Место у ног

Не раз за свою весьма длительную для пирата жизнь Израэль слышал, что любовь слепа, но была ли она к тому же ещё и безмозглой? Это объяснило бы многое из того, что ему довелось увидеть в последние недели. Во всяком случае, как за столь короткий срок величайший пират в истории из неколебимого столпа решительности, силы и безрассудной, но всё же отваги, смог превратиться в скулящий и беспрерывно ноющий, провоцирующий одну лишь тошноту бардак. И если раньше, на глазах Иззи постепенно скатываясь в упадок, Эдвард вызывал всего-навсего отвращение, теперь сверху, медленно, но неумолимо, начинала напыляться тонкая и хрусткая, оседающая песком на зубах, непозволительная жалость. И как справляться с ней, Хэндс, увы, не знал. Прежде он заставал людей и в худших состояниях — более того, зачастую был причиной этого, — но сейчас речь шла о его капитане, ночные стенания которого совсем не доставляли того мрачного удовлетворения, которого удавалось достичь, причиняя кому-то боль. Калеча и убивая людей, можно было упиться наглядностью собственной силы; обнаружив Эдварда, забившегося в форт из одеял, словно ребёнок, упиться выходило разве что бездонным чувством испанского стыда. С момента возращения Тича из королевской морской академии, Израэль непрерывно обдумывал, хватит ли у него сил и сострадания добить это млеющее в своей печали существо, чтобы не позволить ему пасть ещё ниже? И каждый раз, думая об этом, Хэндс неминуемо обнаруживал, что сил у него хватало вполне, но, к немыслимому позору, в котором он вряд ли сможет когда-нибудь открыться, не хватало решимости. Как просто было бы всадить шпагу Эдварду в спину сейчас, когда он на редкий момент покинул своё укрытие, бессильно сидя на полу у постели, где прежде спал Боннет. Опустившийся на колени и возложивший руки на его кровать, Тич даже не поднял головы, когда Иззи проскользнул в каюту. Он был невнимателен, беззащитен. Он так и остался обмякшим телом с трясущимися от всхлипов плечами. Пока ещё Израэль старался врать себе, что всё это временно, и когда-нибудь Чёрная Борода поднимется из пепла, оставив позади так некстати вспомнившиеся ему человеческие чувства. Как просто было бы, схватившись за ворот этого непозволительного для корабельного быта баньяна, приставить кинжал к горлу Эдварда и, вдавив лезвие под кожу, одним привычным движением перерезать совершенно обнажившуюся без бороды глотку. Это бы закончилось быстро. Эд даже не успел бы сообразить, что происходит, прежде чем перестал бы дышать, залив кровью постель, в которую сейчас униженно рыдал. Как просто было бы вцепиться правой рукой в мраморно-пёстрые локоны и, оттянув голову Эдварда назад, свободной ладонью закрыть его рот, а нос сжать большим и указательным пальцами. Прежний Чёрная Борода отгрыз бы за подобное руку, но сейчас Тич, похоже, мог разве что вцепиться слабеющими кистями Израэлю в предплечье, затрястись, подёргаться и забыться в безвыходной тьме. Быть может, это было бы похоже на сон. Если бы Хэндс держал его достаточно долго, он бы, в конце концов, ослаб в его руках и осел, чтобы больше никогда не очнуться. Его голова завалилась бы назад и чуть вбок, проваливаясь в ладони Иззи мёртвым весом. Хэндс сглотнул и осторожно ступил вперёд, преодолевая пространство каюты так, чтобы не задеть местами забытые на полу пустые бутылки. Плечи Эдварда застыли, сам он замер и лишь слегка приподнял голову, отрывая от матраса Стида пылающее из-за недопустимых слёз лицо. В следующий миг пальцы правой руки Хэндса с силой вплелись в подпаленные сединой кудри. — Иззи, — это было даже не криком, а всего лишь изумлённым выдохом. Тич не двигался, когда ладонь Израэля потянулась к его лицу, почти приблизившись к губам, но неминуемо остановившись под нижней челюстью. — Приятель, чт-то…? Что ты дел-лаешь? Израэль оцепенел. На пару мучительных мгновений ему показалось, будто кровь в его теле застыла болезненным