Похититель душ 春江花月夜 Китай

…За шёлком цветным Догорающая свеча…. И ночь настаёт… Бо Цзюйи (772 — 846)

В центре главного зала гостиницы Ван Цзыцзинь увидел немалых размеров табличку (1) из лакированного дерева с красиво начертанными иероглифами, гласящими: «Великая удача, посланная небесами». Казалось, эти четыре слова дают заряд силы тем, кто прочтёт их. Навстречу молодому человеку поспешил хозяин постоялого двора. Цзыцзинь узнал его благообразное немолодое лицо. Он ласково улыбался в прошлый раз, а в этот просто лучился от улыбки, напоминая разбегающимися морщинками хризантему в праздник двойной девятки (2). — Дорогой гость! Желаете отобедать или остаться на ночь? — Я бы хотел остановиться у вас, но найдутся ли свободные комнаты? — с осторожностью поинтересовался Ван Цзыцзинь. — Конечно! — с поклоном ответил хозяин. — В такой большой гостинице, как наша, очень много комнат. Каждый день кто-то из посетителей уходит. Дорогому гостю нет нужды беспокоиться. Но как тут не беспокоиться? В простых словах хозяина Цзыцзиню слышался зловещий смысл. Каждый день кто-то уходит… Каждый день? Перед глазами юноши до сих пор стояла утренняя процессия и мёртвое лицо Бао Цая. Однако, он решил играть свою роль до конца. — Что же, хорошо, — чуть дрогнувшим голосом произнёс Цзыцзинь. — В таком случае, можно ли мне осмотреть комнаты перед тем, как заселиться? — Как будет угодно дорогому гостю, — тут же согласился хозяин и подозвал мальчика-слугу. — Поторопись, проводи гостя наверх и будь учтив. Худенький парнишка десяти-двенадцати лет выглядел так, будто его никогда не кормили досыта. Услышав распоряжение, он проворно сбегал за связкой ключей и пригласил Ван Цзыцзиня следовать за ним. Его тоненькая фигурка, согнутая в низком поклоне, напомнила юноше деревце ивы, которое едва не ломается пополам, прижимаясь к земле под сильными порывами ветра. Поднявшись по лестнице и пару раз свернув, Цзыцзинь с мальчиком очутились в длинном тёмном коридоре. По обеим его сторонам располагались гостевые комнаты. Из-за отсутствия дневного света всё здесь казалось мрачным и сильно отличалось от великолепия нижней залы. Шаги гулко разносились по пустому пространству, но больше Ван Цзыцзинь не мог разобрать ни единого звука. Из-за дверей не слышалось ни разговоров, ни шумов, ни даже шорохов. — Эти комнаты заняты? — поинтересовался юноша у маленького слуги. — Почему так тихо? — Господин, наверное, вы не знаете, но большинство наших постояльцев — студенты, — сильно понизив голос, ответил мальчик. — Они готовятся к сдаче экзамена, и им не нравится, когда их беспокоят. Всё своё время, и днём, и ночью, эти люди проводят за учёбой. Давайте дойдём до свободных комнат и поговорим, а здесь нам лучше не шуметь. Приложив палец к губам, парнишка повёл Ван Цзыцзиня дальше, а тому осталось только молча последовать за ним. На ходу он разглядывал резные створки, пытаясь угадать, что за люди скрываются за ними, и вдруг увидел тень человека на тонкой бумаге, которой была затянута очередная дверь. Чёрный силуэт показался юноше странно знакомым. Он притормозил, а мальчик продолжил идти вперёд, не замечая его отставания, пока не свернул за угол коридора. Ван Цзыцзинь тихонько постучал и прислушался. В комнате было тихо. Тогда он постучал ещё раз и негромко позвал: — Брат Ван, братец! Открой, это я, Цзыцзинь! Конечно, он не мог бы сказать наверняка, но та тень на бумаге — ему показалось, что это профиль его тезки Ван Шэна, ещё одного студента из компании молодых людей, плывших на лодке в восточную столицу. Так как никто не отзывался, Цзыцзинь легко толкнул двери. Те скрипнули, но не отворились. Тень даже не шелохнулась. Приложив больше усилий, юноша приоткрыл двери. Они заскрежетали так, будто вели в старый ветхий сарай, а не в номер шикарной новой гостиницы. Внутри Цзыцзинь увидел квадратный стол, за которым сидел студент Ван. Свет свечей падал на разложенные книги и свитки. Молодой человек даже не обернулся на вторжение, очевидно, занимаясь так усердно, что игнорировал всё вокруг. — Братец, тебе не стоит здесь оставаться, — сказал Цзызинь, подходя ближе. — Тут опасно, лучше уходи, найди другой постоялый