Право слабого

Мостовая качалась перед глазами. Темный камень и светлый, маленький камень и большой, острый камень и круглый… Жизнь каждому из нас дает дорогу, только камни на ней у всех разные. И мертвая Богиня уже никогда не сделает дорогу своих детей прямой и гладкой. Внутри сворачивалась скользкой змеей тошнота, вокруг нее обвивалась шипастая боль, билась в такт сердцу — шагам орчанки — воспоминаниям о разрывающем тело проникновении. У меня не было вопроса «за что». Во-первых, потому что она сильней, а в нынешнем мире это дает право на все. Во-вторых, потому что я действительно передразнивал бойцов в своем выступлении. Мне следовало смотреть на публику внимательней, а не рассчитывать только на то, что ближайшая арена далеко. Орки часто не прочь посмеяться, даже над собой. Вернее, над другими орками, разделяя своих и чужих по кланам, работе, оттенку кожи. Но для нас они все сливаются в одну темную, кудрявую, полуголую массу, чей горький запах забивает нос каждый миг твоей жизни, от чьего рыка, хохота, воя, не сбежать никогда. Легко не заметить один камушек в огромной куче — легко недооценить тех, кто не понимает концепции умножения и абстракции. И за эти ошибки мы расплачиваемся целых три столетия. Давно должны были смириться, научиться жить среди них, принять их культуру — если это вообще можно назвать культурой. Но тогда мы погибнем. Не будет больше эльфэ, изящного народа. Останутся только маленькие светлокожие орки. Мостовая отдалилась на миг, я захлебнулся воздухом — орчанка подбросила меня на плече, видимо, для своего удобства. Изнутри потекло с новой силой, слизь лилась по ногам сгустками — я замечал каждый из них сейчас, когда собирал огонь жизни в своей груди, направлял его ниже, концентрировал там, где сплетались убивающие меня змеи. А те не уменьшались. Руки, которыми я цеплялся за пояс орчанки, соскользнули, разжались, камни закружились в причудливом галлангэ — танце летних дворцов, которым славили Богиню, когда она еще была жива. Маленький светоч, который я пестовал в сердце, угас, пламени его теперь едва хватало, чтобы я оставался жив. Я зажмурился, сдерживая слезы — эта боль была выше боли тела, но показывать ее все равно оставалось позорно. Но Богиня, я трудился три года! Совершал ритуалы, произносил тексты и зажигал огни, ел лишь благословенную пищу, не касался вещей, оскверненных страданием. Почему же светоча моего не хватило даже на мое собственное несчастное тело? Прежде исцелить раны мог любой эльфэ, даже новорожденный, а я три года искал магию погибшей империи и ничуть не приблизился к ней? — Пришли, — проворчала моя мучительница. Я едва мог слышать ее — когда светоч теплится так слабо, обычный эльфэ теряет сознание. Единственное, чего я добился тренировками — научился не терять связи с этим миром, даже когда мое тело, мои разум и светоч невыносимо желают этого. Меня сбросили на пол, покрытый мягкими шкурами, вздернули на четвереньки. Богиня, если эта орчанка принесла меня к себе, чтобы снова насиловать, молю, дай мне погасить мой светоч навсегда!