— …несли убытки. Так же договор с торговой лавкой Чжао был расторгнут, их постиг неурожай, и глава Чжао приносит Вам искренние извинения и просит отодвинуть сроки выплаты компенсации на начало весны. Я взял на себя смелость поиска альтернатив, и все найденные мной варианты лежат в папке «триста тридцать семь А». Стоит в первую очередь заняться этим вопросом, господин. Так же глава приюта просит как можно скорее переговорить с Вами, он не стал обсуждать этот вопрос со мной, настаивая на Вашем присутствии. Вероятно, вопрос крайне деликатный и, смею предположить, как-то связан с поведением воспитанников. И господин, Вы были правы, устроенная проверка выявила нечистые помыслы у учителя Гао. Не беспокойтесь, он не успел как-либо навредить детям, и был немедленно взят под стражу. Все детали указаны в отчёте, и пока я советую Вам…
— Я не нуждаюсь в советах, Чао.
— Да, конечно, прошу простить… Будьте уверены, эта ситуация не получила разглашения как среди простого люда, так и среди воспитанников. Официально учитель Гао вернулся к родне на востоке в деревню Сан. Ещё за время Вашего отсутствия…
Вздохнув, я подпёр щёку кулаком, другой рукой листая написанный убористым почерком листы и вслушиваясь в доклад. Как я и подозревал, стоило мне отлучиться, как все мои проекты едва не ушли в разнос, держась лишь на страхе руководителей моего гнева, который я не любил копить и проявлял так, что все подчинённые ходили шёлковыми и, если и плевались, то мудро во избежание отходили на километр другой.
Особенно хромала моя попытка сделать радужный мир без беспризорников, которых на наших землях — как, впрочем, и везде — было столько, что стоило задуматься. В древнем Китае родители явно не смотрели далеко вперёд, как в двадцать первом веке, и не всегда удосуживались озаботиться жилищем, что уж говорить про стабильный заработок, наследство, наличие безопасного места обитания и других важных для современного человека мелочей.
Хотя, конечно, я отчасти понимал — тут в виду присутствия кланов, заклинателей и мертвецов жить нужно было прямо сейчас, а не планировать будущее на сто лет вперёд, ведь ты мог помереть не только от кирпича, но и от хвори и потусторонней дряни, которая выбрала тебя, потому что ты прошёл мимо леса в красном ханьфу, а этот хрен при жизни ненавидел красный.
В общем, стоило родителям отбросить коньки, как ребёнок был вынужден становиться на путь выживания. Если ему везло не помереть в первые два года, за которые погибал больший процент, то он начинал воровать, бродить без цели по миру и пытаться либо освоить ремесло, либо пробиться в заклинательскую школу, попасть в которую, честно говоря, даже при наличии хороших задатков было делом чистой удачи.
Например, ворота в нашу открывались куда охотней для тех, кто неплохо вложился в казну, а остальные чудесным образом оказывались куда менее одарёнными и совершенно «не понимали истинного духа совершенствующегося». Такое откровенное кумовство и взятничество откровенно злило, но отказываться от стабильного золотого притока было глупо, и я скрепя зубами это принимал.
Примерно так же состояло дело и с различными ремёслами — делиться семейными секретами с каким-то оборванцем спешил не каждый, и единственным приемлемым в рамках закона вариантом был тяжёлый рабский труд, и существовали даже целые организации, в которых за гроши работали совсем отчаявшиеся люди. Конечно, на деле всё было куда как проще — большинство уходило в криминал, даже осознавая, что с наличием заклинателей жить они будут недолго, и на их месте я бы тоже предпочёл сдохнуть от меча, чем от шальной плети урода, посчитавшего, что я чего-то уж слишком расслабился.
