Пиратские радости

      Ночлежка оказалась… Ночлежкой? Точно не отель уровня богатых англичан, которые изредка посещал Стид во время кратковременных поездок с женой в своей прошлой жизни. Нет, это слегка покосившееся, сбитое из желтого камня и гнилых досок двухэтажное здание, тесно примостившееся между местной церквушкой и столярной мастерской, производило впечатление дружелюбного притона, промышляющего работорговлей по выходным дням. И Стиду эта грязная, стылая аутентичность пиратской бедности и разврата нравилась до дрожи в жилах. Пока Эд заговаривал зубы хозяйке дома, одноногой и широкой женщине, похожей на шкаф, джентльмен-пират восхищенно любовался поеденными пылью коврами в холле, поржавевшими канделябрами и засохшими цветами на столах. Пока Эд возился с дверью, по предупреждении хозяйки «заедающей» любой используемый ключ, мелькающий ярким пятном янтарного камзола в пыльных зеркалах пират нагло пялился на пьяного разбойника у окна, воркующего пошлые нежности девушке снаружи, на уродливую голову кабана в коридоре, и на восхитительно опрятную, лоснящуюся крыску на комоде, без зазрения совести поедающую дохлого паука. Стиду правда было интересно, ему нравилось, как гостю, как туристу, впитывающему колорит грузной культуры и местных немытых традиций, как человеку, слишком уставшему от позолоченных прутьев его шелковой, птичьей клетки, ранее зовущейся домом.       И потому, когда они с Эдом наконец вваливаются в приличную по меркам данной ночлежки «Перистые сны» комнату, имеющую целое одно окно, прикрытое выцветшими занавесками, и даже деревянную кадку с водой, отодвинутую за расписную перегородку, Стид нетерпеливо решает поделиться впечатлениями.       – Тут одна кровать! Хах. Она стоит на книгах?       Эд, распускающий волосы и любующийся своим со-капитаном, так по-детски трогающим чучело бобра на тумбе, чуть усмехается, не уставая дивиться. Как же его легко удивить. А главное – чем? Бедностью, грязью и кровью.       – Тут есть вода, если захочешь помыться. Я прихватил пару… мыл, – Тич вытаскивает из карманов стеганных брюк белые бруски, стянутые с лавки хозяйственника.       Стид невнимательно кивает, поднимая с широкой кровати подушку, и сминает ту в пальцах, дивясь легкому облаку пыли. Эдвард тихо прыскает за его плечом. Все также с подушкой, сняв шляпу, мужчина оглядывает теперь уже всю комнату целиком и, позволив своей улыбке удовлетворенно застыть на губах, опускается на послушно прогнувшуюся под его весом койку. Картины голых женщин на стенах, бутафорные мечи, чучела выпучивших глаза животных – напоминает дома в Республике Пиратов.       – Прекрасное место. Спасибо, Эд, – одобрительно хвалит Стид, подняв глаза на все также стоящего в центре комнаты мужчину.       Улыбка Эда снова чуть вздрагивает на сухих губах. Ну вот они и одни – и, наконец-то, не на корабле. Тут нет навязчивого Иззи, вечно подслушивающего их за дверью, нет любопытного Люциуса, заходящего в гости каждый час, нет шума за стенами и топота над головой. Одни, ночью, в комнате с одной кроватью. Эдвард давно хотел этого, а Черная Борода давно вынашивал этот план. И вот, свершилось – а что дальше?       Стид удивленно поднимает брови, глядя, как отводит глаза внезапно разволновавшийся со-капитан, а кончики его ушей, выглядывающие из-за спутанных, пепельных волос, слегка краснеют.       – Эд?       Пират сжимает кулаки и выдыхает через нос, вперившись в соседнюю стену. Растерянная открытость и смущение, непривычная нежность, впервые испытанные на том холме в Баттауне, снова першат в горле, словно он не полновозрастной мужик, перетрахавший людей почти столько же, сколько и убивший, а невинный, девственный отрок, впервые узревший возлюбленную в неглиже. Нет, он должен показаться крутым для Стида, уверенным, и тогда все точно получится. Уже почти получалось, столько раз он был близок, но проклятая команда то отвлекала, то встревала в неприятности. Сейчас никто не помешает. Надо взять себя в руки.       «Дрожишь, как мальчишка. Какой позор».       «Вдруг Стид не захочет? Он ведь очевидно никогда…»       «Давай, соберись. Представь, что это Джек!»       «НЕ ПРЕДСТАВЛЯЙ ДЖЕКА»       «Как же…»       – Эд.       Мужчина смаргивает застывший, паникующий взгляд и смотрит перед собой – Стид успел подойти к нему и теперь стоит совсем рядом, невесомо прикасаясь к его рукаву. Эд сглатывает, его кадык нервно проходится по горлу, и он выдавливает кривую, не самую лучшую улыбку из своего арсенала. Стид обеспокоенно щурится, он прикасается к скуле пирата и убирает темные, вьющиеся волосы с лица, ласково поглаживая кожу. Так нежно и осторожно, будто он хрупкая статуэтка, а не закаленный в боях убийца. Истерзанное, обвитое щупальцами кракена сердце делает кульбит и забывает, что оно должно биться – нутро предательски вздрагивает, а зрачки расширяются.       – Эд, все хорошо?       Прохладная рука джентльмена-пирата прикасается к его лбу, видимо, проверяя температуру, и Эд торопливо хватается за чужое запястье, некогда такое нежное и мягкое, теперь куда более сухое и жесткое. Он прижимает ладонь удивленно охнувшего мужчины к губам, целует, подавшись вперед, доверительно прикрыв глаза. Теперь краснеет Стид, подобравшись всем телом, как каждый раз, стоит Эду переступить эту невидимую черту меж поцелуями влюбленными и нежными, да поцелуями раскованными и жадными.       – Эд… – Сердце начинает стучать в ушах от оглушительной тишины вокруг, от горячих, обкусанных губ на своей руке, от щекочущих прикосновений волос и от горячего дыхания; Стид замирает мраморным изваянием, забывая даже моргать.       А Тич его больше не жалеет, он не откликается на тихий крик помощи и ластится к ладони, как настоящий зверь, потираясь о ту щекой и прижимаясь ближе. В какой-то момент он открывает все таки глаза – и боже, Стид постоянно забывает, какие они у этого мужчины выразительные, крупные, и, на самом деле, безмерно яркие, не смотря на темноту; и тогда Тич подтягивает обмершего пирата к себе, наклоняется к его лицу и целует уже в губы, согревая их дыханием, обласкивая влюбленными прикосновениями и мягко раздвигая. Совсем потерявшийся Боннет продолжает пялиться на расслабленное лицо напротив, пока не спохватывается и не зажмуривается почти с силой, старательно хватаясь за Эда в ответ. Выглядит это так, словно Стид тонет, он до выступивших сухожилий впивается пальцами в предплечья Черной Бороды, сминая бардовую рубаху, и продолжает стоять идеально прямо, как вышколенный солдат, пока Эдвард плавится перед ним, словно растопленный сыр, вжимаясь в того, гладя лицо, целуя влажные уже, испуганно приоткрытые губы. И когда он снова использует тот самый прием, что заставляет колени Боннета подгибаться, а низ живота вспыхивать огнем, а именно – засовывает свой язык ему в рот, - Стид собирает все свое мужество в кулак, захватив и немного смертельного отчаяния, и не издает ни одного жалкого звука, не дергает ни одной мышцей лица или тела. Он так и стоит, вслушиваясь в ощущения глубоко поцелуя, в то, как скользит горячий язык меж его губ и дальше, пока шевелится так непривычно что-то пугающее и плотское в его душе, и в какой-то момент Эд тихо усмехается ему в губы и чуть отстраняется, игриво глядя в глаза чрез вновь спутавшиеся, попадавшие на лицо волосы.       – Почему ты мне никогда не отвечаешь?       Его голос – рассыпающийся в пальцах пепел, слегка хрустящий обгоревшей корочкой. Стид сглатывает скопившуюся слюну и изламывает брови – он не видит, насколько красным стал со стороны.       – Я… Отвечаю?       – Не на язык. Ты не умеешь целоваться с языком?       Господи, как пошло. И как увлекательно. Стид неуверенно кивает, что ему скрывать, Эд итак прекрасно знает, насколько невинен его со-капитан в своих помыслах. А целоваться с языком… Кажется, Мэри говорила, что это называется «поцелуй по-французски»? Ну не уступит же Стид Френчи в своих умениях. Тем более в таких до мурашек приятных умениях.       – Хочешь нау..? – продолжает тихим, соблазнительным баритоном Тич, и не успевает закончить, ведь не дослушавший предложение Боннет тут же склоняется к нему, едва не стукаясь зубами, схватив смуглое лицо ладонями с обоих сторон, и собственноручно запускает язык тому в рот.       Эд крайне удивленно крякает не в силах даже отвернуться, ведь Стид держит, и, подождав пару секунд крайне неумелого и даже смешного исследования собственного рта, все же закрывает глаза, против воли растягивая губы в улыбке и мешая «обучению» джентльмена-пирата. Он также подается навстречу, теперь они вжимаются друг в друга, вытянувшись по струнке посреди комнаты, как оголодавшие молодожены, и жадно, не очень романтично и совсем не неторопливо целуются, задыхаясь поделенным на двоих воздухом. Стид учится быстро и вскоре Черная Борода изумленно сдает под его напором, позволяя вести, и сердце его стучит так радостно, так влюбленно и так всеобъемлюще светло, норовя выпрыгнуть наружу от переизбытка эмоций. Всего Тича словно скручивает от этих чертовых эмоций, ему хочется растянуть этот момент странного, но такого искреннего поцелуя, одновременно жутко пошлого и в то же время столь невинного, ему хочется оторваться от Стида и продышаться, ему хочется повалить того на койку и трахнуть, ему хочется расплавиться в его руках и хочется обнять, сжав до треска костей. Его, его Стид, целует так самозабвенно, так по-настоящему, так честно, и это приятно до одури, и Эд доверчиво дуреет, позволяя себе повиснуть в руках возлюбленного и просто мысленно радоваться, игнорируя пылающее тело.       