Когда Стид проснулся, Эдварда уже не было рядом. На подушке так и остался старый плеер, а на простынях и одеяле запах. Стид судорожно выдохнул и притянул одеяло к себе. Снова завернулся в него, словно в кокон, и глубоко вдохнул. Запах Эдварда нёс в себе до странного приятное спокойствие. Как будто весь груз, что навалился на Стида за всё это время, стремительно отступал, стоило почувствовать это нечто родное и некогда любимое. Прикрыв глаза, Стид погрузился в размышления. Хоть думать ни о чём не хотелось, мысли всё равно невольно прорывались сквозь поволоку ещё не развеявшегося до конца сна.
Всё произошло так быстро и стремительно. Стоило ему наладить шаткий баланс душевного равновесия в Лондоне, как Баттонс обрушил на него новости об аресте Эдварда. Ни о чём не думая, Стид сорвался к нему. Пусть окружающие искали этому причину, объяснение, даже сам Стид понимал, что его нет. Не более, чем импульсивный поступок, не несущий в себе ничего, кроме действия, которое нельзя разобрать на составляющие части. Даже то, что он сорвался из Флориды в Лондон, сразу как пришёл в себя после всего, что сделали с ним в «Пиратской Гавани», Стид объяснял для себя тем, что возжелал мнимого спасения в родном доме. Как давно забытое детское желание подбежать к родителю, когда ударился коленкой об асфальт, чтобы он подул и сказал, что сейчас боль пройдёт. Так же и Стида повело необъяснимое желание. И лишь увидев отца, перешагнув порог его кабинета, заметив давно забытую и стёртую из воспоминаний ухмылку на его лице, Стид вспомнил, как сильно он его ненавидит. Что коленки болели в детстве не от ударов об асфальт во время игры в догонялки, а потому, что он падал на них после того, как отец давал ему по лицу. Лишь увидев знакомую пустоту в глазах и почуяв сигарный дым, пропитавший стены, Стид вспомнил… что спасения в доме никогда не было и не будет.
У того, что он залез в клетку к «монстру», тоже не было причины. Сердце Стида не трепетало в надежде, что Эдвард кинется ему навстречу. Стид просто шёл вперёд, плыл по течению, не задумываясь о том, что скрывается за горизонтом. По воле бушующих волн ступал к Эдварду. Стыдно признавать самому себе, но даже вспышки страха, подскакивающие к сердцу при его виде, не останавливали от того, чтобы идти прямо к нему. И незнакомые глаза совсем иного человека не говорили «стоп». Он только безрассудно продолжал идти к своей цели. Ему никто не был нужен, когда он решил рвануть в море, чтобы найти Эдварда где-то там, без компаса и карты. Ведь никто на деле не желает спасения ни ему, ни Эдварду. Можно лишь самим творить свою судьбу, пусть и необдуманными поступками.
И пусть Эдвард сам предупреждал его, что убьёт, Стид рванул вперёд, напоровшись на острые рифы в форме пальцев Кракена на шее. Нормальный человек бы отступил, но Стид давно перестал таким себя считать. Ни за что бы не оставил Эдварда, и теперь, как идиот, прижимал к себе одеяло, пропитанное его запахом, вспоминая о том, как приятны и спокойны его объятия. Как в них хорошо. Не важно, что говорит Эдвард. Любые слова это всего лишь слова. Им нельзя верить, в них нет правды. Истина всегда скрывается за их заслонкой, её сложно увидеть, можно лишь прочувствовать. И пусть Стид рисковал обмануться ощущениями, ведь они могли быть лишь плодом воображения, иллюзией спроецированных желаний, это неважно. Пока Эдвард рядом, ему хорошо. Остальное не имеет значения. Никогда не имело.
Стид не обратил внимания на пристальный взгляд Баттонса, который, как обычно, пришёл к нему с утра, чтобы отчитаться о делах. Наличие Эдварда и его проблем, которые Стид самонадеянно решил возложить на себя, и осложнённой пневмонии не отменяли того, что он всё ещё должен следить за тем, что творится в Лондоне. И нахмуренное лицо Баттонса не понравилось Стиду, как только помощник принялся рассказывать о происходящем. Как Стид и ожидал, всё выходило из-под контроля без его чуткого руководства. Мэри не справлялась, ей не хватало жестокости, чтобы сдерживать конкурентов, желающих в отсутствие отца отомстить семье за всё, что Стид успел наворотить, будучи во главе.
Пока Баттонс говорил, Стид понимал, что аромат приятной иллюзии развеивается, и на его место приходит жестокая реальность. В которой от него что-то требуется. Как так вышло, что он, сбежав от той ответственности, что всю жизнь пытался возложить на него отец, вновь вернулся к ней, самостоятельно того желая?.. Перестав слушать Баттонса, Стид задумался, не понимая, как так вышло. Как будто его поймали в ловушку, и только сейчас, когда тугие щупальца сомкнулись вокруг шеи, едва не убив, иллюзия ловушки треснула стеклом, и за трещинами он смог рассмотреть, что пойман. Эта мысль не понравилась Стиду, и он отвернулся, в то время, как Баттонс замолк посреди предложения. Как ни пытался он дозваться, Стид не откликался, погрузившись в мысли. Больше не понимал, что правильно. И единственное, что оставалось, желание снова прикоснуться к щупальцам Кракена, ведь только так реальная жизнь различалась за заслонкой, которую Стид, казалось, сам выстроил вокруг себя.
Так ничего и не добившись от босса, Баттонс ушёл. Больше за этот день его никто не беспокоил. Разве что медсёстры засуетились, когда Стид перестал отвечать на вопросы, застыв взглядом в одной точке и не желая выпускать одеяло из рук. Жизнь пролетала, но Стид не замечал этого, пока не понял, что палата опустела, окружающие звуки, что доносились из коридора, смолкли. Комната в очередной раз погрузилась во тьму, но в этот раз тени на стенах застыли, словно никогда не были живыми, не шевелились, пытаясь заползти под кожу. Холодный воздух тянулся с приоткрытого окна, но Стид не чувствовал, как заледенели пальцы. Капли сильного ливня эхом долетали до слуха, но слышались словно в вакууме, и далеко не сразу до сознания дошло, что на улице снова дождь.
