Трудности понимания

— Глава Цзинь очень сильно любит Вас, — с трудно читаемым лицом сказал Бао, зайдя в мою новую комнату. — Я знаю, — легкомысленно кинул я, больше занятый сортировкой пришедших вещей. Стоило мне в письме к матушке обронить комментарий о кусающемся морозе Гусу, как уже на следующий день мне пришёл безразмерный мешок, ассортимент вещей которого впечатлял и вызывал здравые сомнения, что некоторые из них я когда-либо надену. — И чем же Вы, господин, имели честь… захворать? — иронично спросил он, проходя внутрь и оглядывая творящийся хаос вокруг. — Инсомнус, — любезно поделился я, с недоумением повертев перед собой меховой плащ. — Яссонова бессоница? Хитро, — оценил он. — Конечно, при подобной болезни обойтись без мягкой пуховой кровати никак нельзя…       Когда он с сочувствующим вздохом сел на перину, складывая руки на коленях, будто рядом читал проповеди Цижэнь, я упер руки в бока и с насмешкой осмотрел пляшущих бесов в чужих глазах. — Кажется, один слуга позабыл о своём месте, — елейно пропел я, тут же меняя тон, добавляя ему стали и жёсткости. — Встал. Живо.       Разумеется, он послушался, но сделал это с такой ленцой, что я понял, что к этой теме мы ещё вернёмся. — Господину не стоит постоянно придерживаться формальностей, — посоветовал он мне, с заведенными за спину руками осматривая комнату. — Так вы никогда не заведёте друзей… — Мне не нужны друзья, — отрезал я, укладывая вещи в шкаф. — И советы твои мне тоже не сдались… Ты сделал то, о чём я тебя просил?       Цзинь Бао остановился и кивнул, с интересом наклоняя голову на бок, но под моим требовательным взглядом всё-таки удосужился достать свиток, который я тут же быстро перехватил. — Господин, Вы позволите?.. — Не позволю, — отрезал я, с жадностью скользя взглядом по ветвистым рисункам. — И всё же… Зачем Вам понадобились карты Гусу Лань? — с сомнением спросил он. — В нашем хранилище есть топографические карты всех земель, включая Гусу. — Они не точны, — фыркнул я. — Уже сейчас я вижу нюансы… К тому же, мне нужна полная картина всех земель, начиная границей с племенами гуннов. — Вот как… Позволите ли Вы дерзкий вопрос?       Силой заставив себя оторваться от карты, я выразительно поднял бровь, оглядывая непривычно мнущегося Бао. — Когда настанет эра Вашего правления… Нам стоит ждать больших перемен?       Я нахмурился, не понимая, к чему был этот намёк, пока не осознал, что мог подумать Бао, видя, с какой фанатичностью я отслеживаю чужие границы. Стать Алексеем Романовым древнекитайского разлива я не планировал, однако и эта версия за отсутствием других подошла бы за объяснение, а учитывая тщеславность и жажду славы клана Цзинь… Я задумчиво сощурился. — Каждое тысячелетие рождается правитель, способный переменить направление ветра, — медленно начал я, не отрывая глаз от чужих, слегка расширившихся. — Мудростью своей он рушит скалы, поворачивает русло рек, и даже небо с землёй меняются местами… Но не каждый готов принять перемены, ни каждый увидит в сверкнувшей молнии яркий свет и надежду, а не дурное предзнаменование. И как бы не был силён правитель, не сможет он обойтись без тех, кто встанет за его спиной. Рискнувшие должны быть смелы, ведь клинок не должен дрожать в их руках, хитры, ведь порой только расчётливость и мнимая покорность могут сдержать толпу, и должны обладать собачьим сердцем, ведь собаки, подвергаясь высмеиванию в баснях, часто недооцениваются и порой сами не знают, что сердца их, так доверчиво отданные, оборачиваются несокрушимой силой в руках их держащего… Подумай, способен ли ты отдать своё сердце, и не поднимай со мной этот разговор больше, если не будешь готов.       Цзинь Бао с непривычно серьёзным взглядом рассеянно кивнул и, аккуратно положив на стол точильный камень, который до этого крепко сжимал в руках, тихо притворил за собой дверь.       Сев на кровать, я нахмурился и со скрипом сжал простынь, думая о том, что стану делать, если и правда буду держать в своих руках чужие собачьи сердца.