Когда они наконец размыкаются и смотрят друг на друга, тяжело дыша, то на лицах обоих играют хмельные, дрожащие улыбки, они оба алые, аки те томаты, и растрепанные, как после драки. Их губы влажные и исцелованные до невозможности. И Стид хихикает первым, словно сделал что-то запрещенное, но давно желанное, и сгребает охваченного чувствами Тича в объятия, зарываясь носом в пахнущие морем волосы. И Эд, конечно, обнимает в ответ, от улыбки болят скулы, и почему-то дрожат колени, и сердце спотыкается, как подстреленный олень. Судя по вибрации, которую он ощущает, Стид тоже переживает сейчас не слабую тахикардию.       – Вау… Это чудесный навык. Хах… Я многое терял, – едва разборчиво шепчет куда-то в шею все еще хихикающий Стид, и Черная Борода счастливо жмурится, вжимаясь в того всем телом.       Бедро Боннета чуть дергается, он снова гулко смеется в чужую шею и также неразборчиво, так и не отдышавшись говорит:       – Твой кинжал… Хах, упирается в меня.       Эд тут же открывает глаза и замирает. А, ну конечно – чтобы после таких поцелуев, да еще и с его путеводной звездой, и у него не было стояка? Хотя… Стид, кажется, не против. Явно не отдергивается брезгливо или испуганно, продолжает обнимать и нежиться. Значит… Зря боялся?       Закусив губу, Эд решается: он слегка отстраняется, вновь заглядывая в распаленные глаза джентльмена-пирата, и пытается звучать так круто, уверенно и спокойно, как только может.       – Хочешь потрахаться?       Ну, выходит не так уж и круто – голос подсел на втором слове, когда сердце снова упало куда-то в желудок. Сколько раз он спрашивал это у своих любовниц и случайных, вышедших рожей пиратов и пираток, а тут просел?       Главное, чтобы Стид не заметил.       Черт, судя по взгляду – заметил. Или… О тартар, что это вообще за взгляд?!       Стид вытаращивается на него, как на очередного призрака Бадминтона, посетившего его постель к рассвету. В его глазах плещется ничем не прикрытый ужас и… Все? Только ужас – где-то там, глубоко-глубоко под этим страхом, вызванным столькими годами целомудренной нравственности, конечно прячется и смущение от такого вопроса, и даже придушенный азарт. Но они лишь песчинки в сравнении с цунами паники, плещущейся в его карих глазах.       Эду становится неловко. И, отчего-то, виновато. Он отстраняется, уже жалея, что так распалился, прекрасно зная о неумелости возлюбленного, и смущенно отводит взгляд в окно. Прочищает горло. И уже открывает рот, чтобы сказать что-нибудь, сгоняющее неуютную атмосферу стыда, как Стид его опережает.       – Да!       Тич резко поворачивается к нему, вглядываясь в глаза. Боннет бледнеет.       – То есть… Ну, да? Почему нет. Давай?       И тут же мысленно дает себе оплеуху. Что он несет?! Какое давай?! Он же не… не умеет! Это будет ужасно! Неловко и стыдно, некомфортно! Это испортит их дивный вечер, это покажет Эду, насколько до ужаса неумел и фригиден его друг, это… Это просто кошмар.       Но видя ту радость, что за мгновение расцветает в темном взгляде Тича, Стид слегка утихомиривает паникующие мысли. Эд просто… светится. Он широко улыбается, так мило краснеет и, быстро посмотрев на кровать, потом на него, потом за свою спину, пылко обнимает Боннета и коротко целует в сомкнутые губы.       – Круто! То есть, да, отлично, хорошо. Я… Я приму ванну, ладно? Подожди меня. Я скоро!       Проговорив это столь быстро, что Стид даже половины не понял, Тич тут же отпускает его и, еще раз счастливо усмехнувшись, бросается назад, к кадке с водой, стягивая по дороге жилетку. А Стид… продолжает стоять, слегка вытянув руки, словно все еще обнимает своего драгоценного кракена. Когда тот полностью скрывается за перегородкой, а на ту начинают закидываться вещи под веселый, свистящий напев какой-то бойкой мелодии, Боннет отмирает и, оглядевшись, осторожно садится на край кровати.       Бледный, с широко открытыми глазами, сжав пальцами собственные колени до боли.       Как сказал бы Иззи: «Ну, пиздец».       