Право слабого

Уши болели, шипастая застежка больно колола за углом челюсти. Я уткнулся лбом в горячую темную грудь, пытаясь пристроить мочки поудобней. От холода колотило. Арана. Ар-рана. Ар… Я всхлипнул, сжавшись сильней. Я даже имя ее не могу произнести, а прошу о помощи. Чего я ждал от орчанки, разве не этого? Не того, что меня однажды присвоят, забрав мою жизнь так же легко, как мое сердце? Грудь ныла, набухала изнутри. Меня трясло от этого ощущения больше, чем от холода. Надо сцеживать. Иначе воспалится, от этого можно умереть. Так было бы и лучше!.. Если бы дело было только во мне, так было бы лучше. Но у меня оставались мать и сестра. — Лир, — задумчиво окликнула Арана. — А от кого ты залетел-то? Я что?.. Сердце зашлось, подскочило к горлу, словно меня могло вырвать им. Я съежился, судорожно глотая воздух. Нет. Нет, нет, я же не мог… Я не мог забеременеть! Меня не трогали орки! Но молоко идет. Арана приподняла меня за волосы, так грубо и так мягко, как всегда она делала, и от чего я умирал каждый раз. Вгляделась мне в лицо. У нее радужки были вишневыми. Как серьги, которые она мне надела. Я смотрел на нее, как кролик в глаза удава, а она изучила меня, вздохнула. — Ну пиздец. Ладно, что уж. Обрюхатила, буду теперь отдуваться. Чего ты моргаешь? Я ж камнерезчица, слепой, что ли? Гонх. У нас все бабы с яйцами. Указала пальцем себе на набедренную повязку, поймала мою руку, потянула. Я зажмурился, когда моя ладонь впервые ощутила щекотное прикосновение ее кудряшек. Арана заставила меня погрузить в них пальцы, сжать… Что-то. С одной стороны было горячо и скользко, с другой кудряшки. А внутри прощупывалось… Я отдернул руку, задыхаясь от ужаса. Арана пожала плечами, отвела взгляд. — Ну вот. Мы вроде как бесплодные, то есть орчанка от орчанки не залетит. А ты вот особенный. Этого не могло быть. Этого не могло быть, потому что слишком большой срок. Плод орка уже должен был погибнуть и распасться! Уже ведь три месяца… Да, три месяца. А это существо у меня в животе все еще живо! Это противоестественное, отвратительное!.. — Лир, — она обняла меня, прижав к себе огромными руками. — Ну, тише. Мы разберемся, обещаю. Это мой ребенок, в конце концов, а. Куда я теперь от тебя. Я замотал головой. Как ей объяснить! Я не выживу, если это родится, я не выживу, а это даже не будет эльфэ! Я даже не знаю, может ли вообще жить такое отвратительное существо! Наверное, я говорил что-то вслух, потому что она успокаивала и укачивала меня. Я не заметил, как заснул, а проснулся, когда солнце опустилось настолько, что достало лучами до нашего убежища. Арана спала, так и не выпустив меня из рук. Темная кожа слегка блестела, отливая черным медом на солнце, ожерелье лежало рядом. Волна тепла окатила меня: орки ведь не снимают ожерелья. Я видел, она никогда его не снимала. А теперь сделала это, чтобы я мог лежать на ее груди. Я чувствовал слишком много, так много, что от этого на глаза снова наворачивались стыдные глупые слезы. Я должен был ненавидеть ее — за насилие, за серьги, за то, что она оставила свое семя во мне, и теперь я был обречен. Наверное, я и ненавидел. А еще был благодарен, восхищался, тянулся к ней. Желал. Любил?.. Я снова опустил голову, пристраиваясь в выемке ее плеча. Я все равно уже умру. Надо будет рассказать ей про ферму и попросить помощи с этим. Сам я ничего не сделаю: я видел эту крепость, пробрался внутрь и едва унес ноги. Я не хотел даже думать о том, что видел. Но я точно понял, что увести оттуда элайфэ будет тяжело. И только наполовину из-за охраны. Те, кто лежит на четвереньках, перегнутые чрез высокую лавку, с подставленными интимными частями и ведрами под грудями, просто не смогут идти. Если они вообще в рассудке.