И если бы Достоевский стал Христом, то Коля бы с радостью ушёл в монашки.
Но его Феденька не Христос, и в церкви Коле не очень нравилось. Тяжелая атмосфера давила на голову, будто желая разломать её на части. Повсюду бесконечные свечки, люди вокруг постоянно повторяют жест, представляющий собой изображение креста, движением кисти руки, целуют грязные, кучу раз целованные до этого другими людьми, иконы, поют непонятные слова (Коля не мог разобрать их на слух) и молятся. Но Коле было смешно разглядывать выражения лиц святых на иконах, а бабушки на лавочках то и дело хватались за сердце, когда Коля "крестился", вырисовывая не форму креста, а форму пятиконечной звезды (спасибо хоть не перевернутой). Фёдор буквально заставил Николая пойти на исповедь к "отцу". Ну что ж такое... У Коли есть свой отец, зачем ему ещё какой-то левый бородатый мужчина, работающий в сомнительном заведении? Но Дость-кун попросил, и Коля исполнил. Он беспардонно подошёл к батюшке, чуть прокашлявшись. — Святой отец, у меня вопрос. — Фёдор одобрительно кивнул, чуть улыбнувшись. — Говори, сын мой. — Грех ли спать с мужчиной при условии, что они оба остались весьма довольны? Бедный батюшка. Бедные бабушки, стоявшие рядом! За секунду их праведная жизнь и остатки веры в молодое поколение были перечеркнуты вопросом одного белобрысого нахала. Фёдор тут же подскочил к ним, схватив своего друга за шкирку, словно нашкодившего котёнка, бросил "Простите, ради Бога!" батюшке напоследок, а после оттащил Колю в сторону. — Ты совсем дурак спрашивать такое у батюшки?! — Чего-сь сразу дурак-то? — обиженно надул губы Коля. — Я между прочим для нас стараюсь! — Что?! — Ничего. — невинно улыбнулся в ответ Коля и убежал рассматривать иконы и росписи на стенах. Но сегодня воскресенье, а значит они попали на причастие, и Коле ещё долго пришлось слушать чтение молитв. Или как там это правильно называется? Песня, частушка, не столь важно. Лучше б в цирк сходили... Коля подошёл вплотную к стоявшему за большой колонной Феде, пока другие люди толпились в очереди за просфоркой в компоте. Он наклонился к уху своего друга, опаляя его горячим дыханием, и тихо прошептал: — Дость-кун, ты правда-правда веришь во всю эту чушь про Бога? Фёдор лишь недовольно хмыкнул в ответ, но в следующую секунду вытянулся по струнке, широко распахнув глаза. Коля поцеловал его в шею. Это было очень мягко и слишком приятно, настолько, что у Достоевского скрутило низ живота, но они в церкви, и Фёдор пришел в тихий ужас от того, что Гоголь сделал после. Коля провел пальцами по его груди через свитер, а после медленно опустил их ещё ниже, положив ладонь на чужой пах. И это заставило Фёдора оцепенеть. Он словил ступор, у него было ощущение, что его мозг "хакнули", и вылетающие окна с "ошибкой" с характерным неприятным звуком бесконечно появлялись в его голове. Гоголь в это время то надавливал, то нежно поглаживал пальцами его, по какой-то причине уже успевший встать, член сквозь штаны, расплываясь в хитрой улыбке, с наслаждением наблюдая за тем, как краснеют чужие уши и щеки. За колонной их не было видно большинству присутствующих, да и к тому же в толпе все были заняты совершенно другим делом, так что никто не обращал на них внимания. Коля опалял горячим дыханием шею Достоевского, ускоряя движения пальцами, и прижался к Фёдору ещё ближе. Кажется, это заставило Достоевского выйти из транса. Он буквально сорвался с места, вылетев из церкви на улицу быстрее пули, и теперь стоял у каменных ступеней, переводя сбившееся дыхание. Коля, радостно хохоча, выбежал за ним, с радостной улыбкой подпрыгнув к Феде, который, казалось, был готов дать ему по щам. — Ты совсем свихнулся? Это церковь! Церковь, твою мать, идиот. Святое место! — он развернулся к Коле, нахмурившись. — Почему ты так улыбаешься... — Дость-кун весь как помидорка! — ... Я убью тебя. Коля рассмеялся, догоняя устремившегося в сторону дома Фёдора. Кажется, он обиделся. Нет, не кажется. Достоевский несколько раз пытался прогнать