Фёдор, вручив подарки Сигме и Ивану, решил всё же оставить Колин на потом. Он мягко остановил Колю, собирающегося открыть сверток, рукой.
— Откроешь потом.
— Но-..!
— Потом. — Фёдор ставит холодную точку в этом предложении, и Николай повинуется.
— Хорошо, Дость-кун...
Как бы Коля не расстраивался, Фёдор все же не хотел, чтобы он открыл подарок при Ване и Сигме. Это... Это слишком личное. Парни понимающе кивнули, так что всё было в порядке. Ваня тут же перевёл тему, отвлекая слегка расстроенного запретом Гоголя, и все они пошли сидеть около электрического камина, греть ноги у "огня" и болтать о всякой разной чепухе. Фёдор и не помнит, когда в последний раз чувствовал себя
столь комфортно в большой компании. Даже Сигма начал ему нравиться, несмотря на то, что он разболтал их "маленький-большой" секрет Коле. Сигма поначалу очень настороженно относился к Фёдору, виновато пряча взгляд, однако спустя какое-то время понял, что Достоевский настроен к нему отнюдь не отрицательно, и успокоился.
Стоило Феде зевнуть пару раз, и Гоголь тут же это заметил. Достоевский не привык ложиться спать слишком уж поздно, вообще-то он либо ложился спать около 12-ти, либо не спал вообще, а тут уже половина третьего ночи, так ещё и столько громких впечатлений за весь день... Коля тут же, попрощавшись с Сигмой и Ваней до завтрашнего утра, уволок Фёдора в их комнату на втором этаже.
Комнатка была самой обычной, но очень уютной. Тут также был камин, правда тоже электрический, а не настоящий, как Фёдору бы хотелось, возле которого стояла пара кресел. Стены были выполнены из округлых деревянных балок, пара одноместных, но достаточно широких кроватей стояли у противоположных стен по обе стороны от большого окна. Свет был жёлтым и немного раздражающим по мнению Фёдора. В комнате также был комод для вещей, пара тумбочек и небольшой столик, на котором Коля уже разложил кучу всего: игральные карты, кубик Рубика, игрушки из киндер-сюрприза и несколько мандаринок. Рядом со всем этим, на этом же столике, покоился тот самый сверток с подарком для Гоголя внутри.
Фёдор, дожидаясь Колю, которого отправил чистить зубы в ванную, грыз кожу на руках. Отодрав заусенец от большого пальца, он понял, что это было ошибкой. Палец предательски заболел. Как раз в этот момент вернулся Гоголь с... ну просто невероятно щенячьим взглядом, который смотрел Достоевскому прямо в душу.
— Не смотри на меня так, долдон. Можно, открывай.
— Урааа! Наконец-то, наконец-то! — радостно закричал Коля, и Достоевскому пришлось на него шикнуть.
— Тише ты. Ваня с Сигмой наверняка уже легли спать.
— Прости. — кратко бросил Коля, увлеченный уничтожением и превращением в клочья обёртки мягкого на ощупь подарка.
Коля развернул в руках ткань, и когда до него окончательно дошло что это, он радостно бросился Достоевскому в объятия.
— Ещё одна пижама с динозавриками, Дость-кун? Но откуда ты знаешь, что мне нравятся динозаврики?!
Действительно. Откуда, блять, он знает, что его другу, у которого есть абсолютно любая вещь с принтом динозавриков, нравятся чёртовы динозаврики? Однако Фёдор пока что оттолкнул Колю от себя.
— Смотри внимательнее, долдон.
— Ась? — Гоголь ещё раз взглянул на сверток и увидел, что...
Пижама там не одна. Там было две одинаковых пижамы, одна белая, а другая чёрная, с принтом динозавриков на них.
— Ого! Целых две пижамы с динозавриками! Это потому что моя уже застирана так, что и принта не видно? Но Дость-кун... Размер второй явно меньше моего. На меня эта футболка не налезет...
Фёдор улыбнулся.
— А ты подумай.
Секунда, две, три. И наконец, до Гоголя доходит. Фёдор ожидал, что Коля будет визжать от радости, но вместо этого он... Он вдруг...
— Коля... Почему ты плачешь?
Гоголь, вытерев руками пару слезинок, выкатившихся из глаз, ответил:
— Просто... Просто Дость-кун такой хороооший. Ты всегда помнишь о том, что мне нравится. — Коля всхлипывает.
