***
Бродя по окрестностям Гусу, я хмурил брови и пытался понять, какой из приведённых доводов заставил мою ногу ступить в Облачные Глубины. Откровенно говоря, никакие великие знания меня не привлекали, как не привлекали подвиги, девушки и деньги, потому что всё это водилось у меня в таком изобилии, что становилось тошно. С поры той провальной миссии меня будто обухом по голове ударили, и я с опаской оглядывался вокруг, ведь знание, что я смертен, было понятным, а то, что другие смертны по моей вине, меня сильно обеспокоило. Конечно, первым делом я провёл обыск и ревизию в приюте, а после, успокоившись, начал строить догадки и смурнеть. Очевидно стало бы и последнему дурню, что я здесь, такой современный и красивый, не один, и где-то бродит мой современник, вынашивающий непонятные и мутные планы, с которыми почему-то связан и я. Подходить к каждому и говорить «Hello, bitch», смотря на реакцию, казалось мне не самой продуктивной идеей, но надо было что-то делать, ведь я не мог пустить всё на самотёк, когда меня столь очевидно прижали к ногтю. Казалось, что надо мной невидимой тенью кто-то повис, и это чувство собственной беспомощности и ничтожности зудело и раздражало, нуждаясь в избавлении. Действовать в открытую я опасался, — опасался, что о моих действиях доложат, клан Цзинь и без того был печально славен своей изворотливостью, что уж говорить про шпионов — но и оставлять не смел. Приходилось действовать исподволь, проверять людей на верность и пытаться поймать конец загадки, за который можно было ухватиться. Чувствовать себя дома как прежде — расслабленно и вальяжно — я уже не смел, и надо сказать, что эта история сказалась не лучшим образом как на моём внешнем виде, так и на отношениях с окружающими. Я предпочёл позабыть все немногочисленные дружеские связи за пределами ордена, переписка с которыми занимала немалое количество времени, и сосредоточиться на главном, ведя переписку лишь деловую, отбрасывать которую было бы недальновидно. Что до внешнего вида… То матушка не даром так настаивала на обучении в Гусу, там хоть есть обязательный строгий режим и правильное питание, что и нужно мне, то стремительно набирающему вес, то не менее стремительно худеющему. На лице отпечаталась усталость, появился землистый оттенок и лёгкий отпечаток кругов под глазами. Меня это беспокоило не очень — конечно, в Китае была сильна культура мужской красоты, но я по меркам своего времени считал себя и без того красавчиком. По крайней мере, тех, кто так не думал, и мог смело высказать мне это в лицо, я либо отстранял подальше, либо отвечал в таком тоне, что этот кто-то засовывал язык в задницу и больше говаривать со мной так не смел. Почему-то всем казалось, что если я не похожу на мужиковатую девицу и выгляжу устало, то и ответить на выпад не смогу. Собственно, мне даже нравилась нынешняя некоторая неухоженность и небрежность — хоть как-то похожу на «нормальных» мужчин и могу теперь не бояться, что, зайдя в бордель, меня перепутают с персоналом. А то, что я вылетел из списка «самых красивых молодых господ», отдавая третье место Вэй Усяню, не сильно-то и волновало и вызывало скорее облегчение, что вход в этот петушатник мне теперь закрыт. Когда послышались голоса других поступивших, я закатил глаза, активировал печать и приземлился на крыше дома. В лицо тут же ударил холодный ветер, и я зябко поёжился, глубже кутаясь в многослойное ханьфу. Присев на черепице и постаравшись выбрать менее просматриваемый угол, я скрестил ноги и задумчиво уставился на спадающую с гор воду. Какое-то время было так тихо и хорошо, что я почти физически почувствовал, как у меня внутри медленно, очень медленно расслабляется тугая струна. Места здесь и правда были волшебными, навевая воспоминания о заснеженной Родине, и я робко улыбнулся воспоминаниям, прикрывая глаза и… — Вам запрещено здесь находиться. Вздрогнув, я, как идиот, нелепо взмахнул руками, рывком вставая на ноги. — Вы что здесь