И только когда тень отделилась от общего мрака, Стид моргнул, повернул к ней голову и уставился едва ли не с надеждой.
— Не думал, что ты придёшь снова, — прошептал он, как только взгляд снова выловил во мраке силуэт Эдварда.
Тот подошёл к кровати, вызывая в груди тревожащее чувство дежавю, будто Стид заново проживал один и тот же момент. Будто прошлой ночью его не было, а он лишь предвидел, что так случится, и теперь Эдвард действительно пришёл.
— Я тоже, — ответил Эдвард, присаживаясь на край кровати. От размытой краски вокруг глаз взгляд его выглядел другим. Отсутствие привычной бороды делало Эдварда моложе и худее. Совершенно другой человек. Но, казалось, всё тот же, в чьей кровати когда-то Стид открыл глаза. Тот самый, чья рука коснулась его собственной, когда Стид бился в агонии своего рассудка. И обнимал его тогда, перед тем как десятки рук сомкнулись на теле, тоже он…
— Зачем пришёл? — спросил Стид тихо и пододвинулся, давая Эдварду больше места. На удивление, тот сразу занял его, усевшись удобнее.
— Хороший вопрос, — донеслось из темноты. — Хотел бы я на него ответить, пташка. Но меня без обоснованной причины к тебе тянет.
Стид уставился на него, пытаясь распознать смысл слов, но не успел ничего сказать, прежде чем Эдвард продолжил:
— То ли дело в том, как сильно Эдвард тебя любил… То ли в том, как странно ты смотришь на меня, отчего желание растерзать тебя на части меняет вектор и становится… каким-то не таким. Вроде и хочется вскрыть тебе грудную клетку, чтобы посмотреть, как бьётся твоё сердце, а с другой стороны… не хочется слышать, как ты верещишь от боли.
Стид удивлённо приподнял бровь.
— Почему? — вырвалось у него необдуманно. — Стоило выстрелить в тебя, чтобы ты не желал моей смерти?
Эдвард закинул ногу на ногу, и задумчиво посмотрел на свои ногти. Поза вышла вальяжной, совершенно ему не свойственной, и Стид невольно прошёлся по ней взглядом, пытаясь понять, что он думает об этой части Эдварда, которую теперь выпал шанс лицезреть.
— От того, как громко ты кричал от боли, я и проснулся, — ответил Эдвард, всё ещё не глядя на него. — Ты ведь меня призвал. Хочется, чтобы ты кричал дольше, ведь только это не даёт мне снова уснуть, но от того, как тебе больно, внутри свербит неприятное чувство. Как будто это неправильно. Не той болезнью ты решил заболеть… — добавил он странным голосом. В нём послышалось что-то рассеянное и как будто… детское.
— Что не так в обычной… — Стид осёкся, как только воспоминание всплыло в голове. Конечно. Ведь в тот разговор Эдвард признался не только в том, что бандит по имени Кракен убил его отца, но и что мать его умерла от инфекции. Одно Стид всё же смог сложить в голове, а вот второе… — Ты… не стал убивать меня тогда, только потому что я простудился?
— Странно, скажи, — усмехнулся Эдвард. — И снова как будто что-то внутри не дало мне это сделать.
Эдвард пошевелился и залез на кровать Стида полностью. Уселся поудобнее, отчего Стид почувствовал, как нога Эдварда прижимается к его бедру сквозь одеяло. По телу прошла дрожь. В голове снова всплыли воспоминания, и Стид сжал одеяло сильнее, опустив взгляд. Обычно в эти моменты всегда появлялся Найджел. Стид невольно оглядел комнату, силясь его найти, но призрака из прошлого нигде не было. Был лишь монстр из настоящего.
— Ты побледнел, — заметил озадаченно Эдвард.
— Не могу… — решил откровенно признаться Стид, уставившись на место, где Эдвард соприкасался с ним. — Когда трогают. Прикасаются. Не могу терпеть… — с этими словами он не выдержал и отодвинулся, разорвав контакт.
Тьма вокруг Эдварда словно осязаемо стала темнее. Взгляд его потяжелел, или это была лишь иллюзия от того, как краска на веках сливалась с темнотой комнаты.
— Но я ведь говорил…
— Я знаю, — быстро перебил его Стид. — И никто из моего окружения тоже бы не, но… Не могу и всё.
— Помню, как ты выстрелил в того идиота, когда он положил ладонь тебе на плечо, — продолжил Эдвард. Он застыл, сливаясь с темнотой. — Эффектное было зрелище. Ты кажешься таким нежным на вид, а внутри скрывается… — Эдвард замолк.
Стид усмехнулся.
— Да, Эдвард говорил, что никакого монстра внутри не скрывается. Я помню. Он ошибался. Но я никогда этого не отрицал. Не пытался, во всяком случае.
Эдвард оценивающе его оглядел, отчего у Стида мурашки поползли по коже. Пару секунд он задумчиво продолжал смотреть на него, а затем небрежно положил ладонь ему на колено. Стид крупно вздрогнул, дёрнул ногой, словно пытался сбросить прикосновение, но Эдвард не отстранился. Хоть и не держал даже.
Стид тяжело и рвано задышал. Воспоминания нахлынули волной, и он зажмурился, в надежде подавить их.
— Дыши, — донёсся до него спокойный голос Эдварда. Но от этой ровной команды Стид лишь глубоко вдохнул и задержал дыхание, словно боялся, что, если выдохнет, случится что-то плохое. — Выдохни.
Стид упрямо помотал головой и схватился пальцами за волосы.
— Выдохни, — прозвучало ещё более настойчиво, и как только Стид понял, что ему не хватает воздуха, выдохнуть пришлось. Вышло испуганно и рвано, но как только он захотел упасть в панику, сразу же последовала следующая команда. — Дыши ровно. Глубоко.
На этот раз Стид попытался последовать совету.
— Вчера я касался тебя, когда был за твоей спиной, — напомнил Эдвард спокойно, пока Стид пытался дышать ровнее. — В переулке ты упал на меня. На острове я держал тебя за горло. Значит, сейчас ты только хочешь испугаться меня. До этого тебе было плевать, и заметь, я не пытался сделать с тобой то, чего ты боишься.
