Согрейся в нем

Фёдор сидел в своей комнате и скучающе листал конспект лекции, когда в дверь постучали. «Ну наконец-то пришёл» — подумал он, нехотя вылезая из-под пледа. Достоевский сразу был уверен, что это Гоголь. Тот выглядел весьма поникшим и виноватым, но Фёдор всё равно не давил. Он сделал им чай, усадил Колю за стол и только лишь потом, выслушав его отвлекающий от сути дела монолог, спросил: — Так о чем ты хотел мне рассказать? Гоголь сомневался несколько мгновений, однако всё же заговорил. — Маме придётся продать квартиру. Мне... мне будет негде жить. Все места в общежитии заняты, уже узнавал. Скорее всего придётся бросить учёбу, не смогу много работать и параллельно успевать учиться. Прости... Фёдор спокойно поставил кружку с чёрным чаем на стол и выдохнул. — Ты как-то слишком быстро всё решил. Учёбу ты не бросишь, и не мечтай. Почему твоя мать продаёт квартиру? Коля раздражённо цыкнул, потирая шею. Достоевский нахмурился. — Да она опять шлялась по казино, проиграла большую сумму, а выплатить не может. Ей есть где жить, мне нет. И я не быстро решил. Пару недель уже прошло. — Ты с ней спорил? — спрашивает Достоевский и показывает жестом руки на свою шею, намекая, что заметил царапину на Колиной. — От неё? — А? — Коля кратко кивнул. — Мгм... От неё. Она немного взбесилась. Да и я тоже хорош, накричал, сигареты из рук выбил, так что, в принципе, сам виноват. — А курить ты начал, чтобы добро не пропадало? — саркастично спрашивает Фёдор. Заметив взгляд Гоголя, полный удивления и ужаса, Фёдор прищурился. У Достоевского очень хорошо развито обоняние. Разве мог он не учуять этот едкий запах от одежды? — Ты правда думал, что я не замечу? Серьёзно? — Как ты... Я... Я всего один раз! Как ты узнал? — Не один. Пачку скурил, не меньше. Разве эта дрянь может помочь? Ты же сам говорил, что ненавидишь этот запах. — Достоевский сложил руки на животе. — Может, помогает, так спокойнее. — Гоголь прикусил губу, нервно расчесывая шею. — И что в итоге? Ты уже собрал вещи? Когда тебе нужно съехать окончательно? — Собрал, некоторые продал. Через пару дней. — Курить ты бросил. Это не обсуждается. Вот скажи мне, кто просил тебя продавать вещи? Тут достаточно места, чтобы уместить твои коллекции... Я даже не знаю чего. Игрушек? — А что мне ещё оставалось делать, Дость-кун? Я буквально без-.. Стой, что ты сказал? Тут? — А ты думал, я позволю тебе жить на улице? — Нет, но... Не то чтобы я вообще планировал тебе говорить... Что ты имеешь в виду? — А за это по шапке получишь. Я имею в виду... — Фёдор щиплет себя за переносицу и сам не верит, что говорит это. — Если тебе негде жить, ты можешь перебраться ко мне. Ты всё равно уже почти живёшь здесь. Коля засиял, схватив Достоевского за руки, и прижал их к себе. — Правда? Правда-правда можно?! — Нет, я вру. — Фёдор вздохнул, отодвинулся от стола и похлопал ладонями по своим коленям, приглашая Колю лечь на них головой или хотя бы обнять его. — Конечно можно. Коля ярко улыбнулся, упав коленями на пол, и крепко обнял Федю за талию, положив голову тому на колени. — Спасибо, Дость-кун! — Коля приподнялся, целуя Фёдора в тонкие губы и крепко обнимая. — Ты лучший, спасибо! Фёдор ответил на поцелуй. Кратко и как можно более нежно. Когда Коля вновь улегся головой на его колени, он снова заговорил: — Не за что. Но. Во-первых, ты больше никогда не сможешь сделать того, что сделал