двор. Ван Шэн никак не реагировал, и Цзыцзинь взял его за руку и потянул за собой. Внезапно, от этого действия тело студента накренилось и повалилось на пол. Не ожидавший такого Цзыцзинь, приложивший для рывка слишком много сил, шлёпнулся рядом. Лицо Ван Шэна, неподвижное и позеленевшее оказалось возле его лица. Полуприкрытые веками глаза смотрели в никуда. — Что с тобой случилось, братец? — растерявшись, юноша попытался привести товарища в чувство, похлопывая по щёкам. — Нам надо бежать отсюда, очнись скорее! Однако, его усилия пропадали зря. Постепенно до Цзыцзиня начало доходить, что щеки Ван Шэня слишком уж впавшие, а кожа чересчур холодная для тела живого человека. От ужасной догадки волосы встали дыбом, и прошиб ледяной озноб. Неужели и этот умер? Страх заставил Цзыцзиня подскочить и пулей вылететь из комнаты. Коридор был по-прежнему тёмен и пуст. Перепуганный студент заметался туда-сюда как безголовая курица, завывая: «Помогите! Кто-нибудь, на помощь!» Коридор в обе стороны выглядел совершенно одинаково, и Ван Цзыцзинь от потрясения совершенно позабыл, откуда привёл его мальчик-слуга, и как вернуться назад. Никто, кроме гулкого эха не откликался на его вопли, только тусклое пламя свечей колебалось, заставляя шевелиться на стенах зловещие тени. Цзыцзинь бестолково бегал по узким коридорам, сворачивал то направо, то налево. Вскоре он совсем потерял направление, и уже даже не мог сообразить, сколько времени блуждает по этому странному постоялому двору. В какой-то момент он споткнулся у дверей одной из комнат и почему-то задержал на ней своё внимание. Она выглядела так, будто там ещё совсем недавно кто-то находился. Вещи лежали на тех местах, где их оставил прежний жилец, но внутри никого не было. Ван Цзыцзинь настолько устал от испытанного шока, что его силы совершенно истощились. Он, почти ничего не соображая, плюхнулся на стул и уже потянулся за стоящей на столе чашкой чая, как его взгляд зацепился за бронзовое зеркало (3). В полированной блестящей поверхности отражалось бледное лицо. Цзыцзинь вгляделся и вдруг осознал, что видит отнюдь не самого себя, как полагалось бы в зеркале. Его физиономия была не столь круглой, брови не такими темными и широкими, глаза были больше… Да и кожа… хоть молодой человек и полагал, что сейчас побледнел от испуга, но всё же тело живого человека не может быть белого с зеленоватым оттенком цвета. Из отражения на него смотрел мёртвый Бао Цай. После всех событий дня Ван Цзыцзинь растерялся, но даже не удивился этому факту. Он вцепился в бронзовую раму, затряс её, словно надеялся таким образом оживить мертвеца, и завопил: — Бао Цай, Бао Цай, что с тобой произошло? Конечно, ничего не случилось — никто из зеркала не выпал, труп не очнулся. И тут некая мысль пришла Цзыцзиню в голову. Он обвёл глазами комнату — может ли быть, что именно здесь проживал Бао Цай прежде чем умер? — Братец, — снова обратился Цзыцзинь к зеркалу. — Ты явился сказать мне что-то? Мёртвое лицо осталось неподвижным, но взгляд вроде бы скосился в сторону стола. Ван Цзыцзинь внимательно осмотрел всё, что там находилось. Помимо чашки остывшего чая там стояло само зеркало, кувшин с водой и подсвечник с потухшей свечой. Вроде бы ничего необычного. Молодой человек не знал, что и думать. В комнате Ван Шэна тоже были свечи. Немного странно, что они горели днём. Вообще-то, у каждого постояльца были свечи… Цзыцзинь всё ещё ничего не понимал, но словно что-то внутри шевельнулось, какая-то смутная мысль пробивалась из глубин сознания. Опасаясь спугнуть идею, он сидел неподвижно и крепко сжимал в руках зеркало. Всё его тело медленно охватывало оцепенение. Тёмные цвета, окружающие Цзыцзиня, становились всё более тусклыми и мрачными… И вдруг что-то громко лязгнуло, какой-то предмет ударил в полированную поверхность, и от толчка тяжёлое бронзовое зеркало выбило из хватки Цзыцзиня. Вещью, взявшейся не пойми откуда и свалившейся на молодого человека, оказался складной веер, странно знакомый… В тот же миг всё вокруг посветлело, а лицо Бао Цая больше не смотрело из отражения. — Господин гость! Куда же вы убежали? — донесся тонкий голосок. — Я насилу отыскал вас! В