Место у ног

Эдвард был немного нахален в намерении делать вид, будто крики и грохот вокруг нисколько ему не мешали. На брамсельной шхуне загорелся… Брамсель. Невольно, и всё же не без интереса Тич задумался о том, могла ли она теперь с прежней гордостью причисляться к своему изначальному классу, или, всё же, силами небольшого пожара вдруг переквалифицировалась в самую нелепую на Свете каравеллу. Впрочем, его это не должно было заботить. Не после того, как Стид едва ли не слёзно выпросил провести рейд исключительно своими силами. Три года прошло с тех пор, как капитан Боннет стал полноправным хозяином Окракока, и всё же каждая победа и заслуга, которую портовые сплетники причисляли ему, в большинстве случаев лежала на доле ума и сноровки Эдварда. Он хоть и утверждал, что отстранился от дел, в основном наслаждаясь бесцельными радостями корабельной жизни, песнями, выходами в порты и танцами об руку в пабах, всё же ни разу так и не позволил Стиду взять хоть один корабль самому. Попросту знал, насколько это опасно, и каждый раз выдавал во всеуслышание какой-нибудь заметно облегчающий дело план. Экипаж радовался, Стид ник. Но апогеем его недовольства стал визит в таверну за день до очередного выхода в открытое море. Какое-то время Месть стояла в родном Портсмуте на долговременном ремонте после стычки с английским флотом. Несмотря на то, что они еле сбросили с хвоста весьма навязчивое преследование какого-то самодовольного ублюдка по фамилии Мейнард, Боннет ощущал вкус триумфа и весьма резко вздыбился, услышав, как какие-то до тумана спившиеся матросы за столом в центре зала назвали Эдварда его «старпомом». Сам Тич и ухом не повёл. Стид же, мигом взбеленившись, чудом не затеял драку в попытке убедить всю таверну в их партнёрском равенстве. Все на корабле звали Эдварда капитаном, и, хотя он предпочитал оставаться в тени, над морями ползли слухи не только о Стиде Боннете, короле Окракока, но и о его безымянном сером кардинале. Звать Эдварда старшим помощником, когда на корабле для этой роли был просто замечательный, непередаваемо исполнительный и доброжелательный Олу, было неуважением к ним обоим. А капитан Боннет неуважения к своей команде не терпел. Случайная склока задела его на удивление глубоко, и, при очередном выходе с базы для того, чтобы на этот раз пересечь саму Атлантику, он, приметив идущую Мести навстречу торговую шхуну, вдруг с небывалой силой загорелся идеей доказать собственную состоятельность. Эдвард был настойчиво пристроен на лестницу квартердека со строгим запретом вмешиваться, на который он, откровенно говоря, плевать хотел, и всё же не без интереса отнёсся к идее Стида провести рейд без его помощи. — Так когда ты планируешь вмешаться? — Люциус поинтересовался ненавязчиво и мягко, лишь на мгновение оторвавшись от уже порядком потрёпанного, пятого на очереди бортового журнала, где он чернилами наспех зарисовывал сцепившиеся борт к борту корабли. Он больше не был легкомысленным, неспособным защитить себя в драке мальчиком, которого Эдвард встретил три года назад, но его кокетливость и очарование не иссякли ни на каплю. В отличие от Тича, он сам не рвался в драку, участливо наблюдая за абордажем со стороны. — Не раньше, чем на палубе появится их капитан, — пожал плечами Эд. — Пока всё это — детская игра. — С пожаром, воплями о пощаде и вон тем парнем, ползком собирающим по палубе кишки? — изящно изогнул бровь Сприггс. — А что, бывают игры без этого? — Тич непритязательно фыркнул и, в ответ на то, как прыснул остроязычный Люциус, со смесью смущения и самодовольства забрал на правое плечо разметавшиеся на ветру волосы. Они уже давно отросли, сохранив прежнюю мягкость и пышность, но не цвет. От пёстро-пепельного он всё больше превращался в дымчато-серый, и Эд, всё такой же живой телом и лицом, не решался отращивать бороду уже не только потому, что не желал даже на шаг приближаться к своему давно оставшемуся позади образу, но и потому, что боялся показаться ещё более седым, чем был уже. — Что за игры у тебя были в детстве? — Да как у всех, — отмахнулся Эдвард, но затем, различив на лице Сприггса неподдельную настороженность, тепло рассмеялся. — Боюсь, Стид не спустит мне с рук попытку с ним нянчится. Так что я подожду, пока в его горло не упрётся чей-нибудь клинок. Если это вообще