Трудности понимания

      Нарисовав на вырванном листке сердце, я понял, что тошно мне стало не по-детски. Подперев щёку рукой, я пристально всматривался в изображение, пока учитель Лань Веймин ходил между рядов и наставительно вещал: — Любовная лирика Ву Ибо является образцом стихосложения в жанре…       Дорисовав ещё сердечко, я вспомнил, что Бог любит троицу, и сделал терцет. Поддавшись лиричной теме, я под вдохновением накорябал четверостишее в духе русских попсовых реперов и довольно констатировал, что всякие Ву Ибо тут и близко не стояли, могут только так, лишь издали завистливо вздыхать. — …стоит учитывать, что его стиль отличается характерными особенностями, что в своё время стали новаторством в среде…       Закатив глаза, я освободил место для новых каракуль и пристально осмотрел класс. С удивлением отметив крайне сосредоточенное лицо Цзян Чэна, сигнализирующее, что речь идёт скорее о спасении мира, чем о любви, я скучающе посмотрел на всё то же бесстрастное лицо Ванцзи, чтобы перевести взгляд на Вэй Ина и прикрыть рукой ухмылку. Вэй Усянь смотрел на учителя с интересом и вниманием, что являлось едва ли не антиподами его сущности.       Увлечённость делала из и без того симпатичного юноши какого-то красавца, и я, решив на время отложить в сторону корону и признать, что термин «красивый» можно применять не только ко мне, взял в руки кисть и начал лёгкими мазками выводить его портрет. В какой-то момент стало получаться так здорово, что я совершенно увлёкся и заметил тень над собой только тогда, когда завершал штриховку длинных волнистых волос. Тишина в классе на беду не показалась мне достаточно плохим знаком. — И чем же Вы заняты, Цзысюань?       Округлив глаза, я медленно повернул голову и кисло улыбнулся Лань Веймину, который любил меня так же трепетно, как Цижэнь, и которому открывался прекрасный вид на результат моего безделья. — Тем же, чем и должен заниматься на уроке — искусством. — И как портрет господина Вэя соотносится с нашей темой? — нахмурил брови он, непринуждённо втаптывая мою репутацию в грязь. А гори оно всё!.. — А с чего бы ему не соотносится? — расслабленно пожал плечами я, разминая руку. — Я вижу здесь прямую связь. — Не хотите пояснить всему классу? — Разумеется, — напряжённо сказал я, вступая на зыбкую почву. — Э-э, ну… к-хм! Любовная лирика крайне интересное явление, требующее в первую очередь для реализации кого-то, кто помогал бы поэту с поиском вдохновения. И поскольку я решил, что непременно хочу попробовать себя в этой роли, я выбрал наиболее подходящего человека с нужными параметрами для достижения цели. — Хотите сказать, что Вы нарисовали Вэй Усяня, потому что видите его своей музой? — Да, — с задержкой недовольно процедил я, сузив глаза. — Раз Вы с таким увлечением прослушали весь урок, вероятно, уже успели что-то сочинить? Не желаете прочитать всему классу? — бесстрастно поднял он бровь, хотя я мог поклясться, что в его глазах горели ехидные огоньки. — Да пожалуйста! — рявкнул я, схватив в руки свиток и под приглашающем жестом выходя перед классом, смутно припоминая, что в последний раз чувствовал себя так, когда учитель в началке отобрал любовную записку и заставил читать её перед одноклассниками и объектом любви.       На «объект любви» я старался не смотреть, наверняка там красовался спектр эмоций от «ну, че, доигрался, козёл?» до «ради всего святого, лишь бы не начал меня позорить». А позорить в любом случае придётся, потому что сочинить качественную отмазу и не напороться на наказание за доли секунды не выходит даже у меня, и на этот раз импровизация не удалась.       Незаметно сглотнув, я уставился на лирические наброски, бросил хмурый взгляд на учителя, получил издевательский кивок и решил, что за публичность моих любовных излияний непременно кто-нибудь заплатит. Набрав воздуха в грудь, я начал: — Твои блестящие глаза, И правильный овал лица, И ночь волос, дыханья день, И сладкая меж бёдер тень… С ума схожу неосторожно, Дотронуться до счастья можно — Не безответна та любовь, Вскипает быстро моя кровь. Течет неясная река, Нам разбивая берега, Твоя рука в моей, и снова Тёчет и время по-другому…       Когда я кончил, то не осмелился даже поднять взгляда, хмуро буравя пергамент. Несмотря на то, что, незаметно для себя влившись, декламировал