Достоевский кутается в тёплый шарф и поправляет белоснежную ушанку на голове. Он видит, как Коля, запрокинув голову, раскрывает рот и пытается поймать на язык снежинку.
— Прекрати, долдон. Снег грязный.
— Неправда, он же не с пола, а с неба! Ааааа... — Коля чуть не врезается в столб, шагая вперёд с высунутым языком.
— В дождевой воде содержится более, чем миллион бактерий, даже при условии, что она ещё не успела коснуться земли. А также виды водорослей рода Chlorella и грибы рода Fusarium. И нельзя забывать о том, что дождевую воду, которая довольно чистая в облаках, загрязняет смог, особенно над таким большим городом, как Питер.
— Дость-кун...
— Да?
— Я щас вот прям ничегошеньки не понял. — Коля, как всегда, улыбается, а Фёдор закатывает глаза.
— Говорю, не ешь снег даже если он с неба, долдон.
— Ну почемууу? — ноет Коля, когда они подходят к метро.
— Я же только что тебе... — Достоевский щиплет себя за переносицу и решает сказать вслух немного другое. — Мне противно. Ты ешь снег, а я с тобой потом целуюсь.
Гоголь от удивления аж на месте замирает, а Достоевский, как ни в чем не бывало, устремляется по лестнице вниз, заходя в метро.
***
Заведение наполняет дурманящий запах крепкого алкоголя, проникающий под кожу и остающийся сгустком на костях. До слуха Гоголя долетают громкие разговоры и пьяный смех мужчин в ответ на неловко брошенную девушкой приятной внешности шутку. Коля лишь безразлично хмыкает, пересекая порог частной комнаты. Главное, что они с Дость-куном наконец-то куда-то выбрались. Интересно, это можно считать за свидание? Возможно, если бы они были только вдвоём, то можно было бы. Хоть это и не очень похоже на Колю, он сегодня надел официальный костюм: чёрные классические брюки, разумеется, Коля не забыл повесить на них металлическую цепочку в качестве украшения, чёрный пиджак, элегантно сидящий на его плечах, белую рубашку, хотя он и не очень хотел её надевать, но подумал, что получить по шее от Достоевского ему хочется ещё меньше, а также чёрный галстук-бабочку. Собственно, это был единственный его галстук. И Коле он казался забавным. Фёдор тоже не остался в стороне. На нём был такой же чёрный пиджак, белая рубашка, обтягивающая его болезненно худое тело, обычный галстук тёмно-фиолетового оттенка и ботинки.
Бар, в который позвал их Сигма, показался Фёдору довольно приличным, и он был рад этому, но тут все равно было слишком громко. Всё светится неоном, на танцполе танцуют почти раздетые девушки, за барной стойкой сидят пьяные мужики. Фёдор морщит нос от этой картины, но ему становится лучше, когда они заходят в вип комнату. Тут заметно тише, на стене висит плазменный экран, по которому крутят клипы, и диванчики кажутся весьма удобными. Цены бы этой комнате не было, если бы тут было полное шумоподавление, и вместо декоративных подушечек лежала бы пара тёплых пледов.
У Коли же в голове появляется необъяснимо сильное желание включить на плоском экране какой-нибудь мультик вроде «My little Pony». Плюхнувшись на мягкий удобный диванчик рядом со своим другом, Коля тут же ставит на мягкую подушку одну ногу, согнув её в колене. И плевать, что есть какие-то там рамки приличия и бла-бла-бла. Ему так удобнее. Фёдор шлепает Колю рукой по бедру, тот корчит недовольное выражение лица, но видя этот холодный, пробирающий до костей и смотрящий прямо в душу взгляд Достоевского, садится нормально.
— Дость-кун, что пить будешь? — хитро улыбаясь, спрашивает Коля, не бросив даже одного взгляда на компанию, в которой они оказались.
— Я не буду пить.
Если вы не знали, как выглядит предательство... То вот оно, по мнению Николая Гоголя. Отказаться пить! Удар в самое
кокоро сердце!
— Ну Доооость-кун! Ты же согласился!
— Я согласился пойти, а не выпить.
Коля дует губы, но... Если так подумать, то он прав. Он действительно не соглашался пить, соглашался только пойти вместе с ним. Ну.... Ну и ладно. Ну и не очень-то хотелось. Ну и пожалуйста. Ну и пофиг, Коля сам весь бар выпьет.
Улыбчивый паренёк с длинными голубовато-серыми волосами переключает музыку на более приятную и делает тише с помощью пульта, и Достоевский уже благодарен ему за это, а после тот подаёт голос:
— Если не возражаете, я заказал бы нам с вами горячий глинтвейн. Думаю, в ноябре его уже делают. Приятно познакомиться, к слову, меня зовут Ваня. Гончаров Иван, если угодно.