Невольно Стид помотал головой, сам не понимая, что отрицает.
— Эдвард никогда не делал тебе больно, — снова донёсся до него ровный голос.
Судорожно выдохнув, Стид приподнялся и резким движением схватился за Эдварда. Дёрнул его на себя и прижал к себе.
—
Ты никогда не делал мне больно, — прошептал Стид, чувствуя, как Эдвард напрягается в его объятии. — Прошу, Эд, вернись… — Стид поднял голову и обхватил лицо Эдварда обеими ладонями. — Это всё ещё ты, я знаю. Ты боишься боли, но я буду рядом с тобой…
Эдвард медленно положил свои ладони поверх его. И столь же осторожным жестом снял со своего лица. Жёсткая, наполовину седая щетина царапнула кожу, приводя Стида в реальность.
— Ты всегда был жизнерадостным, пташка, — покачал головой Эдвард. — Твои глаза ярко сияли, в них горел восторг. Это и вдохновляло Эдварда забывать о том, кто он есть на самом деле. Заставляло думать, что он
просто Эд. Как он всегда и хотел. — Стид вдохнул и не успел ничего сказать, как Эдвард продолжил. — Мне ты таким нравишься больше. Настоящий, не фальшивый. Не прячешь боль за улыбками, не пытаешься
быть тем, кем не являешься.
— Сломленный, униженный всеми? — печально опустил уголки губ Стид. —
Таким я тебе нравлюсь?..
— Нет… — Эдвард нахмурился. — Нет, такая формулировка мне уже не по душе. Это… Ты думал, что хотел бы сделать с этими людьми? — внезапно спросил он.
Стид удивлённо заморгал.
— Я… — опустил он взгляд. — Нет, правда, не думал… Эти воспоминания… От них слишком тошно, чтобы думать о чём-то другом.
— А чем ты занимался в Лондоне? Ради чего улетел? Бросил, разорвав все отношения. Не ради ли того, чтобы набраться сил, вернуться и отомстить?
— Нет! — Стид вскинул на него взгляд. — Это не…
— Не для тебя? — поднял бровь Эдвард. — Уверен? Я видел, как ты стрелял в того смотрителя. Решительно, хладнокровно. Без единого сомнения.
— Но не убивал… — прошептал Стид. — Я… — Он зажмурился и схватился за голову. — Это было как помрачнение, понимаешь? Мой отец годами избивал меня, мучил на моих глазах людей, заставлял меня делать то же самое. Я ненавидел его всей душой. Был счастлив, как только вырвался «на волю», сюда, во Флориду. Но почему-то, когда мне было особенно плохо, меня потянуло
домой. Мне вдруг показалось, что, если я вдруг вернусь к нему, он…
поймёт. У тебя не бывало такого? Сколько бы он ни предавал, кажется, что в следующий раз будет лучше…
Эдвард поднял ладонь и мягко погладил Стида по волосам.
— Бывало, — прошептал он. — Я понимаю. И как?.. Помогло?
Стид покачал головой.
— Я не знаю. Там, в Лондоне. Всё как в тумане. Чувства и воспоминания, плохие мысли и это постоянное желание сделать что-то с собой… вскрыть себе вены, шагнуть в окно. Одолевали практически каждый миг. И, только делая что-то, я о них забывал. Мой отец добился своего. Я занял его место, стал таким же, как он. Делал всё, что он говорил… с каждым разом казалось, что это ещё больше опустошает. Всю жизнь он твердил, что это моё призвание, единственное, чем я должен заниматься, несмотря на мои мечты. И я поверил… что это так. Что единственное, что я могу — работать на него. Мучить людей так, как это делал он. С каждым криком чувствуя, как что-то внутри меня окончательно умирает, но, если хоть единой эмоцией я подам вид, будет плохо. Очень плохо. Я не знал, что делать… Всё превратилось в какой-то замкнутый круг. И осталась всего одна мысль… ещё немного, самая капля… и внутри меня больше не останется ничего живого. Только застывшие эмоции. Мне страшно, Эдвард, — поднял на него заблестевшие глаза Стид. — Что они не вернутся. Что я не смогу снова стать таким, как раньше. Что всё
моё утрачено навсегда.
Эдвард нахмурился, глядя на него.
— Так ты себя чувствовал? — прошептал Стид. — Когда твоя душа затмевалась Кракеном?
— Возможно… — задумчиво ответил Эдвард. — Как твоя галлюцинация, что ты раньше видел? Вернулась?
Стид тяжело вздохнул.
— Возвращается время от времени. Баттонс даёт лекарство. Но оно практически ни от чего не помогает.
— Найджел исчезнет… — сказал внезапно Эдвард. — Чувство вины пройдёт, когда ты поймёшь, что в тебе нет желания к убийствам, это было ненамеренно. Ты добрый… светлый. Вряд ли ты сможешь вот так убить кого-то сам. И только тогда Найджел уйдёт. А если ты убьёшь кого-то с искренним желанием — Найджел поглотит тебя, и от тебя прежнего больше ничего не останется. А пока… ты всё ещё тот самый Боннет. Танцор из клуба. Безбашенный психопат.
За окном громыхнула молния. От внезапно усилившегося шума дождя реальность вдруг показалась иной. Стид оглядел Эдварда, по волосам и одежде которого стекали капли влаги, что ещё не успели высохнуть.
— Не боишься простудиться?.. — спросил Стид, глядя на мокрые простыни под Эдвардом.
— Простудиться — нет, — хмыкнул Эдвард. — Подумал, если сниму куртку, у тебя случится истерика. Не ошибался.
Стид виновато опустил взгляд. Эдвард заинтересованно наблюдал за ним.
— Может… — Стид глубоко вдохнул, как перед прыжком в ледяную воду, и поднял, наконец, глаза на Эдварда. — Высушишь, всё же, одежду?.. Не хотелось бы, чтобы мы оба лежали с пневмонией…
Какое-то время Эдвард наблюдал за его лицом, в то время как Стид отчаянно не желал сталкиваться с ним взглядом.