Гоголя, прямым текстом посылая его на все четыре стороны и обратно в церковь исповедаться за все грехи. Но Коля, несмотря на протесты Фёдора, всё же дошёл с ним до самого дома. — Всё, Николай, иди домой. — сказал он, как только переступил порог квартиры, и стянул с себя сначала шарф, а затем пальто. Он прошел в ванну, чтобы помыть руки, хотя Достоевскому казалось, что вылей он на себя хоть всю святую воду на планете, он никогда не сможет смыть этот грех. Гоголь не собирался никуда уходить и уже стянул с себя куртку и ботинки. — Изыди прочь, идиот. Фёдор был на самом деле не очень зол на Колю, он смирился с тем, что этот дурак никуда не уйдет, и просто ходил кругами по ковру и ждал, пока Коля придет к нему в комнату из ванны, чтобы вправить ему мозги немного и не ходить с ним в церковь больше никогда, как вдруг... оказался прижатым к книжному шкафу. — ... Что ты делаешь? — Я же у тебя такой дурак, Федь, мне нужно повторять всё дважды, а то и трижды. Вот скажи мне ещё раз, глядя в глаза, что хочешь, чтобы я ушёл, тогда я сразу поверю, и правда уйду. Николай приблизился к потрескавшимся губам Достоевского и провёл подушечкой большого пальца по нижней, наслаждаясь тем, как нежные, будто лепестки азалии, губы чуть вздрогнули. — ... — после того, что Коля сказал ему только что, Фёдор решил не повторять просьбу уйти. По какой-то причине его с ног до головы накрыл страх того, что если Коля уйдет сейчас, то он уйдет навсегда. А потому он молчал и смотрел Коле в лицо, недовольно сузив глаза, как вдруг его потрескавшиеся от холода губы накрыли тёплые губы Коли. Достоевский протестующе замычал, но Гоголь и не думал останавливаться, так что Фёдор сначала напряг губы, сжимая их в тонкую линию, но потом всё же расслабился. Колино дыхание опаляло его замерзшие щёки, и Фёдор поначалу даже не понял, что колено его друга прижимается к его... Господи, что происходит? Это было неправильным с самого начала. С самого, черт возьми, начала. Не следовало Фёдору целовать его той ночью. Он крепко зажмуривается и мычит, но не пытается оттолкнуть Колю, потому что... Он не знает, но вообще-то от его поцелуев, от его рук на талии Фёдора, у Достоевского... встал. Его мозги лихорадочно работают, он пытается вспомнить хотя бы одну из девяти цитат про грех мужеложства из Библии, но... «Не ложись с мужчиною, как с женщиною: это мерзость. Левит 18:22» — звучит в голове Фёдора голос его отца, который он помнит с того самого момента, как рассказал родителям в пятом классе, что ему нравится его одноклассник. Достоевский почти готов оттолкнуть наконец Гоголя от себя, как вдруг низкий, тяжёлый бас отца в его голове перебивает звонкий голос, раздающийся в ушах эхом тысячи колокольчиков:«Дость-кун, ты правда-правда веришь во всю эту чушь про Бога?» «Даже сейчас карамельный попкорн, Дость-кун?» «Дость-кун, я взял все сладости с вишнями, которые только нашёл!» «Мне нравится только один парень, и Дость-кун, полагаю, уже догадался, кто он»
«Догадался я. Догадался, догадался, ты же такой придурок, как можно не догадаться, ты...» — думает Достоевский, когда Коля роняет его на мягкую кровать, садясь сверху, и стискивает зубы. Коля залез тёплыми руками под мягкий, связанный им же, свитер, проводя пальцами по плоскому животу, выступающим рёбрам и останавливаясь на груди, согревая касанием ладоней холодную кожу. Он с наслаждением отмечает румянец и пропавшее недовольство на лице Федора, а затем садится между разведённых коленей, обхватывает руками чужую ступню, стягивая носок, и оставляет на мягких подушечках пальцев нежные, трепетные поцелуи. Достоевский чувствует, как от каждого касания губ Коли к его телу, у него в животе нарастает немного тревожное, трепещущее чувство. Николай прижимает бёдрами Фёдора к кровати, не давая ему уйти, но если ему скажут "нет" или оттолкнут, то Гоголь остановится. Он не хочет делать Фёдору больно. Совсем наоборот. — Д... Долдон... — тихо говорит Фёдор, чувствуя как горят щёки, и отворачивает голову вбок.Ошибка.