— Кто бы говорил. — тихо отвечает Фёдор, поглаживая Гоголя по колену.
— И несмотря на то, что такие вещи вовсе не нравятся Дость-куну, он все равно... Ты все равно купил нам парные пижамки... — и вдруг Коля начинает говорить навзрыд. —... С динозаааааврикамиии... Уаааа...
— Коля... Боже... С чего ты решил, что мне не нравятся динозаврики?
— Ну... Не знаю. А что, разве нравятся?
Достоевский смотрит на Колино лицо, и видит, что он уже почти не плачет. Видимо, он просто сильно расчувствовался, вот и лишняя влага брызнула из глаз, но Фёдору всё равно хочется утешить его. Правда хочется. Всей своей
несуществующей душой он хочет
сделать Колю счастливым. Он приближается к Колиному лицу и оставляет на его губах мягкий, почти что тягучий, поцелуй. Гоголь млеет от этого, и Фёдор чувствует, что ему нужны объятия. Тогда он подвигается ближе и позволяет Коле себя обнять, и, черт, для Фёдора то, что происходит сейчас, в сотни, нет, в тысячи раз интимнее секса, потому что прижимаясь щекой к Колиному плечу, он почему-то решает сказать:
—
Мне нравятся пижамы с динозавриками, потому что... Мне нравишься ты, Коля.
— Дость-кун...!
— Вот сейчас лучше заткнись. Не порть момент.
— Угу. Понял. — говорит Коля, падая головой на Федино плечо, и Достоевский, молча обнимая его следующие пять минут, чувствует, как Коля слегка дрожит.
Да, это важные слова для Коли, Фёдор уверен, что важные, но это всё ещё не совсем то, что он хотел бы ему сказать, и Достоевский корит себя за этот необъяснимый страх произнести
это вслух. Через некоторое время, Фёдор отстраняется и, мягко улыбаясь, предлагает:
— Давай наденем их, м?
— Да, давай! Я сам хотел предложить! Дость-кун снова читает мои мысли!
Фёдор и Коля легли спать на разные кровати, каждый в пижаме с динозавриками, Коля в чёрной, а Фёдор в белой. Гоголь, наверняка переживший слишком много впечатлений за день, лежал неподвижно, обдумывая всё это, пытаясь переварить, но Фёдор все равно знал, что он пока что не спит, сколько бы Коля не пытался притвориться спящим. А вот сам Достоевский... Через полчаса ему стало очень холодно, хотя электрический камин был включен, и оттуда шёл тёплый воздух.
Фёдор покосился на Николая. Он уже прижимался к нему во сне раньше, но перейти из своей кровати в его... Глупая идея. Однако ледяные, несмотря на тёплые носки, ноги Достоевского сами ступили на пол, и он всё же прошёл на кровать к Коле. Достоевский поднял тёплое одеяло и лёг рядом с Гоголем, уткнувшись носом в его плечо. Коля робко положил руку на его талию, слишком уж сильно жмурясь для "спящего" человека, и Фёдор решил сказать:
— Я знаю, что ты не спишь.
— Блин. — Коля распахнул глаза. Даже в жёлтом свете уличного фонаря они были
просто прекрасны. Разные по оттенку, но оба такие чистые... — А почему Дость-кун пришёл ко мне? Замёрз? Дать тебе моё одеяло?
— Нет, не стоит. Я бы просто остался здесь. — говорит Фёдор, прижимаясь ещё ближе к Коле.
— Можно попросить тебя кое о чем, Дость-кун? — спрашивает Коля и прячет взгляд.
Вопросы про вопросы и просьбы от Коли пугают Фёдора. Он редко знает, чего можно ожидать от белобрысого.
— Допустим, можно.
—
Можно я тебя поцелую?
Если в Фёдоре и было какое-то желание спать, то оно напрочь исчезло. Он не совсем понял этот вопрос со стороны Коли и был весьма удивлён услышать подобное.
— Что-то раньше ты не спрашивал.
— Раньше я не хотел поцеловать Дость-куна
таким образом.
И пускай все вокруг говорят, что Коля дурак, что мозгов в нем нет, и что далеко он такими темпами не уйдёт, но этот мелкий паршивец, Фёдор мог назвать его сейчас только так, всегда знает, какие рычаги давления применить по отношению к Достоевскому. Он прекрасно осведомлен о том, насколько Фёдор азартный человек, и у него превосходно получается использовать это в своих личных целях. Однако Фёдор не намерен сдаваться так легко. Гоголь сам начал эту игру. Брюнет приподнимается, упираясь локтем в подушку, и парирует:
— "Таким образом" это каким?