— Не заболею я пневмонией, — сказал, наконец, Эдвард с мягкой усмешкой. — Ты такой бледный, что не то, что раздеваться, дышать рядом с тобой страшно.
Стид поднял взгляд.
— Я отвернусь, — выдохнул он решительно. — И я верю твоим словам. Я не хочу, чтобы ты заболел. Это не слишком приятно, — кивнул он на пустую капельницу недалеко от кровати.
Хмыкнув, Эдвард не стал спорить и поднялся с кровати. Стид тут же отвёл взгляд и опустил голову, слыша лишь шорох мокрой ткани. Эдвард возился слишком долго, и наконец шорох одежды стих.
— Ты хоть продумал вариант с тем, во что мне переодеться? — уточнил Эдвард, и в голосе его проскользнула насмешка. — Твоё пальтишко мне будет маловато.
— А ты всё равно попробуй… — пробормотал Стид и всё же обернулся. Глубоко вдохнул и затаил дыхание. На фоне темноватой кожи, белым пятном на животе отчётливо выделялась повязка, грубо напоминая об их встрече на острове. Выше пестрели длинные шрамы, идущие вдоль рук и груди. А меж ними, на плечах, предплечьях, выделялись округлые безобразные, с неровными краями.
Стид застыл на них взглядом, и Эдвард многозначительно кашлянул.
— Сигареты, — ровным голосом пояснил он, и Стид всё же оторвал взгляд, посмотрев в его глаза. Эдвард выглядел до странного спокойным. Как раньше. — Отец оставлял, когда был сильно пьян. Я не сразу научился вырываться, а у него хватка была цепкая, как у краба. — Эдвард хмыкнул. — Ничего, потом и я в ответ ему парочку оставил.
Стид опустил взгляд, сквозь силу подавив готовое вырваться «мне жаль». Оно вряд ли нужно что Эдварду, что Кракену. Да и сил на сожаление в Стиде почти не осталось, так что он издал лишь усталый вздох. Немного поколебался и вновь столкнулся взглядом с Эдвардом.
— Мой отец, — начал он не слишком уверенно, просто потому, что не понимал, утешит ли это Эдварда или же наоборот. — Когда я учился ещё в младшей школе. Хотел, чтобы я не отличался от других детей. Этикет, манеры, танцы, все дела… музыка, — добавил Стид с неприязнью. — Я очень любил её слушать, но для того, чтобы играть, очевидно, не был создан. Даже учителя, которых он нанимал, качали головой, советуя отдать меня в живопись. Но отец очень хотел… Сперва он часами заставлял меня сидеть за роялем в нашей гостиной. Говорил, что постоянно хочет слышать ноты. И я играл, и играл… и постоянно попадал мимо. В итоге ему надоело. И он сказал, что будет ломать мне пальцы за каждую плохо сыгранную ноту. Не то, чтобы я подумал, что он шутит… Но даже потея над клавишами и слыша стук собственного сердца, вместо Баха, не мог сыграть идеально. — Стид сжал и разжал кулак, посмотрев на свои пальцы так, словно видел впервые. — Впрочем, переломы в детстве заживают быстро… Играть с ними трудно, но после того, как и эти уроки я не усвоил, отец оставил меня и музыку в покое.
Эдвард покосился на плеер, всё ещё лежащий на тумбочке Стида.
— Музыку я по-прежнему люблю, — хмыкнул Стид, проследив за его взглядом. — Но к клавишам не прикоснусь даже под дулом пистолета.
Хмурый взгляд Эдварда чуть смягчился, и он разлёгся поудобнее.
— А как же мама? — спросил он неожиданно. — Неужели она всё это позволяла? Моя, конечно, тоже… — цыкнул он. — Противостоять отцу не могла…
— Мама?.. — растерянно спросил Стид, приподнявшись.
— Она же у тебя была? — уточнил Эдвард.
Стид раскрыл рот и сглотнул. Сердце забилось быстрее, и он посмотрел в сторону.
— Ты ни на что не годишься. — Голос отца ровно и холодно прозвучал из-за газеты. — Не можешь ни учиться, ни общаться с людьми, ни даже элементарно наблюдать за моей работой. Скажи мне, что такого сложного в том, чтобы взять пистолет в руки?
— Ничего, — тихо ответил Стид, глядя на белоснежную скатерть, расстеленную на обеденном столе. Стейк невероятно вкусно пах, но есть его желания не было никакого.
— Тогда почему ты не можешь выстрелить хотя бы в стену? Для начала.
— Потому что я не хочу.
Газета опустилась, и на Стида уставились устрашающе холодные глаза. Такого же оттенка, что и у него самого, но совершенно лишённые эмоций, которые Стиду иногда так хотелось в них увидеть.
— Мне плевать, чего ты хочешь. Есть то, что ты должен делать. Есть обязанности. Я не собираюсь отдавать бизнес непонятно кому. Это семейное дело. И иногда в нём приходится замарать руки. А я хочу знать, что, когда умру, ты сможешь защитить не только его, но и себя.
— Да, отец. — Стид вздохнул, беря в руки вилку. Есть он тоже должен, потому что повар старался. — Я всё понимаю. Я очень постараюсь сделать так, как ты хочешь.
Лёгкая тень улыбки скользнула по лицу. Но большего Стид не дождался. Сглотнув, он уставился на чёртов стейк. По обеденному залу раздался цокот каблуков, и Стид поднял голову.
— Может, тебе больше хочется твоих любимых овощей? — мимолётная улыбка, и на стол опустилась ещё одна тарелка. Скрип ножек стула по полу, и рядом зашуршала юбка. Тарелка Стида отодвинулась. — Я порежу твой стейк, а ты пока скушай овощи, малыш, но помни, мясо очень полезно.
Стид признательно улыбнулся, но тут же вновь поймал слева от себя внимательный недовольный взгляд. Тёплая ладонь обхватила его щёку и отвернула от отца.
— Я… — пробормотал Стид, всё ещё глядя на Эдварда.
Горделиво улыбнувшись, Стид посмотрел на отца, опустив пистолет, из которого только что попал по центру мишени. Отец снисходительно улыбнулся и тут же схватил его за руку и потащил в другую комнату. Всучив ему всё тот же пистолет, отец указал пальцами с зажатой в них сигарой на мужчину, стоящего на коленях с завязанными глазами.