льдом. И это чувство, ошеломляющее, незнакомое, новое, позволило ему отмереть лишь в тот момент, когда Хэндс мысленно признал, что не сможет выполнить едва задуманного. Не сейчас. Быть может, его капитан ещё был здесь. Предположение ёкнуло в сердце и мгновенно очистило голову от шквала нашёптываний: «убей, уничтожь, он губит своё имя и позорит твоё». Рука, не скрытая под чёрной кожей перчатки, ещё холодная после едва схлынувшего напряжения, потянулась в сторону и одним выверенным, твёрдым движением стёрла со щеки Эдварда блестящий налёт слёз. Неловко зацепившись за спутавшийся в узел закол у Тича на затылке, Иззи выпустил его волосы из напряжённой хватки и сел на матрас сбоку, упершись локтями в колени и сложив кисти замком. После нескольких секунд давящей тишины взгляд Тича, остекленевший и потерянный, блёклый, с изумлением поднялся к чужому лицу. — Ты похож на битую шлюху, — смиренно заключил Израэль. — Ну, выходит, теперь я хотя бы выгляжу так же, как чувствую. Эд насупился и склонил голову, машинально потянувшись к задетым волосам. Грубое касание Хэндса оставило под спутавшимися волнистыми локонами раздражающее покалывание, от которого, почему-то, щипало на переносице. Забрав на плечо несколько прядей, Эдвард парой движений прочесал их пальцами и, подняв руки, потянулся к затылку, мгновенно нащупав колтун, за который зацепилась перчатка его первого помощника. Это было переплетение, которое он сделал, когда приводил себя в порядок перед заселением в казармы королевского флота. Тич бегал с ним по всей территории академии, ползал в кустах, болтался с вахтовыми, а после, до рассвета ожидая прихода Стида, пролежал несколько часов на пирсе, зацепившись волосами за каждую щербинку застарелой и смердящей от влаги древесины. Понуро вздохнув, Эдвард отыскал наощупь две исходные пряди и принялся нехотя их распутывать. — Ты бы не чувствовал себя так, если бы изначально послушал меня и избавился от Боннета, — Израэль с вызовом вскинул подбородок, поймав на себе предупреждающе блеснувшие глаза капитана. — С чего ты взял, что дело в Стиде? — голос Эдварда дрогнул, и Хэндс, уже откровенно не выдержав его бестолковых попыток даже сейчас прикрыть Боннета, хрипло, низко, совсем не весело рассмеялся. — Ты кинулся к ногам сраного короля, чтобы спасти жизнь этому псу, вас с ним увезли, а вернулся ты уже один, и теперь днями сидишь в его провонявшей духами каюте, носишь один из его откровенно постыдных для пирата халатов и рыдаешь в его матрас, как овдовевшая девка, — вдумчиво мигнув, Израэль ухватился за бездумно озвученную им мысль и, выправив до сих пор устало сгорбленные плечи, не без надежды уточнил: — Боннет что, помер? Губы Эдварда сдержанно поджались, на лице залегла тень, но не яростная или тоскливая, как бывало прежде, а нечитаемая, словно намеренно скрывающая искреннюю реакцию на вопрос Хэндса. Куда более важным, впрочем, казалось то, что беспокойство, которое могло бы последовать за столь опасным предположением, не отразилось ровным счётом ни в одной черте Эда. Ни блеск в глазах не выдал его, ни на мгновение сорвавшееся дыхание. Напротив, всё выглядело так, будто Тич был… Задет. По-настоящему задет, быть может, даже искренне ранен, но пытался сдержать столь нехарактерное для его образа состояние. Вероятно, ему совершенно не хотелось раздражать своего первого помощника пуще того, что уже имелось. Прежде Израэля заставляли вспыхивать и куда менее значительные вещи. — Он в порядке, — наконец мрачно заключил Эдвард. Его руки опустились на колени, и он, в полуоборота откинувшись спиной на бортик постели, с утомлённым видом уронил голову на матрас. Узел прядей остался нераспутанным. Никогда раньше Хэндс не видел, чтобы его капитан бросал настолько лёгкое дело так быстро и безразлично. — Думаю, ему лучше, чем хоть раз было за все недели на этом корабле. Ну и пусть… — голос Тича слёзно сорвался, перерезанный скомканным