***

      Блики солнца ярко отражались на чешуе рыб, что игриво выпрыгивали из кристально чистой воды и изредка задевали кувшинки. Ветер тихо шелестел кронами деревьев и покусывал щёки, но мне, укутанным под стандартным ученическим ханьфу в несколько тёплых слоев, этот холод дарил скорее сонную негу на контрасте, и я лениво бросал камешки в особо не приглянувшуюся мне рыбу и мечтал, как бы поскорее вернуться домой, чтобы предаваться праздности не на берегу озера Гусу, а в матушкином саду, на законных основаниях маяться ерундой и ловить рыбу, дефилировать без «забытого» верхнего одеяния и обуви, смущая девиц, играть с матерью в сёги, есть ириски и тухнуть над насильно поставленными перед носом документами в отцовском кабинете.       Со вздохом откинувшись на траву, я звёздочкой раскинул руки и, прикрыв глаза, на звук тихого плеска кинул камешек, раздумывая, с какой вероятностью я мог в наглую рыбину попасть. — В Гусу запрещено кидать камни в воду.       Знакомый холодный голос вызвал прилив усталого раздражения, и я, совершенно обнаглевший и разомлевший, не размыкая глаз, лениво бросил камень в источник звука, чтобы с наивным интересом уточнить: — А в адептов ордена Лань-то можно?       По звуку я попал, и когда камешек покатился по гальке и затих, мерную идиллию вновь разрушил невозмутимый Лань Ванцзи: — Вы наказаны. Перепишите трактаты Чжуан-цзы. — За что? — лениво поинтересовался я, прикрывая рукавом глаза от выглянувшего из-за туч солнца. — В правилах ордена ничего не сказано о «не кинь камня в друга своего». — В правилах говорится об уважении к ближним, — не меняя интонации, ответил он, сделав вид, что не заметил мою приписку. — Да? — с детской растерянностью переспросил я, наконец открывая глаза и переворачиваясь на живот. — Но как же так… В ордене Цзинь принято кидать камнем в особо понравившихся… Неужели наши традиции так не совпадают, что Вы посчитали выражение моей симпатии за оскорбление?       Ванцзи сузил глаза, я же свои раскрыл пошире и постарался передать во взгляде всю свою искренность, убеждая себя, что каждый раз по приезде кидаю камешком и в отца, и в мать, и в Куана… Когда он резко развернулся и стремительно удалился из виду, я выждал полминуты и, не сдержавшись, захрюкал в руку, поражаясь тому, как такая святая простота вообще может по свету ходить.       Через неделю тщательного анализа стало совершенно очевидно, что Лань Ванцзи весьма сильно отличается от того образа, который я надумал себе при первой встрече. Ни о каких многоходовочках и ни о каком лицедействе не шло и речи, все у того отражалось на лице — если он злился, то хмурил брови, если смущался, то не мог контролировать покраснение мочек ушей, а когда чувствовал себя не в своей тарелке или загнанным в угол, предпочитал сказать что-то возвышенно-колкое вроде «Убожество!» и стремительно удалиться.       На контрасте со своим братом он смотрелся, конечно, непритязательно, ведь чтобы смутить или загнать в угол Сичэня, надо было постараться, ведь даже мой отец не рисковал с ним связываться, предпочитая действовать тоньше и тогда, когда рядом не трётся Цижэнь. В общем и целом, бороться с Ванцзи было всё равно что издеваться над ребёнком, а я считал, что отбирать конфеты у детей не достойно того возвышенного заклинателя, коим я являлся… Хотя подразнить иногда и мог.       В свою защиту скажу, что очень сложно удержаться, когда такой наивный чукотский мальчик пытается уличить тебя в нарушении правил, будто соблюдение правил этих определяет всю жизнь человеческую, в то время как ты на всю эту возню в песочнице кое-что клал. Пару раз я был на грани получения хорошего наказания, но всегда выкручивался, воспринимая это как забавную игру.       Но веселился в нашем дуэте только я один, потому что Ванцзи, кажется, записал меня в стан врагов, и то, что прокатит здесь у любого другого, не прокатывало у меня. И как оказалось недавно, даже он мог иногда весьма умело заводить в словесные ловушки. Например, одним не самым прекрасным утром я, сонно моргая и сидя на своём месте в ожидании начала урока, был настигнут строгим: — Цзинь Цзысюань, Ваш внешний вид порочит орден. Вы наказаны.       Я осоловело поднял глаза на возвысившегося надо мной Ванцзи в разом затихшем классе и, моргнув, опустил взгляд на своё ханьфу. Не найдя ничего предосудительного, я, не настроенный с утра острить, с лёгкой ехидцей поинтересовался: — И что в моём облике молодой господин нашёл недостойным? — Узел. — Мой… узел? — Вы подвязали ханьфу узлом тэтэя, а не баико.       