случится. Он стал чертовски хорош, правда? Тич нисколько не преувеличивал. В похвале он всегда был искренен, как никогда не бывал в угрозах или брани. Боннет окреп, приноровился к темпу и тяготам морской жизни, и даже сейчас, с запалом вертясь между парой накинувшихся на него с разных сторон вражеских матросов, сохранял своё обыкновенное изящество. Он тоже седел, но в золоте сверкающих кудрей далеко не так различимо, как Эдвард. Одевался с присущим вкусом, пускай и проще, предпочитая рубахи и жилеты камзолам, а сапоги — туфлям. Шпага в его руке теперь лежала как никогда уверенно и крепко. Каждый присвист клинка, рассекающий воздух, предвещал меткую атаку или умелую защиту, но практически никогда не сулил промаха. Одним словом, Стид был прекрасен. Тичу искренне хотелось верить, что он мог без его помощи совладать с самолично избранным испытанием, вот только за внешней маской шутливой уверенности крылось неисчерпаемое беспокойство. Эдвард пристально следил за каждым движением Боннета, за каждым шагом и вздохом, боясь упустить момент, когда настанет пора броситься на подмогу. В постепенно распаляющемся волнении он не суетился, стараясь сидеть на месте и не выдавать себя ни настороженной хмуростью, ни линией поджатых губ. И всё же Люциус, отчего-то, оторвавшись от рисунка, впился в Эдварда полным сочувствия взглядом. Лишь поймав на себе его пристальное внимание, Тич понял, что всё это время сумбурно дрожащими пальцами заплетал свои волосы в небрежную косу через плечо. — Видимо, недостаточно, иначе у тебя не было бы причин так дрожать. — Перестань, — повержено сложив руки на коленях, ладонь в ладонь, Эдвард опустил глаза к давно затянувшемуся шраму, пересекающему центр его кисти. Следу от раны, нанесённой тем, с кем Тич не смог совладать, и кого Стид без колебаний убил ради его спасения. — То, что я верю в него, ещё не значит, что я не в ужасе от того, как он там пляшет с этими двумя ублюдками. — Не волнуйся, Эдвард Тич, со смертью он заигрывает далеко не так любезно, как с тобой. — Сприггс подбадривающе улыбнулся. — Тебя он после «танцев» тянет в поцелуй, их — насаживает на шпагу. Если бы Эдвард успел ответить, это было бы, вероятно, что-то благодарное или, быть может, остроумное, вот только из раскрывшегося для вдоха рта не вылетело ни звука. Тич отвлёкся, на некоторое время позабыв даже о том, чтобы моргать. Теперь у него было дело куда более важное, требующее его внимания абсолютно безраздельно, ведь в этот миг из-под палубы шхуны наконец появился её капитан. Именно его столь кропотливо ожидал Эд, не спуская глаз с деков торгового судна. По его личному опыту, на любых кораблях, кроме флотских, капитаном всегда становился тот член команды, который был наиболее опасен. Не имело значения, умом или силой, но вне гнёта короны старшинство на судне надо было заслужить, и именно по этой причине настоящих капитанов, капитанов, заработавших своё звание трудом и кровью, следовало бояться. И, что ж, Эдвард предпочёл бы, чтобы Боннет не ввязывался в драку с этим человеком, но капитан торговца, как назло, одной единственной командой отогнал прочь двоих своих людей, без раздумий кинувшись на главу пиратской шайки самостоятельно, как и следовало поступить по чести — лидер против лидера. Едва ли это могло закончиться бескровно. Во всяком случае не теперь, когда Тич увидел, как вражеский капитан предумышленно встал наизготовку, а Стид, одарив его насмешливо приветственной ухмылкой, сгоряча взял на себя риск атаковать первым. Как бы ни был он умел и хорош, это практически сразу стало залогом его поражения на чужом поле. В бездействии наблюдать за тем, как убивают его мателота, Эдвард не мог. Рывком поднявшись с места, он, под подбадривающим взглядом Сприггса, бросился туда, где два судна сцепились за энтер-дреки. Между ходящими ходуном бортами было не больше пары футов, перепрыгнуть с одного корабля на другой не составило особенного труда, и Тич уже хотел ринуться на помощь, как вдруг двое тех матросов, которые, последовав приказу, оставили Стида на совесть своего капитана, оказались на его пути. Эдвард и рад бы был в двух словах объяснить придуркам, сколь неудачную цель они избрали, но вот низадача, для того чтобы пугать их одним только своим именем, он был официально слишком мёртв. Делать было нечего. Нужно было