всхлипом. — Будет счастлив. Израэль сам не заметил, как его плотно закрытый рот наполнило тихое недовольное гудение, едва ли не напоминающее предупреждающий рык. До сих пор ему не нравилось то, что он видел. Теперь же то, что он слышал, тоже не доставляло Хэндсу хоть немного удовлетворения. Эдвард нёс какую-то чепуху. Если Стид Боннет, по его словам, до сих пор имел удовольствие ходить по земле, и, более того, похоже, даже своими ногами, почему его не было здесь? Иззи мнил этого бестолкового ажурного человечка проблемой в основном именно потому, что его было невозможно оттащить от Эда, а Эда — от него. Теперь же Тич был на Мести, кажется, оставив Стида где-то позади без привычного трепетного внимания и елейных, совершенно неуместных перед ним пресмыканий. И это только усугубило и без того патовую ситуацию. Обернувшись, чтобы рукой наткнуться на оставленную в углу кровати кожаную куртку Эдварда, Хэндс со зримым недовольством развернул её на простынях и принялся рыться по многочисленным небольшим карманам. В вырезе внутреннего подклада, плотного, пробитого ситцевой нитью, отыскался потемневший от времени металлический гребень, полезный и практичный, не замаранный излишествами. В редкие минуты мыслительного спокойствия Хэндс думал о временах, когда Эд предпочитал подобные вещи бесполезному фатовству Стида Боннета. Когда Эд предпочитал простоту и надёжность, а не вычурные ухищрения и бессмысленный замысловатый пафос. Когда Эд предпочитал Иззи, не Стида. Вздохнув вполовину от желаемой глубины, Хэндс подвинулся на постели ближе к Эдварду и, положив ладонь ему на затылок, вынудил поднять голову. Чёрная Борода бы уже вовсю сыпал неголословными угрозами, приставив железный гребень к горлу Израэля с полным отчётом в том, что даже простой расчёской он способен подпилить человеческую шею, если придётся. Но Эдвард Тич только засопел и послушно подставился. Пальцы Хэндса вплелись в подпаленные сединой густые волосы, начиная прочёсывать вьющиеся пряди снизу вверх. Всего на дюйм его рука опережала идущий следом железный гребень, постепенно распутывающий беспорядочную паутину волос. Ни разу за свою ошеломляюще долгую службу Иззи не видел, чтобы его капитан порывался остричься, но лишь сейчас в голову закралась мысль о том, что это могло быть одним из первых семян нынешней трагедии. Длинные волосы на пиратской работе — сущее проклятие. Эдвард не особо следил за ними, но всё же чертыхался, когда приходилось вымывать из них песок, проклинал всё сущее, если ненароком доводилось уцепиться ими за любую из корабельных снастей, и искренне злился, когда в иных драках противник догадывался схватиться за них, существенно оттягивая момент своего неминуемого поражения. Волосы мешали Эду, но он никогда даже в шутку не заговаривал о том, чтобы срезать хоть пару дюймов. Напротив, он умудрился как-то сохранить их, даже когда с оглушительным позором лишился своего символа — бороды. Пальцы правой руки впились в гребень до нервной дрожи. Израэль растерялся, поняв, что никогда не чувствовал отторжения именно к этой черте своего капитана, и, как всегда, неспособный понять собственных мыслей, выплеснул всё в один исполненный пустой злобы мышечный спазм. Рука с гребнем резко дёрнулась назад, зацепившись за спутанные пряди и потянув за собой голову Эдварда. Всё произошло менее, чем за одну секунду, когда Тич накрыл затылок ладонями, капризно шаркнув по полу пяткой босой ноги. — Эй! — следующими словами должны были стать «хренов ублюдок» и «я протащу тебя под килем», но Тич только вновь подтянул колени к груди, чтобы, слезливо хлюпнув носом, пробормотать: — Зачем ты это сделал? — Израэлю вскользь показалось, что хуже уже быть не может, но он быстро избавился от этой идеи, вспомнив, что и прежде тешился ею, как назло практически сразу убеждаясь в обратном. Надежда была ядовитым чувством, вызывающим одно лишь разочарование. — Я не думаю, что это можно