Мыс Фиолент

— Я же реально думал, — шепчет ему на ухо дальше Володя. — И мне откровенно повезло, что я в каюте был один. Что никто не спрашивал меня, какого я не сплю, что я говорю… и вообще… Нам же все обещали «вот-вот и вы пойдете, вот-вот и вы…». Когда нас ещё на три дня задержали, я расстроился настолько, что это заметил старший механик. Нет, не из-за этого расстроился, ну, в смысле… Я скучал очень. А там, чтобы пройти без очереди, надо было дать взятку. А это значит, что мы бы бесплатно весь рейс отпахали, компания такие расходы не покрывает. Ну, в общем, мы и стояли, в порядке очереди-то. И вот, механик тоже такой, сначала поругался, а потом меня заметил и за мной пошел. На бак. На тебе, говорит, просто лица нет, что случилось? А что я ему скажу? Что он уже свой жене позвонил через мостик, раза два, а я нет? А он - скучаешь? Помолчал так и потом просто по плечу похлопал. А я смотрел на это все и думал — а если ещё кто-то взятку даст больше, и мы ещё в очереди сдвинемся? И ещё… И ещё… Мотало меня, в общем, Максим, ты не представляешь как. Очень мотало. И когда я с трапа вывалился, я даже поверить толком не мог, что мы прибыли. — Да ты вообще никакой был. Я все думал, ты упадешь. Боялся, что ты с причала рухнешь… — Я первые дни поверить все не мог, что я не в море. И до сих пор не могу… Мне все кажется, что это бесконечные сны на вахте. Только когда мы целовались… Макс осторожно ловит его за подбородок. Его начинает трясти, по-хорошему так, по-доброму… Как от чего-то очень и очень важного. Они целуются, едва успевая вдохнуть. А потом Макс спрашивает: — Не раскололся, значит? Не рассказал старшему механику, по кому скучаешь? — Ты балбес, — улыбается Володя. — Конечно, нет. Да он и не спрашивал. Ясное же дело, у меня практически перед рейсом завелась какая-то баба, не успела еще надоесть, вот я и тоскую типа! Правда, недоумевали все, почему я при такой своей тоске ни разу ей не позвонил. Кэп даже однажды: Володь, ну что такое, вы поссорились накануне, что ли? Я такой: да нет, с чего? Кэп: да все уже связь оборвали, до последнего матроса, я вот даже теще своей позвонил, что застряли, ждем, а ты… А я тогда сказал какую-то фигню, что уехала, мол, моя девушка надолго, смысла нет звонить. Ну и отстали постепенно от меня. Но я хоть немножко выдохнул, что кэп теще сообщил. Думал, она хоть как-то тебе скажет. Но, судя по всему… — Погоди, а почему она должна была мне сказать? Я ее знаю вообще? — Конечно. Наш кэп на дочке Зои Ивановны женат. — Да иди ты?! Вот старая кошелка, прости господи. Я же спрашивал! А она лицо делала и говорила: ничего не знаю, в рейсе, и все. Ну, Зоя Иванна!.. — Так она же не в курсе была, что тебя это лично касается. А для всех сторонних лиц именно такую информацию и давали. А то пойдет свистопляска по всему порту, кому это надо? Володя прижимает Макса к себе и выдыхает: — Хотя было бы намного проще, если бы она тебе сказала. Эх, Максим… Он дышит Максу в ухо и трогает губами мочку, и Макс ощущает, как у Володи дрожат руки. — Она мне не сказала, — говорит Макс возмущенно, — мне никто, сука, не сказал, даже самая последняя буфетчица, обычно они о своих личных проблемах и кто куда ушел треплются, а тут как в рот воды набрали. И еще, Володь, я ж не знал, на каком ты судне ходишь… я балбес, реально. Они, может, и говорили про Пегас, а я-то откуда знал, что у вас Пегас? Я ж по номеру рейса и по номеру борта знаю, а буфетчицы этого не в курсе… Он целует его руки, дышит, как тогда, несколько недель назад, когда Володя впервые к нему зашел. И прижимается сильнее, когда его