драться. И при том как можно быстрее, если только Тич не хотел, как уже случалось однажды в первый же месяц их знакомства, отдирать Стида от мачты, пронзëнного чужой шпагой. Поэтому, выхватив из ножен свой собственный клинок, Эдвард спрыгнул с фальшборта шхуны на палубу и тут же парировал первый выброшенный в его сторону удар. Драка, распалённая, суетная и звонкая, завязалась мгновенно — раскачка ей была не нужна. Лязг шпаг влился в общий гул боя. Только Тич, на удивление, вместо того чтобы запыхаться от попеременного отражения атак сразу с двух сторон, напротив, задышал вдруг полной грудью. Участвуя в схватке, он чувствовал себя гораздо более уверенно, чем наблюдая за ней со стороны. Помимо обычного азарта, рассудок успокаивало ощущение причастности. Эдвард был рад не сидеть в стороне, когда дело касалось вещей, в которых он был особенно хорош. Благо, то, что он, вопреки требованиям Стида, вмешался, практически никто не заметил — товарищи были слишком заняты своими собственными противниками. Сам же Тич оправдывал себя тем, что влез в запретный для него рейд всего лишь со шпагой в руках, а не с планом, способным вырвать им победу за минимальное время и без ощутимых усилий. Скрестивший шпаги с капитаном торговца Стид, стараясь не рассыпаться от внезапности появления нового противника, всё же заметно растерял концентрацию. Его напряжение словно витало в воздухе вокруг, тяжёлое, смятенное. Как и предвидел Эдвард, Боннет практически сразу стал отступать. Быть может, дело было не только лишь в сбивших его с толку превратностях судьбы, но и в усталости от той части боя, что уже осталась позади. В любом случае, едва ли хоть что-то из творящегося вокруг действительно могло сыграть Стиду на руку. Между парированиями стройных и метких, нечеловечески быстрых атак он пытался что-то сказать, но, открывая рот, успевал разве что делать особенно глубокие вдохи. Запоздало Стид задумался о том, как далеко всё могло зайти теперь. Стоило ли ему действительно без особой на то нужды нападать на заходящую в Окракок шхуну? В его желаниях было только отработать право зваться хозяином местных вод, но обычный рейд вдруг зашёл куда дальше любых границ разумного. Капитан торговца был бойцом грозным, но не яростным. Нанося удар за ударом, изящно и ловко, он превосходно сохранял свою голову холодной. И вот, когда шпага Стида была, наконец, выбита у него из рук, а остриё чужого клинка упёрлось ему в грудь, весь абсурдный фарс происходящего был скрашен победоносной улыбкой. Впрочем, она исчезла с лица капитана так же быстро, как появилась, когда справа, позади него, раздался щелчок взведённого курка. Двоих бедолаг, затеявших с ним драку, Эдвард благополучно столкнул за борт и, поспешив Стиду на помощь, был достаточно быстр, чтобы прицелиться капитану прямо в голову. Теперь была очередь Тича самодовольно улыбаться. — Брось. Ты не выстрелишь в старого друга. — Нет. Как и старый друг не станет дырявить моего любовника. — Эдвард. — Иззи. — Невыносимо трогательная встреча, но не мог бы ты снять меня с острия своей шпаги, Израэль? — осторожно попросил Стид. Хэндс фыркнул и отстранённо пожал плечами. — Нет, это вряд ли. — Пожалуйста. — Ещё пару секунд. Я и представить не мог, насколько это будет приятно, — лукаво сощурившись, возразил Иззи и, вдохнув полной грудью, словно отнюдь не фигурально пытаясь насладиться запахом долгожданного триумфа, всё же опустил руку, убрав шпагу в ножны. Плечи Боннета умиротворённо поникли, только губы поджались в подобии совершенно наигранной, будто бы даже шутливой обиды. Хэндс, впрочем, не дал ему времени на то, чтобы оклематься. — Но я всё равно победил, да? — Сомневаюсь, — Эдвард демонстративно сморщил нос, помотав в воздухе рукой, сжимающей мушкет. — Ублюдок, — возмутился Хэндс, но затем они оба задорно рассмеялись, развернувшись друг к другу лицом. Стоящий рядом Стид отвлёкся, опустив взгляд, чтобы с удручённым видом потереть свежую прореху на белой рубахе в районе груди. Поражение было досадным в высшей степени. Теперь ему едва ли удастся в ближайший год убедить Эдварда оставить хотя бы парочку рейдов на его совесть. Пускай даже Боннет никак не мог знать, кто встретит его в бою на торговой шхуне. Появление Хэндса катастрофически выбило его из сознательной колеи, и было совершенно невозможно