Неправильно

Ветры лютовали в горах, завывая свои ужасные колыбельные в темные ночи. Снег избивал прохожих до покраснения лица от колкости снежинок. Льдом подернулись лужи и человеческие сердца. Все словно замерло в ожидании рождения нового. Новой жизни. Новой судьбы. В такую погоду Вэй Усянь один был деятельнее тысячи адепов Гусу Лань, которые в своем смирении и покорности в белых одеяниях окончательно стали похожи на снежные фигуры. Он то и дело гонял слуг с разными поручениями, капризничал к месту и поперек логике, требовал особой заботы со стороны всех, ведь он ждет родов со дня на день. Но вся эта суета блаженного беременного омеги была лишь для отвлечения любопытных глаз, что неустанно следили за ним, а затем строчили свои доносы в Нечистую Юдоль. На деле же Вэй Усянь, для всех занятый созданием своего уютного места для рождения ребенка, а также мазей для восстановления, день и ночь порой создавал сладко пахнущие смеси, хитро ухмыляясь сам своей коварной придумке. В один из таких моментов он задумчиво взглянул на собственное отражение в горшочке, где только что создал особый час, и вынужденно признал, что стал похож на Не Хуайсана. Тот же лукавый прищур, внимательность серых глаз, та же жажда жизни во взгляде. Он все еще не оправдывал методов омеги из клана Не, но больше не осуждал: путь к счастью вымощен чужими костями. Его — костями мужа. Когда все приготовления были закончены, дом Лань Цижэня притих в предвкушении, Вэй Усянь ушел на прогулку к тому обрыву, откуда когда-то наблюдал за купанием Лань Ванцзи, и дал себе слово, что если его план не удастся, он выберет откос повыше и сиганет с него вниз прямо на камни. Другой возможности исправить все у него больше не представится. Седой туман над вершинами гор стал немым свидетелем этого обещания, а морозный ветерок отнес его к самим богам. Но началось исполнение завета вовсе не с этих слов. В тот день мужчина с фиолетовым лотосом на плече зимней накидки вручил Вэй Усяню письмо от главы Цзян лично ему в руки, минуя местных слуг, которые хоть и с недовольством, но уступили упретости незнакомца. «Твоя дядя мертв, выдохни», — мельком увидел самое главное омега и даже не стал читать дальнейшее. Он и так знал, о чем напишет Цзян Чэн: предложит вернуться, оставив ребенка клану Лань. Но омега больше не мог верить призрачным надеждам на счастье, особенно имея такой козырь в рукаве как сын-альфа, на которого, с учетом такой родословной, можно сделать большие ставки. Возвратившись в клан Цзян, Вэй Усянь снова станет лишь слугой, любовником главы клана, его любимой игрушкой в постели. Цзян Чэн не дурак: он не станет жениться на своем брате, чтобы не стать всеобщим посмешищем. Он запрет Вэй Усяня в своем дворце, выделит ему лучшие покои, станет навещать ночами, даже разрешит рожать от него детей-бастардов, но никогда не даст им приблизиться к законному престолу. После победы над теткой и своим братом глава Цзян уже не расстанется со своей властью и вряд ли обречет на борьбу за трон своих детей. И зачем это Вэй Усяню? Зачем обрекать своих сыновей на унизительное осознание, что ты никогда не сможешь править? Ладно он, Вэй Усянь, рожден омегой, его место природой было определено быть под альфой, а законом — рожать наследников. Но каково мальчишкам-альфам будет изо дня в день видеть, что их братья, рожденные от другого омеги, претендуют на правление? Каково будет постоянно чувствовать себя вторым сортом даже в глазах самых близких? Вэй Усянь, например, узнал это ощущение сполна. Так что недочитанное письмо отправилось в горящий огонь, обогревающий дом. Вэй Чанцзэ было жаль чисто по-человечески, но не более. Лес рубят — щепки летят. Кажется, так