забыли?! — взбеленился я, глубоко разозленный тем, что меня отвлекли от чувства уюта и гармонии, возникших впервые за долгое время. — Я запрещаю Вам здесь находиться! Оставьте меня в покое! В голову тут же пришло осознание, что вообще-то я не у себя дома нахожусь и раздавать такие приказы права не имею, но сдавать назад было поздновато, и пусть лучше меня посчитают за высокомерного дебила, чем за дебила неуверенного и размякшего. Адепт ордена Лань, судя по его прикиду воздушной снежинки, предупреждающе сузил глаза. — Предупреждаю. В правилах Гусу Лань… Сдержав порыв закатить глаза, я мужественно выслушал всё, что я успел нарушить. Когда парень замолчал, выжидая мою реакцию, я начал раздумывать, как бы покорректней его послать, раз уж отец столь любезно дал мне полный карт-бланш… — Прошу простить меня, уважаемый Лань… — сделал я многозначительную паузу, поднимая брови. — Ванцзи. — Лань Ванцзи, — задумчиво закончил я, подумав, что нарваться на этот кадр в первый же день стоило ещё постараться. Заведя руки за спину, я вынул из рукава бумажку и, проколов подушечку пальца, начал осторожно выводить на ней символы. — Это моя ошибка, красоты Гусу Лань столь увлекли меня, что я совершенно позабыл о достойнейших правилах достойного ордена. По приезде я прочитал и выучил их все, ведь соблюдать традиции дружественного ордена так важно для меня! Каждое правило столь удивительно и мудро, что я подумал о том, как здорово живётся тем, кто является почётным членом этого клана. Ведь они столь гармонично вписываются в жизнь, что позволяют достичь глубокого очищения и возвышения… Так я должен, что ли, сказать? Когда чуйка Ванцзи сработала, и его рука рефлекторно потянулась к мечу, я активировал печать на мизинце, и ветер в долю секунды прилепил бумажку на адепта. Печать не подвела — Лань Ванцзи мог теперь лишь бешено вращать глазами, и хотя я и понимал, что потом надаю себе по ушам, которые перед этим надерёт отец, — выдавать истинные возможности условно дружественному ордену не лучшая идея — насладиться моментом триумфа мне это не мешало. Говнюк во мне пел дифирамбы, и я самодовольно ухмыльнулся, подходя ближе. — А вообще, я всё наврал, — доверительно и довольно сообщил я, заведя руки за спину, как самый благопристойный господин. — Красоты ваши не впечатляют, места стылые и мёрзлые, а погодка такая, что пробирает до костей. И правила я ваши не читал и читать не буду, хотя и тех, что я по обмолвкам узнал, хватит для того, чтобы плюнуть в лицо тому, кто их вывел своей жлобной, трясущещейся и мерзопакостной рукой… Да и вообще, буду назло смеяться без причины, есть четыре, а не три тарелки риса, и сидеть в позе такой степени позорности, что в Гусу будут бить молнии разозлённых распущенностью небожителей! И хрен, кто мне помешает! А ещё, парень, советую тебе сменить одежду и не сбривать лёгкую щетину, потому что ты похож на хорошенькую девицу, и ладно у меня глаз намётан, но другие не столь в этом хороши. И, и… — задумался я. — И это тебе! Высунув язык и оттянув веко, я прикинул время деактивации и дал дёру. Если и это не пробудит во мне прошлый воинственный дух, то стоит ползти на кладбище. Может, там меня из жалости и прикончит какая-то несильно подгнившая красотка-гуль, решив окончить мои земные страдания.***
Утро в Гусу встретило меня головной болью и беспрестанно тараторящим «Господин!..» Цзинь Бао — конечно, отец не мог оставить меня совсем без «присмотра». Вставать в пять утра я был не приучен и, хотя и пропустил несанкционированную попойку, о которой мне доложились адепты Цзинь, наверняка выглядел не лучше пьющих, о чём я, конечно, знал, но о чём мне корректно не сообщили окружающие. Разумеется, никакого матраса и пуховых подушек в Гусу Лань не водилось, и я понял, что себя окончательно разбаловал, когда и шея, и спина устроили мне забастовку, отказываясь не ныть и хорошо гнуться. Настроение портило и отсутствие того, кому бы я мог об этом пожаловаться, потому пребывал я в самом