Стид затравленно посмотрел на отца и покачал головой. Отец фыркнул и отобрал у него оружие. Пистолет в его руке не дрогнул, когда тот стрелял, но Стид в это время испуганно зажмурился и закрыл лицо ладонями, не в состоянии смотреть.
— Убери руки. Когда-нибудь тебе придётся делать всё то же самое, если ты хочешь занять моё место.
— А что, если я не хочу?.. — прошептал Стид, всё ещё не отрывая рук от лица.
Всего один крепкий удар, и Стид повалился на пол, ударившись о него затылком.
— Не такого сына я растил. Ты — маленькое разочарование.
В оглушительной тишине раздался звонкий и быстрый цокот каблуков, звук падающего пистолета и громкой пощёчины, эхом отразившейся от стен, а после Стида резко схватили за руку и потащили.
— Не помню…
Слыша громкие крики и шум, Стид боялся выглянуть из-под кровати, со своего тёмного угла видя лишь чёрные лакированные ботинки и высокие тонкие каблуки, что то и дело менялись местами, царапая паркет. Пытался зажимать уши ладонями, но ругательства и обвинения всё прорывались сквозь них, оседая в голове. Цепкая рука показалась под кроватью, пальцы ухватили его запястье, и Стида грубо вытащили из-под кровати.
При каждой попытке вспомнить, что было после, его воспоминания раз за разом обрывались, и вскоре Стид и вовсе позабыл о каждом редком моменте, что видел её. Даже лицо её смазалось, оставляя место лишь ощущениям. Он лишь помнил, что после одной из ночей, ужинали они с отцом всегда только вдвоём, а мясо с тех приходилось нарезать самому.
— Кажется, да, пыталась мешать… — снова пробормотал Стид, приложив ладонь ко лбу. Голова заболела от размышлений. — Наверное. Кажется, потом ей надоело, и она ушла. Помню… звук её шагов, когда она уходила, — всё ещё неуверенно проговорил он. — Кажется, я тогда спал.
Эдвард прищурился, внимательно наблюдая за ним, но промолчал.
— Мне нравится, — произнёс внезапно Стид, резко вскинув взгляд на Эдварда. Тот в непонимании нахмурил брови. — Твоя борода. Раньше тоже нравилось, но теперь тоже ничего.
— Нашёл время, — усмехнулся Эдвард, и в его усмешке почувствовалась смятение.
— А когда оно будет, это время… — выдохнул Стид. — Я думал, оно теперь единственное, что у нас и будет. А оно закончилось, даже не начавшись. Так что… есть ли смысл его терять? Надо идти по ветру…
— В чём-то ты прав, но…
— Я знаю, да… — раздражённо выдохнул Стид. — Ты не Эдвард. Ты не в себе. Но просто… Можно?.. Только объятие… Всего одно?..
Во взгляде Эдварда мелькнуло нечто знакомое, и, поколебавшись несколько мгновений, он всё же кивнул. Зашуршав одеялом, Стид пододвинулся к нему ближе. Медленно заключил в объятие, одновременно с этим вдыхая такой знакомый запах. Зарывшись носом в шею Эдварда, Стид довольно промычал.
— Когда вот так, не страшно… нет неприязни… — признался он тихо. Над ухом раздался напряжённый вдох. Эдвард пошевелился, и через пару мгновений сомкнул руки вокруг Стида. Прижал к себе.
— Спи, пташка. Пока эта ночь не стала ещё более странной.
— Так ты спрашивал… — спустя несколько минут напряжённого молчания спросил Стид. — Думал ли я, что сделать с этими людьми. Перед тем, как заболеть, я заметил плакат… Джеки пропала без вести. Это… твоих рук дело?
Эдвард хмыкнул.
— Нет, не моих. Не скрою, была такая мысль. В самые первые дни, когда разум хотел необъяснимого порыва мести. Но Джеки такая же моя подруга, каким был Иззи. Была… И она предала не хуже, чем он. И не только тем, что стало с тобой. Но чёртов Эдвард и её любил. Так что… чтобы избавиться от неё, мало желания Кракена.
— Странно… — пробормотал Стид, чувствуя, как в тёплых и безопасных объятиях начинает провалиться в сон. — Что же тогда с ней стало…
***
Люциус нахмурился, оглядывая улицу. С прибытием Стида обратно во Флориду, привычное ежедневное солнце начало постоянно прятаться за блёклые тучи, словно Боннет привёз с собой унылую частичку Лондона. Даже дождь, обычно такой редкий, стал идти гораздо чаще. Люциус опоздал на полтора часа как раз потому, что смотрел в окно и ждал, не желая выползать на улицу под капли хоть и тёплого здесь дождя.
Каким-то образом Бонни удалось закинуть ему записку, в которой она предлагала встретиться. Первым порывом было разорвать этот листок бумаги и выбросить к чертям. Однако Люциус вспомнил вечера, проведённые вместе, и, всё же, положил его в карман. Эти вечера — то редкое настоящее, что было в его пустой жизни. Он думал, они друзья, но Бонни с такой лёгкостью оставила его одного… а после смела возмущаться, как он мог зацепиться за единственную возможность.
Оглядев улицу, Люциус цыкнул и засунул руки в карманы. Бонни сидела на террасе кафешки на углу улицы. Смотрела на него, вероятно, ожидая даже больше, чем те полтора часа, что он опоздал. Её пристальный взгляд чувствовался даже через всю улицу.
Медленно Люциус тронулся ей навстречу. Когда Люциус встречался с Питом и танцевал на сцене, ему было глубоко плевать, сколько голодных взглядов смотрят на него, и что думает об этом Пит. Он уводил клиентов в комнаты и далеко не с каждым вёл милые беседы за бокалом шампанского. Не всегда его присутствие ограничивалось тем, чтобы быть красивым предметом интерьера на чьих-то коленях, во время чего он старался максимально не слушать о чём говорят гости, но слух всё равно улавливал их гадкие мысли и деяния. И всё равно довольно часто с клиентами приходилось заходить гораздо дальше… И Люциус не чувствовал ничего. Ни чувства вины, ни ощущения, что он предаёт Пита. Может, всё дело было в том, что это лишь работа, а Пит был в курсе, и ни разу не попытался этой работе помешать, говоря, что, если Люциус хочет зарабатывать деньги на дорогие краски и холсты, он может делать это любыми способами.