сражаться, глядя в лицо человеку, с которым некогда прошёл через Ад, в верности, благоразумии и отваге которого сам убедился неоднократно. Иззи же был настолько собран и серьёзен, что в какой-то момент Стиду действительно пришло в голову, будто его могут прикончить. Благо, виной этому оказалось лишь извечно мрачное лицо Хэндса, и ничего больше. Не без труда, да и не особенно отчётливо Боннет вспоминал тот день, когда Месть наконец вошла в Портсмут хозяйкой всех ближайших вод. Он видел, как Эдвард тосковал по Хэндсу, как понуро слонялся по кораблю, когда полагал, что вокруг не было свидетелей, как снова стал меньше есть и хуже спать. Это длилось пару месяцев и, вероятно, могло затянуться на годы, если бы Стид не вывел своего блистательного возлюбленного на приправленный бренди откровенный разговор. Эдвард, разумеется, знал, что Израэль должен был уйти ради собственного же блага, но разум, любящий Хэндса и желающий ему добра, никак не мог успокоить сердце, к нему болезненно привязанное. Всё вокруг Эдварда менялось ужасающе стремительно. Его нельзя было винить за простое волнение, так что Боннет сделал единственное, что мог — дал ему любовь и время. Большего, благо, и не понадобилось. Пускай убедить Эдварда в том, что Хэндс не пропадёт, оказалось в некоторых отношениях непросто, он всё же присмирел на мыслительном просторе доверия к своему бывшему старпому. И вот теперь Иззи был здесь, перед ними. Живой и здоровый, до сих пор крепкий и ловкий, неизменно предпочитающий чёрное, пускай теперь уже беспросветно седой. — Так что, ты теперь… Наёмник? — заискивающе поинтересовался Тич. Драка вокруг них постепенно стихала. Пираты с Мести, неизбежно узнавшие Хэндса, стремились прекратить бой, и их примеру охотно следовали матросы торговой шхуны, не без изумления наблюдающие, как их капитан панибратски обменивался колкостями с парой бандитов. — Да, мне платят за ту херню, которую ты делаешь, чтобы выжить. Желаю не обмереть от зависти, — хмыкнул Иззи. Эдвард задиристо пихнул его в плечо, но добродушной улыбки скрыть не смог ни один из них. Даже Стид, казалось, наконец оставив позади минувшую схватку, выступил вперёд, присоединяясь к разговору. — Не каждый из наёмников решится доставлять торговый груз в Окракок. — Только из-за того, что все боятся тебя, хотя гораздо разумнее было бы бояться Эдварда, — отмахнулся Хэндс. — А я не боюсь ни тебя, ни Эдварда. Я хочу, чтобы вы оставили в покое доверенный мне корабль, — с пылкой самонадеянностью скрестив руки на груди, Иззи приосанился и расправил плечи пошире, стараясь компенсировать свой не особенно солидный рост. — Пересечь Карибское море и Мексиканский залив лишь затем, чтобы потерять груз аккурат в порту, куда его надо было доставить… Это похоронит мою репутацию. И, говоря откровенно, прикончить вас обоих было бы гораздо легче, чем её восстановить. — Но спрос на тебя определённо повысится, если люди узнают, что Джентльмен Пиратов отпустил тебя с миром из соображений дружбы, не так ли? — Или что я отпустил его из соображений жалости. — Ты всё такой же кошмарный нахал. — А ты всё такой же ужасный фехтовальщик. — И вы оба всё так же ведёте себя, как малые дети, — с тяжёлым вздохом заключил Эдвард. В тот же миг Хэндс и Стид притихли, будто по команде, обменявшись виноватыми и несколько неловкими ухмылками. Несмотря на то, что теперь на море они должны были быть естественными врагами, неприязнь между ними была ничтожна, как никогда. Больше прочего она походила на остатки некогда пылкого, а теперь уже попросту увеселительного соперничества. — Мы не тронем твой корабль, — с запоздалой опаской Эдвард покосился на полыхающий парус, прежде чем добавить: — Больше, — вслед за этими словами Хэндс будто бы расслабился. Это могло бы задеть Тича, он ни за что не позволил бы себе травить жизнь человеку, которого считал семьёй. Не смог бы испортить его судно или отобрать доверенный ему груз намеренно, даже если бы в этом была острая необходимость. И всё же он понимал, что настороженность Израэля обуславливалась скорее жизненным опытом и привычками, чем осознанной опаской. Если Хэндс говорил, что не боялся своих бывших капитанов, он, определённо, не лгал. Хотя все трое прекрасно знали, что и отпустить Иззи просто так Эдвард сейчас не мог. — Но тушить это вы будете сами, — добавил Тич