распутать, — покачал головой Хэндс. — Тогда не распутывай, я попрошу Люциуса позже. У него красивые волосы, наверное, он… — мысль о том, что этот паршивый мальчишка прикоснётся к его капитану, заставила Иззи скривиться в отвращении и парой настойчивых движений смахнуть ладони Эдварда с его затылка, чтобы вновь получить доступ к одному из тех нежеланных беспорядков, за которые он раз за разом брался ради Чёрной Бороды. Впрочем, даже это откровенно дерзкое и небрежное действие вызвало в Эде смущение, а не возмущение, хотя с речи он, всё же, сбился. — Ты сегодня раздражительнее обычного, — несвоевременно подметил Тич. — Иззи, что случилось? Это…? Это из-за якоря, да? Уверен, ребята имели в виду не это. — Да, пытаясь выбросить меня за борт, они просто хотели выразить своё глубочайшее уважение и почёт, — презрительно сплюнул Израэль. — Мне безразличны потуги этих шавок, Эдвард. — И всё же, не звать их «шавками» — хороший первый шаг к тому, чтобы подобные ситуации впредь не повторялись. — Если бы они беспокоили меня так, как ты полагаешь, они бы висели мертвыми телами вдоль борта уже через пару минут после того, как ты вернулся. Этим кретинам хватило ума послушать тебя и сразу же меня развязать. Не сбей меня с толку твой внешний вид, они бы мгновенно поплатились за это. — Под настойчивым давлением гребешка нижняя часть волос Эдварда распушилась и будто бы ещё сильнее побелела, пропуская падающий из окна прохладный дневной свет. Иззи пригладил пряди обнажённой рукой, а затем вновь взялся за работу, продвигаясь выше. — Но мне тошно смотреть на то, что от тебя осталось. — Осталось? — мгновенно сорвавшимся голосом переспросил Эдвард, и вдруг застыл, растерянно уставившись в пустоту. Иззи не мог видеть его лица, но почувствовал, как Тич замер, приостановив даже собственное дыхание. — Ты неправ, я… Я всё ещё… — сглотнув, он облизнул на удивление резко пересохшие губы. — Не говори, что сам дал ему уйти, — наконец прибившись к заброшенному руслу разговора, который действительно имел смысл, проворчал Израэль. Левой рукой он собрал волосы у Эда за ухом и завёл их назад, сбивая пряди плотнее. На глаза Хэндсу попался оголённый участок смуглой шеи, выглядывающей из-под ворота баньяна. Мысль о том, как просто теперь было убить величайшего пирата в истории, вновь пронеслась в голове липким ветром. — Боннету. Если ты просто отпустил его… — Я его не отпускал! — сорвался Эдвард, и, когда его ладони потянулись вверх, закрывая лицо, Иззи пришлось приложить огромное усилие, чтобы не отвести глаза в машинальной демонстрации отвращения. — Я был там, я… Мне самому не верилось в это, но, когда меня загнали в шеренгу, когда заставили побриться, когда я понял, что должен остаться, потому что так… — «так будет лучше для Стида». Он не договорил, остерегаясь взбесить Израэля и довести их разговор до точки невозврата, но окончание фразы и без того повисло в воздухе, накаляя его до фантомного жжения, бегущего по коже. — Я был бессилен что-либо сделать, я впервые ничего не решал, и это оказалось так… Спокойно, — отняв ладони от лица, Эдвард робко оглянулся через плечо. — Но он сказал, что хочет бежать, и если он был несчастен там, я подумал… Какой смысл в моём самопожертвовании, когда оно принесло своей цели только разочарование и тоску? Я пообещал ему побег, сделал всё, что было нужно, — сложив предплечья на поджатых коленях, Эдвард пропустил трепещущий выдох и уткнулся в них лицом. Вместе с этим движением лежащие в левой ладони Израэля волны серебристых локонов потянулись вверх, скользя по пальцам огрубевшим от времени и небрежности шёлком. — Он не пришёл. Я оставил всё, чего добился, я отказался от едва заполученного спокойствия, я не думая был готов исполнить каждое его желание, но этого… Этого оказалось недостаточно. Всего меня не хватило, чтобы он захотел дать шанс тому, что мы могли бы сделать вместе. И я наконец увидел, как мало стою, — на