не понравилось. Экипаж не вернулся ни через день, ни через два. Судя по тому, что никто не бегал в панике по штабу, все было в порядке вещей. Но Максу от этого было не легче. Он украдкой перечитывал Володины письма и думал, что сам себе напоминает девушку, которую бросил моряк. А бросил ли? Как там было-то? «В любой стране, в любом порту их кто-то ждет на берегу». Макс усмехается сам себе и перечитывает снова самую первую Володину записку, про «ты идешь ко сну, а я ко дну». Ну этого только не хватало, а! На душе паршиво, и он даже на пирс выйти не может. К стыду своему, он толком не знает, на каком корабле ходит Володя. А если бы знал, было бы легче? Реально высматривал бы в море? Что за бред? Но сердце ноет, и Макс понимает, что не бред. И понимает всех тех, кто торчит на причале, вглядываясь в серый горизонт в надежде увидеть хоть что-то. Потому что сам готов сделать то же самое. *** Мыс Фиолент мрачен. Почти декабрь, серые волны катятся не переставая, и ветер забирается под куртку. Макс безуспешно поднимает воротник, думая о том, что промерзнет раньше, чем о чем-то подумает. Сколько у них там было? Три встречи? Три полноценные встречи и куча прогулок, что совершенно не менее ценно, а теперь он сам себе напоминает Ассоль, которая торчит на берегу, высматривая в море заветные паруса. И почему-то его это бесит до невозможности, пока до него не доходит одна истина. Ассоль просто ждала кого-нибудь. А он ждет конкретного. Того, кто страдал, что его на берегу никто не ждет. Интересно, Володя чувствует это? Макс жмурится от очередного сильного порыва ветра. До боли. До ярких кругов. Две недели. Две недели ничего, а он даже спросить ничего не может, потому что «а вам-то это зачем?» Ушел в рейс, что тут еще скажешь. Только почему-то раньше эти рейсы так надолго не затягивались. Или он просто не замечал, и ему было все равно? Макс не знает. Но сейчас ему очень паршиво. «Девушку замуж никто не берёт, Она одиноко стоит у причала…» Вот он сейчас себе эту девушку и напоминает. Напоминает до боли, шляясь на причал и отмалчиваясь, когда его спрашивают, кого он ищет. Гуляет. Не может же он в самом деле сказать, что ждет Володю. Он не может его так подставлять. Но внутри все так ноет, что просто ужасно. Он плохо выглядит, так, что Зоя Ивановна даже один раз спросила, не заболел ли он. А он отмахнулся и взял ее смены. «Девушку замуж никто не берёт, Ей хочется петь, но она промолчала…» Строчки пишутся странные, но держать их в голове больше не может — рвется мозг. Внутренний голос молчит, но от этого еще более хуево, как будто тот осуждает или злорадствует молча. Макс чувствует себя плохо, его корежит от собственных мыслей, но сделать он больше ничего не может — ходит каждую смену на причал, и пялится в окно, когда не ходит. В штабе спрашивать уже бесполезно. Он как-то сунулся, а ему: «…в рейсе. Вы что-то хотели? Всё в плановом режиме. Вы-то что так переживаете?» А какой-нибудь Манечке, жене матроса, по-любому всю информацию выдали и позвонить бы дали, если б запросила. Макс сглатывает, в голове творится вообще что-то странное. «В бухту заходит беспечный линкор, Падают чайки от запаха водки…» Если они набухаются, он… он… Макс вздыхает. Он ничего не сделает, потому что будет рад тому, что Володя вернулся. К нему вернулся. А к нему он вернется ли? «Девушку замуж никто не берёт, Остались такие, кто в алых портянках От парусов. Непонятной морзянкой: Любит — не любит, прёт иль не прёт…» Володя адекватный, но он хуй знает где. Макс пишет этот стихотворный бред, пишет и едва успевает спрятать, когда к нему приходят в здравпункт. Не хватало еще, чтобы кто-то спалил эти совсем личные, больные и странные стихи. Макс делает дежурное выражение лица. Рабочее. Буфетчица Лидочка не замечает тоски в его глазах, но ему того и надо. Он сейчас ни с кем не готов делить свою тоску. Совершенно. На третьей неделе Макс отчетливо понял, что его бросили. Так ему шептал внутренний голос. Откровенно шептал. Макс ходил на выходные, как на каторгу, выматывал себя пешими прогулками, приходил домой и падал, засыпая без снов. Зоя Ивановна все допытывалась, почему он такой замученный, и очень удивилась, когда он предложил ей поменяться, чтобы она «немного отдохнула, а он отдохнет потом», но согласилась. Макс заполнил все журналы, привел в порядок картотеку, сделал данные для отчета, и все это на фоне безграничной тоски. Он и сам не понимал, почему так. Может, там связи нет? Куда они вообще пошли? «Хотел бы связаться — связался», — шептал ему внутренний голос, а сам Макс только сжимал крепче ручку. Паршиво, паршиво, паршиво, он чувствовал себя паршиво и горько, а валерьянка больше не помогала. Они же не ссорились, с чего им было расходиться? Но ощущение, что он ничего не понимает, пугало больше всего. И это очень и очень выматывало. «Секс — это грязное дело, грязное дело, любовь чиста…» Макс сам не понял, когда начал писать новые стихи, да еще такие. Тут было и про котлеты, и про «все, что нужно ему», и про «малые дети не грузятся этим», и про «узнаешь сама». Он чувствовал себя этой девочкой, которая дала и ее бросили, ничего не мог с собой поделать и чувствовал, ему шептал это внутренний голос — «ну вот видишь, кому ты нужна, шлюха портовая подзаборная, теперь еще сбросься со второго этажа, что тебе еще делать-то. Нахуй ты никому не нужен, понимаешь, да и он тебе был не нужен, раз ты даже не знаешь, на каком корабле ходит твоя любовь, конечно, зачем тебе. Для того, чтобы жопу подставлять, знать не надо». Еще таким тоном сказано, издевательским: «твоя любовь». Макс почти ревел и писал это. Потому что оно просто рвало ему мозг. Секс — это грязное дело. Но ведь любовь чиста?.. «С чего ты решил, что у вас любовь?» Сука, а, хватит! Ну пожалуйста! Строчки намокли. «Прости, что чуть-чуть намочила вода последнюю фразу…» Макс отбросил листок и закрыл лицо ладонью. Он реально больше не мог так. *** — Пегас, Пегас вернулся! — Макс столкнулся с какой-то девушкой из буфета, смена уже заканчивалась, и они просто врезались друг в друга в коридоре. Реально, пять минут до конца смены, он выглянул посмотреть, не хочет ли к нему еще кто-то прийти. — Ой, извините, — девушка едва не упала. — Простите, пожалуйста… я просто… я просто спешу, жениха три недели не видела… — Пегас вернулся? — переспросил Макс, отпуская ее. Володя что, ходит на Пегасе? — Ага, 325 рейс, второй причал. Еще раз простите, доктор… — она быстро умчалась, а Макс решительно вернулся обратно в кабинет. Стащил халат, хотел снять с вешалки куртку. И остановился. Сердце странно стучало: часто и сильно. «Тихо, тихо. Может тебя там не захочет видеть никто!..» Он прислушался. В повисшей непривычной тишине от причала донеслись бравурные звуки. Невидимый оркестр во всю мощь выводил «Легендарный Севастополь». Макс схватил куртку и выбежал из кабинета.