Я дитя бетонной коробки С лифтом, где нужно тянуться до кнопки А ты уверенно ходишь по моему солнечному сплетению лунной походкой
Так вы, значит, можете меня арестовать — это будет хорошее начало. Может быть, займутся потом и всем остальным, может быть, отрубят мне голову, и я избавлюсь от страха смерти, буду спасен. Вы поднимете над собравшейся толпою зрителей мою еще не тронутую тлением голову, чтобы они ее узнали, и вновь я возвышусь над ними, как образцовый преступник. Все будет кончено, я завершу потихоньку свой путь лжепророка, вопиющего в пустыне и не желающего выйти из нее. Альбер Камю — Падение
Девять месяцев назад
Он постоянно смотрит на меня, пожирает взглядом, а когда я оборачиваюсь, нервно отводит глаза, боясь оказаться замеченным. Но стоит мне взглянуть в другую сторону, и я словно спиной чувствую на себе взгляд янтарных глаз. Я чувствую его, я знаю, с какой плохо скрытой обидой и всё равно восхищением, тот пялится на меня. Вы когда-нибудь переживали что-то по-настоящему страшное, но позволяющее ощутить себя живой? Когда страх не сковывает, а раскрепощает. Она не была достаточно глупа, чтобы поверить ему, но когда он так на неё смотрел, перед глазами невольно появлялась картина далёкого детства: маленький Тета лежащий с распростёртыми руками в гуще красной травы Галлифрея, улыбающийся оранжевым солнцам так искренне, что вид этого великолепия щемит самые дальние уголки сердца. Доктор любил говорить, что страх — это супер способность, заставляющая твоё сердце биться чаще, разум работать эффективнее, а бегать — быстрее. Он врал. Когда тебе по-настоящему страшно, всё тело будто превращается в камень, словно ты какой-то плачущий ангел, руки начинают дрожать от кортизола, стремящегося по венам, а нехватка кислорода мозгу срывает любые маски, вынуждая дышать чаще, как бы не хотелось выглядеть спокойной. Реакция страха зарождается в области мозга, известной как миндалевидное тело, и приводит к физиологическим изменениям: расширению зрачков и лёгких, увеличению частоты сердечных сокращений и артериального давления, замедлению работы органов, которые не являются жизненно важными и активизации работы мозга. Именно это я и почувствовала, выходя на свой эшафот. Я сжигала планеты, целые цивилизации, неоднократно устраивала геноцид, оставляя после себя лишь пепел. Я умирала и возрождалась из пепла с новым циклом регенераций, чтобы вновь сеять хаос и разрушения, отстукивая потерянный, канущий в далекое небытие ритм барабанов. Я всегда говорила, что наши с Доктором попытки уничтожить друг друга мы оба считаем извращенным способом «обмена эсэмэсками». Я была непобедима, но позволяла Доктору одержать верх, потому что наша игра должна длиться вечно, наши противостояния были неукротимы и неизбежны как само время. Иногда я позволяла себя убить, иногда случались оплошности в плане и меня убивали, но я всегда возвращалась. Сегодня не такой день: в иных случаях продолжать свое существование, только продолжать, — для этого надо быть сверхчеловеком. Для этого нужно быть даже большим, чем Мастер, большим, чем есть я. Умереть от твоей руки? Разве может моя кара быть более желанна, более логична и обоснована? Сделай это, Доктор, но знай, что я не смогу вернуться. Смотри в мои глаза, когда я умоляю тебя дать мне шанс. Без надежды, без свидетелей, без награды: я — твой друг. Поверь мне или не вверь больше никогда, Тэта. Конечно, я не перейду грани и не озвучу твоего имени этим идиотам в мантии, возомнивших себя палачами. Они — лишь жалкое подобие того, чем мы с тобой являемся, Доктор. Песчинка на похороненной в огне планете. Жалкие рабы, стоящие перед истинными творцами геноцида и разрушителями миров. — Технология досконально выверена. Как видите, мы останавливаем оба сердца, все три мозговые ствола и пропускаем шоковую волну на клеточном уровне, которая навсегда лишает способности регенерировать. — Я знаю, как это работает — говорит Доктор, и я не в силах смириться с мыслью, что он уже думал о способе моего или же собственного умерщвления. — После экзекуции тело будет помещено под стражу в камеру квантового искривления не менее чем на тысячу лет. На случай, скажем, рецидивов. Жизнь — коварный соперник. Дополнительным условием в каталоге смерти оговорено, что приговор должен быть исполнен другим Повелителем времени. Прошу простить за наш выбор, но таких, как вы, трудно найти. Теперь очередь моего появления. Нервно сглатываю, закусывая губу, сжимаю дрожащие руки в кулаки и выхожу на собственную казнь — не могу допустить, чтобы меня тащили на эшафот — это выше моего чувство собственного достоинства. Глубоко вздохнуть, расправить плечи и сказать, чуть играющее: — О, Доктор, не ожидала