Но, как только Люциус покинул балкон, оделся и столкнулся с Иззи, который ждал его в коридоре, в сердце закралось неприятное чувство. Оно скребло изнутри, пока они ехали вместе, пока были в клубе, и пока добирались домой. Даже сейчас оно невольно напоминало о себе откуда-то из глубин души. И это был далеко не страх, что Иззи вдруг узнает об этой тайной встрече. Иззи прекрасно знал, кто такой Люциус и со сколькими он побывал. А Люциус ещё с самого начала обозначил вектор их отношений. Он не обещал ему вечной любви, даже в чувствах не признавался. Просто согласился быть вместе. Предложил создать пару, но чётко сказал, что никогда не полюбит его.
Иззи порой словно видел его насквозь. Мог предугадать любое его желание, как будто знал, что чувствует Люциус по-настоящему за всеми заслонками отталкивающих масок, что так обожал. А каждый раз, когда его начинало выкручивать в малейшей истерике, которые всегда пугали Пита, Иззи хватало одного объятия, чтобы буря внутри утихла.
Люциус осознал, что Иззи будет больно, если он расскажет об этом так, как обычно делал это с Питом, внимательно наблюдая за его реакциями. Иззи не будет в гневе, не устроит ему ответную сцену. Как раз это Люциус бы перетерпел, и, возможно, даже получил удовольствие. Ведь он заслуживает того, чтобы с ним так поступали. Но внезапная мысль о том, как больно будет Иззи, оставляла в душе неприятный осадок.
Но ведь Иззи чертовски прав. Люциус не планировал оставаться с ним надолго. Только переждать тяжёлый период в опасной обстановке. Дождаться, когда представится удобный случай, и уйти. И этот случай как нельзя лучше представился — именно сейчас можно уйти, и не случится ничего плохого.
Только мысль об этом не доставляла особого удовольствия. Даже сейчас, приближаясь к Бонни, Люциус продолжал думать о чёртовом Иззи. Он поцеловал его, когда Люциус сообщил, что собирается прогуляться. Даже не спросил, куда идёт. Хотя одно время Люциус подозревал, что такой, как Иззи, имеет все возможности следить за своими партнёрами и всегда знать, куда они направляются и чем занимаются. Но спустя время пришёл к выводу, что Иззи не занимался подобным. А вот Стид и та же Бонни… похоже такими методами не брезговали.
— Опоздал, — заметила Бонни, как только Люциус отодвинул стул, чтобы сесть за столик напротив. Терраса была под навесом, но со всех сторон всё равно задувал прохладный ветер со стороны моря.
— Не хотел приходить, — ответил Люциус, сев и сложив руки на груди.
— Тогда зачем пришёл? — Бонни приподняла бровь. — Я бы поняла намёк, если бы к вечеру ты так и не появился.
— Потому что мы были друзьями, — фыркнул Люциус, стараясь на неё не смотреть.
— Мы и сейчас…
— Если скажешь, что мы друзья и сейчас, я уже точно уйду, — грубо перебил её Люциус. — Друзья так не поступают. Не бросают на произвол судьбы.
— Что же ты теперь, ни меня, ни Стида видеть не захочешь? — более возмущённо спросила Бонни. — А святой Иззи, из-за которого… — Взгляд Бонни скользнул по ладони Люциуса, что лежала на локте. Люциус сжал губы и опустил обе руки под стол. Металл отбросил блик и скрылся под пластиком.
— Из-за Эдварда, — в очередной раз поправил Люциус. — Сколько бы вы ни повторяли одно и то же, я так же, намерен стоять на своём, и не изменю своего мнения.
— Хорошо, пусть Эдвард, — выдохнула Бонни, немного успокоившись. — Но ты не думал… что прошло уже слишком много времени, чтобы продолжать… быть жертвой и обвинять его во всём.
— Думаешь? — приподнял бровь Люциус. — А как же Стид? Что-то не похоже, чтобы он отпустил прошлое. Как и Эдвард с его психозом после отъезда Стида. Да и ты тоже… — прошёлся он по Бонни задумчивым взглядом. — Явно не можешь что-то отпустить. Так почему должен я? Потому что тебе больно на меня смотреть?
Бонни хмыкнула, вспомнив свою же фразу.
— Но ты правда… бледный, исхудавший. У тебя пот по лбу стекает, хотя на улице прохладно. И глаза больше не блестят. Ты ведь… — Бонни запнулась. — Стид был прав тогда, да?.. Дело не только в Иззи? А в том, что ты ещё делаешь.
— Это не твоё дело, — грубо ответил Люциус и поправил воротник, который начал внезапно давить. Люциус небрежно стёр со лба пот. — И, если ты позвала меня, чтобы в очередной раз завести одну и ту же пластинку, я пойду.
— Постой! — Бонни привстала, стоило Люциусу отодвинуть стул. — Я вовсе не за этим тебя позвала. Останься, пожалуйста. Ты прав, мне не стоит советовать тебе, что делать, ведь я не вправе решать за тебя. Никто не в праве, верно?
Люциус прищурился в подозрении и опустился обратно, вновь скрестив на груди руки.
— Я хотела извиниться, — сказала Бонни, спокойно глядя ему в глаза. — Там на балконе… Это был очень глупый и бессмысленный порыв. Я очень скучала по тебе, и мне было страшно за тебя. Ты мне, правда, нравишься, — с искренностью произнесла она и почесала предплечье сквозь рукав. Люциус вытаращил глаза. — С тобой всегда было легко и приятно. Не удивительно, что ты нравишься почти всем… Я сперва разозлилась на тебя, а потом поняла. Что если бы тебе было совсем плохо с Иззи, ты не оттолкнул бы меня вот так грубо. Ведь, когда ты встречался с Питом, мы с тобой и спали рядом и обнимались… Видимо, Иззи в самом деле так сильно залез к тебе в душу, что… тебе с ним хорошо, — выдохнула она с плохо скрываемой неохотой.