скверном расположении духа. В который раз я пожалел, что моя прямая нянька, Цзинь Куан, не поехал со мной, потому что я «должен набираться самостоятельности, Цзысюань, Куан не будет покрывать тебя вечно», что вовсе не умаляло моей нужды в простом человеческом и дружеском общении, которого я буду на долгий год лишен. Подавив порыв застонать и выставить всех за дверь, я облачился в белые тряпки, посмотрел в зеркало, вздрогнул, подавил порыв перекреститься и пошёл с прилепившимся ко мне Цзинь Бао получать знания или же тренировать актёрское мастерство и делать вид. — Господин, как Вы себя чувствуете? Только скажите, и мы пойдём в лазарет, Ваше здоровье превыше всего, — хлопотал вокруг меня Бао, в его подходе к проблеме явно проглядывалась дрессировка матушки. — Это не стоит внимания, на новом месте мне всегда плохо спится, — решил я объяснить свой бледный цвет лица. Не говорить же ему, что вчера вечером я достал припрятанную заначку из ядрёной жареной картошки и жирного мяса, из-за чего меня полночи полоскало. — Как скажете, господин. Но если почувствуете себя плохо, дайте мне об этом знать, — нахмурился Бао, будто от моего здоровья его жизнь зависела… Хотя, возможно, что так и есть. Я милостиво кивнул, и Бао снова заговорил, делясь со мной тем, что выяснил, пока я шатался по городу, решив не знакомиться и отстать от коллектива. — Младший наследник Не тоже будет здесь? — с неудовольствием переспросил я. — Да, господин, Вы же с ним знакомы? — с расчётливым любопытством спросил он, явно прикидывая, как выстраивать отношения со всеми вокруг. А вот тут уже пошла дрессировка папочки. — Да, тот ещё тип, — неопределённо пожал плечами я. — Будь он девицей, его бесхребетность и изворотливость ещё можно было бы простить, а так… — Мы же говорим о Не Хуайсане? — удивлённо переспросил Бао. — О нём, о нём, — весело хмыкнул я. — Не доверяй его наивно хлопающим глазкам, внутри него сидит гадюка ещё та. — Я учту, — с интересом кивнул он, любопытно на меня таращась и явно желая вызнать подробности. Впрочем, он удержался, и я зачислил ему за это пару очков. — Но господин, спешу напомнить… Убедившись, что моё внимание в его распоряжении, Бао остановился недалеко от классной комнаты, и я с интересом поднял бровь, вставая рядом. — Господин, — серьёзно начал он, — понимаю, что основная цель состоит не в этом, но не следует жечь все мосты. Глава упоминал, что в последнее время Вы излишне… вспыльчивы и категоричны. А в Вашем окружении будут ходить не последние в политике люди, каждый из которых может стать Вашим надёжным союзником в будущем… — И долго ты собираешься размусоливать? — поинтересовался я, поскучнев. — Не буду я набрасываться на всех без причины, доволен? Бао сузил глаза, явно недовольный формулировкой и явно не понаслышке знающий о том, как можно оставлять себе пути отступления, но всё же кивнул, не решаясь в первый же день на меня наседать и портить отношения. Ухмылку удалось сдержать с трудом. Когда мы вошли в класс, практически все уже заняли свои места и едва слышно переговаривались. Я лениво огляделся, кивнул знакомым лицам и присел у четвёртой парты у окна, место, которое я заранее попросил занять Бао и с которого при моём приближении быстро встал незнакомый мне адепт. Проводив его взглядом, я хмыкнул и подмигнул Бао, севшему позади меня. Он в наигранном смущении опустил глаза, и я посчитал, что мы определённо с ним подружимся. Почувствовав, что на мне скрестилось сразу несколько не самых дружелюбных взглядов, я отвёл свой от окна и наткнулся на Вэй Ина в выражении лица которого читалась воинственность и лёгкая обида, и я всерьёз задумался, когда мог успеть ему насолить. Решив, что дело как-то связано с Яньли, романтическую переписку с которой я свернул и теперь писал скупо и неохотно, разрываясь между «А вдруг?..» и «Да пошло оно!..», я потерял к нему интерес и взглянул на поистине взбешенный взгляд, который на отчуждённом холодном лице смотрелся весьма