Стид опускает глаза на свои колени. Они дрожат, пусть он и держит их изо всех сил. Это не хорошо, совсем не хорошо. Зачем он согласился? Он не мог не согласиться, Эд ведь так явно этого хотел. И уже давно, судя по его поползновениям. Продинамить его казалось таким неправильным, Стид ведь, и так, уже столько боли ему принес. Они ведь в любви друг другу признались, а влюбленные ведь, ну, занимаются этим. Мэри вообще, судя по ее бахвальству, занималась этим с Дагом каждый день. Так принято, верно? И Эд так хотел… Поэтому, даже не подумав, не успев как следует испугаться, он согласился. И теперь его ждет такое позорище.       Стид выпускает тихий, отчаянный скулеж сквозь зубы и утыкается лицом в ладони. Бородатый, покрытый шрамами мужик, лишившийся за последние недели путешествий мягкого брюшка, обзаведшийся даже татуировкой, пусть и всего лишь нарисованной Крошкой Джоном, ставший, наконец, как и хотел, пиратом – и как же стыдно думать о том, какой ужас Эду предстоит пережить с ним сегодня! Будет ведь совсем как тогда, в его первые разы. Точнее, в его единственные три раза, каждый из которых Боннет вспоминает каждый раз с липкой дрожью и стыдливой брезгливостью.       Как первый, например. Спустя несколько лет их с Мэри брака, когда они не то, что целоваться, они даже прикасаться друг к другу не смели, засыпая каждую ночь неизменно на разных половинах кровати, растянув несчастное одеяло, как тот парус. А потом родители вынесли им обоим мозги по поводу наследника, Стид вымученно поклялся отцу заделать сына, а Мэри чуть не порвала отношения со своей матерью. И все же, тогда в один особенно неприятный вечер они безмолвно согласились на это отвратительное испытание, молча разделись и легли в кровать в кромешной темноте. И… все. Стид просто лежал, закрыв глаза и ожидая, когда смущающий кошмар закончится – все остальное делала Мэри. Она пыхтела над ним, возилась, царапалась, почти полночи что-то там вытворяла, Стид хоть убей, но не хотел знать что. А потом она впервые за их брак грязно выругалась, ушла в уборную и сидела там почти до рассвета. Вернулась, забралась под одеяло и уснула – только тогда он смог выдохнуть с облегчением. Знал бы, что пытка не закончена.       Второй раз их любовных похождений долго себя ждать не заставил, и после очередного ужина, жена отчего-то решила самолично заварить ему чай. Чай был странным, горьким и с какими-то комочками, но Стид ведь слыл джентльменом, потому и выпил его до дна, обхвалив так, что Мэри даже глаза закатила. Ну и потом он опьянел. Или что там с ним было, до сих пор понятия не имеет. Но все вокруг было очень яркое и красивое, он много смеялся, а тело у него млело и горело. Он плохо помнит ту ночь, но то, что Мэри закрыла его лицо подушкой, задавив его хихиканья, забралась сверху и посидела немного, как на каком-то пони, он помнит. Что он чувствовал, как это закончилось и, главное, зачем это происходило, память не сохранила. Но меньше, чем через год родилась Альма, и Стид уже было и думать забыл о мучительных ночных надругательствах. Как спустя пару лет родители опять не присели на уши.       Третий раз мало отличался от второго. Единственным исключением сталось то, что Мэри изрядно выпила одним вечером, снова принесла мужу тот самый горький чай, и висела на его плече весь ужин, жутко смущая и пугая мужчину. Потом картина в памяти стояла та же: темная комната, тяжелое одеяло, устало сидящая на нем женщина и полный бедлам в голове, словно он пил беспробудно несколько суток. И, спустя 8 месяцев, появился Луис.       Ужасно, не правда ли?       Секс был и остается главным чудовищем и палачом в жизни Стида Боннета, и сейчас, обреченно сидя на кровати с идеальной осанкой, он в ужасе размышляет, что ему предстоит. Ну почему так многие обожают эти пытки? Почему их любит Эд… Он тоже будет сидеть на нем и давить всем весом, как Мэри? Или это Стиду придется? Как это вообще происходит у мужчин? А главное – зачем?! Детей ведь не сделаешь, это совершенно бессмысленно, как копать землю руками, прекрасно зная, что ниже находится пласт бетона. Конечно, пусть Эд сидит на нем, если хочет, Боннету не жалко, но… Он знает, что нормальный секс не должен так выглядеть. Он читал книги, между прочим. И что теперь, признаваться явно куда более закаленному Эду, что он фригиден, а секс его не интересует совершенно, как данность?       А вдруг для него секс это обязательный компонент нормальных взаимоотношений? Стид ведь тогда станет очередной ошибкой.       Вот же!.. Плохо.       