Одной любви недостаточно

Утром выясняется, что они и в самом деле забрали с собой пса: Айвану и Шведу стало жалко его, когда они поджигали корабль. Стид приседает перед ним на корточки и чешет за ухом с банальным: «Кто у нас тут такой славный? Ты у нас тут такой славный!», Эд смотрит на осмелевшую и радостно виляющую пушистым хвостом дворнягу с легким налетом неприязни. – И куда он будет гадить? – В гальюн, капитан. – А ссать? – В океан, капитан. – Хрен с ним, оставляйте, но пусть пореже попадается мне на глаза, – Эд порывается уйти, но пес, словно поняв его слова и задавшись целью вызвать расположение недовольного им человека, подбегает к нему. Он встает на задние лапы, передними упирается в бедра Эда и, вывалив язык из зубастого рта, смотрит ему в лицо. Еще и поскуливает, как будто пытается что-то сказать. – Босс, вы ему нравитесь! – подает голос Швед, а Эд раздраженно от этого всего отмахивается. – Шикарно. Я ему нравлюсь, он мне – нет, уберите его от меня. Стид, забери его. Ничего у нас не выйдет, приятель, отвали, кыш-кыш, – Эд пытается согнать пса рукой, но пес не слишком понимает контекст и вместо того, чтобы оставить его в покое, лижет его руку теплым влажным языком. – Дай Карлу шанс тебе понравиться, дорогой, – Стид все-таки оттаскивает пса от Эда за потрепанный коричневый ошейник. – Ну конечно, вы назвали его Карл. – Конечно, мы назвали его Карл, – скорбно и зловеще подает голос с капитанского мостика Баттонс, желая напомнить, чей друг убил предыдущего Карла. Иззи, наблюдавший за этой картиной издалека, злобно плюет себе под ноги и уковыливает прочь. Не пиратский корабль, а цирк, не команда, а посмешище. Если все пираты станут такой мягкотелой неразумной размазней – недолго их братии осталось ходить под черными парусами. Иззи практически ненавидит этого пса, хотя ему лично он ничего не сделал. Потому что это неразумно: держать на корабле животное, из которого не приготовить котлет и на десятую часть экипажа. Не потому, что даже у пса есть ошейник, а у него нет. Не потому, что даже пса гладят по голове и чешут за ухом, а его нет. И уж точно не потому, что ебаный Бонет называет пса «славным». А его нет. У Иззи воротит нутро со вчерашнего вечера, с того позорного подглядывания исподтишка, и он бы свалил все на кока, если бы не понимал прекрасно, что дело не в еде. Эд уходит в капитанскую каюту, усаживается за стол, грузно бухается на него локтями и складывает ладони одна на другую, чтобы подпереть ими подбородок. Он смотрит на карту (сегодня утром поднятую им с пола и аккуратно возвращенную на стол вместе с другими вещами), он пытается придумать какой-нибудь хороший план, чтобы они могли выбраться из передряги. Но глаза карту не видят, а мозг не хочет ни о каких планах думать. С самого утра он снова и снова возвращает ему образ Иззи, замершего бесполезным мешком с картошкой посреди боя. – Да что за ерунда… – Эд принимается бездумно гонять по столу чернильницу, она скользит по поверхности с забавным глухим звуком, пока, наконец, не наклоняется, и пара черных капель не падает на уголок карты, тут же расплываясь бесформенными кляксами. – Твою ж… – Эд выравнивает ее, ставит на место, и теперь утыкается в свои ладони лицом, с нажимом массирует глаза через закрытые веки. Он не хочет думать об Иззи. Он хочет подумать об Иззи. Он не обязан о нем думать. Ему стоило бы о нем подумать. Было бы гораздо проще, если бы Из просто свалил с корабля: Эд все равно уже давно не слушает его советов, не дает ему поручений, не рассчитывает на него, не защищает его авторитет перед командой, как после того случая, когда он блевал дальше, чем видел. Не имеет ни малейшего желания залепить ему пощечину, исполосовать ему спину ударами ремня с железной пряжкой или выебать его в рот, увидеть его рядом с собой на коленях с этим невыносимым взглядом отчаянного обожания и нужды, который, если быть честным, всегда его напрягал. Не чувствует вины за отрезанный мизинец. – Да блять! – Эд стучит кулаком по столу, чернильница подскакивает и звенит съехавшей набок крышечкой. Эд