Право слабого

Мы так и жили с Араной — Слайхой, у меня не получалось сразу привыкнуть, — под мостом. Она устроила шалашик из одеяла, я принес из закутка за складами лаэрос. Я не имел на него права, не теперь, с серьгами, с плодом орчанки в животе, но все равно был рад, что он не пропал. Мы выбирались в город ночью, как воры, Слайха учила меня по-настоящему хорошо прятаться. Мы снова говорили, только теперь не об отвлеченном, а о нас. Она о том, как от нее ждут хорошего орчика, о том, как всегда мечтала драться на арене, о рыжем Каррахе, который должен стать ее мужем, если она не возьмет реванш. Я о семье. О сестре и матери, которых подкараулили однажды, когда я еще был подростком, как они спрятали меня под полом, а я слышал, как их насиловали, и ничего не мог сделать. Как я ненавидел. Как мне было страшно. Я рассказал орчанке о нашей магии, и больше мне, наверное, не осталось, куда падать. В лаэросе я перенес в наш дом под мостом свои вещи, книги, амулеты и посохи, которые собрал. Для Слайхи они были просто вещами, хотя я ценил ее вежливый интерес и что она ни разу не принизила забытое искусство нашей империи. Она стала учить меня драться. Не просто развивать тело, но бить, и бить так, чтобы свалить орка. Научила складывать ладонь лодочкой и клевцом, показала места, куда нужно бить. Орала на меня и дразнила так, что я бросался на нее в ярости, забыв о светоче, и учила в ярости помнить приемы. Я устал удивляться тому, что светоч только рос от этого. И она делала это. Стыдное, отвратительное действо, во время которого я начинал думать о том, что лучше бы мне было умереть в родах. Я мог думать так ровно до тех пор, пока не начинал корчиться и умолять ее продолжать. Я ненавидел наши вечера. Я ждал их всем телом. Свое тело я ненавидел тоже. — Иди ко мне, — сказала Слайха после еще одного изматывающего спарринга. Днем мы могли только есть, говорить и заниматься, опасаясь выходить в город. Я попятился, покачал головой. — Иди ко мне, — голос стал угрожающим. — Не надо, — взмолился я, отступая. — Пожалуйста, я не могу, пожалуйста!.. Она бросилась ко мне, как в бою. Увернуться, ударить в шею — я ведь научился, я уже смогу! Слайха перехватила мою руку, сжала запястье, как в тисках, вывернула, роняя меня на колени. Почти безболезненно. От этого беспомощность ощущалась только острей. — Не надо, — я уже плакал, но она только мягко гладила мое тело, успокаивая и пробуждая. Дрожь невольно охватывала меня, следуя за ее большими руками: неспешно прошла по голой спине, скользнула на грудь, захватила живот. Она знала мое тело, слишком хорошо знала, и я мог только хныкать в ее руках, не в силах сопротивляться не только потому, что был физически слабее, но и потому что просто не хотел. Слайха поцеловала меня в шею сзади. — Вот и чего ты каждый раз брыкаешься, — проворчала. Прошлась мокрым языком вдоль артерии и я не выдержал, застонав. — Хорошо же. Нравится. Нужно. Я не хочу, чтобы ты умер. Она осторожно сжала зубами серьгу в моем ухе, и я придушено вскрикнул от равно острых боли и удовольствия. Может быть, в мочках находится какое-то тайное место, заставляющее подчиняться? Это тайное место находилось во всем моем теле, которое она ласкала так же мягко, как и неотвратимо. Я слабел с каждым мигом, постанывая, подаваясь к ее рукам. Колени подломились, и она уложила меня на живот в то подобие гнезда, что устроила в нашей палатке. — Не надо, — прозвучало так жалобно, что я бы устыдился несколько месяцев назад. — Тсс. — Слайха подпихнула подушки мне под низ живота, заставляя подставиться ее взгляду и рукам. — Все хорошо. Большие губы коснулись кожи между лопатками, вызвав новый сладкий вздох. Я завозился, желая перевернуться, но только тонко застонал — в соски впивались грубые швы, уже вставший член упирался в подушки. Мне куда больше хотелось тереться о них, чем вывернуться и твердо сказать нет. Слайха усмехнулась надо мной. — Такой горячий, а вечно брыкается. Тебе что, нравится, когда я тебя силой? Это было отвратительно, кошмарное, возмутительное предположение! Это было правдой. Она всегда была нежной теперь, она была такой уже давно, но при этом она была орчанкой, несоизмеримо сильней меня. А я был эльфэ. Я не должен был ее хотеть, это просто невозможно, никак невозможно. Но я хотел. Иллюзия насилия позволяла мне сохранять хоть какую-то гордость. Тоже ее иллюзию.