Когда Эд выходит из местной холодной ванны, проведя в ней большую часть времени за крайне постыдными вещами, от озвучивания которых у Стида бы ушки в трубочку скрутились, он застает своего со-капитана все в той же позе на углу кровати, уткнувшегося в руки и не шевелящегося. Тич удивленно вскидывает брови, придерживая грязно-серое полотенце на бедрах, и тихо подходит ближе; Боннет слышит, напрягая плечи, и набирается смелости все-таки сказать.       Он лучше предупредит, он лучше заранее опозорится, зато в короткий промежуток времени, и раздеваться не придется, и еще сильнее краснеть. Он уже решается, подняв голову наконец, как вдруг слова просто вылетают у него не просто изо рта, но и из головы в принципе. Он смотрит на стоящего рядом, слегка усмехающегося Черную Бороду.       Его смуглое тело суховатое, даже жилистое, татуировки у него, оказывается, не только на руках, но и на боках, на ногах, его грудь укрыта легким ворсом темных волос, как и ноги, а шрамы… Во имя Короны, как много на нем шрамов. Следы от дроби, от шпаг, от кинжалов и сабель бледными бляшмами рассыпаются по красивому, статному телу, словно звезды по небосводу, и один особенно крупный и выпуклый виднеется на больном колене. Отсутствие бороды открывает теперь, оказывается, довольно тонкую и красивую шею, а мокрые, зализанные солено-перечные волосы липнут к плечам и ключицам.       Эдвард Тич похож на картину. И это – очень странное откровение для Стида Боннета, не привыкшего в принципе оценивать чужие обнаженные тела.       – Стид, – с усмешкой зовет Черная Борода, и джентльмен-пират приходит в себя, закрывая почему-то до этого слегка приоткрытый рот.       И тут же понимает, как глупо он, наверное, выглядит. Господи, да он даже камзол не снял!       Спохватившись, Стид тут же поднимается и торопливо стягивает с плеч верхнюю одежду. Храбрость, почти толкнувшая его признаться возлюбленному в собственной любовной некомпетентности, выветрилась куда подальше, открыть рот и опозориться перед Черной Бородой, который такой красивый, такой ожидающий – это кажется почти греховным. Эд, почему-то, снова тихо усмехается и, сделав мокрый шаг поближе, отпускает наконец полотенце. Он берется за блузу Стида, начиная неторопливо расстегивать пуговицы, а тот коротко опускает глаза, глядя на пах мужчины. И заливается краской до ушей – снова, в какой раз за этот день, скоро у него начнет барахлить давление. Татуировка даже там… И, о Господи, это Эд побрился?       – Расслабься, приятель, – беззлобно советует он, расстегнув наконец блузу и открыв себе доступ к куда более бледной груди, чем его собственная. – Ты очень напряжен. Расслабься.       Стид сглатывает, не в силах поднять глаз, и послушно опускает плечи, обмякая в руках пирата – тот подходит ближе, скользнув руками под свободно колышущиеся полы блузы, и прикасается губами к его шее. Боннета словно током прошибает, он дергается, зажмурившись, и Эд снова так тихо, так мурчаще посмеивается, оглаживая его спину. И продолжая целовать шею, да постепенно снимать соскальзывающую с чужих плеч одежду.       Хорошо, что Стид закрыл глаза – теперь Эд может не сдерживаться и позволить себе покраснеть от того, что творит. Нет, он то, конечно, был готов и морально, и даже уже готов физически, но одно дело размышлять, мечтать и предугадывать – а другое прикасаться к прохладной коже Стида прямо сейчас, прижиматься губами к его ключицам, чувствовать заходящееся в нервном темпе сердце и дрожащее дыхание. Его со-капитан, даже без принятия ванн, пахнет вкусно, и Эд готов упиваться этим запахом всю свою жизнь; он прикрывает глаза, обнимая мужчину, потирается о того всем телом и, наощупь найдя поджавшиеся губы, целует их. Губы разжимаются, приоткрываются навстречу – хоть чему-то научил.       Стид прикрывает глаза, постепенно забывая о внутренней панике от близящегося – он подается навстречу Эду, вспоминая, как сильно ему понравился новый вид поцелуев, и прижимает ластящегося пирата за талию. Кинжал опять упирается в бедро, и Боннет с отчаяньем признается себе наконец, что никакой это не кинжал. Он сдерживает вновь подступивший к глотке ужас и, будто в отместку, целует Тича сильнее, настырнее, глубже – тот слегка прогибается в его руках, тихо, удивленно охнув, и готовно обвивает чужую шею, путая пальцы в золотых прядях. И они вновь целуется столь самозабвенно, и вновь весь мир исчезает за их закрытыми глазами, оставляя лишь два торопящихся, совсем не в унисон бьющихся сердца. Правда, руки Стида не скользят по обнаженным, смуглым плечам Тича, вес его тела не налегает сильнее, а кровать ближе не становится – он не продвигает действие дальше. И, обцеловывая сладкие, как джем губы джентльмена-пирата, Эд с улыбкой понимает: «Он не знает, что делать дальше». Ничего страшного. Не даром ведь Черная Борода гроза не только семи морей, и всех портовых шлюх.       