Такая ситуация в своё время меня поразила так, что я загорелся твёрдым желанием всё переменить, ведь я смел, умён и горд, и свет на мне клином сошёлся. Воодушевившись и использовав фирменное упрямство, я стал наседать на отца, который крайне скептично относился к моим геройским порывам. И когда я довёл всех, кого мог, и стало ясно, что я не угомонюсь, отец сделал финт ушами и решил:
— Цзысюань, твоя настойчивость меня утомляет. Но раз ты столь упёрт и решил не отходить от своего решения, я сделаю исключение и позволю тебе самому воплотить твою задумку. Каждую декаду я буду выделять тебе определённую сумму, использовать которую ты сможешь так, как посчитаешь нужным. Ты волен сам выбирать подчинённых и людей, что возглавят твой труд. Если пожелаешь, можешь всё сбросить на чужие плечи. Единственной твоей задачей будет писать мне отчёты, в остальном твои руки развязаны… Но если я увижу, что ты не справляешься, то перестану выделять средства. И помни, ничего страшного не случится, ты слишком юн для таких игр, всё просто вернётся на круги своя.
И улыбнулся. Я выдавил кривую улыбку в ответ.
Честно сказать, я больше надеялся, что отец займётся этим сам, а я буду «генератором идей» и вдохновителем. Что и сказать, этот приют послужил мне уроком и испытанием, которое медленно, но верно капает мне нервы и по сей день.
Никогда до этого я не стремился «найти сторонников», постичь «все тонкости руководства» и тем более мышления детей. Мне пришлось начинать с нуля, и это поначалу вгоняло в тоску.
Разумеется, если бы не моё детдомовское прошлое, хрен бы я пошевелил хоть пальцем в этом направлении, но что-то внутри давило — всё-таки если бы не этот инкубатор, неизвестно, кем бы я сейчас был. Любви к детям я особой не испытывал, — ну, есть они и есть — но при взгляде на них вспоминал, что и сам вообще-то не с золотой ложкой во рту был рожден, и надо хоть иногда спускаться с небес на землю, чтобы не походить на тех, кого раньше презирал.
К сожалению, не у всех имелись столь чистые порывы, и приходилось проводить постоянные проверки для тех, кого я набирал в персонал. Двоих педофилов уже отправил на эшафот, устроив показательную казнь, и поток желающих работать со мной в приюте как-то резко поубавился.
Ремарка отца, что я могу ничем не заниматься, скинув всё на подчинённых, казалась мне издёвкой — постоянно случалось что-то, что требовало моего присутствия, и я почти прописался в приюте, и мне без моего ведома даже выделили отдельную комнату, что было то ли лестным, то ли вводило в тоску. Я задавался вопросом — как люди раньше организовывали эту систему? Ведь у меня, несмотря на почти каждый прописанный в руководстве случай и план действий, возникали эксцессы, и я, что называется, зашивался, пытаясь выстроить похожее на свой детский дом место, которое в честь него же назвал «Светлячок», проигнорировав то, как раздражало меня это название в детстве.
Лишь недавно «Светлячок» начал приносить мне что-то помимо головной боли, и я иногда даже радовался, когда меня с порога с визгом встречали совсем мелкие личинки человека. Ведь в конечном итоге в это место я вбухал столько бабла, сил и нервов, что не любить хотя бы поверхностно воспитанников категорически не получалось. И первым местом по приезде, которое я посетил, был не кабинет отца, несмотря на то, что я порядочно соскучился, а этот вечный оплот визгов, шума и толкотни.
Выслушав в гостинице отчёт Чао и набив живот, мы, тихо переговариваясь, пошли к приюту.
— Что ещё интересного произошло? — зевнул я.
— Мне стоит… рассказать только хорошее? — осторожно поинтересовался Чао, теребя рукав.
Я весело хмыкнул.
— Я сегодня в хорошем настроении, выкладывай всё!
— Ну… Учитель Цзинь Хенг отметил, что на ежемесячном контроле результаты стали лучше почти в два раза, — начал медленно он. — А ещё у нас прохудилась крыша…
— Недавно же проходил ремонт?
— Так он проводился до того, как Шан решился заняться экспериментами… Он говорит, что хочет стать, как Вы, великим артефактором, и сжёг уже две кровати, занавески и пять комплектов одежды, сломал две парты, пару костей и как-то выбил крышу.
— Это тот пацан, которого я принёс прошлым летом? — нахмурился я. — У которого ещё чёрные глаза и длинный язык?