Всё ещё с удивлением Люциус продолжал пялиться на неё.
— Не думай обо мне плохо, — нахмурила брови Бонни. — Я не собираюсь уводить тебя или бессмысленно бороться, как бы сильно ты мне ни нравился. Это глупо. Ты любишь свободу. Да и, если тебе нравится Иззи, это ведь твой выбор. Как я могу препятствовать ему.
— Так просто? — удивился Люциус, на что Бонни мягко улыбнулась.
— Я знаю, ты привык быть привлекательной добычей. Но хоть у меня есть все возможности побороть Иззи, я помню, как сильно тебе претило, что за красивой внешностью в тебе ничего не замечают. Не знаю, разглядел ли Иззи в тебе что-то иное, чем я. Но надеюсь то самое, что ты сам бы хотел кому-то открыть.
Люциус нервно выдохнул, вспомнив разговор с Иззи как раз перед приходом Бонни.
— Если… — проговорил он, перебирая пальцами по краю стола, и слыша, как мерно по нему стучит железный коготь. — Я тебе нравился… Почему, ответь? Почему так вышло, что ты объявилась только сейчас?
Бонни посмотрела в сторону, скопировав недавнюю позу Люциуса, сложа руки на груди. Некоторое время наблюдала за тем, как между столиков слоняются официанты, а потом повернулась к Люциусу. Она опустила взгляд, внимательно уставившись на острие металла.
— Я расскажу тебе сказку, ты не против? — спросила она, так и не подняв глаз, а после, не дождавшись ответа растерявшегося от вопроса Люциуса, продолжила. — Несколько десятилетий назад, в Испании, жила семья Джимменез. Жила очень бедно, из-за чего сыновья престарелых родителей решили зарабатывать на жизнь не слишком честными способами. Они были ловкими и хитрыми, и через какое-то время семья вышла из бедности. Но это повлекло за собой последствия, и семье пришлось уехать из Испании и поселиться в Святом Огастине — во Флориде. И чудесным образом сыновья, что привыкли к большим деньгам и тому, что вместо честной и тяжёлой работы можно делать иные вещи, решили и здесь промышлять тем же, чем и на родине. Только в Огастине получалось гораздо лучше. Оказалось, что сыновья Джимменез, не единственные в местности, кто промышляет преступными делами. Но спустя время, о клане Джимменез стали ходить легенды, как о самом кровожадном и непобедимом. И так они стали процветать десятилетие за десятилетием, передавая все свои знания и навыки детям и внукам.
Бонни вдохнула, но так и не перевела взгляда от металла. Она, не стесняясь того, что они находятся в людном месте, достала из-за пояса кинжал и положила на стол рядом с собой. Люциус удивлённо уставился на него и огляделся, надеясь, что они не привлекают внимание.
— Символом клана Джимменез был апельсин, потому что в день прибытия в Огастин, старший сын решил посадить около дома дерево — единственное, что осталось от родины. И трепетно это дерево сохранялось каждым поколением. Клан стал большим, но семьи из-за дружности и преданности друг другу продолжали жить в одном общем доме, где в саду росло огромное дерево. С ним рядом играли и дети. Одним вечером, когда вся семья собралась за ужином, к отцу семейства, Джиму, пришли гости. Джим очень взволнованно поднялся из-за стола, попросил жену продолжать обедать и отправился на улицу. Оказалось, что к нему пришёл человек по имени Альфео де ла Ваке. Наёмный убийца. После того, как они поговорили, на улице раздались выстрелы. Семья, сидящая за столом, замолчала. А после этот человек вошёл в комнату, но отец семейства, Джим, так и не зашёл следом. Очень медленно, без единой эмоции на лице этот человек застрелил всех, кто находился в комнате. Впоследствии, когда люди узнали о случившемся, в новостях говорилось, что на легендарный клан Джимменез было совершено покушение целой бандой, а при осмотре все комнаты оказались залиты кровью, как и листья апельсинового дерева, рядом с которым были найдены тела младших наследников.
Оторвавшись от созерцания когтя, Бонни скользнула взглядом по кинжалу, и Люциус заметил на рукояти выгравированную апельсиновую дольку.
— Но это ложь. Альфео был один. Просто он оказался быстрее и сильнее всех, кто находился в доме. Самой младшей дочери удалось выбраться из дома, в то время, как он убивал остальных. Удалось забрать у отца единственное фамильное оружие, а после скрыться среди улиц. И приходилось ещё долго скрываться, притворяясь мальчишкой-сиротой по имени Джим, потому как те, кто послал Альфео, всё ещё искали затерявшуюся девочку. — Бонни ненадолго замолчала, а потом продолжила чуть тише. — Этой девочке было очень страшно, потому что она ещё не успела научиться ничему, и только познавала мир. Но так случилось, что её приютила очень добрая монахиня из местного приюта, где никто из плохих людей не смог её достать. Оказалось, что её родина та же, что и у клана Джимменез, и добрая монахиня быстро догадалась, что за девочку приютила. И после, как по иронии судьбы, обучила всему, чему девочка и так бы научилась, если бы её семья всё ещё была жива.
Бонни взяла со стола кинжал и внимательно повертела в ладонях.
— Главным вопросом сказки оставалось: что же будет с Альфео, ведь он в ней главный злодей. И когда девочка выросла, она решила отомстить за свою семью, ведь любовь к семье и её защита ценились прежде всего. Только девочка не понимала, что Альфео был только наёмником. И поняла это только после того, как отомстила за семью. А потому не смогла узнать, кто отправил в тот день этого наёмника. Отправитель, спустя время, нашёлся сам. Это была женщина, по имени Испанка Джеки, а Альфео был её мужем. И она, как иронично, была с той же родины этой девочки, и так же, как и она, когда-то росла в приюте. Девочка очень хотела узнать причину, по которой убили её семью, а потому решила найти эту Джеки и, в этот раз, прежде чем бездумно убивать, поняла, что сперва нужно узнать… Но вместо этого затерялась в том, что нашла таких друзей, каких ещё не было в её жизни. А потом, одному из них сделали очень больно…
Наконец, после долгой паузы Бонни подняла взгляд и уставилась на Люциуса. Он почти не двигался весь её рассказ.