я с выражением, было неловко читать кому-то то, что считал навечно останется где-то смятым комком. По наставшей тишине я понял, что в своей неловкости не одинок, и присутствующим редко когда читали такого формата литературу. — Отвратительно, — подтвердил мои догадки учитель, наверняка словивший культурный шок. — Ву Ибо поначалу тоже не понимали, — нахально ответил я, получив хоть какую-то реакцию и успокоившись. — Ву Ибо писал о высоком, а Вы!.. — Я тоже о любви пишу, — возмутился я, уперев руку в бок. — Да ладно, хотите — не признавайтесь. Но вот увидете, мои стихи ещё потомки читать будут! — Чьи потомки? Ваши? — язвительно осведомился учитель, опасно поигрывая учебником. — Пожалейте родную кровь и жгите записи сразу. — Учитель, это искусство!.. — Разумеется! Извратить столь возвышенное чувство ничем, кроме как искусством, и не назовёшь! Довольно препирательств, Цзысюань, садитесь. Мне стоило ожидать от Вас чего-то подобного…       Решив не развивать тему, я, и без того смущённый, гордо фыркнул и присел, стараясь ни на кого не смотреть. И стоило закончиться занятию, как я, идя с недовольным чем-то Бао, был вынужден слушать его бесценные комментарии: — И стоило Вам заниматься такими глупостями, господин, — рассуждал всё он. — Это не Ваш стиль, здесь бы подошло что-то иное… — Что-то иное? — приподнял бровь я. — Да, обычно Вы используете другие методы… — О, так ты догадался? — с едва слышной иронией спросил я, на самом деле и не представляя, к какой многоходовочке пришёл у себя в голове Бао, потому что единственной целью в моей башке было переждать урок и не шмякнуться со скуки головой об парту. — Разумеется, — задрался нос Бао, фыркнув. — Использовать Вэй Усяня, чтобы избавиться от девы Цзян, признаться, весьма… оригинально. Но я бы советовал Вам подумать о мнении главы ордена, когда до него дойдут слухи о Вашем, к-хм, увлечении… Молодой господин?       Меня будто молния ударила, и я с просветлённым и прозревшим видом смотрел куда-то вдаль. — Молодой господин, Вы же не хотите сказать, что…       Я перевёл на него воодушевлённый взгляд, и Бао чертыхнулся.

***

      Идя ночью по тёмным коридорам, я ни на секунду не ослаблял бдительность, одной рукой держа сканирующую печать, а другой кладя в рот сдобренную в специях картошку. Поход в кухню сегодня определённо удался, ведь я сделал сразу два дела — протестировал на постовых усыпляющие печати и приготовил еду, в которой нет риса и есть мясо и соль! Теперь я мог довольно жевать бифштекс с картошкой, чтобы утром проклясть вчерашнего себя из-за не одобряющего такой диеты живота.       Чуть не завернув в своё крыло, я вспомнил, что теперь я в глазах окружающих придурок не простой, а придурок влюблённый, и это накладывает определённые обязательства для поддержания образа. Вздохнув, я неспешно направился к нужной двери.       С тех пор как Бао подал мне замечательную и простую в своём исполнении идею, я понял, как изящно увернуться от ошейника, который на меня с упорством носорога хочет навесить мать. Цзян Яньли хоть и была, в сущности, девушкой неплохой, но у меня страстных чувств не вызывала. У неё не было ни большой груди, ни яркого обаяния, да и борщ та приготовить не могла…       В общем, я был готов прицепиться к чему угодно, лишь бы не вешать на себя ярмо в столь юном возрасте, повторяя ситуацию отца, явно не тяготевшему к семейной жизни. Проживая вот уже вторую жизнь, я тоже не чувствовал себя особо готовым. Я мог совершить подвиг, прибить дракона, вынести принцессу из огня, получить благодарный поцелуй… И погнать коня во всех опор, когда явится король, отец девицы, тыкая в мелкий шрифт контракта с затесавшейся женитьбой в довесок к полцарству.       Поэтому немудрено, что я уцепился всеми руками за возможность выставить себя безнадёжно влюблённым павлином с проблесками голубого на хвосте, лишь бы не вздыхать остаток жизни грустно в сторону борделей, а входить туда смело и с ноги!       Очевидно, что лучше, чем Вэй Ин, на мою безнадёжную любовь не подходил никто. Мало того, что он является названным братом девы Цзян, так ещё и недолюбливает меня столь явно, что о взаимности не шло и речи. Хорошо, что в моё время по телеку крутили тупые мелодрамы с сопливой героиней, которая вечно либо страдала, либо радовалась мимолётному взгляду своей любви, получала отворот и страдала вновь — лучше образца для подражания сыскать да не найти!       