сюрреалистично. Что тут делал Лань Ванцзи в классе «первашей» было для меня загадкой, ведь тот уже успел прославиться как Второй Неофит… Софит, Профит, Артрит или как-то так. Если он учился с нами, то вероятно тоже отбывал наказание… А по нему не скажешь, что он та ещё озорница. Хмыкнув, я весело подмигнул ему, наблюдая, как крепко сжимаются кулаки Ванцзи, и подумал, что по крайней мере нашёл того, кому смогу в свободное время в морду дать. Но учитывая правила Гусу, этот момент ещё стоило уточнить. Стоило вбежать в класс и рухнуть за последней партой запыхавшемуся Не Хуайсану, как в помещение стремительно влетел учитель Лань Цижэнь, и все тут же встали, поклонившись. Запугать нас явно решили с первого же урока, и когда Лань Цижэнь достал из-за рукава свиток с правилами и развернул, то я с трудом одернул порыв обернуться, чтобы поделиться порывом искреннего негодования с Бао, и попытался удержать на лице благопристойное выражение. В целом, урок был ознакомительным и прошёл спокойно, если не считать инцидента с Вэй Усянем, длине языка которого мог позавидовать и я, потому что такие мысли всегда умел приберечь для приватной беседы с отцом. То, что ему не разъяснили такие простые вещи, как вовремя захлопнутый рот при учителе Лане, было странным, но не мне следовало осуждать человека, тогда как я в первый же день почти буквально со всей дури дёрнул за длинные власы одного из Артритов… Трансвеститов? Целлюлитов? Прикрыв улыбку рукавом, я слишком сильно дёрнул рукой, размазывая иероглиф, и, цокнув, продолжил писать дальше. — Не отвлекайся, Цзысюань, — тут же среагировал Цижэнь, и я послушно откликнулся: — Да, учитель. Когда все уроки подошли к концу, и я, сонно моргая, послушно поплёлся за кивнувшем мне Цзин Бао, то меня остановило строгое: — Цзысюань, задержись. Почувствовав себя нашолопайничевшем школьником, я послушно задержался, бросил многозначительный ах-ты-трепло взгляд на оставшегося Ванцзи и начал раздумывать, что буду говорить, да и вообще, стоит ли. Когда в классе воцарилась тишина, и Цижэнь убрал все лежащие инструменты, вынуждая меня за этим наблюдать, то изволил наконец сказать: — Глава ордена Цзинь передал мне, что ты нуждаешься в особых условиях, — сказал задумчиво он, потирая бороду. Я усилием воли остановил ползущую вверх бровь. — Тебе следовало сказать при заселении сразу о… твоей ситуации. Когда стало ясно, что от меня ждут ответа, я, раздумывая о том, что отец наплёл старику, грустно покивал, ограничившись нейтральным: — Я не знал, что это возможно. — Что ж, — сказал он несколько рассеянно, — сегодня тебе выделят отдельную комнату, тебе дозволяется внести в неё изменения, которые потребуются… Как твоё самочувствие? — Сносное, учитель, — сделал печально-хорохорящееся лицо я, и Цижэнь кивнул. — В случае чего отправляйся в лазарет, можешь смело обратиться к адептам Лань, любой из них не откажет в помощи. Ты знаешь, где находится лазарет? — Я выясню это в ближайшее время, — подумав, ответил я. — Лань Ванцзи тебя проводит, — кивнул вдруг он. — Что Вы, мне совестно отвлекать его от дел, — брякнул я. — Ванцзи? — Мгм. Чёрт. Шли мы к лазарету в траурном молчании, и было оно до того давящим и тягучим, что наблюдать за местными красотами и развевающимся белым ханьфу показалось мне невыполнимым. Честно сказать, я ещё сам не понял, в каком контексте хочу, чтобы протекало моё общением с Ланем, а учитывая то, что мы в одном классе, эту линию выбрать придётся. С одной стороны было бы неплохо поглядеть на адепта клана Лань с исследовательской точки зрения, ведь я считал, что с такими странными, расплывчатыми и преимущественного моральными правилами из ребёнка должен вырасти либо хитрый лицемер почище лучших наших лицедеев, либо забитый и зажатый человек, в подсознании которого бродят такие монстры, что нечисть просто отдыхает. С другой стороны Лань Ванцзи считался сильнейшим Неофитом, Артритом… сильным войном, который не зазря клановые харчи ест и числится сыном