— Да-да, это он, господин, — засмеялся неловко Чао. — Думаю, ему пойдёт на пользу, если Вы осторожно его осадите…
— Зачем? — флегматично ответил я, ухмыляясь. — Великий заклинатель растёт.
— Возможно, но до начала распределения его группе нужно прождать ещё год, — уныло пояснил он. — Боюсь, что до следующего года приют не выстоит…
— Я подумаю, что можно с этим сделать, — фыркнул я. — Но всё же в следующий раз находите сами подход к детям, я не собираюсь каждый раз выполнять Вашу работу.
В ответ я получил оправдания и кучу извинений, из-за которых у меня снова разболелась голова, и я замахал рукой, говоря, что всё понимаю, и работать с детьми не цветочки по полю собирать.
Теперь мне рассказывали лишь хорошие новости и весёлые истории, и я немного пожалел, что так резко высказался в сторону Чао, решив позже извиниться. Пройдя через ворота и почувствовав, как обволакивает тело невидимое поле, я попытался прикинуть, стоит ли обновлять контур и не халтурят ли заклинатели.
Впрочем, довести свою мысль до конца мне не довелось, одетые в парадные ханьфу дети, выстроенные в четыре шеренги, запели гимн приюта, который я от балды сочинил и сделал гимном просто потому, что могу.
— Жил-да был Светлячок.
Он работал ночью.
Зажигал огонёк
Жёлтенькою точкой…
Учителя выстроились в ряд и выжидательно смотрели на меня, вежливо улыбаясь, а с окон можно было увидеть любопытствующие детские лица. Каждый мой приезд меня встречали гимном либо с порога, либо уже внутри, и я стабильно делал вид, что умиляюсь, потому что нельзя подавать вида, что ты внутри хохочешь и предаешься ностальгии, ведь идея организовать хор была моей барской рукой брошена руководителем, и воплощал её не я, а значит бурные реакции приходилось оставлять при себе.
Впрочем, я тоже не говорил руководящему, что хочу по приезде каждый раз слушать гимн, и происходящее мне льстило, но, впрочем, второе дно ощущалось мной тоже прекрасно.
Пока дети пели:
— Он светил тут и там,
Он старался очень,
Чтоб светло было нам
Самой тёмной ночью…
Я слышал:
— Дай нам денег, Цзысюань,
Они нужны нам очень,
Чтоб не лить слёзы по утрам
До самой тёмной ночи…
Своего руководящий добивался — после такого представления я находился в благодушном настроении, а значит был готов сорить деньгами и поощрять отличившихся.
Вот и сейчас я одобрительно захлопал, и остальные тут же повторили за мной, поощрительно кивая и улыбаясь.
— С каждым разом поёте всё лучше и лучше. Вы не поскупились сил для отточки таланта, молодцы, — подмигнул я детям, наслаждаясь реакцией.
— Мы рады приветствовать Вас, молодой господин Цзинь, — с поклоном подошёл ко мне руководящий Цзинь Гуанг. — Надеюсь, дорога Ваша была лёгкой, а море…
— А я, а я! — заорал кто-то из последних рядов хора, подпрыгивая, чтобы его было видно. — Скажите и мне что-то, господин!
Чао едва заметно скривился, а Гуанг испуганно вздрогнул, смотря на меня.
— Полагаю, это?.. — наклонившись к Чао, спросил я.
— Это будущий артефактор Шан, господин, — с едва уловимым раздражением пробормотал он. Я едва слышно хмыкнул.
— И кто это у нас такой голосистый? — громче вопросил я.
— Я, я, я! — активнее запрыгал ребёнок.
— Выходи сюда.
Когда до меня добежал лохматый ребёнок, глаза которого сверкали так, будто я собрался вручать ему Грэмми, моя бровь невольно дёрнулась в узнавании. Наклонившись к нему, я улыбнулся и спросил:
— Так что ты хочешь услышать?
