Пиратские радости

      Проходит всего около получаса свободного плавания «Роял-Джеймса», как капитан корабля, толкнувший длинную речь об их очередной победе и успешном побеге от англичан, вспоминает, что они похитили человека. В этот раз ненамеренно – бедный Хорнберри. Впрочем, это никак не влияет на праздничное настроение команды, пережившей страшное напряжение за собственные жизни и свободу, и они быстро успокаивают разнервничавшегося Боннета и уговаривают того отметить успех. За сим Френчи отсылается в капитанскую каюту за бутылкой элитного бренди и бокалами на всех, и матросы наконец выдыхают.       Над кораблем висит неполная луна, паруса продувает порывистый ночной ветер, и вскоре палуба освещается многими лампами и свечами, прогоняя плотную темноту. Море спокойно и черно, аки смоль, – оно ласково облизывает корму и укачивает пиратов в их извечной колыбели. Черная Борода крайне емко и неловко приносит извинения Джим за покалеченный нос, вернувшийся из трюма Пит оповещает всех о состоянии летописца и их, видимо, нового корабельного врача, а Баттонс на полубаке гундосит под нос тяжелый напев, напоминающий мычание маяка. Капитан Томас все также увещевает команду о своих впечатлениях, не уставая благодарить за спасение; и тогда Иван роняет спокойную фразу между делом, отчего-то заставившую пьющего со всеми Эдварда Тича неприятно вздрогнуть.       «Мы своих не бросаем – так что расслабьтесь, босс. У Черной Бороды есть свой кодекс.»       Какой нахер кодекс Эд не знает, впрочем, и плевать. Больше его задевает первая часть – как будто это было и так не понятно в их тесной и дружелюбной пиратской семье. Стид на это, конечно же, растекается в благих чувствах, подливая довольному Ивану побольше бренди, а остальная команда одобрительно гудит. И только Эд хмурится, силясь понять, отчего-то так по сердцу резанула очевидная, чересчур романтичная для морских убийц фраза.       – Я уже говорил, как ты красиво сражаешься? – разомлевший от выпивки Боннет сидит на своей излюбленной бочке посреди палубы и улыбается, флиртуя с Эдвардом так открыто, что тому остается лишь краснеть и неловко усмехаться, словно они только-только познакомились, а не целовались уже дюжину раз и не трахались вместе.       – Прекрати, – Эд прыскает, отпивая из своего бокала, и искренне надеется, что Стид не прекратит.       – Нет, правда! – он не прекращает; Тич польщенно лыбится, поднимая глаза на любовника. – Вот некоторые сражаются, как в танце, грациозно и изящно. А ты бьешь всем, что у тебя есть, каждый раз как в последний – и это очень сурово. Как зверь на охоте!       Стид опускает руку ему на голову и ласково треплет по волосам. Эдвард бы помурлыкал, если бы умел.       – Будет тебе. Ты тоже неплох – даже получше, чем когда я тебя чуть не зарубил, – Тич прикрывает глаза, опираясь локтем о бедро белокурого пирата, и расслабленно прислушивается к его голосу.       – Ну, тебе и благодаря, хах. Знаешь, как говорят: все, что нас не убивает, делает нас сильнее…       – Ага. Хорошая фраза.       – Да.       Стид отпивает бренди. И чуть хмурится, подумав о том, как хладнокровно Эд резал тех англичан. Некоторых – более чем смертельно. Они явно сильнее больше не станут – а вот Эд наоборот. Столько крови... Стоило бы уже привыкнуть, конечно, но... Но Стид хочет верить в то, что к человеческим смертям привыкнуть невозможно. Кто бы каким говнюком не был, он заслуживает эту полную пестрых красок жизнь. Но это, кажется, сейчас самого Тича это совершенно не беспокоит. Стоит ли бередить раны?       Вспоминается Эд на пристани, глаза – полные света и надежды, а голос – полон теплоты. Этот пират все еще, конечно, никуда не делся, но… Он не так уж и часто снова показывает «того» себя.       – Хэй, Эд.       – М?       – Как там… твое желание перестать убивать и мучать людей? – максимально неловко и глупо спрашивает Стид, тут же закатив глаза от собственного тупого вопроса.       