Каждый ёбаный день В этом зиккурате пролитых слёз В Вавилонской башне мёртвых идей От которых череда одних чёрных полос В Колизее нереализованных грёз В клубе одиноких сердец Как я тебя заебался ждать и нашёл Моя Девочка Пиздец
— Допустим, ты сделала селитру, у нас есть уголь, но где ты собираешься искать серу? — нервно спросила Клара, постукивая наманикюренным пальчиком по полу камеры. — Терпение, дорогуша. Помнишь, чем нас вчера кормили? — Мисси, ты гений. — признала она с горящими глазами, полными искреннего восхищения. Мастер картинно закатила глаза, не в силах решить, нужно ли обозвать Клару микромозгом или же просто утвердительно кивнуть, и продолжила свои приготовления. Она чувствует Доктора, но больше не показывает это. Лишь иногда Клара замечает, как сжимаются кулаки Повелительницы времени, как отблеск паники проскальзывает в уставших голубых глазах и дыхание девушки сбивается. Они не говорят о том, что происходит, но обе понимают — Доктору причиняют боль. Каждую секунду их промедления их лучшему другу причиняют боль, и они пока не в силах это исправить или остановить.***
Он обессиленно прижимается спиной к холодной стене, и лишь это помогает хоть немного унять боль. Бег времени сократился до наносекунд, слишком тягучих, неправильных, слишком медленных. Мисси второй день пытается установить с ним контакт, но он не позволяет ей — не хочет, чтобы она чувствовала то, что происходит с ним, или ощущала его эмоции. Мастер не станет жалеть его, а Доктору и не нужна ничья жалость, поэтому в свободное от пыток время, когда он не занят разработкой плана, он аккуратно собирает изломанный панцирь ментальной защиты в единый купол, как последнее, что отделяет его от того, чтобы сломаться. С Тардис всё иначе. Ментальная связь между ним и его Секси всегда была сильна и существовала как часть симбиотической связи, которая лишь усиливалась с каждой регенерацией. Он почти физически ощущает, как Тардис настойчиво пытается вырваться из экстраполярного поля, чтобы материализоваться рядом, но не может ничем помочь своей старушке, успокаивающе гудящей на задворках сознания. Напуганная Тардис, пойманная в ловушку рядом со страдающим пилотом, брошенная наедине с Мастером Клара на незнакомой планете без надежды вернуться, и Мисси, находящаяся в относительной безопасности ровно до того момента, когда мразь Фэргон узнает в хрупком женском теле ещё одного Повелителя времени, — ему не хватает их. И Доктор в очередной раз удивляется, как могло так повести идиоту из будки, что эти три потрясающие женщины до сих пор с ним, видят в нём нечто великолепное, а не то, кем он себя чувствует в действительности. Кем он себя чувствует особенно сейчас, когда двери в камеру открываются, и заходят солдаты Фэргона. И он, без возможности на что-либо повлиять или изменить, всё равно начинает: — Отпустите девушек. Они просто дети, примитивные люди и не сделали никому ничего плохого. — Смотри, Это ещё и указывает нам. — Нет, прошу, умоляю вас, отпустите Клару, пожалуйста. — произносит он искренне, с неприкрытым отчаяньем в голосе, понимая, что не сумеет достучаться. Но даже сейчас гордость не позволяет умолять за себя, только за них. На его тело обрушиваются ставшие уже привычными, но от этого не менее болезненными удары. С каждым днем его пребывания здесь тюремщики под командованием Фэргона становились всё суровее, истязали его всё дольше. Первое время Доктор видел легкий испуг в их глазах при виде Повелителя времени, но страх сменился сначала жестокостью, потом любопытством, и они, с видом исследователей, заполучивших себе невероятную по силе игрушку, с готовностью принялись выискивать самые изощренные способы, чтобы её сломать. К нему больше не обращались «Доктор», говоря лишь пренебрежительно «это». А вчера вечером, когда после нескольких часов пыток его за руки притащили к хозяину станции, он с азартом в глазах сказал, что отныне его зовут «Доктор Ничто», и, учитывая что Доктор всегда умел слышать сквозь переводящее поле Тардис, прозвучало это как презрительное «нихил»*. Он мог