— А вот позволь, и я покажу. — Гоголь хитро улыбается.
— Ну уж нет, я хочу знать все о товаре перед его приобретением. — Достоевский садится на кровати, и Коля садится рядом с ним. — Чем же этот твой поцелуй будет отличаться от прошлых, позволь узнать?
— Я все равно не скажу тебе. Товар можно опробовать перед приобретением, у нас есть тестер! Ну давай же, Дость-кун, соглашайся. — Коля подскакаивает на постели, садясь так, чтобы быть лицом к лицу с Фёдором и вытягивает ноги вперёд, за спину Достоевского.
— Тестеров, как по мне, было предостаточно. — Фёдор сжимает губы в тонкую линию, когда горячее дыхание резко приблизившегося Коли опаляет его щеки.
—
Дость-кун, кажется, сам хочет меня поцеловать.
Порой Коля бывает невыносимо наглым. И это как раз тот случай, однако если обычно Достоевскому хочется прибить Колю прямо на месте, то сейчас... Ему даже нравится.
— Кажется – покрестись. — отвечает Фёдор.
— Я в Бога не верю.
— Знаю.
— Но я верю в Дость-куна.
—
Ты ужасный льстец, Коля.
—
А ты ужасный лжец, Дость-кун.
Коля подаётся вперёд и всё-таки целует Фёдора, да так
страстно и жадно, что у Достоевского сердце делает сальто назад, а позже падает куда-то в пятки. Коля снова кусается, и Фёдор
почти хнычет от того, насколько больно чувствовать Колины зубы на своих потрескавшихся и обветренных губах, но ему так
чертовски нравится это, что он только ближе прижимается к нему и сжимает пальцами его голые плечи. Коле всегда было жарко спать в футболках, и кажется, Достоевский начал понимать почему, ведь Коля...
Необъяснимо горячий.
Фёдор двигается ближе, скрещивая ноги за спиной у сидящего на кровати Гоголя, и буквально
садится на его пах. Они оба замирают, когда чувствуют, как их моментально вставшие члены коснулись друг друга сквозь ткань их новой парной пижамы. После Коля продолжает целовать Фёдора, крепко прижимая его к себе, а его рука путается в тёмных волосах Достоевского.
Фёдор на секунду отдаляется от губ Гоголя, но только чтобы поцеловать его в шею. По Колиному телу бегут мурашки, и Достоевский немного ухмыляется, когда Гоголь, не в силах терпеть, немного стонет.
—
Ты и вправду никогда меня так не целовал. — говорит Фёдор, продолжая ласкать языком бледную кожу чуть ниже скулы.
— Дость-кун... Тоже.. Мхх~
Услада для ушей Фёдора. Однако продолжается это не так долго, потому что Коля аккуратно тянет за волосы Достоевского, чтобы тот повернулся к нему боком, и когда брюнет позволяет, Гоголь делает с его шеей то же, что делал секунду назад Достоевский с его.
Их члены немного трутся друг об друга, пускай сквозь ткань, но это возбуждает, очень сильно возбуждает, и Фёдор получает столь сильное удовольствие, что он удивлен тому, что такое вообще может быть. Он не думает ни о чем, и когда их губы вновь смыкаются в поцелуе, он
только чувствует. Чувствует себя рядом с Колей комфортно, чувствует себя в безопасности. Чувствует, что ему не хочется, чтобы это кончалось. Чувствует, что его лучший друг перестал быть просто другом, и это сейчас почему-то совершенно не пугает его. Он чувствует. Много всего чувствует. Но он совсем не корит себя как за дрожь в коленях, так и за слабость. Возможно, он будет сожалеть позже, но это ведь будет потом? Фёдор всё ещё отдаёт себе отчёт в том, что он находится под влиянием гормонов, но когда его член изнывает в штанах, а губы начинают неметь от поцелуев, Достоевский вдруг отдаляется от Коли, чтобы сказать:
—
Коль, я тебя люблю.
— Аха-... — у Коли спирает дыхание от того, что он только что услышал, и он просто не знает, куда себя деть. Фёдор чувствует, как колотится его сердце, и успокаивающе гладит по волосам.
— Разве это не то, что ты хотел услышать? Хоть ты и назвал меня лжецом не так давно, но это правда. Я тебя люблю.