этих словах тело Хэндса пробило тревожным холодом. Эд не должен был говорить так. Не смел, когда Израэль положил жизнь на его становление, как величайшего из пиратов. Но в одном Тич был прав: именно Стид Боннет низвёл все их труды в ничто. — Раз мне больше нечего дать Стиду, значит у меня и вовсе никогда не было того, что стоило бы его внимания. Так что нет, я не отпускал его, — Эдвард тихо кашлянул, подавившись застрявшими в горле слезами. — Но сейчас отпускаю. Пиратская жизнь оказалась ему не по душе… С чего бы он желал жизни с пиратом? Вскинув плечи, Иззи выпустил из рук волосы Тича и в желчном гневе швырнул гребешок над его головой. Тот с коротким звоном подскочил на деревянных досках, прежде чем, наконец, упасть, зернистым мерцанием отразив бледный свет, падающий из небольших окон. То ли выдержанно, то ли осторожно, Эдвард поднял голову и растерянно уставился на гребень. Только сейчас он задумался о том, что в последнее время Хэндс не стал агрессивнее или резче. Он просто стал больше себе позволять. Резкие жесты, до сих пор в его понимании допустимые лишь с командой, теперь постепенно переползали и на капитана, мелкими трещинами захватывая стену авторитета, выстроенную Эдвардом за все прежние годы. Продолжайся всё в том же духе, и она неизбежно рухнет, окончательно спустив Иззи с поводка. Не отводя безразличного взгляда от лежащего на полу гребня, Эд безэмоционально хмыкнул. В ответ на собственные мысли он отыскал лишь безразличие. Уважение Израэля было нужно ему, чтобы поддерживать статус жестокого тирана морей, Бича Карибов и ночного кошмара всех, кто решался сойти на воду. Сейчас же Тич не чувствовал, что его интересуют нападения на корабли, жестокие расправы и поддержание прежнего авторитета. Значит и держать Иззи в узде было бы бесполезным, но, более того, жестоким занятием. Возможно, ему бы тоже стало легче, если бы Эдвард дал ему волю. В конце концов, если Хэндс перейдёт черту, Эд, даже сломленный и тоскующий, до сих пор оставался лучшим фехтовальщиком на этом корабле. В патовой ситуации защитить экипаж Мести от своего первого помощника не было бы большим делом. Вот только Тич, смиренно опуская глаза на непозволительно пылкий жест подчинённого, не знал, что это было ровно противоположным тому, чего упорно пытался добиться Иззи. — Не могу смотреть на тебя, — разочарованно рыкнул Хэндс, прежде чем вскочить на ноги и быстрыми, тяжёлыми шагами покинуть каюту. Проводив его взглядом, Эдвард забрал распущенные волосы на левое плечо и, приглаживая их ослабшими от накатившего бессилия ладонями, с мягким трепетом отметил, что за время их разговора Иззи распутал все до единого, даже самые мелкие узелки, после вскрика Эдварда ни разу не дав ему почувствовать проходящийся по прядям гребень. Внимательно, благоговейно. Как и всегда Хэндс обращался со своим капитаном. Дверь в каюту громко захлопнулась, по другую сторону заставив Иззи по привычке поджать плечи. Замерев, он прислушался, не прозвучит ли угроз и оскорблений ему вдогонку, но, когда за последней на этот раз попыткой привести Эдварда в чувства последовала лишь тишина, Иззи сжал руки в кулаки и чертыхнулся. Он не солгал, смотреть на капитана сейчас и впрямь было невыносимо. Но не тошно, что обычно подразумевали пираты, бросаясь подобными заявлениями. Нет, смотреть на Эдварда, расслабленного, изнеженного отчаянием, опасно открытого, скрашенного бледным, слезливым румянцем, было всё равно, что смотреть на Солнце — шокирующе, рискованно и больно. Захватывающе. Израэль знал, что Солнце делало с иными моряками, выжигая кожу, заставляя слепнуть от мерцания водной ряби в жаркий день. Он не был готов принять Эдварда таким, боясь, что, если поднимет взгляд, сгорит, не в силах оторваться. И без того Тичу вздумалось посягнуть на участь, которая рано или поздно губила любого пирата. На море нельзя быть ранимым и нежным. На море дать слабину всё равно, что