подхватывает ее и бережно возвращает на место: теперь, когда Стид по-настоящему с ним, он больше не хочет портить его вещи. Стид по-настоящему с ним. А с Иззи, учитывая его говёный характер, скорее всего, нет никого. – Эй, мистер Хэндс, – Люциус ловит его на выходе из столовой и заговорщицки понижает голос, – нужно поговорить. Сприггс цепко хватает его за локоть и отводит в сторону, и Иззи не сопротивляется только потому, что, во-первых, он заебался, а во-вторых – пиздюшонок слишком остер на язык и имеет чересчур много козырей в рукаве. Свою несостоявшуюся смерть от рук Эда в том числе: вся эта слабоумная команда теперь, словно сговорившись, относится к нему как к какому-то неприкосновенному. Люциус практически уверен, что все понимает правильно. То есть, в природе отношений между со-капитанами он нисколько не сомневается – хотя бы потому, что они далеко не всегда убеждаются в плотности закрытия двери, и даже не пытаются быть тихими. А Иззи… Ну, он почувствовал что-то такое в нем с самого начала. А теперь, когда он становится все больше похожим на сухой сморщенный пень по мере того, как со-капитаны расцветают, он уверен практически наверняка. – Я тут заметил, что ты выглядишь одиноким в последнее время, – Люциус говорит тихо, закрывает спиной от посторонних глаз и самого Иззи, и то, как он скользит парой пальцев по его ладони, сжимающей трость. Иззи не хотел бы ничего от этого чувствовать – но он чувствует. И нервно сглатывает, пытаясь сделать это незаметно. Люциус замечает и довольно приподнимает уголки губ. – И, знаешь, у нас с Черным Питом открытые отношения, – он забирается пальцами под рукав черной рубашки, – так что если бы ты как-нибудь захотел к нам присоединиться – мы были бы рады. Ты такой бука, конечно, но ты нам нравишься, – Сприггс придвигается к Иззи ближе, оставляя ничтожное количество личного пространства, и все, что он мог начать чувствовать до этого, сменяется ужасом. Память напоминает ему это блядское «Папочка!..», которое выстанывал Люциус, воображение рисует ему их обоих, стоящих перед лысым коротышкой на четвереньках, пока тот, картаво сыпля грязными словечками, пошлепывает их по задницам, а они обещают быть хорошими мальчиками – Иззи становится так мерзко, что просто ужасно. Дожили, блять. Вот каким его теперь видят, блять. Вот какую хуйню ему теперь не боятся предлагать. Блять. На «Мести королевы Анны» он мог бы за такое проткнуть шпагой насквозь, и никто бы слова не посмел спиздеть. А теперь он может только рявкнуть: – Отъебись от меня! Иди нахуй! – пихнуть Сприггса в грудь и, громко стуча тростью, практически убежать на палубу. Люциус разочаровано вздыхает, Черный Пит подскакивает к нему и обнимает со спины, обхватывая руками поперек живота. – Он тебя обидел, малыш? Сделал тебе больно? – Пит целует Люциуса в изогнутую шею, когда тот чуть съезжает вниз и откидывает голову ему на плечо. Люц кладет свои ладони поверх его. – Нет, все в порядке. Но тройничка с ним нам, похоже, не видать. Иззи так ужасно мерзко, что в прямом смысле блевотно. Он опирается дрожащей рукой на перила, часто дышит – ему кажется, что он задыхается, и он роняет трость, чтобы расстегнуть верхние пуговицы рубашки и жилетки. В голове мутно, перед глазами плывут круги, и когда ему кажется, что вот сейчас он позорно ебнется в обморок, его выворачивает за борт ужином и, по ощущениям, некоторой долей своих кишок. – О, блевотник Иззи! – доносится сбоку радостный голос Айвана, и Иззи выплевывает себе под нос «давыиздеваетесьнахуй». – Снова укачало? Наверное, проблевавшееся тело чувствует себя лучше, или в Иззи просто осталось еще немного гордости, чтобы не выносить столько унижений за один вечер. Но он умудряется в несколько стремительных движений поднять трость, рвануть к Айвану и, ударив его тростью под коленом и заставив присесть, обернуть руку вокруг его шеи в удушающем захвате. – Ладно-ладно, прости, Из, это же шутка, – Айван хлопает его по предплечью, его голос становится хриплым. – Со всеми бывает. – Попизди мне еще тут, – шипит Иззи ему в ухо, прежде чем отпустить.