Двенадцать лун и две недели

      Когда Вэнь Нин принимает кинжал своей мёртвой сестры, Цзинь Лин в мгновение ока понимает, что его метод возвращения реликвии - перед толпой из более чем двухсот человек, некоторые из которых, несомненно, призывали к смерти всех Дафань Вэнь после окончания кампании «Выстрел в Солнце» - был совершенно непростительным. Он снова чуть не падает на пол, когда Вэнь-цяньбэй вынимает из его пальцев клинок в малиновых ножнах, потому что руки у мужчины дрожат, как кленовые листья на ветру, несмотря на то, что последние восемнадцать лет в них не было жизни, и он убирает кинжал в свой рукав в тот момент, когда Цзинь Лин отстраняется. Как будто он предпочёл бы снова умереть, чем смотреть на клинок, хотя Цзинь Лин не может понять - почему.       А затем Вэнь Нин ускользает из зала, а лидер Ордена Не открывает банкет и исчезает в толпе, шагая мимо двух слуг, несущих караул у дверей, оставив Цзинь Лина с горьким привкусом во рту, который не позволяет ему проглотить даже глотка воды.       - Но Вэнь-цяньбэй знал, что сегодня вечером ты вернёшь артефакты его клана, - протестует Оуян Цзычжэнь, когда все пятеро подростков собираются за одним столом и Не Шиён вместе с ними. - Я знаю, что он знал всё заранее, мы были там, когда лидер Ордена Лань сказал ему. Разве не так, Сычжуй?       Сычжуй кивает, накладывая рис и мясо в миску Цзинь Лина, и пытается заставить себя перестать хмуриться: привычка, которую он унаследовал от Вэй Усяня, как заметил Цзинь Лин, когда они все были в Облачных Глубинах.       - Он действительно знал, Цзинь Лин. Должно быть, ты просто вернул ему что-то особенное из вещей моей тёти, и он этого не ожидал. Он вернётся.       Цзинь Лин кусает губы и пытается проглотить глоток вина, бросая на Оуян Цзычжэня благодарный взгляд, когда тот отодвигает простой кубок и наливает ему вместо этого крошечную чашу медовухи из Балинга.       - Лучше не обжигаться спиртным, если чувствуешь тошноту в желудке, - тихо говорит Цзычжэнь. - Просто постарайся не пить больше двух чашек каждые два часа, хорошо? Или начни сжигать алкоголь сейчас, тогда сможешь пить столько, сколько хочешь.       - Зачем тогда вообще пить, - ворчит Цзинь Лин, глядя на друга, пока Цзычжэнь передает ему ещё одну порцию медовухи. - Вот, я больше ни к чему не притронусь два часа, всё верно?       Оуян Цзычжэнь неохотно кивает.       - Я буду наблюдать за тобой, - предупреждает он. - Обычно здесь не подают медовуху из Балинга, так что, тебе вообще следует пить аккуратнее. Только у местных жителей хватает смелости для этого.       - Может, тебе стоит подумать об этом немного больше, юная госпожа, - говорит Лань Цзинъи, хмуро глядя на свою тарелку с тушеным тофу и перебирая его кусочек за кусочком. - Я имею в виду, что это был кинжал его сестры, а она... Ну, ты же знаешь, как умерла Вэнь Цин.       Сожжена заживо, всегда говорилось в исторических текстах Цзинь Лина в кратком разделе, посвященном осаде Безночного города и смерти его собственного отца на тропе Цюнци. Сожжена заживо, а её прах развеян по территории Безночного города, чтобы Старейшина Илина не превратил её тело в марионетку, как он сделал с её братом Вэнь Нином. Для Вэнь Цин не было ни могилы, ни благовоний, зажжённых в её память, ни единой души, оплакивающей её. Потому что дядя Вэй был мёртв, как и весь клан Дафань, а Вэнь Нин был заключен в Цзиньлинтае с гвоздями, пронзающими его мозг, что делало его кротким и покорным воле Сюэ Яна и маленького дяди Гуанъяо, пока Вэй Усянь не спас его шестнадцать лет спустя. Даже Сычжуй не мог скучать по ней, так как лихорадка, в которую он впал после Могильных курганов, истощила его воспоминания, и они вернулись к нему только после событий в храме Гуаньинь.       Мёд прокисает на языке Цзинь Лина, и он так быстро поднимается на ноги, что едва не падает прямо на колени Не Шиён.       - Я пойду и найду его.       - Найдёшь кого? - недоуменно спрашивает А-Цин. - Ты имеешь в виду старшего Вэня?       - Да, - отвечает Цзинь Лин. - Я… я должен извиниться. За то, что сделал это на глазах у всех.       И он спешит к дверям, прежде чем остальные пятеро успевают его остановить, выскальзывает в освещенный факелами холл и направляется в сторону гостевых комнат Ордена Лань на четвёртом этаже. Цзинь Лин знает, что комната Вэнь Нина рядом с той, что принадлежит Лань Сичэню, и, скорее всего, там он его и найдёт. И, как он надеется, в целости и сохранности, в своих собственных апартаментах, а не ввязавшегося в неприятности с каким-нибудь заблудшим гостем, что поклялся отомстить дяде Вэю. Не то чтобы таких людей должно быть много, особенно сейчас… Но затем он достигает второго этажа и понимает, что кто-то следует за ним.       Кто бы это ни был, он следит за его шагами, двигаясь, когда движется Цзинь Лин, и останавливаясь, когда тот останавливается. Юноша крепче перехватывает Суйхуа. Его меч может ощущать убийственное намерение, на это часто способны мечи, передаваемые от родителей к детям, но Суйхуа неподвижен и спокоен в своих ножнах, как всегда. Значит, таинственный преследователь не причинит Цзинь Лину вреда, по крайней мере, пока. И один-единственный крик, скорее всего, вызовет армию владеющих саблями заклинателей Не, чтобы защитить его в любой момент - так что, Цзинь Лин продолжает свой путь, поднимаясь ещё на два лестничных пролета и останавливается в изумлении, когда обнаруживает, что дверь в комнату Вэнь Нина не заперта, а сама комната пуста.       Он рыскает по этажу ещё минут пять, прежде чем обнаруживает, что одна из дверей лестничной клетки хлопает взад-вперёд как от сквозняка и бросается вверх по лестнице так быстро, как только может. Человек, следующий за юношей, секунду колеблется, прежде чем последовать за ним, стараясь не споткнуться о ступеньки. Но Цзинь Лин оставляет его далеко позади после третьей площадки и больше ничего не слышит с лестницы под ним. Он за несколько минут достигает верха того, что оказывается невысокой башней, примерно на трёх четвертях пути до вершины крепости, и здесь он находит Вэнь Нина, стоящего в одиночестве на продуваемом всеми ветрами балконе, с распущенными, развевающимися за его спиной волосами. Вэнь Нин снял свой гуань и бронзовые заколки для волос, которые дал ему Цзэу-цзюнь, и на мгновение стал похож на труп, одетый в мантию живого человека. Каковым он и является, полагает Цзинь Линь, хотя Сычжуй и Цзинъи однажды сказали ему, что Вэнь Нин, на самом деле, никогда не умирал.       