дверях стоял маленький слуга с ярко-красным бумажным фонарём в руке. Ван Цзыцзинь успел уже позабыть про то, как улизнул от него. — Гость желает остаться в этот поздний час? — спросил мальчик. — Нет-нет, — вскочил молодой человек, — Прошу показать мне дорогу, я хочу уйти. Цзыцзинь ощущал, что весь покрыт испариной, а сердце едва не выскакивает из груди. Он еле мог переставлять ослабевшие ноги, но поторопился скорее покинуть жуткое место. Снаружи уже стемнело. А ведь когда Ван Цзыцзинь явился на Постоялый двор Великой удачи, до вечера было ещё далеко. Неужели он пробыл внутри так долго? В ночном мраке белоснежное одеяние высокого человека, прогуливающегося неподалеку, казалось, излучало свет. Цзыцзинь сразу узнал его и бросился навстречу: — Фейсяо! Ты не представляешь, что случилось! Ещё чуть-чуть, и мне бы настал конец! Почему ты пришёл так поздно? — Ну ведь пришёл же, — пожал плечами по своему обыкновению Лис. — А ты случайно нигде не забыл свой складной веер? — конечно Цзыцзинь догадался, кто был его спасителем. — Вот это точность броска! Я просто преклоняюсь перед твоей меткостью. — Просто метнул его, чтобы спасти тебя. Подумаешь… — шутливо отмахнулся Фейсяо, но было видно, что он польщён. — Ах, если бы не тот веер, ты бы точно там отдал концы. Но Цзыцзинь и правда был восхищён им. Он выглядел таким восторженным, что Фейсяо прыснул со смеху — неужто этот парень настоящий простодушный дурачок или только прикидывается? Подтрунивая друг над другом и перешучиваясь, друзья уходили всё дальше и дальше от сиявшего в ночи всеми своими фонарями Постоялого двора Великой удачи. Свет свечи обращается в зловещий огонь в ночной тьме. Несметное полчище мотыльков летит к нему, чтобы сгореть дотла. ПРИМЕЧАНИЯ: (1) «В центре главного зала гостиницы Ван Цзыцзинь увидел немалых размеров табличку из лакированного дерева с красиво начертанными иероглифами, гласящими: «Великая удача, посланная небесами»…» — таблички и свитки с девизами или изречениями, нередко вывешивали в доме. Они служили средством общения с духами, а также являлись пожеланиями удачи и процветания в местах торговли товарами или услугами. Нередко на них можно было увидеть девиз клана, если речь шла о родовом гнезде. Изречения оформлялись красивой каллиграфией на деревянных табличках, рисовой бумаге или шёлковом панно. Как правило, их располагали в главной зале непосредственно напротив входа, чтобы гость сразу мог их увидеть, или в гостиной, где вёлся прием клиентов или покупателей. (2) Праздник Двойной Девятки — каждый год на девятый день девятого месяца по лунному календарю отмечается традиционный китайский праздник Чунъян, который также называют праздником двойной девятки, праздником хризантем или Днем пожилых людей. Именно число девять жители древнего Китая считали числом солнца, тогда как шестёрка была для них знаком тьмы. В связи с этим была выбрана дата праздника, а китайское название 重阳 (chóngyáng), дословно переводится как «повторяющееся солнце». (3) Бронзовое зеркало — Бронзовые зеркала в Китае имеют 4 000-летнюю историю. Они изготовлялись таким совершенным способом, что не поддавались коррозии и после тысячи лет, проведённых под землёй. Сам процесс изготовления бронзовых зеркал и покрытие их атикоррозионными материалами до сих пор остаются загадкой. На обратной стороне зеркал часто можно было заметить гравировку с изысканными декоративными орнаментами и китайской каллиграфией. Бронзовые зеркала обычно имели лёгкую основу, тонкие гравюры и обтекаемый дизайн. Формы зеркал были в основном круглые, в то время как декоративные вставки были представлены растительными узорами, изображениями животных и птиц, позже стали также наноситься иероглифы. Красота и практичность бронзовых зеркал сделали их идеальными подарками для императорских семей и дворцовой знати. Бронзовое зеркало символизировало «полную луну и благоухающие цветы» идеального брака. Их круглая форма была связана с совершенством, воссоединением, и удачей в древнем Китае. В Китае полагали, что бронзовые зеркала обладали необыкновенной силой, излучающей свет. Поэтому они считали их бесценным инструментом для отпугивания злых духов.