говорят сильные мира сего. Так вот дядя был щепкой, хотя мнил себя целым деревом. Наверное, так же про него, Вэй Усяня, думал сам Вэй Чанцзэ, но ошибся. Вот что значит самонадеянность: никогда нельзя недооценивать своего противника, даже если он слаб, худ, низок ростом и не имеет властных друзей. Некоторые, как, например, Мэн Яо, даже не успевают перед смертью удивиться, что остались в проигрыше. У Не Хуайсана вот будет шанс сильно озадачиться, когда узнает о гибели его соратника. Стало даже смешно, когда представил недоумение на его мелком лице. Пусть подумает, проверит свои паучьи ниточки, подергается, проверяя, где же одна порвалась. Впрочем, конечно, он скоро догадается, сложит несколько фактов воедино и наверняка придумает жестокое отомщение. К этому моменту необходимо было подготовиться, обезопасив себя и своего еще не рожденного ребенка. И Вэй Усянь приступил к этому незамедлительно. День клонился к вечеру, оставляя на небе лишь отсветы солнца. Наступало время медитаций после уроков у младших адептов. Лань Цижэнь должен был вернуться с минуты на минуту. Отослав большинство слуг, Вэй Усянь приказал оставшимся помочь раздеться полностью и натереть маслом, что приготовил несколько дней назад и что успело, судя по аромату, хорошо настояться. Повитуха, которая теперь постоянно дежурила в доме Учителя, принялась было ругаться, опасаясь, что переохлажение дурно скажется на Вэй Усяне, но была остановлена напоминанием, что в составе масла лишь полезные травы, которые действуют даже через кожу. Поскольку к странностям беременного омеги уже привыкли, больше спорить никто не стал. — К тому же, — натирая особенно шею и запястья, точки на которых распространяют запах особенно широко, убеждал беременный, хотя его уже и не пытались образумить, — я не просто занимаюсь своим здоровьем и здоровьем сына. Вот-вот придет мой возлюбленный, он одарит меня вниманием. Последняя реплика косвенно была адресована лекарше, что денно и нощно следила за его состоянием, а затем докладывала Не Хуайсану и Лань Цижэнем. Продажная слуга, она пыталась угодить двум господам. Вэй Усянь не моргнув глазом пообещал себе избавиться и от нее, когда придет время. — Мне говорили, что семя альфы так нужно для улучшения мягкости прохода, что оно расслабляет его, готовит к родам, — с большим воодушевлением омега вторил этому бреду, делая вид, что и действительно верит в сказанное. Некоторые юноши, слыша такие речи, смущенно переглянулись, но Вэй Усянь даже не замечал, продолжая рассуждать на эту весьма скрабезную тему, и смолк лишь в то мгновение, когда, прикрыв глаза, прислушался к собственному аромату. О, он был восхитителен. Напористый, грубовато-пошлый, сладкий. От такого невозможно скрыться: он буквально постепенно заполнил собой все пространство комнаты. Такой запах вкупе с обнаженным красивым телом должен сразить наповал. А остальное, что будет еще противиться зову низменных чувств, закончит чай, что Вэй Усянь теперь ежедневно, как самый лучший муж, подает по утрам своему супругу. Женьшень, добавленный в привычную смесь, накапливался в организме, медленно, но верно усиливая страстные порывы, которые все последнее время не давали результатов: то Вэй Усяня тошнило, то мутило, то у него болел живот, то болела голова, то он плакал навзрыд, неся сумасшедшие речи о тяжелой судьбе, то смеялся над какими-то шутками, которые придумывал сам себе, и хохотал в губы своего мужа, не давая себя поцеловать. Изнеможенный невозможностью выплеснуть накопившееся желание, Лань Цижэнь тогда решил медитировать в окружении других старейшин, но Вэй Усянь, бесстыжий и бесцеремонный, быстро раскусил коварный замысел своего супруга и однажды