Тут пропал дар речи даже у меня. Все в классе тут же зашуршали, управляясь с поясами ханьфу, Ванцзи же сделал вид, что эта возня прошла мимо него. — Неужели и эта деталь прописана в правилах? — пошёл в атаку я, не желая тратить время на то, чтобы переписывать мысли впавших в маразм мужей. — Нет, но Ваше нахождение в ордене предполагает, что Вы знали о требованиях к внешнему виду. — Я бы знал, если бы меня проинформировали. А раз не было информирования, то Вы не можете требовать того, чего я не мог знать. — Вы находитесь на территории ордена две недели. — И что же, может, я от природы невнимателен? — Незнание правил не освобождает от ответственности. — Вы путаете понятия. Правило — это документально регламентированный акт, и оно известно всем участникам коммуны. — Неверно. — Да Вы что! — Коммуна сама определяет в какой форме оно будет передаваться. — Но оно не передаётся! Мне никто его не сказал… — Или Вы предпочли его проигнорировать, — метко подытожил он в своей всё той же холодной манере.       Я сузил глаза и встал со своего места, расправляя плечи. Цзинь Бао тут же ухватил меня за рукав, но я предпочёл его проигнорировать. — Не слишком ли Вы много на себя берёте, молодой господин Лань? — елейно прощебетал я, но даже идиот смог бы расслышать в моём голосе опасные ноты. — Не кажется ли Вам, что злоупотребление полномочиями в личных целях может сыграть с Вами злую шутку? — Я знаю свои полномочия. И знаю, что Вы превысили границы, — упёрто продолжил он гнуть своё.       Какое-то время мы буравили друг друга взглядом, и когда я раскрыл рот, чтобы высказать всё, что думаю о нём, о его полномочиях и о том, куда он их может засунуть, в класс спасительной Фемидой зашёл Цижэнь, уберегая меня от непростительной ошибки и излишней болтливости. К слову, тогда я наказания избежал, потому что даже Цижэнь, этот старый поборник сомнительной морали, понял, что и самому Лао-цзы не пришло бы в голову прикопаться к поясу ханьфу, и косо глянул на племянничка, но корректно завершил спор и рассадил деток по углам.       Теперь-то я каждое утро бдил, чтобы проклятущий пояс был завязан узлом баико, и не мог не демонстрировать своё остроумие, при встрече с Ванцзи с нарочитым волнением интересуясь верно ли я пояс подвязал, да и вообще, может господин Лань устроит этому непросвещенному демонстрацию о правильном облачении ханьфу. Господин Лань уже и сам был не в восторге от своего выпада, но мы были в одном классе, и ему приходилось терпеть и изредка парировать мои попытки утвердить своё превосходство.       Лань Ванцзи человеком был не особо общительным и друзей в классе не завёл, потому я считал, что не найдётся ни одного идиота, что решит лечь грудью на амбразуру и обратить моё не нашедшее лучшего применения острословие на себя. Тем не менее, идиот нашёлся. И этот идиот был мне, увы, знаком.       Вэй Усянь, поборник сирых и обездоленных, в самый разгар моего развлечения ворвался в наш диалог и с таким остервенением начал защищать Ванцзи, что я аж почувствовал себя злодеем. — Может, уважаемый павлин напишет что-то прежде, чем выказывать своё драгоценнейшее мнение о всеми признанной литературе ордена Лань? — спросил он с ехидством и скрытой враждебностью, и я чуть не выронил предмет критики из рук. — Отрицание — двигатель прогресса, — философски возвестил я, которого, конечно, совершенно не волновали писульки каких-то пердунов, но весьма волновала вчерашняя поздняя встреча с Ванцзи, дошедшая до ушей Цижэня и весьма подпортившая мне репутацию в его глазах. — Да вы только отрицать и горазды, — фыркнул Усянь, совсем не выглядя как человек, который уйдет подобру-поздорову. — Начинать нужно с малого, — бросил я, пока не решив, в какой манере стоит разговаривать с ним. — Вот в ордене Лань даже этого не умеют…       В руках Ванцзи издала тоскливый хруст кисть, и я оказался под прицелом предупреждающего взгляда и внутри довольно потёр руки. — Вэй Ин! — донесся от входа в библиотеку до нас голос почуявшего неприятности Цзян Чэна. — Ты… — Или я неправ? Всем же свойственно ошибаться? — вдруг переметнулся я, поняв, что высказался слишком прямолинейно. — Вот скажите, господин Лань, какой из прочитанных Вами трактатов показался Вам неполным? Или даже… бредовым?       По взгляду Ванцзи я понял, что метод отрицания в Древнем Китае практиковался не очень, а по потрескивающему мечу окончательно убедился, что все смелые отрицающие не доживают тут до запечатления своих мудрых мыслей. — Что и требовалось доказать, — решил сворачиваться я, вдруг вспомнив о том, что в час петуха хотел пройтись по городу с Бао.       Когда я бросил на стол ставшую ядром спора книгу, взял ту, за которой, собственно, и пришёл, и направился к выходу, Вэй Усянь сказал негромко, но достаточно отчётливо, чтобы я услышал: — Павлин! Только бахвалиться и умеет…       Разумеется, я развернулся, сузил глаза и потребовал: — Повтори.       И Вэй Усянь, улыбнувшись так, чтобы обнажились клыки, с удовольствием послушался.       Оказывается, драка в общественном месте при куче свидетелей достаточно серьёзный провал, чтобы делу не помогло даже так лелеемое мною красноречие.