Даже его талисман очарования, кажется, сломался, выставив напоказ бледную кожу и чёрные вены, такими, какими они были, когда Цзинь Лин впервые увидел его на горе Дафань, и взгляд на его шею доказывает, что Вэнь Нин действительно сорвал талисман.       - Вэнь-цяньбэй? - рискнул позвать Цзинь Лин, закрывая за собой дверь. - Вэнь-цяньбэй, я… извини, я знаю, мне не следовало отдавать тебе кинжал твоей сестры на публике, мне следовало просто упаковать его в один из сундуков и...       - Что ты знаешь об этом кинжале, господин Цзинь?       - Ч-что ты имеешь в виду? - Цзинь Лин колеблется, когда Вэнь Нин поворачивается к нему лицом. - Что там знать?       - Твой дядя хранил его более шестнадцати лет, - следует пустой ответ. - Он, правда, ничего тебе не сказал об этом?       Цзинь Лин напрягает память, совершенно упуская звук шагов, поднимающихся по лестнице. Он вспоминает ту ночь в сокровищнице своего дяди и ужасную, разрывающую боль, когда тётя Су вонзила кинжал себе между рёбер.       - Он сказал, что кинжал был зачарован, - медленно говорит юноша, в то время как Вэнь Нин вытаскивает кинжал из рукава и вертит его снова и снова. – Что в нём достаточно энергии обиды, чтобы убить любого в тот момент, когда он пронзает их, и что раньше кинжал принадлежал одному из личных убийц Вэнь Жоханя.       Вэнь Нин кивает.       - Убийца был смертельно ранен во время своей последней миссии, но он выполнил её, и мой дядя похоронил его с честью. После этого он держал кинжал рядом с собой, больше для демонстрации, чем для чего-либо ещё. А потом он отдал его моей сестре, когда она достигла совершеннолетия. Энергия обиды поселилась в нём из-за многолетних экспериментов моего дяди с иньским железом, и к тому времени, когда моя сестра получила кинжал, он был достаточно ядовитым, чтобы убить одним прикосновением к любому жизненно важному органу или при заражении кровотока, если жертва не была заклинателем. Ты знаешь что-нибудь ещё, господин Цзинь?       Цзинь Лин зажмурился и задумался, вызывая образ своего маленького дяди, обнажающего ножны, смотрящего на своё отражение в клинке и говорящего всем в комнате, что...        «Вот это! - понимает он. - Его отражение!»       - Ты не увидишь собственного лица в клинке, если обнажишь его, - медленно говорит он вслух. – Отражение в лезвии - это…       А затем Цзинь Лин обнаруживает кинжал в своих руках, и он давит на его запястья, как тавра вэней, которые он помог сжечь Цзэу-цзюню в первый месяц своего пребывания в Облачных Глубинах, и поднимает взгляд, чтобы увидеть, что Вэнь Нин смотрит ему в глаза. Наполовину решительный, наполовину измученный и настолько явно обезумевший, что Цзинь Лин почти протягивает руку, чтобы утешить его.       - Я должен забрать его обратно? – спрашивает он. - Неужели это слишком много - иметь что-нибудь от твоей сестры?       - Вытащи его из ножен, - шепчет Вэнь Нин. - Вытащи его из ножен и посмотри на лезвие.       Он делает, как ему велено, дрожа с головы до ног при мысли о том, кого он может увидеть в полированной стали. Потому что последним, кто умер от этого ножа, была его тётя, и увидеть её лицо спустя столько времени - почти год прошёл с тех пор, как он видел её в последний раз. Это было в ту ночь, когда его маленький дядя баюкал её остывающее тело в своих объятиях и плакал на плече Цзэу-цзюня - наверняка это будет слишком тяжело вынести.       Но лицо, которое материализуется перед его глазами - это не его тётя Су, и ни чем на неё не похожа. Хотя это женщина, молодая женщина всего на три или четыре года старше его дяди Вэя. Женщина, одетая в огненно-красные мантии с золотым гуанем в волосах, встречает взгляд Цзинь Лина с такой глубокой печалью, что он обнаруживает, что слеза катится по его лицу, прежде чем он успевает вытереть глаза.       Ее черты лица до странности знакомы, хотя Цзинь Лин может поклясться всей своей жизнью, что никогда не видел её раньше. Её волосы гладкие и тонкие, а кожа намного темнее, чем ценный белый цвет лица, столь желанный для дев Ланьлина и Гусу Лань, но её нос и большие чёрные глаза так похожи на глаза и нос Вэнь Нина, что он и эта девушка могли быть только...       Ой! О, нет!       - Что случилось? - хрипит Цзинь Лин, когда девушка в кинжале кивает ему и исчезает, растворяясь в облаке обиженной энергии, а лезвие снова становится серебристым. - Они сказали мне… Все говорили, что мой дедушка сжёг её. И это был её кинжал, он бы никому не подчинился, пока она была жива, так что, как...       - Ты знаешь, с чего это началось, не так ли? - бормочет Вэнь Нин. - Ты знаешь, кем был твой дедушка и кем родился твой дядя. И что он сделал, просто чтобы твой дед относился к нему как к своему истинному сыну.       - Мой дед был не лучше, чем Вэнь Жохань! - выплёвывает Цзинь Лин. - Такой же безумный и жадный до власти, и такой же жестокий. Только слабее, иначе случилась бы вторая кампания «Выстрел в Солнце» в тот момент, когда первая была закончена. Я имею в виду, что только один дядя Вэй открыто выступил против моего деда. Остальные молчали.       «Мой отец, его собственный сын, умер из-за жадности деда! - Цзинь Лин не говорит этого вслух. - Как и мой дядя Вэй, и моя мать вместе с ним».       - Да, он был всем этим, - соглашается Вэнь Нин. - Но он был сообразительным до того как стал жестоким, а похотливым стал ещё раньше.       Кажется, он пытается сказать что-то ещё, что-то похуже, и у Цзинь Лина почти свёртывается кровь в его венах, когда он ослабляет хватку на кинжале и позволяет ему соскользнуть на землю.       - Когда моя сестра привела нас к Башню Кои, она решила, что мы не должны идти, как нищие, хотя мы и были такими, с тех пор, как закончилась война, - рассказывает Вэнь Нин. – Она надела единственный комплект хороших мантий, который у неё ещё оставался, и шиньон, который мы сохранили, чтобы продать на случай самой ужасной чрезвычайной ситуации - для лекарств, которые мы не смогли бы сделать для себя на горе Луанцзян, если бы А-Юань или господин Вэй заболели, или на еду, если бы наш урожай погиб. На мне была мантия, в которой ты меня видел на горе Дафань, я надевал её всего один раз, чтобы служить достойным эскортом для твоего дяди Вэя… А затем мы поднялись по лестнице в Цзиньлинтай.       Сразу стало ясно, что они не хотели меня убивать, - медленно говорит Вэнь Нин. - Я не чувствовал убийственного намерения, по крайней мере, не сразу - а потом Цзинь Гуаншань посмотрел на мою сестру и приказал Цзинь Гуанъяо отвести её в свои покои. Она должна была искупить свои преступления на службе Вэнь Жоханя, обучив Цзинь Гуанъяо всему, что знает, сказал он. Но его глаза - возможно, он действительно хотел получить её знания, господин Цзинь, но я знал - и она знала, и все остальные из нас - это не могло быть всем, не с тем, кем он был, и не тем, как он... как он...       «Нет, этого не могло быть, - с сожалением думает Цзинь Лин. - Никогда, каким бы он ни был!»       - Сестра могла бы сказать, - хрипит свирепый труп, внезапно выглядя по-настоящему мёртвым, когда слова срываются с его губ. - Цзинь Гуанъяо сделал шаг вперёд, чтобы отвести её в комнаты Цзинь Гуаншаня, и кинжал оказался в её горле меньше, чем через секунду. Это убило её до того, как её тело ударилось об пол, а потом я стоял там и её кровь пропитала мои ботинки. И я сошел с ума. Я убил каждого заклинателя, что стоял между мной и Цзинь Гуаншанем, и я считаю, что они позволили это мне! А следом была боль в затылке, и ничего больше, пока я не услышал зов господина Вэя.       - Они повесили наш клан и после этого сожгли тело моей сестры, а её прах развеяли в Цишане, - говорит Вэнь-гунцзы. - Я отправился туда с А-Юанем после храма Гуаньинь - в город, где не дует ветер и не обитает ни одно живое существо, и смёл с земли всё, что смог найти, каждую её частичку. Но я никогда не забывал, Цзинь Лин, и не забуду, что не смог спасти её, когда она покончила с собой менее чем в футе от меня.       Он поднимает кинжал и прячет его в рукаве: на этот раз нежно дотрагиваясь до него, и Цзинь Лин чувствует, как его сердце разбивается при звуке приглушенных рыданий, когда Вэнь Нин запрыгивает на перила балкона и бросается вниз, как летучая мышь, летящая в темноту. Но затем юноша снова слышит рыдания, более чем через минуту после ухода Вэнь Нина, и внезапно вспоминает, что он поднялся на башню не один.       Он крадется на цыпочках, не издавая ни звука, кладёт руку на защёлку – и резко распахивает дверь, а потом отшатывается и едва не падает в шоке при виде одетой в пурпур фигуры, прислонившейся к стене в темном коридоре.       - Цзинь Линь, - задыхается его дядя. - Цзинь Лин, что ты здесь делаешь?       «О», - думает Цзинь Лин второй раз за ночь. Что сказал его дядя в ту ночь, когда он и Цзычжэнь нашли его пьяным в кабинете Цзинь Гуанъяо более полугода назад?       «Почему бы тебе не жениться, дядя?»       «Не могу, А-Лин. Я не заслуживаю этого».       - О, цзюцзю, - шепчет он. - Я... я не знал...       - Не для меня! - грубо говорит Цзян Чэн. - Никогда для меня, понимаешь? Я был тем, кто… - Он делает паузу. - По крайней мере… по крайней мере, это был не огонь. Затем он поворачивается на каблуках и спускается по лестнице, так что, всё, что может сделать Цзинь Линь, - это придержать язык и последовать за ним.       * * *       К тому времени, когда банкет заканчивается, то есть к тому времени, когда столы отодвинуты, а гости, которые всё ещё едят, начинают бродить по залу небольшими группками со своими тарелками в руках, в истинной манере Не - Вэй Ин продолжает с тревогой смотреть на пустое место на цзиньской стороне пиршественного зала, почти на грани того, чтобы вылететь из-за стола и отправиться на поиски Цзинь Лина и Цзян Ваньиня самостоятельно.       Сяо-Ю крепко спит в объятиях Вэй Ина, вдоволь наевшись яичной каши и супа, и даже Лань Ванцзи клонит в сон из-за позднего часа. Но он не может успокоиться, потому что Вэй Ин напряжён, и остаётся таковым до тех пор, пока его брат и племянник, наконец, не возвращаются в банкетный зал: молчаливые, неулыбчивые и идущие так медленно, что маленький Юй Мин, вероятно, смог бы обогнать их, если бы он достаточно постарался.       - С ними всё в порядке, - выдыхает Усянь, тяжело прижимаясь к Ванцзи. - Я реально думал, что что-то пойдет не так, Лань Чжань!       - Я не думаю, что Цзян Чэн вообще хотел видеть Вэнь Цюнлиня, - говорит ему Лань Ванцзи. – Твой брат, должно быть, отправился за Цзинь Лином и вернулся, не встретив его.       - Но это заняло много времени, - произносит Вэй Ин и открывает рот немного шире, чтобы Лань Ванцзи мог накормить его морковкой. - Как ты считаешь, с ними всё в порядке?       Лань Ванцзи косится на обоих мужчин и хмурится. Цзинь Лин выглядит достаточно хорошо, как он полагает, хотя и слегка напуган, но глаза Цзян Чэна красные и опухшие, явный признак недавних слёз и долгого периода плача. Однако Вэй Ин, похоже, не замечает этого; его чувства притупились с тех пор, как он потерял золотое ядро, а зрение человека, не занимающегося совершенствованием, было лишь одним из многих недостатков, к которым ему пришлось привыкнуть во время войны, поэтому Лань Ванцзи решает не рассказывать ему об этом. В конце концов, Цзян Ваньинь в гневе может нанести ответный удар, чтобы скрыть свою обиду, убежденный, что быть замеченным в таком состоянии – тяжкое оскорбление его гордости, а Лань Ванцзи однажды поклялся держать своего возлюбленного подальше от гнева его брата любыми необходимыми средствами.       - Хуайсан должен вскоре отпустить нас посмотреть фейерверк, - вместо этого говорит он, наклоняясь вперёд, чтобы промокнуть накрашенный рот Вэй Ина платком. - Нам остаться или пойти к тебе? Это был долгий день для нас обоих, и А-Ю уже спит.       В этот момент Сяо-Ю решает продемонстрировать свое истощение предельно ясно, засовывая свои маленькие ножки в рукава Вэй Ина, хныча и потирая кулачками с ямочками свои глаза. Вэй Ин прижимает сына к груди и покачивается из стороны в сторону.       - Не плачь, - успокаивает он, целуя крошечный лоб. - Хочешь пойти посмотреть фейерверк, Ю-эр? Ты никогда его раньше не видел, ты знаешь.       - Постель, - настаивает Сяо-Ю, всхлипывая со слезами на глазах. - Спать с папой и мамой.       - Как мы можем сказать «нет», а? - Вэй Ин улыбается. – Ладно, пойдём, Лань Чжань.       Он упирается тыльной стороной правой ладони в пол, чтобы оттолкнуться, так как грациозно подняться из сидячего положения практически невозможно, из-за того, что пухлый ребёнок выворачивает его из равновесия на одну сторону. Но вдруг падает обратно на землю с болезненным вздохом, прижимая ладонь к груди и задыхаясь, пока Лань Ванцзи не пытается передать ему духовную энергию в приступе паники.       - Нет, только не это! - хрипит он, и Лань Ванцзи отдёргивает руки и вместо этого тянется за горшком с холодным чаем. - Я не могу забирать чужую духовную энергию, помнишь?       Глаза Лань Ванцзи расширились от страха.       - Но это было после отклонения, - шепчет он. – Поэтому отклонения так трудно лечить, но этот симптом должен исчезнуть, когда... Вэй Ин, ты не поправился? С тех пор прошли месяцы, так почему ты мне не сказал? Госпожа Пан исследовала это?       - Да! Определенно да! - Вэй Ин уверяет его с нервным смехом, который абсолютно не убеждает Лань Ванцзи в том, что его возлюбленный говорит правду. - Со временем это пройдет, Лань Чжань, не о чем беспокоиться!       - Ты лжёшь мне, - обвиняет он. - Ты… Я пойду за Юй Чжэньхуном, и...        - Нет, в этом нет необходимости! - восклицает Вэй Ин, хватаясь за белую юбку его мантии, прежде чем Ванцзи успевает двинуться с места. Он открывает чайник и издает недовольный звук, когда находит его пустым, а затем легонько стучит по колену Лань Чжаня, пока тот не поворачивается к нему лицом, и кивает на длинный стол, на котором всё ещё расставлены последние блюда. - Принеси мне чаю или воды, или ещё чего-нибудь, - умоляет он. – И оставь А-Хуна в покое. Я буду в порядке после того, как выпью чего-нибудь. Пожалуйста, дорогой.       Когда Лань Ванцзи подходит к столу с закусками (то и дело, бросая обеспокоенные взгляды на Вэй Ина, несмотря на то, что тот находится всего в двадцати футах от него), он обнаруживает, что на одной из столешниц стоит кувшин с холодной водой, много свежей, подогретой воды для чая и немного фруктов и мёда, которые пахнут лёгкостью, сладостью и чистотой. Эти напитки, по-видимому, предназначались клану Лань и младшим ученикам, многие из которых ещё слишком молоды для спиртного. Но дети, кажется, оставили достаточно много душистого медового напитка, чтобы налить для Вэй Ина достойную порцию, поэтому Лань Ванцзи берёт кувшин и щедро наливает мёд в чашу.       - Лань Чжань! - Он слышит крик Вэй Ина и делает глоток, чтобы убедиться, что напиток отвечает вкусам его чжи. - Это медовуха из Балинга, а не фруктовый чай! Выплюнь сейчас же, или ты...       А потом мир вокруг него погружается во тьму, как будто проваливается в приятный сон, прежде чем он просыпается в постели Вэй Ина на следующее утро, не помня, как он туда попал.       * * *       - О, он это сделал, - стонет Вэй Усянь, когда видит, как шевелится горло Лань Чжаня. – Сиди здесь и будь хорошим, А-Ю. Я должен пойти за твоим отцом.       А-Ю сворачивается калачиком на столе и тут же засыпает, а Вэй Усяня бежит к столу с закусками и выхватывает чашу с медовухой из рук Лань Чжаня. Сначала он, похоже, подумал, что это фруктовый отвар, похожий на один из сладких ледяных напитков, которые дети покупают летом на улицах Люфэна, потому что медовый напиток из Балинга не пахнет ликёром и на вкус не похож на него. Лань Чжаню, очевидно, так понравился вкус, что он сразу осушил чашу после того, как сделал первый глоток.       - В самом деле, Лань Чжань? - сетует он, отставляя липкую чашу и хватая друга за запястье. – Я просил принести чая, дорогой. Или воду. Зачем ты вообще подошёл к медовухе?       - Слишком сладко, - хрипло шепчет Ванцзи, глядя в глаза Вэй Усяня и пытаясь поймать языком капельку ликёра на верхней губе. - Я не удержался, дорогой. Мне жаль.       - Неужели это действительно так вкусно? – удивляется Усянь. - Ну, теперь уже неважно. Мы должны отвести тебя наверх и уложить в постель прежде, чем ты снова отправишься воровать кур. Давай.       - На этот раз мне не нужны украденные куры, - обещает Лань Чжань, пока Вэй Усянь тащит его обратно через зал, прежде чем отправить Сяо-Ю в корзину и активировать ходячие талисманы. - Я уже позаботился об этом.       - ...А?       - Есть человек, который держит стадо в Цайи, - говорит его чжи, как будто это имеет какой-то смысл. – Я подумал, что десять будет хорошим числом для начала. С одним петушком, для цыплят.       Лань Чжань, похоже, также не понимает сейчас, что говорит, как и в последний раз, когда он был пьян, поэтому Вэй Усянь игнорирует его заверения в том, что этот фермер разрешил забрать своих кур, и упорно тащит своего друга к высокой двустворчатой двери. Ванцзи всё ещё может ходить по прямой, более или менее, и он может оставаться на месте, не раскачиваясь, когда Вэй Ин отпускает его, поэтому Усянь ставит его в угол возле привратника, а сам прячет Сяо-Ю под его маленьким одеялом и завязывает отороченную мехом шапку, чтобы держать голову малыша в тепле.       Но, выпустить Лань Чжаня из поля зрения хотя бы на секунду, оказалось ошибкой, потому что этот человек успевает пробежать полпути к северному концу банкетного зала к тому времени, как Вэй Усянь заканчивает одевать Сяо-Ю. И, что ещё хуже, Лань Чжань, кажется, мчится к юноше, который бросил вызов Вэй Усяню во время конференции, по пути вытаскивая меч из ножен, и, остановившись, плашмя опускает Бичень на плечо молодого человека.       - Господин Оуян, разве я не говорил, что второй раз, когда я услышу такие мерзкие слова из твоего рта, ты не сочтёшь меня таким снисходительным? - заявляет Лань Чжань, и его голос не выдает ничего, кроме смертельного спокойствия. - Мой ребёнок - сын шлюхи? Кого из его родителей ты хотел оклеветать? Меня или лидера Ордена Вэя?       