заявился в зал для единения с мыслями, сел на колени перед мужем и принялся его целовать сам, попутно раздеваясь. Учителю еще потом пришлось долго краснеть и извиняться перед родственниками за такое зрелище. Он даже дома попытался в ярости ударить своего омегу, но тот так театрально вдруг расплакался, от ужаса расширив глаза, что рука сама замерла в воздухе. А повитуха и лекарша, которым было выговорено за недосмотр за подопечным и грозили удары ферулой, сумели оправдаться лишь тем, что беременному на сносях действительно физически необходимо внимание его альфы. Словом, Лань Цижэнь вынужден был, стиснув зубы, терпеть в ожидании рождения сына. Вэй Усяню такая податливость мужа была как раз на руку. И теперь, когда Учитель, явно уставший после занятий и от тяжелой супружеской жизни, оказался на пороге, омега шикнул на всю прислугу, приказывая оставить их наедине, скрывшись в соседней комнате. Сам же мягкой, кошачьей походкой, соблазнительно лаская себя руками, приблизился к Лань Цижэню, смотря с такой нежностью и таким желанием, что мужчине осталось лишь нервно сглотнуть, ожидая, как тело будет снова изнывать. — Мой супруг дома, — промурлыкал Вэй Усянь, как репетировал много раз, — я так тосковал, так ждал… Учитель с недоверием покосился на него, но промолчал. Он твердо понимал, что все слова, произнесенные омегой, — блеф, но какая-то странная мысль, что сейчас Вэй Усянь говорит не ради выгоды, а из-за беременности, не давала его оттолкнуть и прогнать. Возможно ли, чтобы и вправду омега от особого своего положения хотел ласки?.. Нет, нет, чушь! Блажь, колдовство омежье, сладкий морок, голос, ведущий в бездну! — Мой господин не поцелует меня? — наигранно обиженно выпятил пухловатую губу юноша. — Разве я стал так некрасив?.. Лань Цижэнь знал, что последует дальше: они это уже проходили. Если отказаться от предлагаемого, омега расплачется с таким видом, будто его унизили, оскорбили, бросится к старейшинам с призывом защитить его, ждущего ребенка, станет рыдать на улице, привлекать к себе внимание людей. Какой дьявол сподвиг на такую женитьбу, на какое проклятье обрек себя, позарившись на такой сладкий плод… Понимая, что муж колеблется, Вэй Усянь схватил его за руку и положил себе на ягодицы, а затем намеренно принялся засосывать себе в лоно его палец. — Ну же, — томно зашептал омега в самое ухо так отвратительно, что хотелось вырваться и бежать прочь из дома, но наливающийся с яростной силой член был сильнее… — Ну же, мой супруг, возьми меня, покрой… От таких просьб едва не закружилась голова. Дикое возбуждение прилило к низу, заставляя еще сильнее и чаще вдыхать странно-сладкий аромат, царящий в доме. — Вырвать бы твой язык, — сквозь зубы процедил Учитель, борясь уже не с супругом, а с самим собой, зажмуривая глаза от распирающего и подавляемого внутри желания. — Так вырви, — усмехнулся Вэй Усянь, покусывая мочку уха и тут же вылизывая ее кончиком языка, — вырви, но сначала оттрахай так, чтобы я не смог встать. Он знал, что это будет финальной точкой. Глаза, прежде серые, буквально наливались красным от желания мести. — Дьявольское отродье… Лань Цижэнь рванулся было к такому притягательному телу, уже наверняка представляя, как овладевает им, как ловкий, даже несмотря на свое обременное положение, Вэй Усянь извернулся от страстных объятий, маня игриво за собой пальчиком в сторону постели. Пришлось последовать за ним, сдерживая внутренние позывы альфы, тем более что юноша не просто вел к кровати, а медленно отступал назад, попутно стягивая ленту со лба своего мужа и наматывая себе ее на запястье, будто признавался в полной покорности. Когда же супруги оказались около ложа, омега ласково прошелся