Теперь к моему списку развлечений добавился новый пункт «Закадри некадряемое», и прелесть его заключалась в том, что неудача означала полный успех. Теперь Вэй Ин на своей шкуре опробовал, что означает быть под прицелом такого пикап-мастера, как я. На его голову сыпались нарциссы, под дверью поджидали тарелки с едой, а стоило ему сесть на место, как в выдвижном шкафчике парты его ждали портреты и ванильные стихи, которые я бесстыже брал у классиков и топорно переводил.       Я подмигивал, тупо шутил и в целом вёл себя ещё тупее, чем обычно, что полностью соответствовало моему поведению при влюблённости в этом возрасте. Вэй Усянь, кажется, понял, что мои представления о любви несколько отличаются от местных, и если тут в первое свидание молодые люди чинно прогуливались при луне, то со мной в первое свидание можно было делать что угодно, но это явно бы не вписывалось в понятие «чинно». Также он осознал, что я, как в «Царевне-Лягушке», не сброшу кожу и не обернусь горячей красоткой, и, видать, здраво решил меня избегать.       Я не особо расстроился. Да что там — я был рад! Теперь никогда в отработки меня не ставили в пару с Усянем, и я мог не слушать извечную трескотню и хоть немного отдохнуть. Теперь Вэй Ин не доставал меня тупыми придирками и не вставал грудью на амбразуру, когда я доставал Ванцзи, а после моего фееричного ответа притих и понял, что если он не хочет по-плохому, то будет ему по-хорошему!       Тогда я вновь заскучал и, увидев мирно пишущего в библиотеке Ванцзи, решил, что это зрелище слишком возвышенно и прекрасно, чтобы не испортить его своим присутствием. Благодаря многократному переписыванию свода правил я, узнавший об устоях ордена Лань, открыл для себя новую ветку подколов и имел достаточно не развитую совесть, чтобы воспользоваться ими сполна. — Господин Лань, Вы выглядете сегодня прекрасно, — начал за здравие я, непринужденно присаживаясь рядом и ловя на себе мимолётный настороженный взгляд. — Сегодня стал случайным свидетелем, как Вы играли на гуцине и… Ох. Кажется, у вас что-то застряло в волосах.       Сделав лицо позволнованней, я уставился на чистые гладкие пряди так, будто там сидел как минимум тарантул. Конечно, Ванцзи сузил глаза, но тут же поднял руку, чтобы поправить причёску. — Ох, нет, не тут, — вздохнул я. — Позволите мне? Там достать Вам самому будет довольно трудно…       Он столь пристально посмотрел мне в глаза, что я подумал, что предложил ему не причёску поправить, а угнать вдвоём от родичей в кругосветку. Когда я уже посчитал, что мне выскажут всё о моей любезности, он медленно кивнул, и я поспешил улыбнуться. — Я буду осторожен, — со сдерживаемым смехом добавил я, когда встал за его спиной.       Вынув из кармана листик, я сделал вид, что достаю его из волос и с комментариями о том, что столь изысканную причёску просто необходимо поправить, начал перебирать пряди, с завистью подмечая, что гладкие и шелковистые они как у девицы, будто Ванцзи каждый вечер делал масочки и скрабы.       Осторожно приближаясь к опоясывающей голову ленте и заметив, как напрягся второй Нефрит, я непринуждённо вернулся к основной длине и осторожно подушечкой пальца присобачил к болтающемуся концу ленты печать, тут же впитавшуюся в ткань и быстро слившуюся с узором. — Готово! — возвестил я, едва сдерживая подрагивающие уголки губ. — Чем Вы занимались до моего прихода, молодой господин Лань?       Вместо ответа он уткнулся носом в книгу, будто не я минуту назад выявлял огрехи в его прическе. Такое явное игнорирование заставило мой глаз дёрнуться, и слабый сип совести был окончательно раздавлен. — По-моему, господин Лань, вы слишком серьёзно внимаете правилу «не воспринимай свои слова легкомысленно», — фыркнул я, садясь напротив. — Говорю как сторонний наблюдатель, вам не только не удаётся выглядеть возвышенным заклинателем, но и получается вызвать у окружающих лишь напряжение и страх. В тихом омуте, говорят, гули водятся.       