Одной любви недостаточно

Стид возвращается в капитанскую каюту с гримасой неподдельного удивления от собственных действий на лице. – Персики или клубника?! Он едва удерживается от того, чтобы подскочить на месте, когда вышедший из камбуза с ножом наперевес Таракан задает безобидный вопрос таким заговорщицким тоном, как будто с персиком или клубникой они сегодня будут есть одного из членов команды. Неизменное бремя судового повара – вставать одним из первых на корабле, чтобы к моменту пробуждения пары десятков горлопанистых глоток их было, чем заткнуть вместо разговоров о недостатках нынешней системы управления «Местью». Например, Стиду, при всей любви к демократичному стилю руководства, пришлось признать, что пираты на жаловании не слишком эффективны в пиратских процессах, и внедрить классическую систему вознаграждения в формате дележки добычи. – К овсяной каше. Надо почаще грабить суда возле портов, свежие фрукты в рационе полезны для здоровья! Так персики или клубника, босс? – Персики. Клубнику лучше оставь для десерта. – Понял! – Таракан скрывается в камбузе, довольно ухмыляясь и снова вызывая сомнительные по части своей гуманности предположения о том, мысли о какого рода десертах вертятся в его голове. Эдвард все еще лежит в постели, развалившись на ней звездочкой: сонный, наверняка теплый на ощупь, наверняка медлительный в реакциях, со сбившимися волосами и живописно покрывающим часть его нагого тела одеялом. Стид тихонько прикрывает дверь и замирает на несколько мгновений, любуется этой картиной, на эти же несколько мгновений забывая о беспредельно странном чем-то, что недавно произошло на палубе между ним и Иззи Хэндсом. Эд медленно приподнимает голову, убирает волосы с лица и ловит фигуру Стида у двери расфокусированным, не желающим быстро пробуждаться взглядом. Он не любит просыпаться один. Он уже прошел ту стадию, когда каждый раз, закрывая глаза, боялся, что когда он их откроет – Стида рядом не окажется. Его возвращение, его объяснения, его признание, его любовь, его прикосновения, пронзающие болью и расцветающие щемящей сердце нежностью, его голос, его взгляд, направленный только на него одного, словно никого другого и нет в мире – все это окажется сном. Одним из тех, что он видел в своей крепости из одеял, когда каждое пробуждение выдергивало его из сладкой мечты в холодную одинокую реальность. В боль совсем не того рода, какого ему хотелось бы испытывать. И все равно, хоть он уже не боится потерять Стида каждую минуту, хоть он уже научился ему снова верить, чем больше времени он рядом с ним – тем ему спокойнее. И просыпаться, когда он рядом, ему спокойнее. – Мне не спалось, решил немного прогуляться, – Стид говорит мягко, успокаивающе: он знает, что Эду не нравится, когда его неожиданно не оказывается рядом. – Надеюсь, ты помнишь, что если когда-нибудь ты меня снова бросишь – я вырежу твое сердце вне зависимости от того, насколько уважительными будут причины, – бурчит Эд, пока Стид сбрасывает баньян и туфли и залезает к нему на кровать. Сразу же оказываясь опутанным смуглыми руками и ногами и оплетая свои конечности вокруг него тоже. – Помню, любимый, – Стид целует Эда в висок: теплый и слегка покрытый испариной от недавнего сна. – Еще рано, можешь поспать еще немного. На завтрак будет овсянка с персиками. – Не люблю овсянку. Я буду мармелад, – Эд, лениво подавшийся навстречу поцелую, поворачивается на бок, утыкается лбом Стиду в ключицу и закрывает глаза, вскоре снова начиная едва слышно посапывать. Стиду, в отличие от него, по-прежнему не спится. Он размеренно поглаживает Эда по волосам и, блуждая взглядом по сначала катастрофически обедневшей, а потом отчасти восстановленной обстановке капитанской каюты, пытается представить себе, как бы мог звучать вопрос: «Ты не в курсе, что происходит с Иззи?» Зачем ему вообще задавать такие вопросы. Зачем ему вообще интересоваться проблемами этого подонка, из-за которого его чуть не застрелили на глазах у Эда и всей команды. Зачем он сделал то, что сделал. Не предательство ли это, что той же рукой, которой он сейчас гладит по волосам Эдварда, он гладил по плечу и волосам его старпома? Не должен ли он был рассказать ему об этом сразу же, как прикрыл за собой дверь и поймал его сонный взгляд? Стид размеренно поглаживает Эда по волосам и, блуждая взглядом по сначала катастрофически обедневшей, а потом отчасти восстановленной обстановке капитанской каюты, пытается представить себе, как бы мог звучать такой рассказ. Ничего хорошего ему на ум не приходит.