пальчиками по груди своего альфы и раздел его, не позволяя наброситься на него сразу же и приговаривая томно, что следует его вначале как следует подготовить, пожалеть… Но едва Лань Цижэнь оказался полностью раздет, омега вдруг съежился весь и закричал на весь дом от боли, согнушвись буквально напополам. Учитель настолько не ожидал подобного поворота, что растерялся, так и замерев нагим, и сообразил, что выглядит недостойно лишь в мгновение, когда вбежали на крики слуги. Какой позор на старые седины!.. Так суетливо, пожалуй, он еще никогда не прикрывался первыми попавшимися одеждами. А Вэй Усянь в то время катался по постели с дикими стонами и уверениями, что вот-вот родит. Лекарша и повитуха мгновенно засуетились возле него, начали проводить осмотр, но почти сразу выявили, что это явно ложные схватки, и опасаться нечего, однако омеге следует отдохнуть, поберечься. — Мой дорогой супруг сегодня останется без меня, — огорченно вздохнул юноша, отправляясь со слугами в свою комнату уж как-то подозрительно поспешно, и даже не стал слушать ответ растерянного мужа. На следующий день Вэй Усянь устроил подобный же спектакль: довел супруга до точки кипения, а затем опять застонал от воображаемой боли, оставляя Лань Цижэня снова и снова без необходимой разрядки. На третий день, понимая, что вскоре Учитель перестанет сдерживаться и возьмет его с силой, несмотря на театрализированные схватки, омега перешел к более решительным действиям: встретил мужа вновь обнаженным, но тот, видимо, уже подозревая, что опять останется ни с чем, стал было его прогонять. Вэй Усянь разрыдался, привлекая внимание всех слуг в доме, закричал, что его, бедного и несчастного, более не желают, а ведь он так юн и красив. Чтобы его унять, пришлось разрешить остаться в комнате. И омега радостно утих, устроившись на подушке у ног своего супруга, который от дел клана, ввиду отсутствия главы, совсем стал мрачным и болезненно выглядщим. Вэй Усянь, наблюдавший за напряженной работой, внезапно в один момент кокетливо даже лизнул вздувшуюся венку на рано поседевшем виске своего мужа и игриво засмеялся, наматывая локон волос: — Моему господину пора поработать над своим мужем. Он совсем соскучился и жаждет, чтобы его хорошенько наказали за ужасное поведение, — и не позволяя нахмуренному лицу выдать что-нибудь гневное, стал соблазнительно медленно раздеваться, а после, улавливая, как корень ян супруга поднимается к небесам, приласкал его рукой, подбадривая и приглашая к действию. Однако измученный навалившимися обязанностями, подорванным здоровьем, Лань Цижэнь лишь сдавленно произнес, стараясь прикрыть глаза, поскольку гора свитков с различными донесениями на его столе никак не желала уменьшаться даже к полуночи: — Уходи. Не желаю тебя сейчас. Подай себя позже, в постели, — видимо, от посетившей неожиданно головной боли, потер висок, желая выдавить болезенное ощущение внутри. Заметив это движение, Вэй Усянь окончательно убедился в том, что необходимо усилить напор. Его тонкая рука прильнула к груди супруга, забираясь к самому сердцу, ритм которого стал таким частым и нервным от такого количества напряжения. — Я хочу сейчас, — капризно произнес омега, скидывая часть бумаги на пол и садясь на стол так бесцеремонно, — мне нужен мой муж. — Как ты обращаешься с документами, дряной мальчишка! — мгновенно вспылил Лань Цижэнь, который был будто спичка готов вспыхнуть от малейшего возгорания. — Слезь со стола и иди к себе! Это было как раз ровно по сценарию, который омега так тщательно планировал, так что не моргнув глазом он вспорхнул на колени своему супругу, особенно старательно притираясь к налившемуся корню ян своим: — Мой господин