Эд разрывает поцелуй, жадно облизавшись, и Стид ласково упирается в того лбом, почти успокоившись – но тут Тич крайне подло и неожиданно разворачивает их обоих и толкает Боннета спиной назад. Тот успевает только испуганно вскрикнуть, махнув руками, как борт кровати упирается ему в ноги и он плюхается на мягкий матрас, пронзительно скрипнувший под его весом. Эд плотоядно улыбается – правда, Стиду страшно от этой улыбки дорвавшегося наконец хищника – и бесстыдно забирается на него верхом, игнорируя то, как отползает мужчина. Он резво склоняется к открытой, бледной груди, его покрытые татуировками пальцы хватаются за тяжелый, пиратский ремень бежевых штанов, и Стид опять бледнеет, что вкупе со смущением покрывает его лицо практически пятнами. Ремень щелкает, все тело обдает жаром и вот уже рука Эда, о Боже, оказывается там, и Стид в ужасе откидывается на подушки, хватаясь за плечи пирата.       – Эд.. По.. по-погоди! Стой!       То, насколько отчаянно Боннет выкрикивает последнее слово почти пугает Тича, и тот послушно замирает, не желая навредить возлюбленному. Поднимает взгляд от паха мужчины наверх, встречаясь с челюстью, и слегка выпрямляется, все же заглядывая в перепугано бегающие по потолку глаза.       – Что такое? Стид?       Стид тяжело дышит, грудь его тяжело поднимается и опускается, а мягкий живот втягивается от нервов. Тич чувствует, как дрожат его руки, и хмурится, ласково прикасаясь к побледневшей скуле.       – Стид..?       – Прости.       Боннет зажмуривается и сжимает челюсти, все еще будто задыхаясь. Брови Эда взволнованно изламываются.       «Не достоин.»       «Блядь… Сука… Что я сделал?»       Эд сжимает челюсти и заставляет мысли заткнуться.       – ..Что такое?       – Я… Прости, Эд. Я не смог сказать тебе. Ты был так!.. Так рад. Я не.. Я…       – Эй! – Терпение надламывается и Тич совсем не-романтично раскрывает двумя пальцами один его глаз, внимательно вглядываясь в широкий зрачок. – Что случилось?       Боннет морщится, послушно открывает глаза и нервно облизывает губы. Эд сидит на нем верхом, он сам очень явно возбужден, распален, растрепан и… Господи, какой же Стид ублюдок, что обломает ему вот это вот все.       – Прости. Я… Я не умею вот так… Я…       Эд облегченно выдыхает. Дело не в нем.       – Да нормально. Я научу.       – Нет, Эд, ты не понимаешь! Я не… – Стид все-таки краснеет снова, от бледности не остается и следа. – Я не могу!.. Возбудиться. Не умею! Прости, пожалуйста прости, я должен был сказать прежде, чем…       Эд удивленно смотрит вниз, на распахнутые брюки Боннета, откуда вполне себе спокойно торчит его возбужденный, твердый член, едва ли не дрожащий от нетерпения.       – Всмысле?       – Ну!.. В прямом. Я просто никогда нормально не мог… – На этих словах Стид вымученно прослеживает за взглядом Тича, уже готовый прикрываться и руками, и ногами, и сгорать от стыда и невыносимого смущения.       Но он видит то же самое, что и Эд – стоящий колом член. Голос Стида обрывается, а его брови удивленно приподнимаются.       – Оу.       Это он видит впервые. Серьезно, впервые. Те единственные два раза, что Мэри умудрилась его возбудить и объездить, происходили в полной темноте и в интеллектуальном отсутствии самого Боннета. Он никогда не дрочил, никогда не устраивал романы. Его не привлекали обнаженные женщины, чьи картинки так навязчиво впихивали всем парням его еще тогда молодого возраста. А тут… Ого.       – Обычно он так себя не ведет, – тупо выдает Стид, знакомясь с собственным пенисом как в первый раз.       Эд не сдерживает смешок. Чертов девственник, он его тут чуть не перепугал до побеления – а дело, оказывается, в том, что Стид не ебался никогда нормально? Хотя, у него вроде были дети… Тич решает оставить этот вопрос на потом.       – Я польщен, что я изменил его привычное поведение, – смешливо фыркнув, Эд ложится обратно на охнувшего Стида и возвращает руку тому в штаны – Боннет снова выпучивает глаза, откидываясь на подушках.       – Я не… Погоди... Ты…       – Расслабься, Стид. Доверься мне, – шепчет ему Тич, прикоснувшийся губами к груди, и Стид прикусывает очередной вздох, закрывая глаза.       Ладно. Черт, ладно, он попробует. Хотя, а вдруг...?       