И куда только девается его толк в разговорах, когда дело заходит о чувствах Тича?       – О, – Эд чуть хмурится, явно пытаясь вспомнить это свое желание, а потом неуверенно кивает, допивая бренди из бокала. – Ну, хорошо все с ним. В процессе.       – Точно?       – Ну… да? – пират настороженно оглядывается на Боннета, не понимания, как разговор от восхваления его боевых способностей пришел к этому. – Почему спрашиваешь?       – Ну…       Они оба мычат, как идиоты. Стид вздыхает. Какая к черту неловкость и смущение после всего того, что они прошли?       – Эд, – развернув его к себе за плечо, Боннет наклоняется на своей бочке, все еще глядя на удивленного Тича сверху вниз. – Если что, я не имею ничего против самозащиты и даже более чем ее уважаю. Сам сколько раз уже… Неважно. Я просто видел, как ты сражался. Ты убил, ну, немало англичан там. Вот я и переживаю, в порядке ли ты.       – А, – наконец поняв, что от него хотят, Эд чуть усмехается и это ну совсем, ну никак не ложится в понимание Боннета о сути Тича что тогда в ванной, когда он признался об убийстве одного единственного человека, что тогда на причале. – Прям немало? Я не заметил, честно говоря.       Стид хмурится и, вслед за ним, хмурится и Эд. Что он не так сказал?       – Троих, – голос у Боннета взволнован и напряжен, и даже хмель от алкоголя не очень его смягчает, – ты убил троих минимум, Эд.       – Да? Ну и что, – Тич неуютно морщится, начиная подливать себе новую порцию выпивки, – это же враги. Англичане. Они хотели убить нас – я защищался, как ты и сказал.       – Конечно, это понятно. Но просто… Я помню, как ты говорил, что не хочешь убивать. И что не любишь. И что почти этого не делаешь. И… – Стид был готов перечислять все то, что говорил Эд вечно, он слушал его внимательно и знал его фразы наизусть, столько раз вменяя их себе в вину.       – Да, да, я в курсе, – Тич опускает глаза, теребя в пальцах бокал. – Я не специально. Ну, то есть, специально, но не так, как… Ах, дьявол!       Эд порывается уйти, но Стид оказывается готовым к этому подлому ходу. Он зачем его развернул то к себе? И стоит Тичу сделать хоть шаг, ноги джентльмена-пирата обхватывают его спину, прижимая к бочке, как клешня большого, мягкого краба. И жутко мокрого, прошло меньше часа с купания в зимнем море. Эд удивленно смаргивает, чуть не разлив бренди – и поднимает глаза. Стид целует его в лоб и гладит по волосам – улыбка сама собой расползается по лицу.       – Прости, сердце мое. Я просто волнуюсь.       – ..Как ты меня назвал?       Тихий шепот и Черная Борода краснеет, как дочка фермера в объятиях залихватского хулигана. Стид прижимается к нему лбом, излучая такое подавляющее спокойствие, что рыпаться и не хочется.       – Не стоило?.. Слишком рано?       – Что? Нет! Конечно нет, стоило! Это!.. Очень мило, – темные глаза Эда убегают в сторону, а вслед за скулами начинают краснеть и уши.       Стид молча улыбается, продолжая гладить его по уже почти совсем не спутанным волосам. От него пахнет амброй и карамелью, свободой и солнцем, пахнет заботой и искренностью. Эд покойно прикрывает глаза, расслабляясь. «Клешня краба» тоже расслабляется, доверившись тому, что не сбежит.       – Мое желание никуда не делось, приятель, – «приятель» теперь звучит так стыло и безвкусно по сравнению с ласковым прозвищем, которое ему дал Стид; Эд хмыкает, запоминая, что тоже нужно что-нибудь придумать. – Я все еще терпеть не могу все это… Насилие. И я правда считаю, что я не убил никого, кроме отца. Потому что отец не бил в ответ, он просто… умер. От моих рук, беззащитный. Это убийство. А сражение с англичанами, где я в них стреляю или протыкаю, а они стреляют или протыкают в ответ – это битва, а не убийство. Там побеждает сильнейший.       – Разные вещи, – с полуулыбкой соглашается Стид.       – Типа того… Я, в конце концов, все еще пират. Когда я говорил те вещи, то рассчитывал, что мы сбежим. Перестанем… пиратствовать. В жизни обычных людей нет ежедневных сражений.       На этих словах Эд вздыхает. Стид отстраняется, почуяв отчаяние в его голосе, и серьезно заглядывает в глаза напротив.       – Эд, я помню твою мечту. И я воплощу ее. Но пока… Может, попробуй начать с битв, м? Если не «сражать» никого в них, то ты станешь меньше пиратом, чем обычно.       – Хах, – Тич просто не может не улыбаться, глядя на такую внимательную заботу – разве он это заслужил? – Это не так уж и просто, приятель. Когда не убиваешь врага в сражении, повышаешь шанс самолично сдохнуть от его клинка или…       – Эй! Я ведь никого не убиваю в сражении, вообще-то, – Стид гордо поднимает подбородок, и луна подсвечивает его растрепанные, забывшие о лаке пряди, и Эд любуется им, как сошедшим с небес богом. – И все еще жив, как видишь. Или ты хочешь сказать, что я лучший боец, чем ты?       – Еще чего!       – Вот именно! Так что… попробуй. Если что добить всегда успеешь.       – Хах.       Эд выжидает несколько секунд, а затем кивает. Стид радостно хмыкает и чокается с ним бокалами. И Тич правда задумывается. Вся команда джентльмена-пирата вместе взятые проливают не так много крови, как он один. Даже Джим и та… жалеет своего бойфренда, не показывая тому всю жестокость, на которую способна. Получается, она смогла, а он нет? Чем он хуже то?       Если Стид может не убивать, то сможет и он. Если Стид готов всегда спасти свою команду, то…       Следует ли ему?       – Эй, Иззи! – неожиданно восклицает болтающий ногами Стид и поднимает бокал, подзывая к себе шакалом обходящего территорию старпома.       Эдвард, отстранившись, кладет руку на колено светловолосого мужчины, словно отмечая собственность, и едва заметно кивает подошедшему недовольно Хэндсу. Тот только едва лишь дергает подбородком в ответ, оглядывая капитанов. Стид все еще мокрый и растрепанный, снятый камзол сушится на вантах, а яичная рубаха липнет к коже и наверняка заставляет промерзнуть до костей под таким ветром. Иззи становится холодно только посмотрев на этого румяного, улыбающегося идиота – и почему ему всегда так плевать на собственные травмы и состояния, будто он того просто не замечает? А Эд и сам хорош, стоит рядом и охраняет, а тряпку какую на плечи накинуть, или хотя бы в каюту отправить погреться… Черт! С чего Иззи это вообще ебет?       Хэндс раздражается от собственных мыслей, сплюнув, и подхватывает стоящую у ног Черной Бороды бутылку, яростно к ней прикладываясь – Стид удивленно отпивает из бокала, гадая, когда он научился одним только одним окликом так выбешивать.       – Я хотел поблагодарить тебя за помощь там, в бою, и… За веревку, – осторожно улыбнувшись, он протягивает бокал вперед, предлагая старпому чокнуться, но тот злобно фыркает и отворачивается.       – Не заставь меня пожалеть о твоем спасении, – ядовито бросает Иззи и снова опрокидывает в себя остатки бренди – а он ядреный, выдержанный, и все тело тут же словно нагревается изнутри.       – Из, – неожиданно холодным и строгим тоном окликает его Черная Борода, и Хэндс послушно разворачивается, впрочем, тут же состраивая кислую рожу от вида того, как ласково гладит Боннет хмурого Эдварда по руке.       – Чего?       – Ты бы спас Ивана, если бы он остался на пирсе? – глядя на помощника странным взглядом, коротко спрашивает капитан.       Стид с вопросом косится на друга, но тот не поясняет, прожигая мрачного Иззи серьезным взглядом.       – Эээ… Да? – Хэндс тоже не понимает, к чему этот вопрос, что за тест такой внезапный? Опять хочет проверить его преданность Боннету? – Если бы была возможность. Если нет – его вина, что не успел на корабль вовремя. Я, блядь, исключений не делаю. Боннету просто повезло.       Стид неуверенно улыбается. Спасибо, наверное? Но при чем тут Иван. Он-то успел, в отличии от Стида.       – Ты спас его из-за меня? – Эдвард чуть отводит взгляд, но голос его все еще крепок и строг.       – Ивана?       – Стида!       – Да с хуя мне его спасать из-за тебя! Что за вопросы вообще, Эдвард?!       – Ответь!       – Да чтоб...! Я его спас – потому что спас, сука, веревка рядом была, а этот идиот плескался всего в двадцати метрах!       Стид отпивает бренди из бокала, постукивая пятками по бочке и совершенно не участвуя в странном разговоре. Или споре? Что вообще происходит… Рука Тича все еще покоится на его колене, словно это некий якорь для него, и Стид совершенно не против. Хотя, он бы и предпочел если не поучаствовать в разговоре, то хотя бы вежливо с него уйти, оставив мужчин наедине. Только вот оба подперли его, не давая слезть.       – Раздери тебя, Иззи… Нормально ответь! Если бы меня не было на корабле, если бы меня вообще не было – ты бы все еще его спас? – Эд слегка подается вперед, его глаза отражают свет ночных ламп, и лицо его перекошено то ли одержимостью, то ли злостью.       То ли чем иным. Иззи ебал, если честно, разбираться – у капитана появилась новая мамочка.       – Если бы тебя здесь вообще не было – я бы не плавал с этим имбецилом на одном корабле! – рявкает также неожиданно вызверившийся Иззи в лицо хмурому Тичу.       – Эй! – все еще напоминая о своем присутствии, Стид возмущенно охает.       – Из… – Голос Эдварда предупреждающе рычит, и Хэндс отступает на шаг с бутылкой под мышкой – и вскидывает средний палец почти в лицо капитану.       – Заебал меня со своими перепадами настроения! Тебе что не скажешь, сука, – все не так! Доебывайся до Боннета, блядь! – прооравшись на всю палубу, Иззи пафосно отворачивается и уходит, прихрамывая, злобно бормоча проклятия под нос.       Эд не кидается следом. Он яростно выдыхает, сжав колено Стида до его тихого ойка, и отходит к борту, вцепившись в него, как утопающий. Джентльмен-пират недоуменно смотрит вслед, а после, пересекшись взглядами с напряженной командой, согласно с теми кивает и спрыгивает наконец с бочки, оставляя опустошенный бокал. И подходит к Эду, слегка прижимаясь к тому локтем, выучив еще в первые дни своего возвращения, что от тактильных прикосновений Тичу сразу легчает, что бы там его ни терзало. Стид молчит несколько минут, наблюдая за кучевыми облаками, так низко висящими над густым морем, за праздной луной, освещающей темные волны. Он не торопит Эдварда, слыша, как тяжело он дышит и скрипит зубами – и, со временем, его дыхание действительно выравниваться, взгляд светлеет, а уголки губ вздрагивают. Шторм пройден – и вновь благодаря маяку, выведшему из неспокойных вод.       – Все хорошо? – спустя минут десять их безмолвного присутствия, тихо спрашивает Стид, чуть пихнув со-капитана бедром.       Тот усмехается, поворачивая к нему голову, и толкается в ответ. Взгляд Боннета лучится мягким светом, разгоняя весь этот ночной, промозглый мрак – и Эд доверчиво позволяет себе в нем раствориться.       – Все хорошо, – согласно подтверждает Тич, пододвигаясь поближе к теплому телу.       Стид с улыбкой наклоняется к виску пирата и упирается в того, пока его самонадеянный мизинчик на перилах проделывает одиссею до расслабленной, смуглой руки. Если он собирается задавать опасные вопросы, лучше ему обтрогать Эда с ног до головы – так будет проще.       – Не злись на Иззи, – прислушиваясь к тихому шелесту волн внизу и к размеренному дыханию пирата, Стид поглаживает его пальцы, пока за их спинами смеются и болтают пьяные матросы. – Я уверен, он бы спас меня в любом случае. Ну, при наших нынешних отношениях – но если взять период, когда ты только появился на «Мести»… Хах.       