взять дуло мушкета в рот и ждать, когда кто-нибудь нажмёт на курок. На выходе из непривычно просторного для корабля коридора Израэль прищурился. После полутьмы капитанской каюты дневной свет слепил и окатывал резким, почти что оглушающим теплом. С момента обращённого против Хэндса, но так и не дошедшего до завершения бунта, напряжение команды в присутствии старшего помощника достигло своего исторического пика, и даже теперь, стоило только Иззи появиться на палубе, все взгляды на мгновение обратились к нему. Стоически выдержав это, он уже собирался приступить к выполнению повседневных обязанностей, в отсутствие Эдварда в основном заключающихся в контроле за действиями остальных матросов, как вдруг услышал короткую дробь тихих ударов над своей головой. Обернувшись в два твёрдых полушага, Израэль задрал голову и, нахохлившись, сложил руки за спиной. С высоты шканцев на него с елейной хитринкой глядели круглые зелёные глазища. Дробь, которую Люциус отбил пальцами правой руки по деревянным перилам, несомненно, прозвучала именно затем, чтобы привлечь внимание старшего помощника. — Какого Дьявола ты забыл на ахтерзейль-кастеле? — угрожающе ощерился Израэль, в основном недовольный тем, что ему приходилось униженно пялиться на Люциуса со шкафута. — Где? — мальчишка игриво вздёрнул брови, упершись локтем в перила и с непозволительной непринуждённостью положив на ладонь голову. — На квартердеке, детка, — раздалось откуда-то у Сприггса из-за спины. Похоже, Пит — главный из плешивых почитателей этого во всех отношениях раздражающего существа, с каждым днём сокращал количество минут, когда Люциуса можно было застать в одиночестве. — Так раньше звали квартердек. Некоторые моряки до сих пор говорят и ненароком приучают других. Знаешь, между собой. Ну, в смысле… — Среди пиратов единицы умеют читать, и повторять за товарищами проще, верно? — закончил его мысль Люциус. — Так, а шканцы — это то же самое? Остальные гово… — Заткнись и отвечай на вопрос! — рявкнул Израэль, чувствуя, что ему не хватит сил выносить болтовню этих двоих дольше пятнадцати секунд. Но Люциус остался невозмутим. Он только прикинулся растерянным в привычном язвительном апломбе и поджал губы с наигранным изумлением. — Это два противоречащих указания, — нервирующе бесстрашно заметил мальчишка, и Хэндс чудом удержался от того, чтобы достать шпагу из ножен и как следует взгреть этот комок дерзости и через край нацеженного шарма. До сих пор положение Иззи на корабле в лучшем случае можно было охарактеризовать, как шаткое. Прикоснись он хоть пальцем к обласканному беспричинным, но тем не менее всеобщим обожанием любимцу, и даже Эд не смог бы успокоить и без того находящуюся на взводе команду. Люциус, тем не менее, будто бы ощутил, как в собеседнике поднялся пыл негодования, и услужливо сбавил накал: — Я писарь, дорогуша. Меня наняли для того, чтобы я ходил за капитаном и записывал всё, что он говорит. — Твоего капитана здесь нет. — Остроумное замечание, — фыркнул Люциус. — Сам догадался? — Научись использовать язык с толком, или я его тебе вырву, — посетовал Иззи, но Сприггс в ответ только язвительно насупился. — Ты же старший помощник, должен разбираться в навигации и всё такое, — со скучающим видом он склонился вперёд и опустил подбородок на сложенные теперь локти. — Скажи, будь добр, где мой капитан? — На Барбадосе, — ответил Хэндс в основном потому, что его зацепил неожиданно остекленевший взгляд мальчишки. — А где Барбадос относительно Мести? — На западе. — А Месть кормой куда повёрнута? — На западо-юго-запад, — нахмурился Израэль. — Ну вот, значит, я выполняю свои обязанности — держусь к моему капитану настолько близко, насколько позволяет ситуация, — Люциус пожал плечами. — Но, увы, не могу записывать, что он говорит. Слышно, понимаешь ли, плоховато. — Ах ты, дранный щенок! — вспыхнул было Иззи, но вдруг затылком ощутил жжение взглядов остальной команды. Им