Движение руки Эда выбивает мысли из головы, как пушечный залп. Стид выпускает сквозь зубы тихий стон и на секунду замершее запястье Тича вновь продолжает свои движения. Ни слова ни остается, ни движения – Стид весь сосредотачивается на ощущениях, жмуря глаза, кусая губы, плавясь под поцелуями Черной Бороды, слегка колючими и столь мягкими, кои тот оставляет по всему его телу, словно рисуя созвездия, и его рука, о Боже, его рука. Это так приятно, так хорошо и так полно, что Боннету кажется, словно он просто умрет от стучащей в ушах крови, от дрожащих жил, от закручивающихся в животе кишок. Он сжимает зубы и сдавленно стонет, то приподнимая спину, то опуская, и судя по тихим смешкам Эда, тот крайне доволен. Его пальцы, его дивные пальцы вытворяют такое, что страшно открывать глаза, и все внутри Боннета пылает, словно кто-то опрокинул керосиновую лампу. А потом Эд меняет положение руки, схватившись поудобнее, и Стид наконец раскрывает, нет, распахивает глаза, задохнувшись воздухом.       – Ох!.. Мхх, Боже!       – Не угадал… Всего лишь старый добрый я, – низко шепчет ему куда-то на ухо Тич, целуя нежную кожу, и Боннет хватается за него, запускает пальцы в волосы и целует, куда попадая: в висок, в бровь, в нос, и, наконец, в губы.       Он проглатывает смех Эдварда и тянет его к себе пытаясь хоть как-то отблагодарить за эти восхитительные ощущения, которые совсем, как описывали в тех книжках, которые совсем, как у других людей. Эд прикусывает его за губу, резко замедляет темп, сжав у основания, и у Стида искры из глаз сыпятся.       – Мвх!       Если Даг хоть частично делал то, что делает сейчас Эд, то Стид, черт подери, понимает свою жену на все сто.       – Ох, Эд…       Тич снова тихо посмеивается ему в губы и, обдав прохладным ветерком, неожиданно отстраняется. Его горячие, несущие столь сладкую истому пальцы тоже исчезают, и Стид с трудом раздирает тяжелые веки, не понимая. Куда делось удовольствие?       Он пьяно смотрит на то, как Эд перекидывает через него ногу, вновь забираясь сверху, приподнимается, красуясь перед мужчиной всеми татуировками, всеми шрамами, красивой, черной дорожкой волос на подтянутом животе и жутко смущающим, смуглым членом. И Стид любуется, почти забыв про столь желанное удовольствие – а потом Эд медленно на него садится. И в джентльмене-пирате не остается ничего от джентльмена из-за кучи бессвязных, плохих слов, вспыхнувших от этого на его языке.       – Эд!.. Мвхх…!       – Тшшш… – Тич чуть морщится, аккуратно опускаясь вниз, и все равно усмехается, когда дрожащие руки Боннета хватаются за его бедра, сжимая с силой, которой не ожидаешь от такого обходительного человека.       Эдвард был готов, зря что ли в ванну побежал. Но Стид оказался для него сюрпризом, слегка уколов хрупкое эго красивым, и совсем чуть-чуть более крупным, чем у самого, членом. Этого чуть-чуть, впрочем, хватило, чтобы заставить брови бравого пирата чуть изломиться.       Когда он, наконец, опускается до конца, передыхая, Стид снова так странно, так маняще ему улыбается, оглаживая поясницу, и шепчет что-то одними губами. Эд догадывается, что, и сердце снова ускоряется, а нутро поджимается. Он начинает двигаться – и пошла к дьяволу морскому осторожность, если он будет себя опекать и медлить. Слишком уж страстно выглядит растрепанный, раскрасневшийся капитан «Томас», слишком призывно ухмыляется, и уж слишком хороший у него член – и Тич отпускает себя, вспоминая былые деньки, резво поднимаясь и опускаясь, выбивая из Стида придушенные стоны каждый раз, заставляя несчастную кровать скрипеть и медленно съезжать с подставленных книг. Стид не догадывается, куда ему, и в какой-то момент Эд самолично хватает его блуждающую руку и опускает на свой член – мгновение смущения в глазах Боннета и тот прикусывает губу, начиная двигать запястьем в такт движениям партнера. И это хорошо. Эд прикрывает глаза, растворяясь в ощущениях, и движется быстрее, грубее, но Стид подстраивается и сам, он стонет на удивление тихо и редко, что почти расстраивает Тича, заставляя работать активнее и старательнее. Возбуждение клубьями бьет в голову, обжигает нутро, и давящая, мучительная истома от толчков внутри восхитительно смешивается с оголенными рывками руки на члене. Эд перестает сдерживаться, видя жадный, не отлипающий от него взгляд Стида, и хрипло, вожделенно порыкивает на каждом «кульбите», запрокидывая голову, обнажая шею, да позволяя подсохшим волосам рассыпаться по плечам.       