тебя здесь увидеть, — необходимо продолжать играть и уколоть его побольнее, чтобы он не заметил ни моего страха, ни моей слабости в принципе — Думала, ты отошел от дел, ради семейного блаженства на Даллириуме — так шепчутся далеки. Что произошло? Мои высказывая попали в самую точку. Делать больно Доктору — целое искусство. Не настолько трудное: достаточно воззвать к его совести, но поистине великолепное. Знал ли ты, насколько больно мне было знать, что ты остался с Ривер Сонг на долгие 24 года без единого путешествия, без посещения звезд, без приключений. Не ради меня, ради другой женщины. Ты остался с ней, хотя сбежал от меня, от нас, в далеком прошлом, когда у нас ещё не было этих имен, пока мы ещё не надели наши маски спасителя миров и безумного разрушителя вселенной. Было ли тебе с ней хорошо? Вспоминал ли ты обо мне, Доктор, пока ночами срывал её стоны, вколачиваясь в тело своей жены. Ожидал ли ты её смерти или, как ты всегда делаешь, забылся, спрятал голову в песок, и искренне поверил, что она сможет быть с тобой до конца твоей жизни? Молча указываю тебе на твоё законное место, где ты обязан стоять, чтобы привести мой приговор к исполнению. Сейчас не время, говорю я себе, изо всех сил сдерживая ком в горле и жажду подбежать к тебе, обнять и расплакаться на твоем плече. Даже не умолять пощадить мою жизнь, нет, просто почувствовать тебя в последний раз, а, может, даже рассказать, как ты мне дорог, насколько ты являешься для меня самим светом в бесконечном хаосе и агонии этого мира. Я не покажу тебе эту сторону, потому что ты и не хочешь видеть меня такой. Ты не умеешь испытывать жалость, кто бы что ни говорил, и я позволяю тебе ощущать себя повелителем, судьей, позволяю тебе в очередной раз одержать победу, но не видеть моих чувств, моей слабости. — Осужденный становится на колени, — говорит мой палач, и ноги сводит в протестующем жесте. Но со мной ты, и я позволю себе повиноваться. Ты не умеешь испытывать жалость, а я не выношу, чтобы меня жалели — мы квиты. Но руки предательски дрожат от осознания приближающейся смерти, впервые настоящей смерти, которой я никак не смогу противостоять. Если это мои последние секунды, Доктор, я не хочу видеть никого другого, и уж точно ни перед кем другим я бы не преклонила покорно колени, не смирилась бы со своей участью. Но ты со мной сейчас, стоишь передо мной такой красивый, сильный, и я не в силах оторвать взора. Если кому я и позволю убить себя, увидеть собственную слабость, то это тебе, Тета. Глубокий вздох. Я не сломаюсь, я обещаю, говорю себе, но покорно опускаюсь на колени под твой возмущенный взгляд, в котором слишком ярко проскальзывает истинная ярость и раздражение, что кто-либо вынудил меня в этом мире опуститься в столь жалкую позу — это льстит, и я без капли стыда смотрю тебе в глаза в попытке впитать каждую твою эмоцию, и лишь это — дает мне покой. — Камера квантового искривления готова, — говорят мне, и дрожь возвращается, но на этот раз я могу оставаться сильной, потому что четко осознаю — если я проявлю слабость, покажу страх смерти Доктору, то он навсегда победит в нашем сражении. — Супер. — Приговор будет приведен в исполнение. Палач? — почти смешно, что Доктор окликается на это, но об этом я подумаю позже. Никогда уже не подумаю. Поэтому изо всех сил стараюсь запечатлеть каждое мгновение, каждую мелкую деталь в твоем поведении. Откажешься ли ты называться Доктором после того, как казнишь меня? Выберешь ли имя разрушителя миров или стыдливо убежишь от себя, как делал это всегда? И этого я больше не узнаю. — Прошу, я сделаю, что угодно — слова сами выскальзывают, и я не могу более сдерживаться. У нас столько не прожито! Мы так и не стали снова друзьями. Умереть сейчас — значит лишиться всего. Признать, что мы никогда не будем друзьями. Что ты никогда меня не простишь… — Только позволь мне жить. Позволь мне жить, Доктор, я всё исправлю. Я примирюсь с эхом барабанов в своей голове, я докажу тебе, что мы снова сможем стать друзьями, что мы можем друг другу доверять. Позволь высказать то, что я никогда не смела говорить. И ради этого я готова умолять, потому что ты равный мне, ты не осудишь, ты всегда будешь единственный, кто достоин слышать мои мольбы и единственным, пред которым не стыдно просить милости. Держишь рычаг, внимательно вглядываясь в меня. Разочарованно, отчаянно, будто уже совершил то, что намереваешься лишь сделать. Я не хочу верить, что ты способен меня убить. Стала ли я слишком нежной в женской регенерации? Возможно, но я не хочу умирать с мыслью, что ты действительно смог это сделать со мной, что я для тебя не значила того, чем ты для меня являлся тысячу лет. Но никто другой был бы не достоин