сейчас, выкури ты хотя бы ещё одну сигарету. Выкинь эту дрянь. И не покупай их больше. Во-вторых... — голос Фёдора становится мягче. — Мне будет гораздо спокойнее, если ты будешь возле меня, а не возле этой женщины. Коля тут же вспыхнул, ярко покраснев, и поднял голову. — Можно ещё раз поцеловать тебя? — Нет. Но тебя это не остано-... — и Фёдор оказался прав. Коля накрыл губы Достоевского своими, и в последнее время это происходило так часто, что Фёдор даже к этому привык. Он старался не думать об этом, однако разум Достоевского работает постоянно и без остановки, так что он не мог просто "не думать". Они ведь явно больше не друзья. Однако хоть Фёдор и смог сказать Коле "люблю", он всё ещё боялся слов о влюблённости. Как своих собственных, так и со стороны Коли. Достоевский никогда не признал бы, что боится чего-то, вслух, однако это не отменяет того, что он чувствует. Фёдору стыдно быть слабым. Ему отвратительно чувствовать дрожь в коленях и замирания сердца, но это именно то, что он чувствовал, когда увидел на горле у Коли эти царапины. — Коль, что за царапины? — спросил тогда его Фёдор. — А? Какие царапины? Ой, это я расчесал. Комары такие кровожадные! — Коль, на улице январь. Какие комары? — Белые зимние комары. А что, Дость-кун разве о них не знает? Фёдор не стал отвечать ему тогда. И нет, не то чтобы Достоевский волновался об этом. Он всегда знал, когда Гоголь ему лжет. Темп и тембр его голоса сразу же менялись. Коля никогда не умел лгать в лицо. Только не Фёдору. Но Достоевский всё же был взволнован тем, что Коля совсем ничего не говорит. Словно ему хватает того, что он имеет сейчас. Иногда ему казалось, что Коля его боится. То есть, Фёдор безусловно знал, что люди его боятся, и ему льстил этот факт. Но он ненавидел себя за те моменты, когда понимал, что пугает Колю. Ранит его своей хладностью, безразличием, суровостью, строгостью, жестокостью. Такова его натура. Натура, которую он искренне ненавидел. Будь то воспитание матери или же просто совокупность случайных факторов, Фёдор мог одновременно превозносить самого себя по сравнению с другими людьми и ненавидеть за то, что даже его единственный друг порой опускает глаза в пол из-за его жестокого обращения. Коля внезапно встаёт и подхватывает Фёдора на руки, направляясь к комнате. Достоевский невольно ухмыляется, думая о том, что у Коли очень сильные руки. Он ловит себя на том, что взглядом сверлит Колины плечи, но когда тот вновь его целует, его мысли становятся тёмными, густыми и невероятно тяжёлыми. Фёдора пугало то, что Гоголь никогда не обижался. Сколько бы Достоевский не отталкивал его, сколько бы не ругался и не бранился, Коля продолжал каждое утро присылать своему дорогому Феде десятки сообщений. Фёдор привык просыпаться и видеть в мессенджере 50+ уведомлений, и все от Коли. Какие-то мемы, скрины из манги, сообщения о сыре-косичке, которую Гоголь окунул в клубничный йогурт и получил, по его мнению, лакомство, достойное быть поданным на завтрак королеве в Букингемском дворце. Однако он не мог понять почему после такой тихой, безразличной и не то что холодной, а даже ледяной реакции на всё, Коля оставался рядом.

Стоит ли Фёдору быть с кем-то столь безумным, добровольно бросающимся на острые металлические пики, расставляющим руки в стороны и разбивающимся об остриё лезвий его характера с криком "я умею летать, Дость-кун, смотри!"?