— Приятно познакомиться... Фёдор Достоевский. Ну, от глинтвейна я, возможно, не отказался бы. Благодарю. Можно на ты.
Услышав имя, Коля тут же обернулся и засиял в улыбке. Однако, увидев его лицо, Иван наоборот побледнел, чуть ли не посинев или, скорее, позеленев...
— Ванечка!!! Мышь ты перемотанная, Ванюшечка, привет!!!
— Вы знакомы? — удивлённо спрашивает кто-то из компании.
— Нет. — сквозь зубы шипит Гончаров.
— Даааа! Стою я значит возле помойки, ссу...
— Помолчи лучше, Гоголь. — отрезал Гончаров, улыбаясь и садясь на своё место. Видя вопросительные взгляды присутствующих, он всё же добавил. — Он мой одноклассник. Мы сидели вместе четыре года.
— Сочувствую. — понимающе кивает Фёдор.
Через пару длительных часов бокалы присутствующих обновились уже раза три. Или, может, четыре... Никто не считал, если честно. Хоть Коля обычно и знал свою норму, но уже точно её преодолел. Он то и дело лип ко всем подряд, без умолку тараторя о чем-то до боли в висках Фёдора и Гончарова тупом.
Фёдор и Иван выпили всего по одному бокалу глинтвейна, в то время как Коля и другие ребята снесли, кажется, половину бара. Всем было весело, а Достоевскому... Ему, на удивление, было нормально. Он привык останавливать Колю, когда тот слишком заигрывается, чем и занимался весь вечер.
Достоевский с самого первого дня их общения заметил, что Коля невероятно тактильный человек. Он всегда лез с объятиями ко всем вокруг. А пьяный Коля становился ещё в три раза более тактильным. Однако Фёдор подмечал про себя, что к другим Гоголь касается несколько иначе, нежели к нему. Других он хлопает по плечу и спине, да ещё и с такой силой, что бедняги потом выкашливают свои лёгкие, бесцеремонно хватает за руки, за ноги, треплет волосы... Если Коля хотя бы попытается растрепать его прическу, Достоевский тут же убьёт его своим ледяным взглядом. К Феде Гоголь прикасался осторожно, это всегда больше походило на поглаживания. Николай аккуратно брал его ладони в свои, чтобы согреть, клал руку на его бедро, когда они сидят вместе, а кто-то вновь начинает задирать Достоевского, гладил его по макушке и предплечьям и, разумеется, вечно хотел обнять.
С объятиями было сложно, особенно на людях. Если Фёдору не удавалось избежать этого, он просто застывал на месте, немного растопырив пальцы рук, и не двигался, пока Коля сам не отстанет. Он мог бы его оттолкнуть, но это выглядело бы, как Фёдору казалось, не очень правильно со стороны и было бы весьма неприятно для Гоголя, а ещё одна проблема заключалась в том, что Коля
невероятно тёплый. В моменты, когда он приставал с неожиданными объятиями, Достоевскому становилось очень тепло, и его тело само противилось, не желая разрывать это касание. Коля Гоголь его личный обогреватель. Дожили.
— Кстати, а ты знал, что то, что приняли за Лох-несское чудовище на самом деле был китовый ху-... — Гоголь запнулся, обращаясь к Сигме, уже наполовину вжавшемуся в диван. Юношу спас внезапно заигравший на телевизоре новый клип очередного репера, на что Достоевский с Гончаровым в унисон фыркнули, а Коля запрыгал на месте. — Оооо, моя любимая песня!!! Дость-кун, Дость-кун, смотри!!!
— Да у тебя все песни любимые, долдон.
— Ну что ж вы так, Фёдор. Классическую музыку он просто терпеть не может. — язвительно подмечает Ваня.
Достоевский кивает, усмехаясь немного, а после переводит взгляд на белобрысого, о чем тут же жалеет. Коля соскочил с дивана, вставая перед Фёдором. Фёдор уж было хотел встать, чтобы успокоить своего пьяного товарища, но Гоголь положил руки ему на плечи, уверенно посадив обратно. Сам же Коля поправил свой пиджак, чуть одернув его вниз. Дождавшись припева песни, Гоголь протянул к Фёдору руку, проговаривая слова песни:
— Я выбрал тебя, а остальным "sorry"...
После Гоголь подхватил большим пальцем свой ремень на штанах, плавно, но в то же время ритмично делая движения бёдрами, в такт музыке. Может под волосами было и не очень видно, но уши у Фёдора явно покраснели. Достоевский назвал бы эти движения скорее имитацией пенетрации в самом вульгарном значении, но проще было назвать это танцем. Он опешил и, почувствовав через пару мгновений, как горят его уши, схватил Гоголя за запястье и повёл к выходу.