меня убить, поэтому я стою, твердо, почти гордо, но слова продолжают литься: — Я буду хорошей, обещаю. Я стану хорошей, прошу, научи меня, научи меня как быть хорошей. — Без надежды, без свидетелей, без награды. — Я твой друг. — говорю почти шепотом. Иной раз яснее разберешься в человеке, который лжет, чем в том, кто говорит правду, но я надеюсь, что сейчас ты способен увидеть меня настоящую. — Это не имеет значения. — Да, я знаю. Знаю, что скоро умру. Но я должна сказать это — правду. Без надежды, без свидетелей, без награды, я твой друг. — повторяю более уверенно, искренне, вынуждая тебя поверить мне настолько, насколько я вообще способна быть искренней. И ты, глядя мне прямо в глаза, дергаешь рычаг.Наше время
— Доктор, я больше не могу, подожди — и снова бег, как же я не люблю бежать от кого-то — не важно, опасность ли это или обстоятельства, но тебя же всегда устраивало сие действие. — Мы почти добрались до Тардис, Мисси, ещё немного, — умолял ты, и азартный блеск, какой можно встретить лишь у по-настоящему зависимого человека, свидетельствовал о том, какое неимоверное удовольствие ты получал от погони за тобой. Право, легче порабощать миры, тогда хоть не приходится бегать! Но твоя искренняя улыбка, словно кричащая о счастье от нашего приключения, вынудила меня ускориться вместо отпускания язвительных комментариев по поводу твоего таланта влипать в неприятности и жажды сцепиться с преследователями в явно неравном для них бою. Когда мы добрались до Тардис, нас уже ждали. Выглядящие как люди, но людьми не являющиеся, существа окружили Тардис экстра полярным полем, через которое невозможно пробиться без необходимого оборудования, но решил всё, как в прочем и всегда, пистолет, направленный прямо на меня. Было неожиданно спокойно оказаться на волосок от смерти, даже если смерть приносит тебе жалкое подобие обезьянки, но настоящую радость я испытала, когда Доктор кинулся под волновой удар, чтобы закрыть меня от смертельного луча. Шок длился всего секунду. Радость сменилась паникой. И, когда практически бездыханное тело грубо взяли за шиворот и потащили вслед за собой на корабль, я даже не сумела сопротивляться, лишь безмолвно шла за нашими преследователями, пусть и под прицелом пистолетов, из одного лишь страха оставить Доктора. И ни один из нас не понял, чем обернется этот день. — Куда вы нас ведете? — не унималась Клара, в попытке сохранять рассудительность, даже видя полуживого Доктора. Она почти кричала севшим от волнения голосом, — Вы поможете ему? Вы не хотите, чтобы мы умирали, поэтому вы поможете ему! Но ответа не последовало.Восемь месяцев назад
— Мисси… — Доктор? — Я принес тебе пиццу. Если хочешь, могу заказать что-то другое, — говоришь, опуская взгляд, и это так приятно видеть на фоне моего бессмысленного заточения. Но, если быть честной, лишь это я и вижу — твою вину, твой страх, твою неуверенность в том, хороший ли ты человек, если позволил мне выжить, и, одновременно, хороший ли ты человек, если держишь меня взаперти. Эта борьба в твоем разуме почти ощутима, ох, Тета, ты так и не научился скрывать свои чувства от других Повелителей времени, может, твои земные питомцы и покупались на игру слов и суровых бровей, но я чувствую отголоски твоих эмоций, твоих сомнений, разрывающем тебя изнутри чувство вины — кое-кто так и не освоил курс Академии по выстраиванию психологического барьера. Передача телепатических образов для Галлифрейцев происходит самопроизвольно в обыденной жизни, но детей с самого раннего детства учат устанавливать защиту, чтобы держать свои мысли и чувства вне досягаемости. Каждому ребенку известно, что для контакта между индуктором и перципиентом должно существовать взаимно-обратное соответствие — это и есть первое условие информационного резонанса. Но ты так расслабился, что я не удивлюсь, что даже обезьянки с хорошо развитой телепатией сумеют проникнуть тебе в мозг. Впрочем, Доктор, ты был не самым выдающимся учеником Академии и наверняка прогулял эту лекцию — убежал загорать на солнца, так чему я удивляюсь? — Закажи себе выпить и костюм, не состоящий из бархата, и ты мы сможем наконец-то поговорить о твоих глубоких психологических проблемах и нездоровой склонности кормить меня человеческой едой. — Мисси! — Нет, я ещё не стала хорошей. Можешь оставить свою пиццу и выметаться на все четыре стороны, пока не научишься смотреть мне в глаза, когда разговариваешь со мной. Ну или пока не решишь выпустить меня, чтобы я смогла сжечь планету, на которой меня приговорили к казни, вместе со всеми её обитателями. — Мастер! — Пока, Доктор — посылаю тебя вежливо подальше и сама же на себя злюсь. Определенно хранилище действует на меня хуже, чем ты ожидал.