обнимают за плечи. — Я же один раз звонил тебе… — говорит Володя. — Со спутникового телефона. У кэпа спёр. Минута двадцать долларов стоит. Я готов был их выложить. На домашний звонил. Но ты не взял… Ты мог быть на работе или еще что… но не взял в общем. А на работу я звонить не стал, потому что… потому что мне не хотелось платить двадцать долларов, когда трубку снимет Зоя Ивановна. Макс горько смеется и над самим собой, и вообще, и шепчет в ответ: — Я был на Фиоленте… наверное… я часто там бывал. Смотрел на море и писал стихи… странные… Я думал… Он замолкает и смотрит на Володю в упор, глаза в глаза, и тот тоже на него смотрит. Они молчат, и Макс чувствует, что говорить он не может. Просто не может. — Я тоже писал… странные стихи, — вполголоса говорит Володя. Берет Макса за пальцы и произносит негромко, срывающимся голосом: — Живешь без берегов, Без музыки и слов, И стал до неба путь короче, И тверже стала кровь. Скажи мне, это же любовь… Чего ты ждешь? Он переглатывает и добавляет внезапно: — Понимаешь? Я написал это, когда совсем уже больше не мог, а на следующий день к вечеру нам дали проход. И я… Он замолкает. Смотрит. И говорит: — Максим. Пойдем в душ и в постель, пожалуйста. Я больше не могу. Макс сжимает его пальцы. Он тоже больше не может. Но в душ они идут порознь. Порознь, потому что Володя говорит, что ему нужно больше времени, а Макс мерзнет. Поэтому сначала вместе, а потом Макс все же выбирается и идет стелить постель. Потому что… «И тверже стала кровь…» Пальцы дрожат. Макс стелет постель, гасит свет. Его затапливает странным и нежным. Он обнимает сам себя в темноте и вздрагивает, когда сзади внезапно прижимаются. Володька мокрый и горячий. Он целует Макса в шею, и Макс чувствует, как руки тоже становятся горячими. А потом оборачивается, прижимая Володьку к себе. Тот в полотенце, с мокрыми волосами, и сердце у него молотит, молотит… «Это же любовь, да?» — Как я скучал, — кажется, они говорят это хором, в унисон, и это могло бы быть смешно, но им сейчас обоим точно не до смеха. Макс дергает за угол полотенца и тащит его прочь, и касается пальцами, прижимается ладонью, и под рукой влажное, горячее и твердое, и у Макса от этого сносит крышу. Он не говорит ничего, просто сползает ниже и целует все, до чего может дотянуться: низ живота, волосы в паху, бедра изнутри, напрягшийся ствол, открывшуюся головку. Утыкается Володе в пах, прижимается лицом, дышит и снова целует, вцепляясь в Володины бедра, словно боясь отпустить. Ему кажется, что он спит. Что ему снится. И так страшно, что сейчас проснется — а рядом нет никого. — Володь… — он поднимает голову. — Скажи что-нибудь… сделай что-нибудь… чтобы чувствовать… что ты здесь… Володя зарывается пальцами в его волосы, в его «отросшие патлы», как он говорил раньше, Макс так и не дошел постричься за эти три недели — не до того было; зарывается, и Макс это чувствует. Он чувствует, как у Володи дрожат пальцы, и когда Макс снова целует его в пах, в головку, Володя вздрагивает крупно и сильно. — Володь, — шепчет Макс, — пошли, пошли, я не могу больше… я хочу тебя ртом… Он буквально тянет его на кровать, он действительно не может, хочется на постель, хочется эти пальцы в волосах, пока он будет брать в рот, хочется чувствовать, что все это на самом деле. Володя молчит, и Макс может понять, почему — слов совсем нет, слова совсем не идут… Он мягко целует его в пах, и накрывает головку губами, отмечая, как неосознанно подаются ему навстречу. И как все еще дрожат пальцы в его волосах. — Максим… — хрипло выдыхает Володя. — Макси-и-им… Он ласкает