Это было ошибкой, потому что Коля пользуется моментом. Оттягивая свитер, он прижимается носом к ключице, вдыхая знакомый, родной аромат чёрного чая, и впивается губами в мягкую кожу Фёдора, втягивая в себя воздух и оставляя на бледном теле засос. Гоголь оставляет нежный поцелуй на выступающей ключице, затем поднимается губами чуть выше, к кадыку, обхватывая его и лаская языком. Фёдор сдерживался, стараясь не издавать ни звука, но стоило Коле оставить на его шее яркий засос, после чего сразу же зализать его языком, как с губ Достоевского слетело тихое хмыканье, совсем не похожее на его обычное недовольство... Нет, это больше похоже на стон. Коля вновь запускает руку под его свитер, сжимает пальцами Федину талию и... Боже... Достоевский аж дёргается от этого и мычит, он очень зол на этого дурня, который не может вовремя себя остановить, но ему так чертовски хорошо сейчас. В его глазах под сильно зажмуренными веками стреляют звёзды, и когда он расслабляет их наконец, потому что Коля покрывает его торс невероятно нежными поцелуями, он чувствует, как на них накатываются слезы от напряжения.«Дость-кун, ты бы смущался как Такато»
Тц. Фёдор немного хмурится от недовольства тем, что, скорее всего, Гоголь был прав, сравнив его тогда с нарисованным парнем из яой-аниме, но внезапно Коля оказывается очень близко к его напряжённому члену, дотрагиваясь до него через штаны, и Фёдор заметно напрягается, однако после Коля поднимает на Фёдора щенячий взгляд. Черт. Достоевский знает, о чем он будет просить. Он видит Колю насквозь. Так было всегда. — Дость-кун? Дость-кун, можно? — Коля аккуратно обнимает его за ногу, прижимаясь щекой к внутренней стороне бедра. «Скажи ему "нет". Просто скажи ему "нет", и всё это закончится. Он всегда слушается твоего "нет". Ты делал это уже тысячу раз, просто сделай снова...» Фёдор смаргивает слезы с глаз и еле заметно кивает, после закрывая лицо ладонями, сильно надавливая на свои глаза пальцами. Гоголь расцветает в радостной улыбке, а Достоевский сам не верит в то, что творит, но он приподнимается на локтях и берет из тумбочки презерватив из ещё ни разу не тронутой пачки, протягивая его Коле. — Без защиты нельзя. — А мне он нужен? — Разумеется, долдон. — говорит Фёдор, прекрасно зная, что это важно. — Ты хоть знаешь, сколько заболеваний передаё-... — Я может и дурак, но я проверялся на все эти вещи... — и Фёдор ненавидит себя за то, что прекрасно знает, что Коля сейчас не врет. Если бы врал, Достоевский сразу же заметил бы это. Коля вновь улыбается, оставляя полные влюблённой нежности поцелуи на чужом торсе, а следующие его слова вызывают у Достоевского столь сильный трепет внизу живота, что Фёдор удивлённо распахивает глаза. — Я хочу сделать своему Дость-куну так приятно, как он никогда не чувствовал. — Змей-искуситель. — Фёдор падает головой на подушку и до сих пор не верит в происходящее. — Хорошо... Я... Я не против. Коля ещё раз поцеловал его в самый центр живота, перед тем как отстраниться и поспешно стянуть с него штаны вместе с нижним бельем до самых щиколоток. Он тут же припал губами к горячему стволу, обняв ноги Фёдора. Он провел языком по всей длине несколько раз, лаская головку, и стянул крайнюю плоть пальцами вниз. Коля медленно продвинул губы вперёд и они, влажные от слюны, заскользили вниз до самого основания. Гоголь сначала двигался медленно, после стал немного ускорять темп. Он старался спрятать зубы и закрыл нижний ряд языком. Когда он вновь провел им по члену Достоевского, тот очень тяжело выдохнул и дернулся. Коле было невероятно тесно в своих собственных джинсах, и он, не выдержав напряжения, взял Фёдора под колено, упирая его ногу себе в пах и тут же блаженно промычал от удовольствия. Второй рукой Коля нежно провел от выступающей тазовой кости до щиколотки, выпутывая стопу из штанины и запрокидывая ногу Феди себе на плечо. Достоевский шумно дышал, думая о том, что губы Коли на его члене ощущаются так... мягко. И от каждого прикосновения невероятно горячо. Но это совсем не то тепло, которое он привык получать от Коли, это вообще не "тепло", это... Достоевский не помнит ни одного случая в своей жизни, когда бы его мысли настолько сильно путались в его голове, как