с едва различимой неуверенностью, на что Израэль возмущённо вскинул руки. — Какого хрена?! — с откровенной досадой вскинулся Хэндс. — Нет уж, ваш экипаж поможет! Это твой дебильный любовничек поджёг моё судно! — Мой «дебильный любовничек», если хочешь знать, прославленный пират. А ты — капитан торговой шхуны, вошедшей в принадлежащие ему воды. То, что он попытался спалить твой корабль — естественный порядок вещей. Вот и отдувайся за это. — Ай, дери тебя все черти, Эдвард! Ты всё та же паскуда. Демонстративно отмахнувшись от Эдварда рукой, Хэндс развернулся на каблуках и направился к мачте, на которой постепенно разгорался грот-брамсель. Не без самодовольства Тич, скрестив руки на груди, наблюдал за тем, как Иззи сгонял своих людей в контролируемый скоп. Матросы у него были, стоило сказать, недостойно бестолковые. Большинство — юнцы, только что пережившие свою первую и, благо, абсолютно несерьёзную схватку с другой командой. Один из тех двоих матросов, что напали на Эдварда, показался ему неплохим, несмотря на самонадеянность. Тич вежливо надеялся, что экипажу торговца удастся достать его из-под киля живым, хотя бы ради того, чтобы море совсем уж не обмелело на смельчаков. Впрочем, наперекор подобным снисходительным мыслям, Эдварду было отрадно наблюдать за тем, как его бывший старпом в почти полном отчаянии пытается выжать из своих людей толк. Прежний, суровый и собранный, пылкий Иззи… От этого на душе становилось теплее, но, кроме того, Тич мстительно желал доставить ему побольше проблем в отместку на бесшумный уход. Погружённый в собственные мысли, Эдвард не заметил пристального взгляда золотистых глаз, направленного строго к его лишённому всякого беспокойства лицу. — Ты всё это время злился на него? — хитро ухмыльнувшись, поинтересовался Стид. — Да, и имел на это полное пра… — Или всё-таки скучал? — Боннет перебил так, словно попросту заканчивал свою предыдущую фразу, а не высказал какую-то новую, смехотворно абсурдную мысль. Озадаченно нахмурившись и поджав губы, Эдвард вдруг резко уронил до сих пор скрещенные руки, словно распустив узел, стягивающий грудь, и тихонько рассмеялся. Стид ответил ему мягкой улыбкой. — Эй, не лезь ко мне в голову, приятель, — фыркнул Тич с плохо скрытым добродушием. — Я стараюсь проявить нрав. Выглядеть внушительным. — Но ты всегда выглядишь внушительным, — возразил Боннет. — Ты Эдвард Тич, ты внушительный. И тебе не нужно «стараться», чтобы быть собой. — Я в обиде на Иззи. — Я понимаю. — Он должен знать об этом. — Так скажи ему, — без лишних отходов и сложностей предложил Стид, но, увидев на чужом лице едкое волнение, добавил с сочувствием и бесконечной нежностью: — Он всё ещё твой друг. Несколько мгновений ушло на то, чтобы усмирить волнение. Глаза Эдварда, как это бывало в особенно беспокойные для него моменты, наполнились беспорядочным мерцанием. Взгляд метался от Стида к мачте, где собралась команда шхуны, и назад. На Тича давило вполне ощутимое желание отступить и как можно скорее прервать столь внезапную, предрешённую самой судьбой встречу со старым товарищем. Это был бы простой выход — сбежать. Но Боннет знал, как никто другой, что, если бы Эдвард струсил, он не смог бы жить дальше, лишившись необходимого его забитому сердцу покоя. Бедняга и без того слишком долго терзался мыслями о том утре, когда Израэль навсегда покинул Месть. Усугублять эту совершенно незначительную, способную разрешиться всего парой фраз обиду, было бы попросту нелепо. И Стид испытал искреннюю радость, увидев, как Тич, вдохнув поглубже, решительно сжал руки в кулаки и направился к скоплению матросов. Те расступились, ожидаемо напуганные и не имеющие ни малейшего понятия о том, кто на самом деле был перед ними. Они скорее почувствовали опасность, чем действительно осознавали её. Даром, что Эдвард не собирался вредить никому из присутствующих. Оказавшись у грот-мачты, он только бросил Иззи пару слов, которую Стид не смог разобрать издалека, и принялся карабкаться вверх по вантам. Пока моряки внизу роптали, не зная, что делать с горящим прямо на мачте парусом, Тич срезал его с рея и торопливо отбросил в сторону. Полотно взметнулось на лёгком ветру и, отлетев, лёгким касанием прогладило фальшборт, прежде чем свалиться в море. — Ты плохо их воспитал! — в полный голос резюмировал