пальцами его отросшие волосы, стараясь не вцепляться и не тянуть, но накатывающее возбуждение невыносимо, и Володя стонет в голос, подаваясь бедрами навстречу, ощущая, как его обхватывают ртом, как губы сжимают ствол, как головка убирается в нёбо, и внизу живота становится горячо и сладко, и пальцы на ногах поджимаются, и бедра дрожат, и кажется, долго Володя не выдержит. После такого-то перерыва. Он ведь ничего… не делал сам. Даже при том, что у него была отдельная каюта. Ему было тошно. Тошно и тоскливо. И не хотелось… одному. А сейчас словно все разом накатило, от этих ласк, от хриплого дыхания, от ладоней на бедрах, от знакомого запаха. — Макси-и-им… я… не могу больше… «Не можешь, так кончай» — проносится в голове у Макса, а потом вдруг до него доходит. Он сам не хочет так быстро. И Володя не хочет так быстро. После оргазма их наверняка вырубит на таких-то эмоциях, а Макс этого не хочет, и Володя явно не хочет. Макс отрывается, совсем слегка поглаживая Володю по бедру, и смотрит на него в темноте. — Я увлекся, — говорит он, почти шепчет. — Я увлекся, Володь, я дорвался… Я забыл, что у нас с тобой давно ничего не было. Макс тоже ничего не делал сам с собой эти три недели. Не делалось. Он думал, что его бросили, и настроение как-то было… совсем не то. А сейчас… сейчас они реально дорвались, только бы не спешить. Но у Володи на этот счет другие планы. Он прижимает к себе Макса, сграбастывает в охапку, утыкается ему в шею… Макс чувствует его сбитое дыхание, как Володя прогибается навстречу и как кончает — тоже… Это перешибает напрочь, и Макс сливает сам, не успев толком притронуться, только прижаться бедром, и подается навстречу, прямо к вцепившимся в него рукам Володи. — Как в самом начале… — загнанно выдыхает он. — Помнишь? Когда я кончил от одних только объятий… а теперь ты… от меня, что ли, заразился?.. Володя запрокидывает голову и часто дышит. Он толком даже ответить не может, Макс просто чувствует, как он дышит, как между ними сейчас горячо и мокро. — Охуеть… — выдыхает Володя через пару минут, — охуеть… я же реально не… не трогал даже… и ты вместе со мной… Макс сползает с него, пялится в потолок, который кажется сейчас очень высоким, и думает, что их сейчас вырубит. Вот однозначно вырубит. Но это почему-то воспринимается очень масштабно. — Ну вот, — вздыхает Володя рядом. — Так не хотелось спешить… Прости. Но… ведь не последний же раз? Макс приподнимается на локте и хитро смотрит на Володю: — А помнишь, когда мы с тобой… первый раз тут… вот только что я об этом… я после своего скорострельного дебюта тоже перед тобой извинялся? Говорил, что не хватило меня надолго в первый раз? А ты мне что сказал, помнишь? Володя помолчал — и фыркнул: — Помню! Я тебя спросил: а во второй раз хватит? — Вооот, — протянул Макс. — Я сейчас хочу о том же самом спросить. Потому что я вроде бы кончил, а таращить меня не перестало. Слишком быстро все, мозг не осознал. И может быть, если тебя тоже не перестало, мы немножко полежим, может, кофе шарахнем, а потом… пойдем на второй круг? Что ты об этом думаешь? — Кофе — это тема, — улыбается Володя. — Но знаешь… я, наверное, и без кофе пойду на второй круг. Потому что меня… как ты выражаешься, таращит. Я слил и тоже не понял, что произошло. Как на голодный желудок проглотил какую-то еду и не понял, что съел. Мозг орет: что это было? надо повторить! Кстати, ты не находишь, что мы довольно часто ходим на второй круг? И… если ты хочешь, то я не возражаю. Он притянул Макса к себе и сказал негромко: — Тем более что… зря я, что ли, столько времени в душе торчал.