всегда так желал обладать мной, — в ход пошли влажные поцелуи, которые оставляли красноватые пятна на коже шеи. — Так хотел трахать мою мать, меня… Что же случилось? Быть может, он нашел себе другого возлюбленного?.. Вполне предсказуемо измотанный вечными заботами, перенапряжением, Лань Цижэнь оскорбленно вспылил: — Какой еще «другой»?! Мы супруги перед небом, землей и предками! И правда: их поженили по всем традициям Поднебесной. Интересно, на секунду подумалось, разверзнутся ли небеса, когда он совершит задуманное? Провалится ли он под землю? Останется ли проклят душами предков?.. Последнее уж наверняка. Сбрасывая с себя теплые домашние одеяния, Вэй Усянь обиженно-насмешливо фыркнул: — Раз мой супруг не желает выполнять свой долг, придется мне обратиться к какому-нибудь из слуг-альф, чтобы помогли мне расслабиться… — и видя, как растет ревнивая ярость в глазах мужа, с язвительной улыбкой добавил. — А что? Мне же сказали, что необходимо готовиться к родам… Наверное, в такой момент он был ужасно похож на свою мать. И хотя никогда не видел ее в жизни, представлялась Вэй Усяню она именно такой: гордой, свободолюбивой, которая держала нескольких властных альф в своем маленьком кулачке. Нет, вот кто был сильнее Мэн Яо, Цзинь Гуанъяо и даже мадам Юй: она была с несколькими сильными мужчинами, и ни один не смог ее покорить, всеми управляла эта хрупкая омега, пусть и с помощью Вэй Чанцзэ. Разяъренный, будто бык, увидевший красную тряпку, Учитель рванул на себе одежды и втолкнулся налитым жаждой корнем ян в размягченное лоно своего юного супруга. Он казалсяя бодрым первое время, хотя было заметно, как ему трудно: на лбу выступали горошины пота, однако заданный бешеный темп поддерживал. Однако чертов Вэй Усянь все время твердил, что хочет еще и еще, блаженно закатывая глаза. Ему было мало на столе. Было мало на полу около стола. И у стен, всех четырех, было мало. Было мало даже у окна, где прохожие могли видеть его голого. Он стонал от удовольствия на постели и умолял не останавливаться, ведь ему так хорошо под своим альфой, но тот уже покраснел до цвета багрянца и утирал пот, не на шутку ощущая, что сердце вот-вот выпрыгнет из груди, однако пытался не ударить в грязь лицом. — Еще, еще, уже почти… — в сотый раз за близость обещал омега, предвосхищая окончание, и каждый раз в итоге вновь требовал увелчить темп, чтобы наконец им обоим устало излиться. Сильные руки, натренированные стойками, вдруг стали подрагиваться, подкашиваясь, нависать над лежащим на боку омегой было все труднее и труднее с новой секундой. А тот змеем-искусителем молил: — Вытрахай из меня всю дурь, мой господин, — и произнесенное ядовитое слово как сухое бревно попадало в костер, который полыхал в груди альфы и уже начинал сжигать изнутри. — Чтобы я был вечно твоим, даже не смотрел по сторонам!.. Хотелось того же: выбить с каждым движением покорность, привязать к себе, подчинить, подавить, только откровенно уже не хватало дыхания. Перед глазами начинало мутнеть от перетруждения, но Вэй Усянь опять принимался за свое, игриво облизывая свои пальцы, от вида которых будто появлялись дополнительные силы: — Еще чуть-чуть, мой господин, я уже на грани блаженства… Только хватало их ненадолго: буквально еще на два-три толчка. После этого — хоть позорно падай рядом на постель, однако удерживали не только развратный вид супруга, но и, возможно, единственная возможность наконец-то достигнуть самому пика наслаждения, которое почему-то тоже подозрительно долго не наступало. Может, это старость? Может, подумалось, зря все это? Вспомнить молодость, взять совсем юного супруга — практически ребенка, броситься в омут с головой, выплескивать всю