Эд уже не усмехается в ответ, припоминая светлые деньки их первых приключений, и то, как яростно и целеустремленно поднасирал им Хэндс каждый раз, как появлялась возможность. Столько раз пытался прибить Боннета – а Стид его еще и выгораживает. Эд ведь так и не рассказал ему, что это Иззи изначально подговорил его на первое покушение, закончившееся истерикой в ванной, и на… второе? Хотя, свой срыв в Кракена Тич не смеет скидывать Хэндсу в ответственность. Он, конечно, тот еще ядовитый говнюк, но заставить Эдварда упиваться жалостью к себе и злостью на весь мир он бы ни смог, как бы ни захотел – он лишь дал ему тогда понять, что это неплохой вариант выжить. Эд сам развил ту идею.       – Я потому и начал его расспрашивать. Хотел узнать, это он сделал чтобы передо мной выслужиться, или правда считает тебя членом команды, – Эд вздыхает, глядя на горизонт, где едва различимыми всполохами собирается туман; Стид вопросительно смотрит на его профиль, и пират снова вздыхает. – Мы своих не бросаем – Иван не соврал. Это что-то вроде… правила? Но оно распространяется только на членов команды.       – Хорошее правило, – не до конца понимая, к чему ведет Тич, Стид одобрительно улыбается. – У нас такого нет. Тут, если что случается, скорее действуют правила «каждый сам за себя», «кто быстрее добежит до убежища тот его и занял», «я тебя не знаю» и все-такое.       Джентльмен-пират усмехается, вспоминая их первые стычки и захваты кораблей. То еще было зрелище. Так как Эд все еще молчит, и все еще как-то удрученно, он продолжает, желая отвлечь друга от неизвестных темных мыслей:       – Но это не мешает нам эти правила нарушать. Ни разу еще никого не бросили, как бы сильно ни старались. Меня свергнуть пытались, и тоже не вышло. Так что, наверное, пора нам обновить «кодекс джентльменов», хах. – Стид улыбается, но в его взгляде все сильнее и сильнее сквозит беспокойство.       Тич хмыкает. Нарушать правила, да. И почему, когда команда Боннета нарушает свои «правила» – они все еще хорошие парни, смешные и веселые идиоты, а когда это делает Эд… То он говнюк и бросает свою команду на растерзание каперам.       «Своих не бросаем», – снова раздается в голове голос Ивана. А ведь он, вроде бы, дружил с Генри и Псом, которые остались на «Мести Королевы Анны». Так же, как и Фэнг, вроде бы, тесно общался с Хромым, Хесусом и тем азиатом. Интересно, они скучают по своим товарищам? А он скучает по кому-нибудь? Да хер там. Ни имен, ни лиц особенно не помнит. Один только, особенно трагично прощающийся перед тем, как Эд съебался на полгода – как же его там… Перед глазами встает мордашка самого младшего их юнги, примкнувшего к пиратам Черной Бороды из-за своей дерьмовой семейки. Эдвард запомнил Билли Крюка, их злобного и травмированного, но жутко привязчивого мальчишку, так напомнившего Тичу его самого. И еще с две сотни голов, которые он забыл. Считаются ли они своими?       – Эд? – теплый голос Стида осторожно развеивает тяжелые мысли Эдварда.       Тот выдавливает улыбку и отстраняется от борта. Боннет тянется следом, в его глазах – искреннее беспокойство. Разве Черная Борода заслужил эту заботу? Эту любовь, доброту? Он бросил своих, эгоистично свалив за новыми приключениями. Он говнюк – совершенно не подходит добрым и смешным пиратам «Роял-Джеймса».       – Есть еще выпить? – хрипло спрашивает Эд, пытаясь придать голосу азарта.       Стид задумчиво кивает и, осторожно отпустив запястье пирата, подзывает Таракана. Ну, пить так пить. Может, это отвлечет Эда?       Иззи все-таки находит причину сходить в трюм без всяких подозрений, когда процессия из Ивана и Фэнга, раненных посерьезнее него, собирается к «новому доктору» по совету Олуванде. Он топает следом, старательно расковыривая засохшую ранку на виске, чтобы кровь опять закапала, и он стал выглядеть крайне болезненно. А когда полумрак и тепло трюма, наконец, окутывают их, смешивая ароматы теперь не только мужского пота и досок, но и лекарств, Иззи тут же стреляет взглядом в сторону кучки тряпок у стены, где лежит бледный Люциус с тряпочкой на лбу. Благо, вместе с ним приходит Фэнг, спасающий тем самым Хэндса от необходимости задавать тупые, странные вопросы, ведь Иззи глубоко плевать на чужое самочувствие, в котором он совершенно не виноват.       – Как мальчик? – грудной, полный сочувствия голос грузного пирата вытягивает приснувшего в гамаке Хорнбери из легкой дремы, и тот по птичьи вертит головой, наблюдая за пришедшими.       – Эээ… В порядке. Спит. Я дал ему лекарств и сделал отвар, лихорадка спала. – Встав на ноги, бывший офицер и пленник джентльмена-пирата торопливо подбирает бинты и склянки, после чего подзывает к себе топчущегося на входе Ивана. – Пит сказал, мы отчалили. Не подскажете, куда плывем?       Присев у ноги пирата и осматривая рану от шпаги, Хорнберри старательно не смотрит никому в глаза. Иззи легко чует его страх – и это радует. Несмотря на клоунский вид команды и излишнее дружелюбие Боннета, их все еще побаиваются. Пусть и дело скорее в том, что сам Хорнберри был раньше их пленником и уже натерпелся неумелых попыток в жестокость от Таракана, Крошки Джона и Баттонса, а теперь опасается снова занять ту незавидную роль, Иззи все равно довольно хмыкает.       – Тебе знать не обязательно, – позволив голосу достаточно скрытой угрозы, Хэндс со змеиной ухмылкой наслаждается произведенным впечатлением в виде вздрогнувшего англичанина, принявшегося усерднее обрабатывать рану Ивана.       Все равно Боннет скоро все ему расскажет и наверняка уверит в его полной безопасности в качестве «гостя» на корабле. До тех пор пусть трясется – надо же хоть какое-то отрицательное впечатление произвести, Израель Хэндс он в конце концов, или нет?       Фэнг присаживается подле импровизированной «койки» Люциуса и ласково прикасается к его щеке. Иззи с нескрываемой брезгливостью за этим наблюдает. Грязными пальцами и к больному, как вообще можно…       – Приходи в себя, Люци, все волнуются, – ласково гундосит Фэнг, поглаживая летописца по щеке. – И как ты умудрился снова заболеть…       Иззи дергается и, поддавшись порыву, шагает к пирату. Привычно дергает его за волосы на себя так, чтобы тот откатился от мальчишки. Тот падает на задницу и ойкает, хватаясь за голову; Иван удивленно смотрит на старпома, уже как неделю не применявшего физического насилия ни к кому, а Хорнберри напряженно сглатывает.       – Харе его лапать, пес! – рявкает Хэндс, несильно пнув растерянного Фэнга и злобно указав на «врача». – Все кровью тут зальешь! Иди зашивайся, блядь! Заебали со своими чувствами этими, ведете себя, как сучки, а не как мужики, блядь!       – Ладно, ладно, босс! – пират встает на ноги, обходя взбешенного Иззи, и направляется к Ивану, болезненно потирая затылок. – Ненавижу, когда он так делает…       – Ну еще бы, приятель.       Старпом недовольно смотрит им в спины и сорвано дышит, сжимая кулаки. Сначала Эд выбесил своими тупыми доебами, теперь этот. Вот же команда долбоебов обдроченных, ведут себя, как дети малые, так и всех заразить этим намерены. Нет уж, он не станет таким же. Да пусть, блядь, разразит его гром или сожрет акула, если он хоть раз начнет лебезить себе под нос всякие нежности.       С решительной яростью развернувшись к спящему Люциусу, Иззи уже делает шаг ближе к тому, как неожиданная слабость сковывает мышцы. Бледный ублюдок дремлет так тревожно и некрепко, его брови то и дело вздрагивают, а губы слегка сжимаются. Он весь взмокший, под закрытыми веками бегают зрачки. Плохо спит – кошмары снятся? Иззи на секунду представляет, что тому снится он сам – зловещая фигура в темноте ночи, стоящая на борту корабля, толкающая мальчишку в холодную пучину, чей крик тонет в завывающем ветру, смеющимся мужским смехом и треплющим изорванную одежду. Иззи смаргивает яркую картинку. Вроде бы круто если так, он запугал говнюка и отомстил, но… Есть какое-то но. Под сердцем не спокойно.       