— Как вы оцениваете моё пение, — не растерялся тот, теребя рукав улыбаясь во все… двадцать девять. — Все говорят, что Вы любите слушать пение, ну, я и решил петь тоже. Не то чтобы я хочу стать певцом или бродячим артистом, я вообще хочу стать заклинателем и тоже молнии пускать. Я уже план придумал! Через год выяснится, что я потрясный заклинатель, а уже через два я буду рубить головы нечисти. Правда, я немного нечисти боюсь. Когда я жил в деревне, и за мной гналась тётка Фу со скалкой, то я забежал в лес. А там, ну, Вы знаете, нечисть гуляет, а я ещё не знал об этом и пошёл гулять тоже. А там так темно и страшно, и вдруг такой хруст! А я такой: «А!» А мертвец такой: «У-у-у!» И тут я его шлёп! И он такой: «Бам!» А я ему…
— Достаточно, — строго одёрнул его я, подавляя желание потереть виски. — Когда я тебя спрашиваю, тебе стоит ответить лишь на поставленный вопрос. Попробуем ещё раз. Что ты хочешь от меня услышать?
— Вашу оценку моего пения! — резко выпрямившись, отчитался он.
— А почему?
— Почему?..
— Да, ты ведь пел не один.
Обернувшись, будто только сейчас поняв, что его спину буравят другие воспитанники, Шан замялся и, робко бросив на меня взгляд, сказал:
— Просто хотел привлечь Ваше внимание, — сказал он так грустно, что я почувствовал себя скотиной. И добавил контрольный: — Я скучал…
Устало выдохнув, я потрепал его по голове, но тут же вспомнил, что обрываю воспитательный момент, и всё же добавил:
— Привлекать внимание можно и по-другому, Шан. Постарайся делать это своими успехами и хорошим поведением. Не забывай об этом, договорились?
Он активно закивал и выставил мизинец, который я быстро пожал. Вскоре выдохнувшие работники приюта поспешили завладеть моим вниманием и повели меня в кабинет, но я всё равно услышал едва слышное и веселое:
— Но сработало же!..
***
Лёгкий скрип и дёрнувшийся контур резво выдернули меня из сна, и я напрягся, сонно моргая и направляя ци к печати на руке. Впрочем, лёгкое кряхтение и ворчливое «Ну, давай же!..» показали, что опасности нет, и я устало прикрыл глаза.
Раздался щелчок, едва слышный топот ног, и вот уже рядом со мной шуршит простыня, и кто-то, крайне наглый и самодовольный, устраивается поудобнее, осторожно подныривая под руку.
— Назови мне хоть одну причину не отхлестать тебя по попе, — сонно пробурчал я, не открывая глаз.
— Я соскучился, — довольно заключил Шан.
— Второй раз это не сработает.
— Но я правда скучал!
Вздохнув, я приоткрыл глаза, смотря в блестящие глаза Шана и его щербатую улыбку.
Этого ребёнка я встретил в деревне у земель Цинхэ Не. Чуткий слух уловил звуки, похожие на жалобное мяуканье, и я, решив, что рядом бегает поранивший лапу котёнок, пошёл на них, чтобы в итоге обнаружить сжавшегося в куче тряпье ребёнка. У него был сильный жар, сломанные рёбра и пугающе болезненный вид. Разумеется, я споро притащил его на корабль и потом долго выслушивал причитания лекаря за это.
Ребёнка звали Шаном, и был он до того запуганным и ощерившемся, что при пробуждении дико испугался и прокусил лекарю руку. Не знаю как, но этот зверёныш умудрился сбежать от взрослого заклинателя и выбежал на палубу, чтобы встать на фальшборт и решить сигануть в открытое море.
Поймал я его тогда в последний момент, и надо сказать, этому мелкому изрядно повезло, что в тот момент я был на палубе, ведь команда состояла из обычных людей. Встряхнув его за шкирку, я повернул его к себе лицом, чтобы смешливо улыбнуться, и спросить:
— Если бы я знал, что ты хочешь умереть, то оставил бы тебя там. Но раз уж лекарь вложил в тебя столько сил, то будет жаль его огорчать. Может, поживёшь тогда ещё немного?
Он молча хлопал глазами какое-то время, чтобы наконец собраться и кивнуть, выглядя при этом до того трогательно растерянно, что я не сдержал тёплой улыбки.