— Мх... Я... — Коля нервно сглатывает. — Я тоже люблю тебя, Дость-кун! Уже очень-очень давно, люблю!
Они снова целуются, и Фёдор чувствует, как Коля пытается, сильно зажмурившись, сдержать слёзы, но он все же не сдерживается, когда они разрывают поцелуй, и слюна тонкой ниточкой тянется от языка Фёдора до Колиных губ.
Они пытаются отдышаться, и Коля сильно трёт глаза до стреляющих звёздочек в них, когда чувствует, что Фёдор резко вздрагивает.
— Дость-кун, всё в порядке? — обеспокоенно спрашивает Коля.
— Да. В полном. — тихо говорит Фёдор на выдохе, думая на самом деле об одной малююююсенькой проблемке.
— Дость-кун... Эээ... Как бы сказать...
— Говори как есть.
— Я... Эм... От этих поцелуев и трения, я... Я кончил.
Фёдор тяжело вздыхает.
— Признаться честно, я тоже.
Коля вдруг прыснул со смеху, а Достоевский дал ему щелбан, вставая с кровати.
— Я чур первым иду в ванную.
Поменяв трусы, благо, не запачкав в сперме новую пижаму с динозавриками, Коля и Федя заснули на Колиной кровати вдвоём. Дело в том, что Гоголь, вернувшись из ванной комнаты, наотрез отказался выпускать Достоевского из своих объятий, так что Фёдор заснул, лёжа на нем сверху.
***
Понятное дело, что вставать рано никто и не собирался, однако Ваня, вставший раньше всех, случайно разбудил Сигму тем, что уронил с полки какую-то статуэтку. Уже готовя им на завтрак оладушки, он спросил своего соседа:
— Сигма, что-то Колю с Федей не видно, а уже почти полпервого. Может, поднимешься их позвать?
— Угу. Без проблем. Они легли поздно вчера.
— Что? Откуда ты знаешь?
— Я не очень крепко сплю. Слышал, как они шумели в ванной часов в 5 утра.
— Шумели... В ванной?
— Не в этом смысле! — машет руками Сигма, и Ваня усмехается.
— А может и в этом. А ну-ка, пойдём вместе их будить.
***
Фёдор открывает глаза и смотрит на сопящего рядом Колю. Как же всё-таки прекрасно, когда Коля рядом, но в отрубе. Никого ни с чем не донимает, спит, сопит себе под нос, всё вокруг тихо и мирно. Рука Фёдора сама тянется к его губам, а большой палец немного оттягивает нижнюю, чуть погодя отпуская. И именно в этот момент, когда абсолютно не похожий на самого себя Фёдор воркует в одной постели со спящим Гоголем, дверь в их комнату распахивается. Иван, сложив руки на груди, облокачивается о дверной косяк, а позади него, в абсолютном шоке, стоит Сигма, хлопая глазами. Фёдор закрывает лицо рукой.
— Это не то, о чем вы подумали.
— А что мы должны были подумать? — спрашивает Ваня, немного улыбаясь.
Коля открывает глаза и, абсолютно не замечая никого кроме Феди, говорит:
— Доброе утречко, Дость-кун! Скажи, пожалуйста, мне же не приснилось, что вчера ночью-.. Мггммм!! — Фёдор резко затыкает Колин рот подушкой, а Ваня от такой картины аж прыскает со смеху.
— Коля, долдон, поори ещё на всю улицу.
Наконец-то Коля замечает Ваню с Сигмой и, выплевывая край подушки изо рта, здоровается и с ними тоже. Он, кажется, совсем ничего не стесняется. Фёдор даже завидует его беспечности иногда.
— Доброе утречко, Сигма-кун, Ванечка, мышка перемотанная! — Гоголь принюхивается. — А почему так пахнет ванилином?
— Я пожарил на всех оладушки. Вставайте и пойдёмте есть. Ещё на горячие источники сегодня собирались. Вы так все на свете проспите. Верно я говорю, Сигма?
— Угу. Простите. — буркает явно раздраженный всем происходящим Сигма себе под нос и прикрывает за собой дверь.
Из-за двери приглушенно раздается его голос:
— Вань... у них пижамы одинаковые или мне показалось?
Фёдор кидает на Колю очень заебанный, но совсем не холодный взгляд.
— Долдон. Тебе в этой жизни всё побоку, да?
Коля глупо улыбается, активно кивая в ответ.