вынести избиения тюремщиков, подкрепленные ругательствами и унизительными прозвищами, мог стискивать зубы и терпеть боль от расплывающихся под тонкой одеждой синяков, мысленно на задворках сознания отмечая каждую трещину в своих ребрах, но когда приходил Фэргон, всё менялось. Он угрожал ему повторить всё это с его человеческими подругами, обещал заставить Доктора наблюдать за тем, как медленно, кусочек за кусочком, кость за костью он будет ломать их хрупкие тела, и тогда Таймлорд выходил из себя — рычал, словно загнанное в угол животное, пытался нападать, использовать регенерационную энергию, чтобы выжечь станцию со всеми его мучителями, но был остановлен уколом аспирина в шею, напрочь блокирующему золотой огонь регенерации. Фэргон раз за разом болью пробирался всё глубже в разум повелителя времени и отбирал, ломал все уровни защиты, державшие Доктора, начав способностью ходить и заканчивая умением перерождаться. И как бы он не умолял отпустить его спутниц, больше всего Доктора пугало одиночество. В моменты агонии он представлял перед собой образ Клары, неуверенные объятья, за которыми можно спрятать лицо, и руки на панели управления Тардис: крупную с длинными пальцами, изрезанную глубокими морщинами и маленькую, с розовым маникюром и тонкими пальчиками, доверчиво тянущие рычаг на пути к приключениям. А ещё он жалел, что забрал у Мисси оружие, лишив их этим возможности выбраться, пусть и жестокой ценой. Когда Доктор впервые пришел к этой мысли, она ужаснула его, но с каждым ударом, с каждой минутой осознания неизбежного краха его психики, он всё чаще позволял безумию и жажде уничтожить врагов овладевать его разумом, и в этом находил покой, выжигающий душу Доктора, но дающий взамен кровавые всполохи под закрытыми веками и почти голодную ярость до крови мучителей. Когда хаотичные удары сменились холодными инструментами, он звал Мисси, изо всех сил желая делать это про себя, а не вслух. Он тянулся к её сознанию всем своим естеством, но не мог удержать контакта от резкой, жестокой боли, окутывающей его тело, не отпускающей его даже после ухода Фэргона. Он больше не мог справляться с этим один, и, в редкие моменты, когда он был способен сконцентрироваться достаточно для удержания ментального контакта, Доктор засыпал под потерянный, утешающий, иногда яростный голос Мисси, позволяя сознанию уплывать в спасительную темноту.***
С неприкрытым удивлением озираясь на получившийся порох Клара думала о то, что Мисси уже давным давно могла самостоятельно покинуть хранилище, в котором её держал Доктор, но сознательно оставалась в заточении, и не могла не удивляться, сколько ещё тайн скрывала Повелительница времени. Она прекратила пытаться разгадать сложность взаимоотношений Мастера и Доктора, после того как однажды совершенно случайно сидела в Тардис, проверяя школьные тетради, и ждала уже на несколько часов опаздывающего Доктор, когда машина времени на очередное её недовольное бормотание о степени пунктуальности Таймлорда, весело загудела и включила сканер, отображая камеры хранилища. Клара была удивлена, что Доктор установил там камеры, потому что это не было в его стиле и, придя к выводу, что это — очередной трюк своевольной Тардис, увеличила изображение на экране. Тетрадка выпала из рук, когда она разглядела в человеке её некогда пуританско настроенного Доктора, жестко вгоняющего свой член между губ Мисси, и Клара покраснела от кончиков ушей до глубины души пораженная таким порочным зрелищем. Но не только Доктор вызвал её удивление, на самом деле после его регенерации она не раз замечала несвойственные предыдущей версии проявления характера Повелителя времени. И, если уж он стал способен хладнокровно смотреть, как люди вокруг него умирают, что не числилось за галстуком-бабочкой, то девушка вполне могла предположить, что целибат давно в прошлом и секс для её асексуального Доктора уже не является чем-то невероятным. Намного сильнее её поразила реакция Мисси — Клара с трудом заставляла шестерёнки в голове работать и соотнести её с образом Мастера, о характере и