Похоже, наше первое знакомство произвело на мелкого большое впечатление, потому что всю длительную поездку он предпочитал держаться меня и едва ли не ударялся в слёзы, когда я говорил, что занят или не могу. Выносить слёзы у меня получалось не очень, и я часто потакал ему, лишь бы дитя не плакало и не доводило меня.
Не мудрено, что, когда пришло время расставаться, Шан вцепился в меня всеми конечностями и зарыдал так безутешно, будто бы я оставлял его на съедение волкам. Пришлось долго утешать его и уговаривать, говорить о том, что расстаёмся мы не навсегда, и здесь ему будет лучше, что здесь вкусно кормят, а ещё заботятся, поддерживают и помогают… В общем, дипломат из меня такой себе, потому передал ребёнка я в руки Чао, только когда он совершенно вымотался и уснул.
Тем удивительней было для меня, что из тихого, зажатого и робкого мальчугана, вырастает… это. Впрочем, как говорил Чао, ведёт он себя так не всегда, часто залезает один на чердак и подолгу смотрит в окно.
— Посмотрите мои артефакты? — вдруг спросил он. Его голос прозвучал слегка невнятно из-за того, что он уткнулся мне носом в ханьфу.
— Если полежишь со мной этот час тихо.
— Тихо-тихо?
— М-гм.
— Как мышка?
— М-гм.
— И Вы не будете меня ругать?
— М-гм.
— И прогуляетесь со мной по городу?
— М-гм.
— И купите все сладости, что захочу?
— М-гм.
— И будете приезжать чаще? А лучше заберёте меня в орден! Купите мне самый крутой меч, научите крутым приёмам, пулять молнии и…
— Спи уже!..
***
Засунув в рот очередную сладость, я зажмурил глаза и едва не заурчал от вкуса. Повар, сидевший рядом, негромко хохотнул и пододвинул тарелку с моти ближе, и я почувствовал себя на седьмом небе от счастья.
Где бы я не бывал, что бы не отведывал, ни одно блюдо не могло сравниться с творениями Чжан Фу. Найдя этот талант в ничем не примечательной деревеньке, я понял, что пропал, и если бы Чжан Фу был молодой и юной девицей, а не пожилым полноватым и лысеющим поваром, то за мной бы не заржавело, и я бы уже давно был счастливо и глубоко женат.
В этом я убедился ещё раз, когда на предложение перейти в роскошную кухню клана Цзинь получил задумчивый взгляд и категоричный отказ. И кто бы знал, сколько я расшаркивался перед этим хитрым лисом, чтобы получить право каждый день есть божественную стряпню. Зато теперь в моём распоряжении были чуть ли не все блюда мира, потому что к моим просьбам и фантазиям прислушивались, и Чжан Фу даже с заменителями добивался именно того вкуса, что был мне знаком с детства.
Когда в животе всё утрамбовалось плотно настолько, что было тяжело дышать, я придвинул к себе яблочный пирог, на который косился с самого начала ужина.
— С корицей? — совершенно счастливо пробормотал я, с наслаждением втягивая аромат.
— С корицей, с корицей, — похмыкал Чжан Фу. — Принести Вам чаю или?..
— Кисель. Хочу кисель, — засветился я, и Чжан Фу, понимающе хмыкнув, ушёл за напитком.
Стоило мне налюбоваться на пирог, и взять в руку один кусочек, как кольцо на среднем пальце едва заметно засветилось. Задумчиво осмотревшись, я снова остановил взгляд на пироге. Чёрт.
Когда Чжан Фу вернулся, я уже демонстративно потирал живот, зевая. Тарелка с пирогом красовалась отсутствием трети блюда, и я поспешил устало поблагодарить старика и направиться к себе в покои.
Дверь с едва слышным скрипом закрылась, отрезая от меня стоящих на страже постовых. Я с хрустом потянулся, сбросил накидку и присел у трельяжа, распуская волосы и сонно напевая мотив пошловатой песенки под нос. Сапоги с глухим стуком приземлились у стены, и я с распахнувшимся на груди ханьфу рухнул на кровать, прикрывая глаза и расслабляясь.