Эдвард, с мачты указав на столпившихся внизу матросов. — Это не мои! — ответил Хэндс уверенным выкриком. — И корабль не мой! Меня наняли проложить курс и доставить груз! — Сочувствую, — буркнул Эд себе под нос, прежде чем убрать кинжал назад в ножны и устремиться по всё тем же вантам вниз, к палубе. Считаные секунды даже в неспешном темпе — как и Иззи, за минувшие годы он не растерял присущей ловкости. Преодолев две последние переборки одним большим прыжком, Тич приземлился на мягкие ноги и встрепенулся, горделиво распрямившись. — Послушай, Иззи… Эдвард хотел говорить. Говорить долго, уверенно и искренне. Твёрдо и страстно, так, чтобы в его словах не осталось ни единого повода для сомнений. Но он вдруг ощутил странное чувство, взгляд десятков глаз вокруг, смотрящих на него со смесью ужаса, трепета и любопытства. Среди них — один уверенный. Насыщенно-карие глаза его старого друга, от одного только взгляда которых Тич вновь переживал весь свой путь, от самого начала и до нынешнего момента: радости, страхи, тоску и задор. Всё, что он когда-либо чувствовал, было в этом. И Эдвард точно знал, что не сможет описать такое ни одним из человеческих языков. Поэтому, вместо тысячи слов, он смущённо улыбнулся и неуверенно приподнял раскрытые руки. На правой кисти — шрам с обеих сторон, глубокий и немного неопрятный, но всё же бесценный след, оставленный Хэндсом в нескончаемых попытках сохранить Эдварда, уберечь и защитить. Кожа на нём была тоньше, алела после попытки излишне расторопно вскарабкаться на тугие, пропитанные солью канаты вант. Увидев это, Хэндс на несколько невыносимо долгих мгновений задержал взгляд на чужой ладони. Он всерьёз обдумал каждое из возможных решений, прежде чем, наконец, выступить вперёд, и крепко обнять Эдварда в ответ. Матросы притихли, не веря собственным глазам. Каждый из них знал Израэля не больше месяца, и едва ли мог похвастаться близким знакомством с ним. И вот теперь этот полный загадок и странностей человек у всех на виду обнимался с напавшим на его судно пиратом. — Твоя рука стала выглядеть лучше, — скомкано подметил Иззи Эдварду практически на ухо. — За три-то года? Да уж, — Тич непритязательно фыркнул. — Не могу сжать в ладони ничего, что было бы тоньше эфеса. — Можешь сжать эфес, и ладно, — отмахнулся Хэндс. — Спасибо, — неожиданно ответил Эдвард, будто бы к слову, но на деле совершенно выбив разговор из ожидаемой колеи. — Что зашил. — Прости, что ушёл, — выдавил Иззи почти неслышно и, услышав, как Тич вдруг изумлённо вдохнул, в спешке оттолкнул его подальше от себя, отступив на шаг назад. — Ну всё, хватит. Нам нужно войти в акваторию, пока из-за вашей выходки в порту не поднялся переполох. Последние слова Хэндса, сказанные уже отчётливо, звонко и ясно, стали сигналом не столько для Эдварда, сколько для Стида. Бодро встряхнувшись, он окинул взглядом палубу шхуны и взмахом руки подал сигнал своим людям возвращаться на борт Мести. Было видно, что некоторые из них хотели подойти к Хэндсу, вот только не знали, зачем. Формальное желание по старому, отстранённому знакомству, переброситься парой случайных фраз. Мало кто из членов экипажа Мести когда-либо был близок с прежним старшим помощником и, пускай даже после всего, что им удалось пережить командой, Хэндс больше не был для них врагом, другом он тоже стать не успел, да и не изъявлял желания. Привязанность была для него чувством редким, той эмоцией, которую следовало беречь, и малочисленные, подаренные судьбой минуты, что Израэль мог провести с кем-то из команды Мести, он, вероятно, и сам предпочёл бы потратить на Эдварда. Их история была куда сложнее и старше, чем у кого-либо другого из присутствующих. Стид не желал вмешиваться в их беседу сам, и старался не позволить сделать этого своим матросам. Он не сумел удержаться лишь от того, чтобы, на миг остановившись поодаль, скромно махнуть рукой и получить от Израэля ответный почтительный кивок. Им действительно следовало разойтись, если Месть не хотела перепугать все суда вокруг неожиданным нападением на торговый корабль в присвоенных для неё водах. Портсмут нуждался в привозимых на парусниках товарах, чтобы существовать, а незапланированный рейд и без того стал слишком запутан и долог. Над палубами сцепившихся за абордажные якоря судов пронеслось несколько неравномерных