главы клана. Если окажется, что он ещё и как лицедей неплох, то наше противостояние выйдет… интересным. Это уж точно развеет скуку и вернёт былой азарт. В этом случае стоило ещё поразмышлять, как не перейти на клановую вражду. Бросив на сопровождающего задумчивый взгляд, я оценил его холодное равнодушное лицо. Вспомнились оговорки отца о Лань Сичэне, который за счёт приторной улыбочки создавал впечатление возвышенного добродетеля, а потом спокойно пользовался этим, достигая целей и выходя в дамки. Младшенький же выбрал образ противоположный, вызывая скорее не желание рассказать все секреты, а съёжиться и уползти подальше. Чем-то это напоминало хорошего и плохого полицейского или в данном случае хорошего и плохого заклинателя. Но интересно тут только одно — если играть в большую политику способен так умело старший, то что скрывает младший? Стоит дать ему понять, что я оценил его и хочу вступить в противостояние… И легко подзадорить. — Забавно, как легко можно пленить заклинателей клана Лань, — задумчиво сказал я, не сбиваясь с шага и будто продолжая незаконченный разговор. — Любопытно, вы во всех битвах терпите столь быстрый крах? Ванцзи остановился и бросил на меня разъяренный взгляд, я с вежливым интересом посмотрел в ответ. Он ничего не сказал и, резко развернувшись, пошёл вперёд. И что?.. — Я понял Вас правильно? — решил допытаться я, ускоряясь, чтобы поспеть за чужим шагом. — Вы посчитали, что в нашем противостоянии выступили бы проигравшим и решили не вступать в спор? — Нет, — процедил он. — Нет? Нет, не посчитали или нет, посчитали? — теряя надежду, спросил я. — В Гусу Лань запрещено пустословить. — Можно ли посчитать уточнение за пустословие? Да и вообще, что такое пустословие? Ведь каждое слово несёт смысл, и даже если я скажу любое совершенно бессмысленное предложение, оно будет иметь смысл. Допустим, если я скажу «осёл играет на гуцине», мы поймём, что я соврал, но определённую информацию я всё же передал, и Вы даже могли представить себе эту картину, следовательно, своей цели — оказать на Вас воздействие — я достиг. А если я буду говорить об одном и том же, но разными словами, засчитать это за пустословие тоже будет нельзя, ведь я могу посчитать, что, чтобы Вы усвоили знания, Вам требуется их перефразировать, значит, я делаю это не просто так, следовательно говорить о том, что слова «пусты» тоже глупо, и это приводит нас к мысли о том, что это правило даёт нам бессмысленные ограничение. А раз ограничение бессмысленно, то и правило смысла не имеет. Я с любопытством уставился на Ванцзи, ожидая, что он поставит в ответ, ведь я, по сути, осторожно назвал правило, по которому он жил, белибердой и теперь мог рассчитывать на ответное рассуждение о законах Ланьлин Цзинь, ну, или на худой конец на удар в челюсть. Когда я посчитал, что и это его не проняло, на меня бросили долгий изучающий взгляд с лёгким оттенком презрения. — Теперь мне понятно. — И что же? — тут же откликнулся я. — Ваша способность переворачивать с ног на голову порок и добродетель. — Разве это не две грани одной монеты? — Считаете, предаваться страстям не зазорно? — А почему бы и нет? Получив нечитаемый взгляд, я решил пояснить: — По сути, границы дозволенного возводим лишь мы. Что можно, а что нельзя решает каждый сам. — И почему Вы здесь? — В смысле? — Почему… не предаётесь порокам? — Как будто для того, чтобы предаться порокам, нужно особенное место, — хмыкнул я, с интересом изучая нахмурившегося собеседника. — Я могу делать это в любом месте и в любое время! Вот, например, предаваться разврату можно везде, где есть симпатичный собеседник. Многозначительно поиграв бровями и посмотрев, как багровеют уши собеседника и сводятся брови, я довольно хмыкнул. — Убожество. — Вот видите! Вы тот ещё эгоист, господин Лань. Переносите на меня свои моральные рамки и возмущаетесь тем, что они не лезут. Мир клином не сошёлся на Вас и на Гусу, в нём действуют и другие законы. Дальше мы шли молча.