Первые десять минут не было ничего, и лишь когда я почувствовал настоящую сонливость, внутри меня будто подцепили крючком. Человек бесшумно закрыл за собой окно и подошёл к кровати, подошвы его сапог не издали ни звука. Внимательный взгляд, осмотревший меня с ног до головы, заставил мурашки пробежать по спине.
Небольшое колебание воздуха, резкий взмах, и я перехватываю чужое запястье, резко сбрасывая наёмника на кровать. Ухмыльнувшись, я оглядел надевшего маску мужчину и в следующий миг уже уворачивался от клинка. Обманка убийцы заставила меня перекатиться в сторону, и хлыщ поспешил этим воспользоваться, подбегая к окну. Впрочем, засветившиеся на раме символы ясно дали понять о малой возможности побега.
— И что, даже не попрощаешься? — хмыкнул я, заводя руки за голову и принимая на кровати расслабленный вид.
Красные глаза разъярённо впились в меня, и я понял, что этот будет стоять до конца. Некоторое время мы молча смотрели друг на друга, и стоило ему сделать шаг в мою сторону, как я свистнул, уворачиваясь от удара.
— Это была моя любимая подушка! — возмутился я.
Разумеется, мне не ответили, продолжая наступать. Когда уворачиваться мне надоело, я перехватил прилетевший в руки меч, отражая удар. Посыпались искры, отражающиеся в диких глазах убийцы.
Мы обменивались ударами, и стоило признать, что наёмник держался достойно, хотя, конечно, и не дотягивал до подготовки ордена Ланьлин Цзинь. Впрочем, по глазам было ясно, что убийца это прекрасно понимал и пытался достать меня подлыми приёмчиками, за которые у нас ты мог получить по шее так, что все бесчестные порывы мигом вылетали из головы. Но я был не лыком шиком, меня таким пронять было сложно — столько лет жизни в детском доме научат и не такому.
В конце концов я начал делать вид, что выдыхаюсь, дал ему задеть своё ханьфу и показал, что ранен, отступая к кровати. На лице наёмника блеснула искра торжества, и когда мои расширенные в наигранном испуге глаза крепко сомкнулись, пока дрожащая рука выставляла клинок вперёд, и настала моя минута триумфа.
Теперь-то я не мешкал, и стоило этому хлыщу упасть на кровать, сразу применил парализующую печать, отбрасывая чужой меч в сторону.
— Заставил же ты меня попотеть, — зевнул я, демонстрируя обратное. — А знаешь, я может тебя и убивать не стану, если расскажешь, как проник через защиту и подлил снотворное в пирог.
Прочитав в красных глазах искреннее желание свернуть мне шею, а не тягу к сотрудничеству, я хмыкнул, садясь рядом.
— И кто же тут у нас, — протянул хитро я, подцепляя края маски.
Стянув ткань, я неприятно удивился и нахмурился, выдыхая.
— Ребёнок, — устало констатировал я, раздумывая о том, что мне определённо нужен отпуск. — Блеск…
Мальчишка лишь сверкнул глазами, растянул тонкие губы, оголяя клыки и не оставляя попыток сбросить действие печати. Пацану на вид было около двенадцати, и хотя в этом мире в двенадцать лет дети были сложены заметно лучше, чем в моём, детских и невинных черт это не умоляло. Что делать с этим юным фанатом Чикатилы я не знал, но понял, что если не хочу увидеть голову этого пацана отдельно от туловища, то придётся лично курировать этот случай.
— Лучше бы ты оказался больным на голову ублюдком, — посетовал вслух я. — Хотя чего это я? Возможно, так и есть…
Хмыкнув, я встал, потянулся, хрустнув, черкнул на бумажке пару строк и рывком распахнул дверь. Стража тут же сделал вид, что они не болтали, как заправские сплетницы.
— У меня на кровати наёмник под парализующим, — с места в карьер холодно начал я. — Схватить, донести Цзинь Куану, передать моё распоряжение… И написать подробный отчёт о том, чем вы занимались во время покушения. Наказание пусть назначает командующий.
Под гнетущую тишину наёмник был конвоирован в карцер, а я мудро решил, что лезть в это дерьмо следует на свежую голову и, обновив печати, заснул поверхностным сном.