порывов ветра. Матросы на Мести, старательно делая вид, что готовят корабль к расхождению, большую часть времени бросали долгие взгляды на Эдварда и Хэндса, застывших под грот-мачтой шхуны. Иззи давно уже велел своим людям разойтись и заняться делом, вот только они, как и их незадачливые враги-пираты, выражали естественную настороженность через молчаливый интерес. Стид, конечно, хотел бы подать всем присутствующим пример. Вместе с товарищами откатить и закрепить пушки, сняв их с боевой готовности, помочь тем, кто был ранен, вот только он и сам не мог оторваться от чужого неслышного разговора. В нём не было видно ни капли обыкновенно присущей Израэлю и Эду энергии. Они не смеялись, не обменивались колкостями на грани грубостей, не пихались и не шумели. Хэндс был прям и сдержан, и только излом его бровей выдавал светлую тоску и давно позабытое волнение. Эдвард же и вовсе стоял скромно, зажато из-за сковавших тело переживаний, вызванных воспоминаниями и эмоциями. Он держал ладони сомкнутыми спереди, на прямых руках. Во всяком случае, до тех пор, пока Иззи, внезапно сняв перчатку, не протянул её Эду, столь охотно, невозмутимо и просто, словно для него это было не серьёзнее, чем одолжить глоток воды из собственной фляги. Даже с другого корабля Стид заметил, как Тич изумлённо дёрнулся, прежде чем бережно, будто бы даже с лёгким недоверием принять перчатку в руки. Он пробормотал что-то. В ответ Хэндс указал на своё лицо, закатив глаза, и они оба, наконец, рассмеялись. — Вы всё правильно сделали, — мягкий голос раздался откуда-то у Боннета из-за спины. Он обернулся, безошибочно признав тон и тембр Люциуса. Тот всё так же сидел на лестнице к квартердеку, но место, которое рядом с ним прежде было отведено нервно ёрзающему Эдварду, теперь занимал Пит. В драке он умудрился расшибить обо что-то лоб и, пускай рана была поверхностной, иссякающей одну лишь кожу, он не упустил возможности воспользоваться положением для того, чтобы с мученическим видом пристроить голову у Сприггса на коленях. Люциус терпеливо зажимал чужую кровоточащую ранку смоченной в виски тряпицей, свободной рукой поглаживая Пита по макушке. — Вы все. Трое. Если хочешь знать моё мнение, конечно. — Люциус! — опомнившись, просиял Стид, но, стоило только Сприггсу приложить палец к губам, демонстративно кивнув на Пита, поспешил снизить тон. — Ты не хочешь сходить поздороваться? — С Иззи? — Сприггс мягко улыбнулся и покачал головой. Выражение лица его было абсолютно умиротворённым, словно вокруг не происходило совершенно ничего из ряда вон выходящего: ни рейда, не особенно ощутимо, но всё же потрепавшего оба судна, ни встречи с человеком, единственным свидетелем ухода которого сам Люциус стал три года назад. Вместо того, чтобы засуетиться и хотя бы попытаться обратить на себя внимание Хэндса, Сприггс без лишней спешки покачивал на коленях разбитую голову своего кавалера. — Почему? — Стид спросил прежде, чем подумал о некогда привычном такте и обязательном к нему условии не лезть в чужие дела. Его любознательность в большинстве случаев пересекала любые границы приличия, но на море это вовсе не казалось чем-то зазорным. Живя бок о бок более, чем с дюжиной душ экипажа, можно было привыкнуть к тому, что любые тайны становились всеобщим достоянием в считанные часы. На этот невинный, и вместе с тем непомерно глубокий вопрос Сприггс ответил одним только взглядом, глубоким, но вместе с тем очаровательно открытым. Боннет тут же почувствовал, что что-то явно недопонял. Строго говоря, подобное ощущение возникало у него в компании Люциуса всё чаще и чаще с каждым годом. Тому было уже двадцать семь, и он с возрастающим тщанием питал библиотекой Стида не только свою тягу к наукам, но и собственное понимание раскинувшегося вокруг Мира. Он действительно получил то, что хотел, вместо постоянной неразберихи погонь и непобедимых на первый взгляд врагов концентрируясь на красивейших городах, лесах, заливах и просторах бескрайних морей. Пытливый ум Сприггса будто видел сущее разом со всех сторон, кропотливо отбирая необходимое в долгосрочную копилку, а сочные краски окружения сохраняя в круглых изумрудных глазах. Боннет, большую часть своей жизни просуществовавший в загнанной незадачливости и нескончаемых вопросах, на которые некому было дать ответ, уже давно привязался