И Хэндсу хочется лично это ебучее сердце из груди выцарапать за то, что ему, сука, там неспокойно. Он вообще не должен помнить, что оно у него есть! Настрадался уже, блядь, с Эдвардом и его эмоциональными качелями, то ласково улыбающимся, то дающим пощечину, и в груди все еще болит и тянет каждый раз, стоит увидеть капитана с Боннетом куда более счастливым, чем с Хэндсом в прошлом. Как же заебали эти эмоции, душащие глотку, эта тоска от одиночества, эта злость на чужое счастье, эта безмерная зависть и беспомощный гнев на самого себя. Как же ахуенно было просто не чувствовать!       – Да блядь! – рявкает в голос Иззи, пиная стоящий подле больного табурет, и тот с грохотом отлетает к ящикам; нога участливо напоминает об отсутствии мизинца, охватываясь судорогой, и следующий рявк уже преисполнен боли. – Сука!       Фэнг, Иван и Джефф забито смотрят на старпома из другой части трюма – брови Люциуса снова вздрагивают и, спустя мгновение, веки чуть приоткрываются. Иззи не видит – его бесят собственные взявшиеся из ниоткуда чувства. Тьфу, блядь. Что вот он сейчас испытывает – что?! Физическую боль, блядь, и ничего более. Надо поскорее разобраться с этим всем и свалить.       Злобно вытащив из-за пазухи помятые листы пергамента, которые он едва успел собрать с пирса в побеге, старпом бросает их на пол рядом с койкой и, достав склянку с единственно уцелевшими красными чернилами, со всех сторон перепачканными другими цветами разбившихся товарищей, уже более осторожно водружает рядом. А потом замечает взгляд Люциуса. Вздрагивает, как от пощечины. И физическая боль становится такой смехотворно слабой по сравнению с защемившим от вины и, почему-то, страха сердцем.       – Это мне, Игги? – хрипло, так тихо-тихо спрашивает Люциус, съехав взглядом к мятым бумажкам на полу.       Иззи сжимает челюсти до выступивших желваков и пытается не издать ни звука. Парень смотрит на него странно, с прищуром. Может, потому что он болеет и чувствует себя хуево, а может еще почему. И когда он успел так исхудать? Дать бы распоряжение Таракану, чтобы готовил побольше, а то…       Дернувшись от своего внутреннего голоса в который раз за день, Иззи резко разворачивается и, наступив на принесенные им же листы бумаги, хромающе уходит. Охнувший Люциус, потянувшийся за принадлежностями, провожает его все тем же странным взглядом. В дверях Хэндс почти врезается в Пита и, недолго думая, дает ему такую затрещину, что схватившийся за голову пират чуть не падает на колени. Сопровождающие Френчи и Крошка Джон возмущенно начинают гудеть, но Иззи расталкивает их плечами и, матерясь, почти убегает. Он закрывается в своей каюте, а потом с мазохистским удовольствием начинает переворачивать все, что не прибито к полу – а на тупом ебучем корабле сраного Боннета ничего, блядь, не прибито к полу. Как же это безмозгло! Накидавшись глобусами и книгами, превратив кровать в месиво, и два раза поскользнувшись на непрактичном, чертовом ковре, Иззи немного успокаивается. Но только потому, что нога к тому времени не просто болит, а горит огнем, блядь, и он сдирает сапог, держась за стопу, и с вожделенной ненавистью смотрит на кровоточащую перевязь.       И никто не стучится ему в каюту, никто не приходит помочь. У ебучего Боннета есть Тич, который готов зализать ему раны своим же языком, а у рехнувшегося капитана есть ебучий Боннет, пиздец заботливый и терпеливый. У Люциуса есть Пит и Фэнг, у Олуванде есть Джим. И даже у сраного Шведа, Ивана и у безумного Баттонса есть, сука, друзья, которые подержат раненную ногу и помогут ее обработать.       А у него нет никого. Раньше был капитан – но и тот вышел.       Иззи не заботится о своей ране, упиваясь болью. Он ждет, пока кровь остановится, а потом просто надевает сапог обратно. Пусть, блядь, пойдет гангрена. Ему плевать.       