Подперев подбородок рукой, я с лёгкой улыбкой дождался уничижительного взгляда и расслабленно пожал плечами, тут же теряя к нему интерес и начиная листать книгу. — Меня не волнует мнение окружающих, — заглотила рыбка наживку, когда я почти засчитал поражение. — Разве? — наигранно не заинтересованно поинтересовался я, продолжая листать трактат. — То есть если в ордене вас будут считать демоническим отродьем и закидывать камнями, вы останетесь таким же невозмутимым? — Людская слава переменчива. — И что же делать? Оставаться бесславным вовсе? — Вы слишком подпитываете гордыню. — Да. И мне это нравится! — закивал довольно я. — Вам бы тоже не помешало делать так время от времени. А то, глядишь, с такими требованиями к себе до седых волос пробудете в Гусу. Худшего наказания и представить сложно…       Он сжал кисть так, что она даже захрустела, и на его обычно бесстрастном лице наконец появилось что-то, отдалённо напоминающее гнев. — Не вам учить меня жизни. — А кому? — тут же хмыкнул я. — Наставнику Цижэню? Разумеется! Несчастный, старый и брюзжащий дед… Лучше примера для подражания искать да не найти!..       Когда кисть прицельно воткнулась в стену, пустив по той трещины (хотя должна была пустить их по моей голове), я понял, что слегка переборщил, и вместо безобидного подтрунивания со всего маху прыгнул на грабли, даже не заметив, что эйфория пришла не от умственного экстаза, а от гуляющих звёздочек над головой.       Лань Ванцзи встал, сжимая кулаки, и я поспешил встать тоже. Витающее почти физически между нами напряжения разбил зашедший на отработку Вэй Усянь, тонко уловивший настрой и попытавшийся убавить градус. — А ты что здесь забыл, Цзысюань? — зафыркал он, переводя взгляд с меня на нефрита. — Перепутал ханьфу знатного господина с юбкой, а очнулся уже здесь? — Вы… — не обращая внимания на Вэй Усяня, процедил Лань Чжань, не давая мне и шанса зацепиться за глупый подкол и упорхнуть за дверь. — Я, — выразительно подтвердил я, поднимая бровь и раздумывая, смогу ли выйти без потерей из неудобной ситуации. — Лань Чжань, а что ты… — начал Усянь. — Вы не имеете никакого права трогать дядю, — перебил Ванцзи, удивляя и напрягая тем, как прицепился он к этой теме. Видать, я его вконец достал. — А кто раздаёт на это право? Вы? — фыркнул я. — Границы дозволенного определяем мы сами, и сейчас я дозволяю себе сказать, чтобы вы шли со своим дядей в… — Цзысюань! — влез-таки Вэй Усянь. — А тебе-то что не нравится! — поразился я. — Видно, в Ланьлин Цзинь всё совсем плохо с манерами, раз его представляет такое лицо, — огрызнулся он, скрещивая руки и подходя к напряжённо застывшему Лань Чжаню.       Посмотрев на одного и на второго, я понял, что пребываю в невыгодной позиции — сейчас Ванцзи был настроен серьёзно, да и я вроде как решил с ним не конфликтовать. Получалось, конечно, не очень, но ухудшать и без того безрадостную ситуацию было глупо. Я бы и рад повернуть назад и решить всё мирно, но извинений за правду приносить не хотел. Да и просто уйти как-то глупо… Вот был бы тут отец… Стоп, отец!.. Вэй Ин!.. Точно!.. — Считаете моё лицо столь красивым, что им можно представлять целый орден? — сменив тон на искушающий, поинтересовался я. — Что?.. Нет!.. — Не стоит оправдываться! — махнул рукой я, дьявольски улыбаясь и представляя на месте Вэй Ина кого-то, кто меньше похож… на Вэй Ина. — Вы открывали выдвижной шкафчик в парте? Тогда, я думаю, смогли убедиться, что ваше лицо способно представлять не один жалкий орден, но и целую страну!.. Хотя я бы не отказался увидеть вас в наших одеждах. — Что вы несёте? — нервно сказал он, не отводя от меня взгляда. — А вы не понимаете? — наигранно поразился я, наклонив голову. — Могу вам объяснить. Не хотите прогуляться перед обедней? Могу не только рассказать, у меня и демонстрационный материал найдётся… — Меня не волнует то… на что бы вы не намекали, — с напряжением протараторил Усянь, бегая глазами и крепче сжимая кулаки. Я почувствовал себя маньяком, зажавшим девицу в переулке, и с трудом удержал смешок. — Либо вы прекращаете свои розыгрыши, либо… — Либо что? — довольно перебил я, вздирая бровь. — Вы меня накажете? Так я готов. Вы как относитесь к плёткам?       Он посмотрел на меня со сложным выражением, в котором читался и гнев, и растерянность, и смущение, и я исходя из доминирования первого игриво подмигнул, радуясь, что схема работает. — Вон. — Простите? — Идите вон, — прямо смотря на меня с кипящим гневом, выплюнул Ванцзи, и я поспешил радостно подчиниться.