Коля уронил Фёдора на кровать, и у брюнета от неожиданности сбилось дыхание. Гоголь льнул к его щекам, покрывая их поцелуями, и забеспокоился: — Прости, Дость-кун, прости, не больно? Я случайно, не рассчитал, прости. — Всё в порядке. И у Достоевского ёкает сердце от этих извинений и бесконечной заботы, его давно вставший член дёргается в штанах, и Фёдор снова окажется жутким лжецом, если скажет, что ему не хочется. Наоборот, он очень сильно хочет Колю, и хоть физическое возбуждение не было ему чуждо, ментальное, когда ты думаешь о человеке и в изгибах его тела находишь причины любить, он ощутил впервые именно с Колей. Был бы это просто секс, Фёдор, возможно, согласился бы, но это ведь совершенно не так. Он чувствует, что несмотря на уверенные движения, Коля ощущает сильную дрожь в груди. Он чуть ли не заикается на каждом вдохе, который делает всякий раз, как отдаляется от его губ. Для Коли он особенный. И Фёдор прекрасно об этом знает. Но у них миллион проблем, и самая главная — Коле негде жить. Достоевский просто не хочет позволять ему, да и себе, подобную близость, когда дела обстоят так плохо. А потому он мягко отталкивает Колю от себя рукой. — Пожалуйста, прекрати. — Хорошо. — беспрекословно повинуется Коля, за что получает ещё один краткий поцелуй в губы от Фёдора. Достоевский укладывает Колину голову себе на грудь и гладит его по волосам. Словно солома. Надо будет снова заставить его помыть голову. Завтра же. Но сейчас он думает о другом. — Твоя мать сейчас дома? — спрашивает Фёдор спустя пару минут молчания. — М? — Коля поднял голову, пожав плечами. — Не знаю. Возможно да. — Тогда пойдём вместе. — Куда? Зачем? — За вещами. Много коробок? — Фёдор настроен крайне серьёзно. — А... Нет, не очень много. Около четырёх, плюс-минус. Зачем тебе со мной? Я сам вынесу, Дость-кун, не беспокойся. — Я не пущу тебя к ней одного. А коробки сам таскай сколько душе угодно. — Эээй, я прожил с ней всю свою жизнь, Дость-кун, всё будет хорошо. — улыбается Коля, но Фёдор видит, что это крайне неискренняя улыбка. — И единственное, что я вижу у тебя, данное ею, это шрамы. Чем быстрее ты заберёшь оттуда свои вещи, тем лучше. — Ммммм... — Коля недовольно замычал, падая лицом в кровать. — ... Ладно, как скажешь. Но если что, то ты быстро оттуда уходишь. — Коль... И Фёдор хочет сказать, что он не дождётся. Что если что, он сам встанет между ним и этой женщиной, дабы защитить. Что пусть эта пародия на мать только попробует приблизиться к нему, и он уничтожит её. Что Фёдор не позволит даже одному маленькому шрамику появиться на Колиной коже по её вине, но потом... Он слышит этот звонкий голос, вновь раздающийся в его голове эхом тысячи колокольчиков... — Да, Дость-кун? — склоняет голову вбок Коля, и Фёдор решает просто промолчать. — Да ничего, забудь. Пойдём, пока совсем не стемнело. И только когда Гоголь уносится в коридор обуваться и надевать куртку, до Фёдора наконец доходит осознание... «Я что... Правда был готов переспать с ним сейчас?» Достоевский застывает на месте и в ужасе смотрит на свое отражение в зеркале, но внезапно Коля кричит из прихожей: — Феееееедя! Ты где? Сам же просил побыстрее! И Фёдор, раздраженно фыркнув, выходит из комнаты в коридор. Все их опасения по итогу оказались напрасны. Матери Коли дома не оказалось, но оно и к лучшему. Парни просто забрали всё необходимое и спокойно загрузили в такси. Правда Гоголь опрокинул одну из коробок на лестничной клетке, и Фёдор был совсем не удивлён узнать, что она доверху забита томиками манги, половина из которых — яой. — Долдон. — Ну я же случайно... ╥﹏╥

