Одной любви недостаточно

Эду неспокойно. С того момента, как он задумался о неестественном равнодушии Иззи и о том, что ему, возможно, придётся что-то с этим делать, неспокойно. И Стид под боком не позволяет его беспокойству разрастись до пугающих масштабов, но и не сводит его к нулевому значению. Эду нужно что-то большее. Ему нужно доказательство принадлежности. И он решает получить его самым естественным и понятным для него способом. – Пошли поебёмся у тех деревьев. – Что? – Стид ошарашенно останавливается на месте и против воли заливается краской. – У нас же есть дела, любимый. – А то, что нас может кто-то увидеть, тебя не смущает? – Ну и это тоже… – Ну пожалуйста, – Эд закидывает руки Стиду на плечи, трётся о его щёку своей, целует в линию челюсти, в шею, снова трётся щекой, чуть ли ни мурлыкает, как мартовский кот. Стид, конечно, тут же обнимает его в ответ, непроизвольно прижимает к себе и прижимается сам. – Мы быстренько, – Эд говорит ему на ухо низким глухим голосом, и Стид понимает, что согласится вне зависимости от того, насколько убедительными будут аргументы. В конце концов, в последние дни в нём так много… чего-то, льющегося через край, ещё больше чем раньше. И теперь его в самом деле почти не смущает, что их может кто-то увидеть. – Я просто отсосу тебе, ладно? – Эд продолжает мурчать ему на ухо, абсолютно уверенный, что Стид ему не откажет, но получающий удовольствие от своей маленькой игры в уговоры. – Тебе же нравится, ты же любишь трахать меня в рот, ты каждый раз так охуенно стонешь, когда толкаешься мне в глотку… – О боже! Что на тебя нашло, – Стид хватает довольно лыбящегося Эда за руку и тащит его в «те деревья», укутанные относительной ночной темнотой. В какое-то из «тех деревьев» Стид врезается спиной, пока они, не глядя (на самом деле Эд смотрел), целуются в темноте. Эд вылезает языком изо рта Стида и снова трётся щекой об его щёку, щекотно дышит Стиду в изгиб шеи. – Скажи, ну пожалуйста, скажи так, чтобы… – На колени, – Стид рассекает воздух приказом так безоговорочно, как ему далеко не всегда удаётся лезвием своей шпаги. Эд с довольным стоном съезжает к его ногам. Он распускает шнуровку на его штанах, добирается до его члена: ещё не вставшего полностью, но уже начавшего наливаться кровью – и проводит по нему языком, облизывает со всех сторон. Стид охуенно стонет уже сейчас. Мэри никогда не делала ему… такого (справедливости ради, он ей тоже). Эд сделал в первую же их совместную ночь после примирения – точнее, Эд попросил сделать это в первую же их совместную ночь после примирения. У них тогда не было масла, и Эд давно ни с кем не… В общем, других вариантов нормально потрахаться не было, а очень хотелось. У Стида получается хуже, чем у него. Но он старается научиться. Эд по очереди всасывает в рот его яички, и Стид закусывает губу, чтобы не застонать слишком громко. Он кладет одну руку Эду на голову, другой ловит его ладонь, лежащую на его подрагивающем животе, и переплетает их пальцы. Эд старательно облизывает его со всех сторон, обводит языком головку, чуть надавливает кончиком на уздечку, и Стид вздрагивает, ненадолго закрывая глаза и откидывая голову на дерево. Когда стараниями Эда у Стида окончательно встаёт, он выпускает его руку из своей и говорит хрипло: – Теперь руки на колени. Эд послушно укладывает ладони себе на бёдра, открывает рот и высовывает язык. Стид убирает волосы от его лица, собирает их ближе к его затылку обеими руками и толкается ему в рот – Эд обхватывает зубы губами и довольно мычит. Когда Стид толкается ему в глотку и охуенно стонет, у Эда начинают слезиться глаза, горло дёргается пару раз непроизвольно, но он быстро возвращает себе контроль, не давая хода рвотному рефлексу. Стид не первый, кому он отсасывает – но первый, кому ему отсасывать по-настоящему нравится. Его маленький милый доминант, он такой чувствительный, такой громкий, когда его член оказывается у Эда во рту. Восхитительно. Стид отчаянно пытается сдерживать стоны, толкаясь Эду в глотку с влажными чвякающими звуками, Эд мычит, потому что так кайфовей – невыносимая звуковая пошлятина. У Эда, конечно, стоит, и его ладони начинают подрагивать в желании коснуться себя, но Стид ещё не разрешал, значит, нельзя, надо терпеть, он хороший послушный котёнок, он непременно справится, он должен слушаться… Стид спускает Эду в глотку со вскриком, который у него не получается приглушить, изгибается над ним, шумно дыша, и практически скулит от того, как содрогается вокруг него его горло, стремящееся проглотить его сперму. Когда Стид вытаскивает член изо рта Эда и снова откидывается на дерево, у Эда всё лицо мокрое: в слёзах, слюнях и соплях – и стояк, наверняка, болезненный в этих узких кожаных штанах, но он всё ещё держит дрожащие руки прилепленными к бёдрам. – Молодец, – выдыхает Стид почти шёпотом, – поласкай себя. Эд расстёгивает свои штаны, чуть ли ни разрывая их, хватает себя с рыком, переходящим в жалобный стон, одним быстрым движением собирает слюну со своего лица и начинает дрочить обеими руками, глядя в глаза Стиду снизу вверх: своему маленькому милому доминанту, своему единственному божеству – и кончает на землю между его ног, практически рыдая. Стид тянет к нему руки – Эд хватается за них и поднимается к нему, падает на него. Стид целует его, хотя его рожа выглядит так, что по ней было бы уместнее пройтись ботинками – и Эд чувствует, что ему, наконец, спокойно. – Я люблю тебя, – говорит он своей сопливой-слюнявой рожей, пока Стид пытается привести её в порядок своим рукавом: увы, времена, когда он неизменно ходил во фраке с шёлковым паше в нагрудном кармане, канули в лету. – И я тебя, – Стид улыбается и целует его снова, и Эд забывает, из-за чего он вообще тревожился.