к Люциусу так глубоко и сердечно, что порой его попытки навязчиво приглядывать за благополучием уже давно ставшего мужчиной писца провоцировали экипаж на целые череды острот и подтруниваний. Сприггс же нашёл безупречный способ в моменты излишнего внимания Стида к его персоне отгонять капитана подальше небрежными, и в то же время глубоко смущающими комментариями относительно их с Эдвардом непрерывных заигрываний. На палубе шхуны наконец началось движение. Вместе отойдя от грот-мачты, Хэндс и Эдвард устремились к фальшборту, теперь уже молчаливые и отстранённо задумчивые. Никто из них не казался обозлённым или хотя бы немного задетым. По всей видимости, разговор в относительном уединении удался на славу. Как это бывало раньше, не сговариваясь, они оба отошли к разным концам релинга, чтобы, один за другим, сбросить с перил сцепляющие корабли энтер-дреки. Матросы на обоих судах также зашевелились, очевидно заметив, что теперь внимание капитанов не даст спуску их небрежной работе. В трюме у Хэндса, по некогда приобретённой привычке, было два запасных паруса каждого необходимого вида, но до порта было рукой подать и, пускай без грот-брамселя корректировать курс казалось занятием абсолютно чудовищным, как и ложиться в хоть сколько-нибудь приличный дрейф, дойти до пристани, не меняя снастей, не должно было быть действительно трудно. Поэтому, когда Месть спустила шхуну с тросов, а Эдвард перемахнул через прореху между фальшбортами, на обоих судах практически сразу отдали приказ распускать паруса. Воздух наполнился грохотом. Два корабля, с толком протёршись бортами, стали расходиться в разные стороны. Месть пошла по взятому ещё со стоянки курсу, в открытую Атлантику, а шхуна встала на поворот, стараясь поймать попутный ветер. В самый последний миг, когда корабли уже вот-вот должны были разойтись, и от дальнего края кормы шхуны до борта нижней деки Мести было не менее четырёх футов, в скрип затягивающейся оснастки и шум волн, бьющихся под килями, вплелась дробь спешных шагов. Один за другим, они, ускоряясь, превратились в бег, прежде чем Хэндс, вскочив на релинг и оттолкнувшись ногами от перил, без раздумий, страха или хотя бы рассудительного смятения, одним прыжком рванулся к борту Мести. Расстояние между кораблями всё это время продолжало расти, и он, вероятно, рухнул бы в воду, если бы Эдвард, сумев среагировать быстрее, чем подумать, не подхватил его под обе руки, перетянув через перила. В суматохе они повалились на палубу вместе, но Тич практически сразу вскочил, с задорным изумлением схватившись за голову. В глазах его был шок, но губы растянулись в недоверчивой улыбке. Матросы на шхуне растерянно смотрели вслед кораблю, постепенно уносящему вдаль их неожиданно отправившегося в самоволку капитана. Экипаж Мести притих, сконцентрировав всеобщее внимание на неспешно вставшем на ноги Хэндсе. Только Люциус, кажется, сохранял абсолютную невозмутимость. Он был рад видеть, что в очередной раз не ошибся в своих ожиданиях. — Не радуйся раньше времени, — предупредил Хэндс, придирчиво отряхнувшись и настоятельно погрозив Эдварду пальцем. Тот капитулирующе поднял руки, отступив на пару шагов назад, чтобы освободить пространство. Израэль же, воспользовавшись этим, направился прямиком к Стиду. Тот застыл на месте, словно врос в палубу, тщетно пытаясь понять, что сейчас происходило прямо на его глазах. — Эдвард сказал, вы пересекаете Атлантику, и хотите побывать в Лондоне. — Это так, — неожиданно даже для себя смутившись, признался Стид. — В Лондоне, правда? В самом опасном месте, какое только может вообразить для себя любой пират? — Похоже на то. — Ничего опасного, приятель, просто поднимем немного суеты на просторах Старого Света, — невинно заверил Эдвард. — Навестим Бристоль. Уж если где-то и может разгуляться честный пират, так это там. Уверен, милый дом встретит меня с распростёртыми объятиями. — Уверен, мой меня встретит не хуже, — с энергичным блеском в глазах вторил Хэндс и протянул Стиду руку, открытую и как всегда твёрдую, но теперь не затянутую в гладкую кожу перчатки. На запястье, замотанная в три кольца, весела тонкая серебряная цепочка с крошечным католическим крестом. — Не подбросите до Лондона, капитан Боннет? — Это будет честью для всех нас, капитан Хэндс, — Стид с охотой пожал протянутую руку.