***

Переезд был нетрудным, но не в моральном смысле. Коля всё быстро собрал, а точнее просто беспорядочно свалил всё в коробки и легко перетащил в машину, ничего сложного. Но в душе ему было крайне тяжело это делать. Ужасно тяжело. Сердце просто разрывалось. Вот так просто взять и уехать из родной квартиры, в которой ты вырос. Вынося из комнаты последнюю коробку он на несколько минут замер. Он просто стоял у входной двери, пока его взгляд скользил по коридору. Отсюда ему открывался вид в гостиную и спальню родителей, на стенах которой раньше, когда папа ещё жил с ними, висели картины и семейные фотографии, уж очень его мама это любила. Взгляд Коли упал на дверь собственной комнаты, сразу же пробуждая воспоминания о том, как он прыгал там под музыку, после чего к ним приходили ругаться соседи, как старательно он заворачивал в цветастую упаковку подарки своим друзьям, как они с Дость-куном читали на его кровати "Алису в стране чудес" и что после этого произошло... На секунду у Коли появилось приятное тянущее чувство в животе от последнего воспоминания, но потом сердце вновь болезненно заныло от осознания, что он больше сюда не вернётся. Больше никогда. Никогда в жизни. От этих размышлений его отвлекло легкое, почти невесомое, касание к плечу. — Коля, ты чего застыл? Пойдём, нас ждёт такси. — А? Ой, точно! Коля тут же засиял, улыбнувшись, и вприпрыжку побежал вниз по лестнице за Федей. Почему-то он был на сто процентов уверен, что Достоевский знал о том, что его улыбка фальшивая. Он всегда всё знал. Благо добрались они без происшествий и всего за пару часов разложили вещи по полочкам. Хоть Коля и предлагал просто свалить всё в кучу "воооон в том углу", Фёдор всё же настоял на том, чтобы они разложили всё по местам и не устраивали бардак в, на минуточку, его квартире. Так, к большому негодованию Коли, пришлось найти свой уголок для каждой его вещи, а не просто устроить свалку, как он привык. Вот ведь... Киндеры на занятиях нельзя, куклы LOL нельзя, свалку в квартире устраивать нельзя. Федя как строгая жена, ей-богу. Хм... Но если он жена, то Коля, получается... — Коль, ты закончил? — отвлёк Николая от размышлений тихий голос Фёдора. — А? — Коля чуть вздрогнул от неожиданности и, поставив на полочку последний томик манги "Атака титанов", ответил. — Ага! А ты? — Уже давно. — Дость-кун, Дость-кун! — Коля словно мячик для пинг-понга поскакал к Феде и затряс его руку. — Давай аниме посмотрим! Давай, пожаааалуйста! Я сейчас включу! Не дождавшись ответа, он взял со стола ноутбук и с разбегу прыгнул на кровать, скрещивая ноги, чтобы поставить на колени компьютер. Фёдор и рта не успел раскрыть, как Колины ловкие пальцы уже застучали по клавиатуре, вбивая в поисковик полнометражный аниме-фильм "Твоё имя". Как только Гоголь нашёл нужный сайт, так резко вскочил с кровати и, откинув ноутбук, подскочил к Фёдору и подхватил его на руки, отрывая его ноги от пола и заставляя согнуть колени. — Долдон. Пусти. — Дость-кун лялька! Я отпущу тебя только на кровать! — чуть ли не пропел своим звонким голосом Коля и крепче прижал Федю к себе, падая на мягкий матрас, смеясь и даже не глядя назад. — Коля, там же ноутбук, осторожней. Федя несколько секунд лежал на Гоголе, пытаясь прийти в себя после резкого потемнения в глазах, а Коля думал о том, что они лежат словно карты на игральном столе, козырный король поверх обычного валета или джокера. Достоевский немного прижимался к тёплой, вздрагивающей от смеха, груди, неосознанно расслабляясь, когда Колины ладони водили по его спине и лопаткам, а затем снова опускались на бамбуковую