— Дость-кууун, куда мы идём?
— Пошли давай, алкашня, а то ты сейчас делов натворишь.
— Ууууу, я самолётик, Дость-кун, смотри скорее!!! — Коля раскрыл руки наподобие крыльев самолёта, и не успел Фёдор закатить глаза, как Гоголь уже подхватил его на руки и почти бегом побежал по лестнице наверх. — А Дость-кун мой любимый пассажир!
— Отпусти, придурок, мы в общественном месте. — говорит Фёдор, но всё же прижимается к Коле, вцепляясь руками в его пиджак, и думает как бы тот его не уронил.
Да, Коля очень и очень тактильный. Потому что даже в таком состоянии он просто подхватил Федю на руки и понёс к выходу. Долдон.
— Нууу, Дость-куууун, полетели домой, там... Ой!!! — и Коля правда чуть его не уронил. Слава богу, удачно остановился перед тем, как ебнуться в сугроб.
Разумеется, Фёдор наградил его злобным взглядом, когда Коля наконец опустил его на землю. К ним подошли остальные ребята, и все, увидев снег, начали играть в снежки. Достоевскому такие развлечения были не по душе, а потому он просто вернулся в бар, надел свое пальто, шапку и шарф, вынес Коле его вещи и встал у лестницы, наблюдая за игрой.
— Сколько снега, Дость-кун, смотри!!! Ребята, эй, ребята, я вас закидаю!!! — прокричал Николай новым знакомым и тут же скатал снежок, со всей дури запустив его в одного из участников этого небольшого шабаша.
Ответный снежок не заставил себя ждать, и уже летел Николаю прямо в лицо. Коля радостно смеялся, катая новые снежки, пока его щёки краснели от холода всё сильнее и сильнее с каждой минутой.
«Какая всё-таки глупость, эти снежки» — думает Федя и улыбается, когда Коля попадает Сигме снежком прямо в лоб, и второй остаётся стоять с очень недовольным выражением лица.
Даже Ваня улыбается, когда Коля "окунает" его голову в сугроб. Этот интеллигентный молодой человек, который Фёдору своим поведением весьма импонировал, резвился и играл вместе со всеми, ему была не чужда радость, и Достоевский в каком-то смысле даже немного завидовал этому.
Ещё бы чуть-чуть и Фёдор бы начал катать в руках первый снежок, но внезапно его одиночество наблюдателя прервал парень по имени Саша Пушкин. Он подскочил сзади и, оттянув пальто Фёдора, закинул тому за шиворот кучу снега. Холодно.
Минут пятнадцать, может больше, Коля резвился, прежде чем обернуться к Фёдору и.... Заметить, как сзади к нему подскакивает Пушкин, оттягивает его пальто и засовывает туда своей, видимо, уже не очень нужной ему рукой кучу снега. Коля как с цепи сорвался, моментально кинувшись вперёд, буквально снося Сашу с ног, повалил того на землю, и сел на его грудь, взяв его за куртку и притянув к себе.
— Я же сказал вам всем, что Федя не играет, потому что у него слабое здоровье, ты что творишь, долбоеб?
— Ой, да подумаешь, почихает недельку.
— Я тебе сейчас по зубам почихаю!
Фёдор стиснул зубы и поежился. Из-за того, что холод буквально сковал его конечности, Колю он, разумеется, вовремя не остановил. Когда Достоевский наконец открыл глаза, отойдя от небольшого потрясения, и повернулся на звук, пытаясь выйти из эры ледникового периода, он увидел, что Коля уже сидит сверху на Пушкине, и бьет того по лицу. Достоевский закатил глаза.
«Ну не на улице же, Коля...» — за пару лет общения Фёдор привык к тому, что Гоголь немного... Как бы так сказать помягче... Садист. Он мог быть очень жесток с людьми, особенно с теми, кто хотя бы попытался как-то задеть Достоевского.
— Апчхи! — Фёдор поежился.
Удар. Ещё удар. И вдруг до ушей Коли внезапно донёсся еле слышный чих, словно кошачий. Коля тут же обернулся, увидев как Фёдор потирает замёрзший нос. Он и думать забыл про Пушкина. Чих Фёдора был еле слышным, но Гоголю этого оказалось достаточно, чтобы забыть про бедного Санька, у которого уже кровь носом шла, и подпрыгнуть к Достоевскому. На ходу стянув с себя цветастый шарф и куртку, Коля надел их поверх Фединой одежды, а после достал из рюкзака пару перчаток.
— Дость-кун, пошли скорее домой. Пойдём, а то ты совсем замёрзнешь, скорее.
— Это просто снег за шиворот. С кем не бывает? Я в порядке. Но пойти домой - хорошая идея.