— Ведь и к этому причастна Джеки, ты же знаешь, — сказала она ему. — Уверена, ты знаешь, куда больше. Джеки ли приказала Иззи, или Иззи так хитёр, что убедил в этом её сам. Я всё ещё не смогла ничего узнать. Промахнулась, когда стреляла в неё, и теперь она лежит в коме, в одной из больниц, и только чудо её пробудит, чтобы задать ей несколько вопросов. Однако, ведь Джеки далеко не одна…
Глаза Люциуса расширились в удивлении.
— Тебе вовсе не я был нужен, — прошептал он. — Ты хотела через меня добраться до куда больших тайн. Ты надеялась, что Иззи что-то рассказал мне!
— А он рассказал, — утвердила Бонни, хищно прищурившись. — Иначе ты бы не был с ним. Не зная всех тонкостей того, что произошло, ты бы не стал. Я знаю. А раз ты с ним и решил предать Стида, у тебя должны быть весомые причины.
Люциус невольно приложил пальцы к губам.
— Ты обманула меня… — ещё тише сказал он. — И этим тоже…
— Нет, — покачала головой Бонни. — Я бы не стала. Это просто… так совпало.
— И ты бы использовала меня, при том, что я тебе нравился. И говорила что-то про Иззи?.. — возмутился Люциус.
— Это не важно, — вторила Бонни когда-то сказанной Люциусом фразе. — Я доберусь до истины. И добьюсь справедливости. Хоть по отношению к себе, хоть ко Стиду, хоть к тебе… но…
— Да нахрена тебе эта справедливость? — прорычал Люциус, царапнув когтем стол и оставив на нём борозду. — Когда всё уже произошло, когда ничего не изменить! Надо лишь продолжать жить с тем, что случилось. Некоторые люди так и остаются сломленными, что бы ты ни делал.
— Правда? — Бонни склонила голову набок. — Что же произошло со всеми нами, Люциус? — спросила она холодным тоном. — Мы все умерли? Или нам всем удалось выжить?
Люциус удивлённо захлопал глазами.
— Почему-то мне кажется, что всеми своими действиями ты думаешь о первом. Но подумай о том, что быть может и второе. — Бонни поднялась из-за стола, пристально посмотрев на Люциуса. — Я прекрасно знаю, что с тобой сейчас происходит, и всеми силами хотела бы тебе помочь. Но, как и сказала раньше, я уважаю твой выбор. А ты уважай мои. Я всегда буду готова ответить на любой твой зов, каким бы он ни был. Пусть даже это будет зов, чтобы помочь выжить Иззи. Но если это поможет мне в моей цели — я воспользуюсь и им, и тобой.
Люциус глубоко вдохнул. Бонни развернулась, вновь не дождавшись его ответа, и направилась в сторону, противоположную той, откуда пришёл он. В углу Люциус разглядел чёрную машину с крупным водителем. Тот, заметив приближающуюся Бонни, подъехал ближе.
Со смутными чувствами Люциус наблюдал за тем, как Бонни уезжает. В душе остался неприятный осадок, и Люциус сжал кулак, поднявшись со стула.
***
В очередной раз Стида разбудил громкий хлопок дверью. От яркого света, что озарял палату, Стид зажмурился и лишь краем глаза заметил, как к нему приближается Баттонс. Через силу и жестокое нежелание, он всё же открыл глаза и уставился на помощника, приподнявшись на кровати.
Всяким он видел Баттонса. Это был человек, обычно не то скрывающий свои эмоции слишком глубоко, не то и вовсе их не испытывающий. Лишь временами на его лице проскальзывал естественный страх, рождающийся из обыденного желания защиты собственной жизни. От того Стид и склонил голову набок, разглядывая, как на лице Баттонса, словно краски на холсте, расползается недоумение. И без того широкие глаза, которые он так часто выпучивал, вывалились из орбит ещё больше, и Стид с интересом проследил за ним взглядом.
Причина столь бурной реакции помощника сразу стала понятна, и Стид, сглотнув, сжал край одеяла в кулаке. Эдвард, что лежал рядом, укрывшись тем же самым одеялом, в одном лишь плаще Стида, что был до безбожного ему мал, повернулся и завозился, словно почувствовал, как на него уставились сразу двое. Приоткрыв глаза, он зевнул и глянул на Баттонса.
— Ты как будто призрака увидел, — заметил Эдвард глухим от ещё не спавшего сна голосом, отвернувшись от Баттонса.
— Я столько всего видел, что и призраку бы не удивился, — холодно заметил Баттонс и отвернулся от Эдварда, вновь обратив внимание на Стида. — А вы, я вижу, идёте на поправку, мистер Боннет. Очень кстати.
— Что-то случилось? — спросил Стид. Что-то в лице Баттонса ему не понравилось, и это было далеко не удивление от застигнутого в больничной постели босса бандита.
— Случилось, — кивнул Баттонс. — И, если вы не против, я перейду сразу к делу.
Стид опустил взгляд, заметив, как напряжённо Баттонс сжимает в руках любимый планшет. Неуверенно глянул на Эдварда, на что тот безразлично пожал плечами и коротко зевнул.
— Так что? — повернулся Стид к помощнику, принимая более серьёзный вид.
— Вы помните, о чём я твердил вам всю неделю, пока вы предавались удовольствию от капельниц с антибиотиками?
Стид нахмурился.
— Ближе к делу…
— Рикки Бэйнс, которого вы так безрассудно решили оставить в живых после всех его слов, всё же не оставил ваше грубое вторжение в его жизнь незамеченным, — произнёс Баттонс и развернул планшет, демонстрируя экран.
Стид выпучил глаза, и мигом выпрямился на кровати. По телу прошла волна дрожи, взгляд застыл, и Стид сжал одеяло так сильно, что ткань затрещала. Эдвард приподнялся следом и так же взглянул на экран, а после повернулся ко Стиду и придвинулся ближе.
— У него ваша дочь, — холодно огласил Баттонс.