страсть… Ведь годы не те. Силы не те. Здоровье не то… И едва так подумалось, как внезапно сильно сдавило грудь от боли в сердце. Даже не успел закончить мысль, как понял, что необходимо срочно лечь, иначе ему даже не вздохнуть. Как беспомощный, ослабший отполз было от мужа, который как-то странно резво подскочил и суетливо принялся осматривать его, даже не зовя на помощь. — Что такое? — вроде бы обеспокоенно поинтересовался Вэй Усянь, хотя не выглядел слишком напуганным. Описать свое состояние было слишком трудно: одновременно словно камень неподъемный сдавливал, сознание становилось спутанным, левая рука почему-то стала мягкой, неподатливой. — Лекаря!.. — выкрикнул было Лань Цижэнь, понимая, что муж не торопится спешить за подмогой, но голос словно погас, когда левая часть рта словно онемела, съезжая вниз. Стало непередаваемо жутко. Одиноко. — Лекарь не нужен! Я еще не рожаю! — неожиданно крикнул омега в сторону комнаты с прислугой, присаживаясь рядом и внимательно следя за тем, что происходит с телом супруга. Угасание Учителя было медленным, но мучительным: постепенно из великого человека, к советам которого прислушивались все, он становился с каждой минутой все более жалким и ничтожным существом, которое не способно даже просто выжить. И Вэй Усянь с истинным наслаждением наблюдал за тем, как корчится от боли и желания жить человек, который принес ему столько страданий. Пожалуй, впервые Лань Цижэнь подарил ему по-настоящему яркий взрыв страсти, когда захрипел, зовя слуг. — Еще рано, — спокойно и холодно произнес страшный человек и вдруг опустился к корню ян, который уже обмяк вслед за своим умирающим хозяином, а затем погрузил его полностью в свой рот, активно работая ртом. Свет уже почти не осознавался, но перед закрывающимися навсегда глазами предстала странная картина: омега какое-то время еще ласкал его, а потом, видя, что тот уже почти не дышит, завизжал, отпрянул на пол и стал истерично звать слуг. Дьявольское отродье… *** Не Хуайсан приложил много усилий, чтобы Вэй Усяня посчитали виновным в смерти Лань Цижэня. Не прямо, конечно, но косвенно: подкупил слуг, подговорил лекаршу и повитуху, которые на допросе у главы клана заявили все, как один, что юный супруг Учителя вел себя странно, опаивал неизвестными зельями погибшего. Собственно, они говорили правду, но никаких доказательств весомых у них не было, ведь все чаи были предоставлены, все травы из комнаты вынесены, но нигде не нашлось даже мало-мальски подозрительных смесей. Сам Вэй Усянь на вопросы Цзэу-цзюня отвечал честно, что не убивал мужа, сердце его остановилось само во время близости, что вполне естественно для такого возраста. И утверждал, что ни в чем не виноват, глядя в глаза Лань Ванцзи, который вынужден был стоять не рядом, а около престола брата, сочувственно хмуря брови. Некоторые старейшины на суде требовали забить камнями омегу, казнить его, но другие напоминали, что тот носит дитя, которое понадобится клану. Лань Сичэнь же, подавленный очередным горем, совершенно растерянно слушал всех, и так и не мог принять окончательного решения о судьбе виновного. Выходило, что и доказать виновность совсем невозможно, но и оставить без сурового наказания нельзя. На вынесение вердикта в итоге он попросил несколько дней полного уединения, как всегда спасаясь от ужасов мира в тишине и покое. И это время надо было как-то пережить. Вэй Усянь был заперт в своем доме до окончания следствия под присмотром все той же лекарши, нескольких слуг и стражников. Невольно даже улыбнулся, увидя снова воинов, которые будут за ним следить: все словно вернулось вспять, когда он только-только привыкал к новой жизни, и ему было запрещено