сейчас. Коля заглатывает его член почти целиком, и Фёдору очень сильно хочется издавать эти... пошлые звуки. Его нога оказывается на плече Гоголя, и Фёдор чуть ли не задыхается, пытаясь не издавать стонов, но внезапно Коля отстраняется... — Дость-кун? Ты можешь не сдерживаться, здесь только мы вдвоём, некого стесняться. Или тебе не-.. — Мне нравится, Коля... Мххх~ Продолжай. Коля улыбается и опускает голову, намереваясь продолжить, и дальше Фёдор уже не сдерживается. Его голос низкий и тихий, но эти стоны настоящие, Коля слышит их впервые, и только из-за них ему хочется визжать от счастья. Николай опустился ртом на член своего возлюбленного до основания, втягивая воздух, и из его глаз чуть не брызнули слёзы от давления в горле. Затем он продолжил ритмично двигать головой, стараясь не задевать нежную кожу зубами и поддерживать равномерный темп. Любопытный язык скользил по выступающим венам, уделяя особое внимание головке. Наконец Фёдор привык к этому настолько, насколько вообще можно привыкнуть к губам лучшего друга на своем члене, и его тонкие пальцы погрузились в светлые пряди на затылке Коли. Фёдор долго не продержался, минут 5-7, и он кончил... прямо Коле на лицо. Потому что этот придурок сам отстранился, не оставляя ему другого выбора. Фёдор такой открытый, почти полностью обнажённый и предоставленный только ему одному сейчас, что Коля просто не сдерживается, подцепляя сперму со своей щеки пальцами и поднося их ко рту. Внутренняя брезгливость Фёдора просто кричит от ужаса, и всё становится в разы хуже, когда Коля слизывает молочно-белую жидкость прямо с пальцев. Фёдор протестующе хмурит брови, намереваясь сказать что-то, но Коля говорит первым, и после его слов Достоевский впадает в... ступор. — Дость-кун... Дость-кун, я тебя люблю. А? Чего? Лю-... Что за вздор. Фёдор берет подушку с кровати и накрывает ей своё лицо. Приглушенный голос Достоевского звучит секундой позже: — Пожалуйста, пойди умойся. — Фёдор сгибает ноги в коленях и прижимает к себе, а после чувствует, что Коля встал с кровати. Через минуту он слышит журчание воды из ванной комнаты. Он убирает подушку с лица, надевает штаны обратно, и садится на кровать, глядя в пустую стену над письменным столом. — Ну и что это было, блять?... — шёпотом спрашивает Достоевский самого себя, но не находит ответа. Коля вскоре возвращается и спрашивает: — Всё... Всё в порядке, Федь? — Мгм. — Фёдор переводит взгляд со стены на Колю и с удивлением обнаруживает, что тот... Дрожит. Нет, он трясётся, будто ему по-настоящему страшно, и Достоевский решает дать переживающему Коле более полный ответ. — Ты чего? Всё правда в порядке. — голос Фёдора в разы мягче, чем обычно. — Просто это было... неожиданно. И пиздец приятно. Коля переметнул взгляд с пола на лицо Фёдора, который почти никогда не матерится. — Прям пиздец приятно? — Угу. Пиздец приятно. — Фёдор протягивает вперёд руку. — Иди сюда, пожалуйста. И когда Коля подходит, Фёдор заключает его в свои объятия. Просто объятия. Тёплые и такие родные. Достоевскому кажется, что он знает Колин запах всю свою жизнь, но ему всё равно хочется почувствовать его ещё раз. Фёдор тянет Колю ещё ближе к себе, и они оба падают на кровать. Гоголь прижимается носом к шее Достоевского, и Федя мирно улыбается, гладя долдона по макушке. — Федя... С..спасибо. — Достоевский не привык к тому, что Колин голос может так сильно дрожать, и это пугает его. Он может объяснить это кучей гормонов в его теле сейчас, но он не может объяснить эти слова благодарности. — За что... За что ты благодаришь меня? — Просто ты позволил мне сделать тебе... — Коля смущенно запинается. — ...приятно.Ого. Коля умеет смущаться?
— Ты не моя собака, чтобы я позволял или запрещал тебе что-то, дурак. Ты мой... — Фёдор запнулся. Слово "друг" тут попросту неуместно. — Ты мой Коленька-кун.Колины глаза засияли.
— Повтори ещё раз! — Ну уж нет, обойдёшься. — Ну Дость-кун, повтори, ну повтори! — Заткнись, достал. — Ну Дость-кун! Федя берет подушку, швыряя её в Колю, и дальше кровать, да и вся комната превращаются в беспорядочное месиво, потому что один вечный ребёнок по имени Коля и один вечно хмурый, тихий гений по имени Фёдор решили устроить драку подушками...