Все, кто ещё остался в зале - то есть все лидеры Орденов, которые присутствовали на конференции, и большинство пришедших учеников - оборачиваются, чтобы посмотреть на них, и Вэй Усянь чуть не вскрикивает вслух, когда отец Оуян Цзычжэня подбегает и кладёт руку на плечо племянника.       - Ханьгуан-цзюнь, конечно, он не имел в виду ничего подобного, - говорит он, бросая свирепый взгляд на юношу, прежде чем умоляюще посмотреть на Лань Чжаня. - Ребёнок находится под опекой, как у Вас, так и у главы Вэя. Мой племянник, конечно, был небрежен в своей речи, но он говорил о матери мальчика.       - Разве я недостаточно ясно дал понять во время конференции, что объявил его своим собственным сыном? - возражает Лань Ванцзи. - Он родился у девушки по имени Ян Синь, но она не хотела, чтобы её ребёнок носил её имя, так как она надеялась, что господин, породивший А-Ю, признает его после её смерти. Я дал ему мой клан и имя в соответствии с её желаниями, ещё до того, как увидел его. И он уже принадлежит Гусу Лань - имя его матери будет добавлено в наш родовой зал, как имя той, что родила второго молодого господина Ордена Лань. И оскорбление господина Яна - это оскорбление моего клана и меня.       - Но разве он не ребенок Старейшины Илина? - бормочет кто-то из задних рядов. Женщина. Вэй Усянь предполагает, что это, вероятно, высокопоставленная дама из Чанлунь Яо. - Почему Ханьгуан-цзюнь претендует на сына Вэй Усяня?       - Потому что я заявил права на Вэй Ина! - приходит неумолимый ответ. - Любой его ребенок, в силу принадлежности к нему, также является моим ребёнком!       Вздохи наполняют пиршественный зал, и Вэй Усянь, воспользовавшись отвлекающим маневром, ныряет между парой одетых в серебро учеников Не (которые, кажется, по какой-то причине обмениваются мешочками с монетами) и тянет Лань Чжаня обратно к себе за сверкающие серебряные ленты, пришитые к его мантии.       - Это правда? - требует ответа юноша из Балинга, прежде чем Вэй Усянь успевает схватить Ванцзи за руку и сбежать. - Он поместил мать ребёнка в зал предков Лань?       Лань Чжань никогда раньше не упоминал о подобном, но он никогда не лжёт. И Лань Чжань не может хранить секреты, когда он пьян, не говоря уже о том, чтобы говорить неправду, поэтому Вэй Усянь совершенно уверен, что это должно быть правдой, несмотря на прежнюю сдержанность его друга по этому поводу.       - Это правда, - прерывает Лань Сичэнь, материализуясь позади Лань Чжаня, как призрак в синем и жемчужно белом, когда Вэй Усянь открывает рот, чтобы ответить. - Мой брат принял необходимые меры, чтобы утвердить покойную деву Ян в качестве члена нашего клана, с моего благословения. Теперь, если только господину Оуяну действительно нечем заняться, кроме как заботиться о семейных делах Его превосходительства, возможно, он хотел бы оставить моего брата и господина Вэя в покое?       Лидер секты Оуян хватает своего племянника за ухо и тащит прочь, а Вэй Усянь тянет Лань Чжаня к дверям, чтобы забрать Сяо-Ю. Лань Сичэнь следует за ними в качестве охраны и эскорта.       - Ванцзи пьян? - тихо спрашивает он, когда они втроём направляются к большой лестнице в вестибюле. - Хуайсан позаботился о том, чтобы алкоголь не подавался на столы нашей секты - он по ошибке пил из твоей чашки, господин Вэй?       - Ах, нет, - вздыхает Усянь, и Лань Сичэнь на мгновение опускает голову, прежде чем поднять глаза в искреннем замешательстве от чистого запаха дыхания брата. - Я попросил его принести мне чаю, но потом он нашёл на крайнем столе медовуху из Балинга и подумал, что это всего лишь мёд, смешанный, я думаю, с персиковым соком и водой. Оба имеют золотистый цвет и пахнут фруктами, так как ликер из Балинга зачарован, чтобы убрать запах и вкус алкоголя.       К его удивлению, Цзэу-цзюнь только усмехается и похлопывает его по руке.       - Он будет не первым в нашей семье, кто стал жертвой медовухи из Балинга, - уверяет он. - Минцзюэ-сюн получил в подарок ящик медовухи на свой восемнадцатый день рождения, а Не пьют ликёр, как воду. Так что, он ничего не почувствовал, когда прикончил свою порцию, и предложил немного мне.       Вэй Усянь закрывает рот рукой, чтобы не фыркнуть в лицо старшему мужчине - хотя, если судить по мягкому влажному свету в глазах Лань Сичэня, воспоминание, похоже, приятное.       - Что случилось потом?       - Я мало что помню, но Минцзюэ-сюн сказал мне, что я утащил его с празднования дня рождения и затащил на крышу, чтобы посмотреть на звезды, - улыбается Цзэу-цзюнь. - Ещё он сказал, что я танцевал и играл для него на Лебин, и что я начал петь сучжоускую колыбельную, когда он забрал мою флейту из страха, что шуфу поймает нас.       - Он поймал тебя?       - На следующее утро я проснулся в гостевой комнате шуфу с кистью и свитком, разложенными для меня на чайном столике, чтобы я мог копировать строки за завтраком, - шутливо говорит Лань Сичэнь. – Что ты об этом думаешь, господин Вэй?       Когда они пересекают очередную лестничную площадку, Вэй Усянь на мгновение представляет, какой, должно быть, была та ночь, когда Не Минцзюэ, только что достигший совершеннолетия и раскрасневшийся от выпивки, пытался вырвать Лебин из неумолимой хватки Лань Сичэня, только для того, чтобы запрокинуть голову и засмеяться, когда его друг возвысил свой сладкий голос в песне после потери флейты. Эта картина так сильно напоминает ему его собственное детство - пьяные заплывы со своими шиди и шисюнами в разгар лета, в то время как их многострадальные учителя гнались за ними вверх-вниз по докам, чтобы наклеить плавательные талисманы на их одежду - что он вздыхает от чистой тоски и притягивает Лань Чжаня немного ближе к себе, когда, наконец, они достигают гостевого крыла Ордена Цзян на западной стороне крепости.       - Тогда я оставлю тебя здесь, - говорит ему Лань Сичэнь, открывая дверь в комнаты Вэй Усяня и помогая ему уговорить Лань Чжаня переступить порог. – Уже поздно, и, боюсь, что завтра я буду ни на что не годен, если не лягу спать до полуночи.       - Ты тоже не собираешься смотреть фейерверк?       Лань Сичэнь качает головой.       - Мы с Ванцзи должны будем подготовиться к поездке домой утром, - мягко говорит он. – Спи спокойно, господин Вэй.       С этими словами он удаляется в коридор и закрывает за собой двери, оставляя Вэй Усяня снимать ходячие талисманы с корзины Сяо-Ю и вести Лань Чжаня в спальню. Его друг достаточно послушно следует за ним и тихо сидит на кровати, пока Вэй Усянь одевает Сяо-Ю в ночную рубашку и укладывает его обратно в корзину, но затем он тихонько ворчит и тычет в свой серебряный пояс, пока тот не падает на простыни.       - Вэй Ин, - зовёт Ванцзи, выпрямившись и обнимая Усяня за талию. - Иди сюда.       - Иди куда, дорогой?       - На балкон, - настаивает его друг, указывая на крошечную дверь в северной стене, прикрытую ещё одним шёлковым занавесом, как любая другая перегородка в их покоях, и с обеих сторон окружённую горшками с красными цветами. - Для фейерверка.       - Ой! - Вэй Усянь удивлённо вздыхает, когда Лань Чжань открывает дверь и выводит его на небольшую смотровую площадку, рядом с которой растёт огромное дерево. - Я даже не знал, что здесь есть балкон, Лань Чжань.       - Тогда куда по-твоему вела эта дверь?       - Шкаф? - Усянь пожимает плечами. - Или место для сушки белья? Слуги Не-сюна стирали всю мою одежду, так что, я не стал утруждать себя поисками.       Лань Чжань кивает, как будто ожидал такого ответа, и резко вздыхает, когда из середины плоской равнины между Таншань и Нечистым Царством выстреливает молния белого огня и взрывается градом сине-пурпурного звёздного света.       - Юньмэн фиолетовый, - отмечает он, в то время как Вэй Усянь опирается локтями на перила балкона и вздыхает от чистого восторга. - Следующим будет красный цвет, если я не ошибаюсь.       - Верно, милый! - Вэй Усянь смеётся, когда за первым фейерверком следует красный - в форме паучьей лилии. - И после этого?       - Мм... Чанлунь Яо, а затем Лаолин Цинь.       - Но Цинь Цанье не пришёл, Лань Чжань. И никто другой из Лаолина тоже.       - Зачем ему? - спрашивает Ванцзи удивительно связным тоном. - После потери жены, дочери и его единственного внука из-за его заклятого брата и зятя, я сомневаюсь, что мы когда-нибудь вновь увидим его за пределами его собственных границ. - Он закусывает губу, прежде чем продолжить. - Никто не видел меня за пределами Облачных Глубин в течение многих лет после того, как ты умер. Я не хотел видеть лицо Цзинь Гуаншаня или Цзинь Гуанъяо. Для Сюнчжана было большим горем, что я так поступил, но я бы не смягчился. Меня бы не удивило, если б Цинь Цанье решил сделать тоже самое.       Зеленый бенгальский огонь в виде головы зверя отбрасывает бледную тень на их лица, и Лань Чжань расслабляется при виде этого. Он обвивает руками талию Вэй Усяня и кладёт подбородок ему на плечо.       - До конференции, которую мы посетили в Ланьлине, я почти шестнадцать лет не покидал Облачные Глубины, кроме как для ночной охоты, - шепчет он. - Я не мог смотреть на Юньмэн Цзян и знать, что Цзян Ваньинь довел до смерти своего собственного старшего брата, и моя ненависть к Цзиням была слишком велика, чтобы о ней можно было говорить. И я терпел Не только потому, что лидер Не был влюблён в моего брата, и с детства думал обо мне как о чём-то вроде своего собственного брата, с тех пор, как мы были детьми.       Вэй Усянь чуть не падает прямо с балкона.       - Подожди, что? – бормочет он, разворачиваясь в объятиях Лань Чжаня, чтобы встретиться с ним взглядом. - Чифэн-цзюнь был влюблён в твоего брата? С каких пор?       Его чжи кивает и держит руку примерно на уровне своего живота:       - С тех пор как он был таким. Лет с шести, может быть, с семи.       Но они оба были мужчинами, почти протестует Вэй Усянь. Браки между двумя мужчинами (или более редко, между двумя девушками), конечно, не что-то неслыханное, но он никогда не знал об Ордене заклинателей, который бы поощрял их за пределами Цинхэ Не; что имеет смысл, если бы Не Минцзюэ был влюблён в Лань Сичэня, полагает он. Но, кроме того заклинателя из Оуян, который потерял рассудок во время войны, когда марионетка Вэней отрубила голову его мужу у него на глазах, Вэй Усянь никогда не знал никого, кто решился бы жениться на ком-то своего пола. Потому что брак - это торжественная вещь, предназначенная для зачатия и вынашивания детей, а также для улучшения самосовершенствования. И семей, которые могут разрешить своим детям вступить в союз, который по самой своей природе был бы бездетным, очень мало.       Даже Вэй Усянь, при всей своей необузданности (несмотря на то, что раньше он забавлялся, дразня своих шисюнов и шиди точно так же, как он дразнил своих боевых сестёр), думал о том, чтобы быть мужем жене, когда он был ещё достаточно молод, чтобы надеяться на любящий брак и собственную семью.       - Глава Лань ответил на его чувства? – слышит он свой вопрос, отмахиваясь от внезапной боли в груди. - Было ли между ними какое-то взаимопонимание?       Он наполовину ожидает, что его друг напомнит ему, что сплетни запрещены правилами Ордена, но Лань Чжань только качает головой.       - Брат никогда не знал, - говорит он. - Чифэн-цзюнь никогда ему не говорил, потому что сюнчжан бесконечно огорчился бы, узнав о таких чувствах, потому что не мог ответить на них взаимностью.       - Ах да, - вспоминает Вэй Усянь. - Твой брат асексуален. Он не мог бы жениться на Чифэн-цзюне, даже если бы захотел.       Лань Чжань приподнимает бровь, возможно, чтобы спросить, откуда Вэй Усянь мог знать такое, но внезапно ещё один фейерверк отвлекает его настолько, что он смотрит в небо и хлопает в ладоши как ребёнок. Вэй Усянь прикрывает ладонью рот, чтобы подавить смех, очарованный простым удивлением на нефритовом лице друга, и запрокидывает голову, чтобы прижаться щекой к Лану Чжаню, когда ночь расцветает над их головами бесконечным звездным дождём, блистающим в чистой воде, или светлячками, прыгающими среди цветов в Пристани Лотоса, так что каждая тёмная крыша и двор под ними сверкают, как небесный дворец из книги легенд.       - Ты счастлив? – вкрадчиво спрашивает Лань Чжань. - Скажи мне, Вэй Ин.       Вэй Усянь кивает.       - У меня есть всё, что я когда-либо хотел, Лань Чжань, - шепчет он на ухо своему чжи. - Если бы ко мне вернулись шицзе, Вэнь Цин и все остальные, я... Я бы ни в чем не нуждался, дорогой. И так как я не могу их получить, вряд ли может быть кто-то счастливее меня.       - Я так и думал, когда ты поехал в Пристань Лотоса, - говорит его друг, невнятно произнося слова, пока они не сливаются воедино. - Я думал, ты хотел примириться с Цзян Ваньинем. Тебя ужасно огорчило, когда он позволил тебе уйти, не сказав ни слова в Юньпине. И я знал, что ты хочешь вернуться домой, но не сделал бы этого, если бы твой брат не попросил тебя об этом. А он не стал бы, упрямый дурак.       - Лань Чжань! - возмущается Усянь, хотя эффект несколько портится из-за того, что Лань Чжань целует всё его лицо. - Не говори таких вещей! Что случилось с правилом о том, чтобы хорошо отзываться о других, а?       - Сюнчжан уничтожил его. - Лань Чжань пожимает плечами. - Он заменил его на то, что касается вынесения правильных суждений. Но, дорогой, я видел, какую радость приносит тебе прогулки по улицам Люфэна, и как ты счастлив, обучая учеников твоего брата с А-Мином и А-Ю, цепляющимися за твои бёдра. Ты улыбаешься, возвращаясь в свою постель с осознанием того, что А-Хун, А-Шуай и остальные любят тебя всем сердцем. Пристань Лотоса всегда будет твоим домом, независимо от того, считает Цзян Ваньинь нужным сделать тебя счастливым в нём или нет, и теперь ты знаешь это. Я ошибаюсь?       - Как ты думаешь, это глупо с моей стороны? - шепчет Усянь, глубже зарываясь в объятия Лань Чжаня. - Или тщеславно? Я думал вернуться в Юньмэн после того, как я оставил тебя, но я думал о том, каково было бы жить в Пристани Лотоса без шицзе, и как легко было бы причинить боль Цзян Чэну, если бы я сделал это. И это создало бы проблемы для А-Хуна и учеников, поэтому я решил бродить по ночным охотам и иди туда, куда приведёт меня дорога.       Вэй Усянь пытается проглотить рыдание, чувствуя себя почти постыдно успокоенным тяжестью широких ладоней Лань Чжаня на своей талии, а затем решает больше не говорить ни слова. Тогда было легче быть одному, но сейчас Лань Чжань здесь - и этого достаточно, более чем достаточно, потому что он так сильно любит своего друга, что каждое мгновение, которое он проводит с ним, ощущается как получение благословения, которое ему не суждено было получить.       - Не глупо хотеть, чтобы тебя понимали и любили, - говорит его чжи, внезапно снова обретая поразительную связность, несмотря на очевидный румянец на щеках и отчаянный стук сердца за спиной Вэй Усяня. - Вэй Ина любят его брат и его кузен, госпожа Ли и все маленькие ученики, которые плачут о лотосовом супе по утрам. Его любят Юй Сихань и Чжао Суйин и все старшие ученики, которые рисковали жизнью и здоровьем, чтобы последовать за своим лидером в битву той ночью в Яншо, и горожане Люфэна, которые на коленях умоляли меня присмотреть за их молодым господином, когда они услышали, что ты заболел. И тебя любят и наш А-Юань, и Цзинъи, и Цзинь Лин и Оуян Цзычжэнь, и так много других, что мне потребовалось бы время до рассвета, чтобы перечислить их всех.       - Тебе не нужно бояться, мой дорогой, - нежно продолжает Лань Чжань, целуя Усяня, пока тот плачет от радости и печали одновременно. - Для меня - теперь ты должен знать, кто ты для меня, а для Сяо-Ю его мама - это весь его мир, а над ним солнце и звёзды. Кто мог бы смотреть на Вэй Ина и не любить его?       На это Усянь плачет ещё сильнее:       - Лань Чжань! Как ты можешь говорить такое!       - Могу, - приходит самодовольный ответ. - Я не лгу, сердце моё.       А затем он продолжает рассказывать Вэй Усяню, насколько он дорог ему, пока мёдовуха не затыкает ему рот окончательно, оставляя его совершенно неспособным сказать что-либо вообще.       * * *       - Лань Чжань, - уговаривает Вэй Усянь через полчаса, пройдя примерно три четверти пути процесса по извлечению Лань Ванцзи из его одежды. Внешний слой был достаточно простым, как и второй, но третья мантия застегивалась поясом на правой стороне, а не на талии, и Вэй Усянь потратил почти десять минут, пытаясь заставить Лань Чжаня расстегнуть его, прежде чем сдаться и снять застежки самому. - Милый, ты не можешь подождать до завтра, чтобы принять ванну? Ты пьян, как обезьяна.       - Не обезьяна, - настаивает Лань Чжань, прежде чем сорвать внутреннюю одежду и направиться в ванную комнату. - Я буду купаться. Пойдем со мной.       За неимением лучшего, Вэй Усянь собирает упавшие белые мантии и складывает их в кучу на полку рядом с праздничным крошечным платьем Сяо-Ю.       - Если ты не можешь набрать воду сам, ты слишком пьян, чтобы купаться, - кричит он. - Иди спать, Лань Чжань! Ванна всё ещё будет там, когда ты проснёшься, не так ли?       Но его чжи, как ни странно, только крадётся обратно в спальню, прежде чем затащить его за запястье в маленькую, облицованную плиткой ванную комнату.       - Вода, - говорит он, жалобно указывая на насос горячей воды на западной стене, пока Вэй Усянь не сдаётся и не подталкивает деревянную ванну к носику. - Пожалуйста, милый.       - Я действительно не могу ни в чём отказать Лань Чжаню, не так ли? - Вэй Усянь вздыхает, работая деревянной ручкой до тех пор, пока ванна не наполнится дымящейся водой. «Возможно, умоляющие глаза Лань Чжаня были «движущей силой строгости Лань Цижэня», - думает он; потому что кто мог сопротивляться Лань Чжаню в детстве, разве что у них было каменное сердце?       - Брат никогда не мог, - бормочет его друг, и именно тогда Вэй Усянь понимает, что последнее он произнёс вслух. - Если я плакал, он делал мне булочки с красной фасолью. Это единственное, что он может готовить.       Сердце Вэй Усяня болит при мысли об этом, а затем продолжает болеть даже после того, как он помогает Лань Чжаню залезть в ванну и передает ему кусок мыла.       - Сёстры и братья действительно такие же везде, не так ли? - Он смеётся, не обращая внимания на щемящую боль в груди, когда Ванцзи сжимает мыло между ладонями и смотрит на него. - Поторопись, Лань Чжань. Я останусь здесь, пока ты не закончишь.       Лань Чжань только поворачивает голову и молча моргает.       - Лань Чжань, ты тот, кто хотел принять ванну, - ругается Усянь, вытаскивая из своего рукава чистый носовой платок и вкладывая его в руку друга. - А теперь у тебя есть мочалка и много мыла, так что, будь хорошим мальчиком и вытирай себя как следует, а?       - Помогите мне, - упрямо говорит Ванцзи. - Я слишком пьян.       - О, хорошо, - ворчит Усянь, прежде чем взять мочалку и намылить плечи Лань Чжаня.       Пока он ведёт рукой, вода касается вершин его шрамов, всех тридцати трёх, и Вэй Усянь морщится и закрывает глаза, прежде чем на ощупь промыть остальную часть спины друга.       - Они всё ещё болят? - хрипит Вэй Усянь, поливая голову Ванцзи пресной водой. - Я имею в виду твои шрамы.       Его чжи замирает от прикосновения:       - Нет. Не болят.       Некоторое время после этого он молчит, позволяя Вэй Ину вымыть руки и ополоснуть его густые волосы лавандовой водой; но потом снова вздрагивает, когда Усянь достигает его грудины. Его кожа становится красной в клубящемся паре, и он поворачивается, чтобы встретиться глазами с Вэй Ином так внезапно, что тот почти падает обратно на кафельный пол, в свадебных одеждах и всё такое.       - Нет-нет! - Лань Чжань задыхается, скручиваясь в комок от прикосновения. - Не трогай меня!       Вэй Усянь вздыхает и бросает намокший платок ему в лицо.       - Ты выглядишь достаточно трезвым, чтобы не утонуть в воде, - говорит он, отступая на несколько шагов к двери. - Я просто посижу здесь, за занавеской, чтобы убедиться, что ты не поскользнешься, а потом вернусь и помогу тебе одеться, хорошо?       По правде говоря, он предпочел бы сидеть, а не стоять вообще, за шторами или как-то иначе - потому что мучительная боль в груди вернулась, посылая огненные уколы по его спине и конечностям, когда она тлеет в его сердце, а воздух в лёгких, кажется, сжигает его изнутри, когда он переступает высокий порог спальни.       Но он слышит сильный всплеск из ванной комнаты, за которым следует звук босых ног его друга, ударяющих о влажный пол, поэтому Вэй Усянь берёт себя в руки и возвращается внутрь.       - Что всё это значит? - требует он, тыча в середину бледного лба Лань Чжаня, пока тот не скользит обратно в ванну. - Ты сказал мне не трогать тебя, и я сказал, что подожду снаружи. Разве я просил тебя следовать за мной?       - Нет. Оставайся здесь.       - Мне нужно присесть, Лань Чжань, - обиженно вздыхает Усянь, пытаясь игнорировать пронизывающую до костей боль в груди, когда Лань Чжань притягивает его к себе за веер, свисающий с его пояса. - Будь хорошим мальчиком и позволь мне идти, а? Я вернусь, когда ты закончишь, обещаю.       - Пожалуйста, - бормочет Лань Чжань, встречаясь с ним взглядом сквозь пелену густых чёрных ресниц. - Только на немного, Вэй Ин.       - Ах, Ханьгуан-цзюнь, теперь ты не прав, - протестует Вэй Усянь, слегка посмеиваясь сквозь боль, глядя на надутые губы своего чжи. - Сначала ты хочешь, чтобы я помог тебе искупаться. Потом говоришь не прикасаться к тебе. А теперь ты просишь, чтобы я не уходил. Так что ты хочешь, чтобы я сделал?       Глаза Лань Чжаня, уже потемневшие от выпитого на банкете мёда и ставшие ещё темнее из-за теней в ванной, расширяются, пока Вэй Усянь почти не видит в них отражение своего лица, прямо перед тем, как влажная белая рука хватает его за локоть.       - В любом случае, - хрипло говорит Лань Чжань, - ты не можешь уйти!       Он дёргает Вэй Ина вперёд с такой силой, что тот врезается ему в грудь. Ванцзи отступает назад, опираясь всем весом на деревянные бортики, а Усянь машинально цепляется руками за его плечи и пытается выпрямиться. Но в следующий миг доски поддаются, ломаясь от всей силы широкой спины Лань Чжаня, и они оба падают на пол, когда ванна разлетается на куски.       - Ой, - стонет Усянь, прежде чем взглянуть вниз и обнаружить, что тело друга смягчило худшее из его падений. - Лань Чжань, Лань Чжань, с тобой всё в порядке? Тебе не больно?       Но Лань Ванцзи уже крепко спит, положив голову на обломок дерева, и храпит достаточно громко, чтобы разбудить мёртвого, поэтому Вэй Усянь только давится и до головокружения смеётся, прежде чем, наконец, перетащить Лань Чжаня в соседнюю комнату и уложить его в постель.       * * *       Однако через пять минут после этого - пока Вэй Усянь расстёгивает свой тяжелые верхние мантии с вышитыми золотом драконами и сливовыми деревьями - его грудь начинает гореть так же, как и его спина в тот ужасный день в Пристани Лотоса, когда Юй Цзыюань бросила его в родовом зале на пол и била его до тех пор, пока его зрение не затуманилось. Поэтому он падает на пол и лежит там со слезами, текущими по щекам, пока боль не утихает.       Это могло бы занять час, возможно, или минуту, но он снова приходит в себя, прижимаясь щекой к холодному камню пола, и поворачивается на спину, глядя в потолок со слезами, стекающими по его волосам. Выпрямляться почему-то странно; как будто он одновременно тяжелый и опустошенный, пустой и в то же время полный чего-то не совсем своего, но ему удается встать и откинуть волосы с мокрых щёк, как раз перед тем, как свет от фейерверка окрашивает землю в багровые цвета.       В то же время зеркало в дальнем конце комнаты вспыхивает белым, как солнечные лучи на мече в гуще битвы, и Вэй Усянь подбирает валяющийся на кресле халат для сна, чтобы повесить на стекло — потому что яркий свет наверняка разбудит Сяо-Ю, не говоря уже о Лань Чжане. Он, спотыкаясь, подходит к зеркалу, прежде чем бросить ночную рубашку и прислониться к раме.       А затем - почти по собственному желанию, осознаёт Вэй Усянь - его пальцы перемещаются с воротника на пояс и снимают красную шёлковую внешнюю мантию. Следом - чёрно-золотую, и потом простой тёмно-бордовый халат, который защищает второй слой от его испачканного потом нижнего белья. Вэй Усянь остаётся обнаженным по пояс, и его одежда струится вокруг его бёдер, как водопад крови.       Он моргает на свое отражение один раз, затем дважды, а затем четыре раза подряд, не дыша... Потому что, впервые за почти год, по его подсчётам (и почти за два десятилетия, по подсчётам всех остальных) на некогда белой плоти над его сердцем красуется герб Цишань Вэнь.