поступках которого она неоднократно слышала от Доктора с активным использованием таких слов как «гордый», «повелевающий», «непреклонный» — и этот образ в голове никак не вязался с покорно подставляющейся под белесые капли Мисси, стоящую перед её другом на коленях. И сейчас она исподтишка наблюдала за Мисси, пытаясь разглядеть в ней женщину так всепоглощающе любившую Доктора, а в том, что она его любила не было ни малейшего сомнения, вопреки всем её словам, и не могла не испытывать жалость, когда замечала впивающиеся в ладонь ногти и еле заметный шепот «Пожалуйста, Доктор, потерпи ещё немножко», пробирающий до дрожжи, от некогда холодного жестоко существа. — Теперь мы можем взорвать этот замок к чертовому Рассилону, но нам всё ещё необходимо найти низкоплавкую сталь для создания оружия. — подытожила Мисси, собирая в чашку остатки пороха. — У нас нет времени на это, Мисси. Нужно идти сейчас. — Вот вы с Доктором всегда так — летите наобум в лицо опасности без малейшего намека на оружие и смотри, к чему это привело. — отчеканила Таймледи и, если уж быть честной, Клара была полностью согласна с этим замечанием, но времени на создание оружия у них не было, и девушка, глядя на оставшиеся от кровати деревянные брусья, сказала: — У нас есть оружие. Пора. Мисси только устало покачала головой, соглашаясь. Если они упустят их второй шанс, третьего уже не будет.***
— Зачем ты это делаешь? Я могу помочь тебе, могу спасти пленных, найти вам подходящую планету, и ты сможешь начать всё сначала. — не унимался Таймлорд перед очередной пыткой, в попытке подобрать правильные слова даже для такого маньяка, как Фэргон. Ведь слова всегда его спасали, были его главным оружием, но сейчас словно магический эффект от использования слов развеялся, оставляя Доктора наедине с болью — обнаженным, практически сломленным и неожиданно беспомощным. — Помощь сейчас требуется тебе, ничтожество — произносит мучитель почти с любовной интонацией, безумием в черных глазах, и приближает ставшую уже ненавистной, вызывающую неконтролируемую панику медицинскую дрель к плечу Доктора. Он инстинктивно дергается, в ужасе смотря на знакомый прибор, с почти скулящим звуком пытается вырываться вопреки воле связанного изломанного тела. И тогда боль сотрясает всё естество, расползаясь пульсирующей агонией по организму и стены сотрясают крик, не первый за сегодня, но и далеко не последний. Когда плоскогубцы берут в плен его пальцы, Доктор концентрируется взглядом на часах, висящих на противоположной стене, изо всех сил стараясь уловить размеренное тиканье механизмов, равномерно бегущие стрелки времени, остающегося безучастным вопреки всем страданиям этой вселенной. От запаха собственной крови мутит и, когда темнота является к нему в виде болевого шока, он больше не противится ей — ласково протягивающей свои щупальца для объятья.***
— Доктор! — взволнованный голос его невозможной девчонки врывается в темноту, и Доктор пытается приблизиться к нему, но осознает, что не может даже двинуться. Его затягивает обратно, в пелену умиротворения, и он надеется найти свою смерть там, в теплом покое. Но голос Клары звучит так расстроено и испуганно, что он просто обязан помочь ей. И он стискивает зубы и идет на зов, с каждым шагом приближаясь к боли. Он так устал чувствовать это. Чем ближе голос, тем сильнее его тело охватывает огонь, и, когда уже становится невозможно терпеть… — Боже, Доктор, слава богу! Мы не могли разбудить тебя. Скорее, нам надо убираться отсюда. Взгляд фокусируется на заплаканном личике его Клары, и он пытается протянуть руку, чтобы смахнуть её слезы, провести по щеке в успокаивающем движении, когда видит свою руку. Гортанный стон, напоминающий рык умирающего животного, вырывается невольно, и он потрясенно закрывает глаза, не позволяя эмоциям отразиться на его лице. Мисси не дает ему времени прийти в себя и с несвойственной хрупкому женскому телу силой, поднимает его, заваливая на тонкое плечо. Её лицо так близко, и он утыкается носом в изгиб нежной шеи, вдыхая такой родной успокаивающий аромат.