Остаточные мысли за плевой наслаждения заставляют Эда то и дело любопытно поглядывать на жмурящегося, кусающего губы и тяжело дышащего пирата под собой – для девственника он держится непозволительно долго. И тогда Тич подается вперед, отставляет чуть больную ногу и склоняется над тут же подавшимся к нему мужчиной. Они снова жадно целуются, и Стид, кажется, впивается ногтями ему в ягодицы, наверняка оставляя следы, и вдруг приподнимает бедра Эдварда, начиная вколачиваться самостоятельно. Потрясение за потрясением – изумленный и исходящий рычащими стонами от неги близкого оргазма пират снова жмурится и, к своему разочарованию, пропускает момент, когда с надорванным стоном мышцы Стида напрягаются, движения становятся грубее, а он сам почему-то испуганно открывает глаза.       – Эд!.. Мхх, я…       – Ага, – с трудом выдавив через зубы, он и не думает останавливаться, и вскоре чувствует, как вздрагивает под ним тело, изгибаясь краткой судорогой, и обжигает все нутро горячими толчками.       А рука слабеет – Эд, тихо рыкнув, накрывает ладонь почти скулящего Стида, еще не пришедшего в себя, и задает темп, жмурится, кусая чужие губы, и, отстав всего на пол минуты, с хрипящим стоном изливается в ярком оргазме, пачкая их обоих.       Судороги пробегают по телу, мужчина сжимается, вымучив из Стида еще один придавленный всхлип, и, с глубоким вздохом закинув волосы за спину, Эд устало падает рядом с любовником. Теперь уже точно и бесповоротно любовником. Довольная ухмылка растягивается на обкусанных, обцелованных губах, и Тич мысленно делает очередную пометку. Смог. Достоин.       Они лежат в тишине долгие минуты, слушая дыхание друг друга и постепенно успокаивающееся сердцебиение. Когда силы медленно возвращаются, Стид приоткрывает глаза и вздыхает, смущенно улыбаясь – и Эду хочется убиться от этой невинной, такой чистой улыбки.       – Ого, – только и говорит Боннет, глядя на лежащего подле мужчину слегка влажными, столь счастливыми глазами.       И лучше этой похвалы и благодарности не придумать.       – Ага, – также емко отвечает Эд, усмехнувшись.       Теперь они просто молча смотрят друг на друга. Черная Борода не может насмотреться. А Стид? Он просто любуется. И в голове его столько романтики, что хватило бы на все семь морей.       – Ты очень красивый, – наконец сипло говорит он, и у Эда мурашки по телу бегут от этого его голоса после секса.       – Это все, что ты вывел из только что произошедшего?       Он смеется, и кракен сейчас столь далек, столь чужд ему, что вместе с этой улыбкой разгораются ярче звезды. Стид ласково щурится, протянув руку и устало коснувшись его легкой щетины. Проходится по скуле, забирается пальцами в волосы. И кивает, так просто и честно, что Эду кажется, словно из него душу выдрали. Не смотря ни на что, это заставляет закаленного, дикого пирата покраснеть и отвести глаза, уставившись в потолок. А Стид все смотрит, почти ощутимо проходится взглядом по изящному профилю, ласкает невесомыми прикосновениями пальцев. Обычно, после секса Эдвард получал другого рода комплименты. Своей выносливости, своему члену, прочим, всяким, очевидным вещам. Но вот так вот… Это приятно. От этого почему-то очень тепло.       – Эй, Эд? – тихо зовет его все тот же слегка сиплый, приятный голос, и Тич охотно поворачивает голову обратно, с улыбкой глядя в нежные глаза напротив.       – М?       – Давай еще раз?       Брови Эдварда подлетают от такого предложения. Но Стид, судя по спокойному, такому довольному лицу, ебать как серьезен. Так скоро?! Прошло сколько? Пять, десять минут? Он же не…       – Ты не устал? – севшим голосом шепчет Эд, не переставая удивляться.       – Нет, – Стид щурится этим своим хитрым, умным взглядом и, видимо приняв вопрос любовника за согласие тут же поднимается на локтях.       Эд даже охнуть не успевает, как тот оказывается над ним, вновь целуя губы, вновь забираясь пальцами в волосы, вновь утыкаясь, мать твою, вполне себе крепким и возбужденным членом в живот. Ну, новичкам везет, верно?       Стид быстро учится – его хватило раз чмокнуть, чтобы он научился целоваться так, что голову сносит. Его хватило раз оседлать, и то, как он по-свойски теперь раздвигает ноги залившегося краской Тича, налегая сверху и проталкиваясь внутрь…       Эд тут же хватается за его шею, послушно расслабляясь и прогибаясь под любовником с шипящим хрипом, когда совсем не успевшее отдохнуть нутро вновь оказывается расперто горячим членом. Стиду хоть бы хны – глубоко дыша и целуя краснеющего, пиздец как удивленного пирата, он начинает двигаться в своем темпе, толкаясь внутрь и вынуждая едва заткнувшуюся кровать снова скрипеть, как потерпевшую.       В принципе, коей она и является.       Мог бы Эд подумать, какой ящик пандоры он вскроет своим желанием потрахаться с тем, кого любит? Не мог. Ну, теперь и страдать ему, как всякому жадному охотнику за сокровищами.