Хоть у Коли и не было слишком много денег с собой, он вызвал такси. Идти до дома пешком не близко, а Фёдор уже замёрз. За то время пока они ждали машину и прощались со всеми, Достоевский успел мысленно наложить сотню проклятий на этот вечер, на всех присутствующих и особенно на Пушкина, потому что из-за его тупой выходки он расчихался и продрог. Рубашка была полностью мокрой на спине, и противно прилипала к коже. Достоевский то и дело ежился, мечтая поскорее оказаться дома.
Когда они с Колей доехали наконец до Фединой квартиры и зашли внутрь, Гоголь тут же затараторил, не успел Достоевский разуться:
— Дость-кун, ты сильно замёрз? Тебе нужно ручки поскорее согреть и носочки теплее надеть. Я сделаю горячего чая! И покушать чего-нибудь. Обязательно сделаю, и Дость-кун согреется!
— Чай - всегда хорошая идея. А я пойду в горячий душ, если ты не возражаешь.
Фёдор снял с себя костюм и мокрую рубашку, и пошёл в ванну. От воды шёл пар, настолько она была горячая, и Достоевский чувствовал как потихоньку "отмирают" его онемевшие пальцы на руках. Он снова чихнул, стоя под душем. Это плохо. Последнюю неделю Достоевский постоянно замерзал то от холодного пола в квартире, то от недостатка одеял ночью, то от погоды. Если он снова заболеет, будет очень неприятно.
Достоевский ненавидит болеть. Дело в том, что каждый раз, когда он болеет, он просто... жалок. Он ненавидит чувствовать себя таким беспомощным, ненавидит быть слабым, но Бог не наградил его крепким здоровьем, как у Коли, а потому он с самого детства мучился, болея минимум 2-3 раза в год, а то и все шесть. Даже обычная ветрянка для него была настоящим испытанием. Фёдор очень злился, когда болел ей с осложнениями в 15 лет и всерьёз думал, что будет невероятно глупо и попросту нелепо, если он так и умрёт весь разукрашенный зеленкой.
Он вышел из ванны и, зайдя на кухню, сразу же учуял аромат чёрного чая. Коля заварил им по кружке, и Фёдор, сев за стол, почувствовал, что он так долго не просидит.
— Пойдём-ка лучше в комнату, Коль.
Достоевский укутался с головой в плед, напялил на ноги две пары носков и мирно пил свой чай. Коля, видя какой Фёдор уставший, говорил в разы меньше, чем обычно. Достоевский и впрямь устал, и ему необъяснимо хотелось, чтобы его гладили и убаюкивали... Тц. Он ведь ещё не заболел, но уже жалок, вот мерзость...
Допив свой чай, Фёдор качнулся вбок и упал Коле на колени. Мягкие ляжки его друга были лучше любой подушки. Николай гладил Фёдора своей рукой, а Достоевский всеми силами старался отрицать то, что ему это приятно, даже слишком. Он в принципе отрицал всё, что испытывает, потому что он пока ещё не разобрался, что это за чувства, и "хорошие" ли они. Он вовсе не планировал... влюбляться. Фёдор попросту не знал, да и знать не хотел, что такое любовь. Очередная человеческая слабость, не более. Коля прервал его размышления, внезапно задав вопрос:
— Хочешь, я расправлю постель, и ляжем спать?
— Было бы славно... Но позже, ладно? — рука Гоголя на секунду остановилась в воздухе от удивления, а после джокер продолжил гладить Достоевского по макушке. Ещё немного погодя, Федя провалился в сон.
***
Проснулся Фёдор на своей половине уже расправленной кровати. Странно, видно, он так крепко спал, что не заметил, как Коля вытянул из-под него тяжёлое покрывало. Но сейчас была проблема поважнее, чем это. А именно, отвратительная раздирающая боль в горле, полностью заложенный нос и головная боль. Фёдор отвернулся к стенке, ругнувшись.
— Нет, нет, нет, ну нееет... — Достоевский закрыл лицо руками, а Коля, спящий всю ночь рядом, проснулся и зевнул.
— Доброе утречко, Дость-кун! Что такое? Что уже случилось?
— Ниче-.. — хотел было ответить Фёдор, но в горле запершило, и парня накрыл приступ сухого кашля. Когда он наконец успокоился, горло драло так сильно, что у Достоевского на глазах даже слезы выступили. — Ладно... Не ничего. Я... Я, кажется, заболел. Кха-...
Достоевский лёг на спину и накрыл себя одеялом с головой.
— Иди домой, долдон, пока не заразился от меня.
Фёдор поморщился. Это он сказал так, чисто для профилактики. Он прекрасно знал, что Коля никуда не уйдёт. Прогнать его всегда было трудновыполнимой задачей, а заставить его уйти, когда Фёдор в таком состоянии - попросту невозможно. Черт.