нужен был один только незначительный повод, и Хэндсу не стоило его давать, если он не хотел вновь оказаться привязанным к якорю, пока Эдвард упивается ослепляющим горем в капитанской каюте. Меж тем Люциус, в ответ на прозвучавший крик, отпрянул от перил и сделал один небольшой шаг назад. Было заметно, что действие это выполнилось машинально, без истинного на то намерения. Ведь мало того, что губы его разомкнулись на рваном вздохе, а лицо едва заметно побледнело, истинно решающий штрих наносила его обыкновенная в обществе Израэля самоуверенность. Сприггс был одним из немногих, кто решался лицом к лицу спорить с Иззи даже в полном уединении и без намёка на стороннюю помощь. А теперь одна простая, целиком и полностью неосознанная реакция сбила едва достигнутый им статус напускной неприкосновенности. Впрочем, не подав виду, что что-то пошло не так, уже в следующий миг Люциус одёрнул полы своей алой куртки и приосанился, вновь уставившись на Хэндса сверху вниз. — Ох, всё, брось, — Сприггс шумно выдохнул через нос, вкладывая в одно короткое сопение всё скопившееся в нём недовольство. — Да, я не работаю. И знаешь, что? Пит не работает тоже. Олуванде и Джон не работают. Швед, Френчи, Роуч… На самом деле, посмотри правде в глаза, никто не работает! Даже наш единственный оставшийся капитан безвылазно сидит в каюте и не делает ровным счётом ничего, — вскинув руки, подытожил Люциус. — И это не конец Света. У нас достаточно провизии с последней высадки, чтобы бестолково дрейфовать ещё неделю, ни о чём не беспокоясь. Из чего следует один единственный, но весьма очевидный вопрос, — он выдержал паузу, осознанно собирая мелькающее внимание Хэндса на следующих своих словах: — Ты что, совсем не умеешь отдыхать? — На море отдыхают только хреновы лодыри, вроде вас, — сквозь зубы прошипел Израэль. — Я не стану тратить время впустую из-за нравоучений какого-то наглого мальчишки! — И не надо тратить время впустую, найди хобби, — Люциус повёл плечами. Было видно, что ему всё ещё неуютно. — Наш Пит режет по дереву. Френчи шьёт, Швед неподражаем в пении, а я рисую. Что ты хотел бы сделать? — Выпотрошить всех, кто когда-либо смел прикасаться к моему капитану, — с глухим рычанием презрительно бросил Иззи и, развернувшись, вдоль палубы направился прочь. Он не успел запечатлеть, как Люциус за его спиной насупился в задумчивой растерянности, а затем вдруг раскрыл рот и шокировано ахнул. Со стороны заметив, что взгляд Сприггса поднимается по мере того, как отдаляется Иззи, Пит вновь облокотился спиной на релинг и заложил руки за голову. Попытки Люциуса вытянуть из Хэндса хоть что-то, что подавало бы признаки жизни, он находил трогательными, но бесполезными. Сприггс, должно быть, был самым проникновенным и утончённым в чтении чужой натуры парнишкой на всём корабле, а оттого Питер банально не мог понять, зачем он тратил время и силы на кого-то, вроде Иззи. Старпом был неприступнее каменной стены и глуше рыбы. Искать в нём эмоциональный отклик казалось занятием столь тщетным, что даже цедить ветер через сито было бы полезнее. — Оставь его, малыш, — наконец посоветовал Пит, всё так же не отрывая от Люциуса ленного, но неизменно наполненного восторженной нежностью взгляда. — Не пытайся учить акулу ходить: она сперва оторвёт тебе руки, а потом подохнет. — Если так, то эта акула бегает трусцой, — ровным от растерянности тоном отозвался Сприггс. — Что? — Я спросил, что он любит… — И он сказал «потрошить» — прыснул Питер. — Нет, он сказал, что любит потрошить ради Эда! — вскинувшись, неожиданно пылко возразил Люциус, но тут же затих, вспомнив, что с квартердека не стоит говорить громко, если не хочешь привлечь к сказанному всю команду. — Он любит Эда, — приблизившись к Питу на несколько шагов, уже значительно тише объяснил Сприггс. — О… — лицо Пита вытянулось и посерело. — Ой… Ох, чëрт. Блядь. — Точнее и не скажешь, — понуро согласился Люциус.