покидать жилище без разрешения мужа. А теперь он вдов и абсолютно свободен, хоть и в крайне затруднительном положении. И все равно это состояние лучше, чем прежде. Все лучше, чем жизнь в клетке с нелюбимым человеком. Лань Ванцзи к нему не пустили, как он не приказывал позволить ему зайти, зато явился Не Хуайсан. При виде его Вэй Усянь даже не поднялся, продолжая завтракать и занимая теперь за столом место хозяина дома, место, которое когда-то принадлежало его мужу. Из вежливости кивнул на подушку по соседству, хотя надеялся, что тот разбрызжет свой яд стоя и быстро уйдет. Однако омега из Цинхэ Не присел рядом, попросил у слуг чай и свежих лепешек, крайне их озадачив и заставив даже покинуть комнату, оставляя двух господ под бдительным контролем стражников у дверей. — Не боишься, что я и тебя каким-нибудь чаем опою? — без особого ехидства поинтересовался Вэй Усянь, отпивая из пиалы отвар, укрепляющий здоровье. Не было страшно произносить такое: наверняка этот проныра наконец-то узнал о смерти своего соратника, а теперь пришел давить морально. Такое надо снести достойно, гордо держась, смотреть немного сверху вниз. — Я как раз по этому поводу, Вэй-сюн, — улыбнулся Не Хуайсан, демонстрируя мелкие зубки, которые тут же прикрыл веером. — Помнишь, я предлагал тебе союз? — Кажется, уже предложение отменено? — спокойно произнес тот в ответ. — Уже да, — как-то незатейливо снова улыбнулся собеседник, принял у слуг поданный чай и вначале его старательно обнюхал, чем знатно повеселил хозяина дома: — Все-таки боишься. Не Хуайсан обезоруживающе рассмеялся: — Ну что ты, Вэй-сюн!.. — этот смех был больше для стражников, потому что вдруг он оборвался и возник тяжелый шепот прямо около уха. — Я обещал тебе, что, если ты не будешь мешаться, помогу. Так вот, хотя ты сильно осложнил мне работу, устранив своего дядю, я все еще вижу в тебе пользу. Интригующе. Вэй Усянь хмыкнул и кивнул, прося продолжить мысль, которая оказалась поразительно короткой: — Твои рецепты в обмен на твою жизнь. Нет, ему не послышалось. Не Хуайсан именно эти два понятия поставил на разные чаши весов: знания в травах и целая жизнь человека. Никчемного, в глазах омеги из клана Не, но все же. Вэй Усянь настороженно нахмурился. Вряд ли тот блефует: старейшины уже предлагали казнь, вполне возможно, что Лань Сичэнь если и не послушается их, то воспримет науськивания своего жениха. А что Не Хуайсан умеет убеждать уже приходилось испытывать на себе. — Если ты согласишься передать мне свои рецепты удивительного запаха в комнате в тот день, ярого возбуждения, то я уговорю главу клана сохранить тебе и твоему ребенку жизнь, — с приятнейшей улыбкой проговорил тот снова и, причмокивая от удовольствия, взялся за чай. — Я останусь в клане? — уточнил Вэй Усянь, предчувствуя отрицательный ответ, который тут же последовал с язвительнейшей заботой: — Разумно будет поселиться где-нибудь в деревушке за Цайи. Там подрастет ребенок, похожий на Лань Ванцзи, и никто об этом не узнает, не прогонит и его из клана за распутство. Конечно, никто бы скорее всего не отличил мальчика, который родится, не догадался бы, что он не от Лань Цижэня, но этими словами Не Хуайсан говорил буквально прямо, что если даже Лань Сичэнь позволит остаться в Облачных Глубинах, о том, что Лань Ванцзи был с ним, узнают абсолютно все, и тогда Второй Нефрит, как минимум, будет тоже изгнан. Переживет ли он такое?.. Думать тут было особо не о чем. В деревушке тоже можно жить. По крайней мере, какое-то время, а там, глядишь, ветер переменится. Вэй Усянь поднялся и, молча взяв бумагу, принялся писать все рецепты, что использовал так или иначе, тем самым подписывая свой договор с Не Хуайсаном.