талию. Наконец, Фёдор упёрся руками в грудную клетку Коли, поднимаясь и усаживаясь поудобнее на кровати. — Хватит. Раз уж нашёл, давай смотреть. — Давай! Коля резво подскочил, облокотившись о подушки, и забрался ногами под одеяло, приглашающе раскрыв объятия для Феди. Брюнет лишь цыкнул, сев рядом, и проигнорировал жест. Коля тут же взял его за подбородок и, чуть повернув его голову к себе, кратко чмокнул Достоевского в мягкую щеку, а затем по привычке уронил голову Фёдору на колени, нажав на кнопку "play". Он с наслаждением прикрыл глаза, когда на его белокурую макушку опустилась рука Фёдора, неспешно массируя его голову и перебирая в тонких пальцах пряди волос. Они спокойно смотрели фильм, как вдруг Коля ощутил горячее дыхание, опаляющее прохладную кожу у его уха. Органы внизу его живота резко сделали тройное сальто назад. Коля уже хотел было повернуться, чтобы прикоснуться к этим мягким губам и поцеловать, настолько крепко, чтобы у Фёдора не было возможности отстраниться. Но его прервал тихий низкий голос Достоевского. — Волосы как солома, завтра моем. — хоть голос и был невероятно сексуальным и возбуждающим для Коли, особенно когда губы Фёдора находятся так близко к его уху, то, что сказал Достоевский, было отнюдь не сексуально. — Нееееееееееет, Дость-кун, не надо! — Надо. Не спорь, Николай. — Фёдор тут же задумался о том, как давно он не называл Гоголя полным именем, хотя раньше ему нравилось его звучание больше, чем просто "Коля". Имя ведь можно сокращать разными способами... — Но-... — Никоша. Они оба замерли. Просто уставились друг на друга, не обращая внимания на фильм. От Фёдора, как всегда, исходило одно лишь холодное спокойствие, а Коля с широко распахнутыми глазами, казалось, был готов взлететь в воздух и взорваться в небе как фейерверк. Гоголь резко вспыхнул, ярко покраснев. Ему хотелось сказать целую кучу всего, и слова из-за этого стопорились в горле, образуя комок, застревающий в глотке. Коля то открывал, то закрывал рот, словно рыба, выброшенная на песчаный берег. Несколько минут полежав так, он резко вскочил, захлопнув ноутбук, и обхватил ладонями щеки Фёдора, жадно впиваясь в его губы, крепко целуя. Он совсем не двигался, просто прижался к его губам своими, забыв на некоторое время, что ему необходимо дышать. Когда Коля наконец отстранился, он тут же покрыл всё лицо Фёдора лёгкими трепетными поцелуями. Он оставлял невидимые следы своей бесконечной любви к Достоевскому на его лбу, кончике носа, мягких щеках, остром подбородке и прикрытых веках. После Гоголь вцепился в его руку, прижимаясь губами к тыльной стороне ладони, к каждому тонкому пальцу. Фёдор, впавший на некоторое время в ступор от такой бурной реакции, упёрся рукой в его лицо, намереваясь отстранить. Но Коля и этим воспользовался. Поцеловал его в ладонь, в каждую линию на ней. Так трепетно и нежно, будто боялся что Фёдор вот-вот ускользнет от него, словно вода сквозь пальцы. Наконец, прижавшись щекой к бледной руке Достоевского, он самозабвенно сказал: — Назови меня так ещё раз. — Никоша. — Ещё! — Никоша. — И ещё!!! — Никоша. — Фёдор усмехнулся и приблизился к Колиному лицу, мягко целуя его в лоб. — Я люблю тебя, Дость-кун! — Помолчи, Никош. Коля прикрыл глаза, вновь ложась на колени к Фёдору, и молча прижался носом к его животу, блаженно улыбаясь. Такое редко случается, но Коля заснул посреди фильма. Утомился, бедняга. Переезд дело нелёгкое. Только убедившись в том, что Коля видит десятый сон, Фёдор ответил: — И я тебя люблю, Никоша... — ему было всё ещё непривычно и, признаться честно, немного страшно произносить это вслух.