К рассвету, очухавшись от тревожного сна, Иззи выбирается из своей разъебанной каюты: подышать свежим воздухом и, желательно, найти недопитые запасы от вчерашнего кутежа. На палубе валяются в кучах команда Боннета, и Хэндс брезгливо через них переступает. Он находит одну единственную бутылку с ромом и выливает себе на язык горькие капли. Пустая. Выкинув бесполезную находку за борт, Иззи зябко ежится и обхватывает себя руками.       Ветер треплет его, как помойного кошака, забираясь ледяными порывами под жилет и кусая за нос. Море пенится вокруг и шепчет множеством голосов утопленников, толкая корабль в бока, угрожая скорым ураганом. Утро совершенно серое – все небо затянуто пузатыми тучами, стелящимися до самого горизонта, и слепое солнце не выглядывает из-за их пушистых спин. Иззи смотрит вверх – на рее гротмачты все еще отсутствует флаг, снятый при входе в Порт-о-Пренс. Ну и к лучшему – то позорище, на скорую руку начирканное командой на второй день их присутствия на «Роял-Джемсе», годилось только акулам на смех. Может, поднять, пока никого нет, флаг Черной Бороды? Пусть хоть где-то его капитан вновь взглянет на горизонт и напугает каких-нибудь ублюдков до дрожи в жилах.       Уже уходя с продуваемой бореем палубы, Иззи замечает темную фигуру, свесившую ноги с марса. Приложив руку ко лбу, он присматривается и, со сложной смесью из радости и презрения, узнает Черную Бороду. Точнее, Эда. И показывает тому средний палец, пока он не видит.       Фортуна ставит Иззи подножку, ибо именно в момент его вскинутого оскорбительного жеста голова Тича опускает вниз, и он встречается взглядом со старпомом. Хэндс собирает свою гордость в кулак и держит средний палец еще несколько секунд, после чего обращает его маханием ладони в знак приветствия. Эд отрешенно подзывает его движением челюсти, и фехтовальщик удивленно смаргивает – на одно мгновение ему показалось, что… Нет, глупости. Не дай бог, блядь.       Он поднимается на марс, пытаясь не сильно много морщиться от ноющей ноги. Взваливает себя на платформу и вопросительно пялится на профиль Эда, скользящему по горизонту каким-то совсем уж тусклым взглядом. Тич не реагирует на него, даже бровь не дергается. Даром черной краски под глазами и на челюсти нет. Иззи неуютно морщится от опасения нового возвращения Кракена и подтягивает колени к груди, сводя взгляд на море.       Они сидят молча долго, слишком долго – Иззи успевает продрогнуть до костей. К моменту, как Эдвард наконец шевелится, чтобы допить остатки из стоящей рядом бутылки, у его помощника зуб на зуб не попадает, а все тело трясет мелкой дрожью. Но Хэндс и не думает уходить, ни за что. Пока Тич его не выбесит или лично не выгонит, он будет сидеть рядом. Потому что, черт подери, когда в последний раз они так сидели?       – Из, – издает наконец хоть какой-то звук Эдвард, и Иззи услужливо заглядывает ему в рот.       – Они похожи на баранов.       – Что? – сморгнув, Тич удивленно скашивает взгляд на помощника, и тот криво усмехается.       – Тучи. Похожи на баранов.       Эд смотрит на небо. Его опущенные уголки губ чуть вздрагивают в неуловимой улыбке и у Иззи плавится в груди от этого зрелища. Кажется, он только что что-то изменил. Эдвард ведь явно был... грустным?       – Да. Они похожи на баранов, ты прав. – Снова опустив взгляд к морю, Черная Борода становится обратно Черной Бородой.       Ни намека на смех в темном взгляде. Он серьезен и хмур. И Иззи чует горечь, как прекрасно умеет чуять ложь. Да что там случилось, пока он предавался самоуничижениям и сну?       – Зачем ты меня позвал, Эдвард?       – Мхм, – плечи Тича опускаются от его тяжелого вздоха, и он вновь берется за бутылку – но та пуста, и пират согбенно отставляет ее к другой такой же.       И они снова молчат. Иззи видит, что нарушил мрачную сосредоточенность капитана и тот вновь собирается с мыслями, хмурясь и морщась. Иззи не торопит. Он всегда был терпеливым подчиненным.       – Иззи, – Эд поворачивает голову к помощнику и опускает брови еще ниже, не спрашивая, не советуясь, но приказывая, – мы возвращаемся на «Месть Королевы Анны».