Нить судьбы сияет алым

      У горячего источника всегда стоял плотный туман. Крупные клубы пара неожиданно лёгкими завитками взмывали в воздух от водной глади, расползаясь на многие метры вокруг, создавая завесу, в которой можно было спокойно укрыться, и тебя даже никто не найдёт.       Сам источник представлял собой большой купальный пруд, окружённый нагромождениями камней. Он тянулся куда-то вглубь горы, где шумел небольшой водопад, делая это место идеальным, чтобы просто сидеть в горячей воде, слушать её беспрерывный ход и ни о чём не думать.       Здесь ты словно отрезан от внешнего мира, спрятан в туманной занавеси, окружённый только матерью природой. А когда по вечерам рядом загораются фонари, зрелище похоже на приход Рождества, только в этой клетке нет праздников, подарков и ёлки, здесь всё застыло на одном, вечно повторяющемся дне.       А у Чонгука в голове всё крутятся и крутятся на повторе слова, сказанные Ин Линхэ накануне: «А мне искренне жаль, что ты встретил меня даже после смерти». По обычаю, мужчина ничего не стал объяснять, порой он говорил нечто двусмысленное, чего Чон никак не мог понять, но никогда не пояснял свои слова, отчего у Чонгука разыгрывался нешуточный интерес.       Вообще, чем больше Чон проводил времени с Ин Линхэ, тем больше он убеждался, что тот ни капли не похож на Тэхена из прошлого Чонгука. Даже внешность у них была схожей, но абсолютно разной. Они просто имели определённые общие черты лица, но на этом их сходство подходило к концу. Видимо, Чонгук просто сам себе внушил, что они похожи, так не желал оставаться один, так боялся потерять любимого, что поверил, будто Ин Линхэ и есть Тэхен.       Но он никогда им не был. Начиная с внешности и заканчивая характером — это были два абсолютно разных человека. Даже их привычки в еде отличались, как и манера говорить, и сам голос, и характер — буквально всё! Они были абсолютно противоположны друг другу. Тэхен из прошлого Чонгука лез обниматься, постоянно улыбался и мог часами нести несусветную околесицу, из-за которой окружающие считали его очаровательным. Ин Линхэ был сдержанным, вежливым и крайне осторожным с личным пространством другого человека. Он был когда-то Императором и все повадки в нём выдавали человека воспитанного и образованного. То же самое можно было сказать и о его речи, о взглядах на мир, на человека в нём. Он умел красиво излагать свои мысли и долго рассуждать на какую-то тему, в которой Чонгук ничего не понимал, хотя жил в мире, где процветали самые разные философские школы.       К тому же Ин Линхэ был обходителен и галантен. Он был холодным, словно глубины Антарктики, но жгучим, точно само Солнце. Его не требовалось просить о чём-то дважды. Местные приходили к нему с самыми обыденными просьбами, и он помогал им без лишних слов и возмущений. Просто выполнял работу, уставал, но продолжал помогать людям вокруг. Он казался безучастным, но на самом деле искренне переживал за других, готовый всегда подставить своё крепкое плечо нуждающемуся.       Отчасти, он всё же казался Чонгуку во многом странным. Когда они ели вместе, Ин Линхэ всегда брал только плошку риса и два пельменя с овощными начинками. Хотя госпожа Чхве с поварами всегда старались сделать меню максимально разнообразным, трудясь с утра до ночи над новыми рецептами и улучшая старые.       Ин Линхэ же никогда не изменял своим привычкам. Чонгук всегда ходил есть вместе с ним, и три раза в день мужчина ел одно и то же, в одинаковых пропорциях. И это было странно, потому что этой плошкой тяжело было и кошку накормить, не говоря уже о взрослом здоровом мужчине! Чонгук как-то попытался съесть столько же, и по итогу у него живот выл от голода до самого утра.       Тогда Чон решил немного подкармливать Ин Линхэ, чему госпожа Чхве была несказанно рада, заворачивая для парня лепёшки, булочки и разные пирожные, которые тот уносил в поместье. Но Ин Линхэ хоть всегда благодарил за еду, сам съедал не больше маленькой птички. Зато сливовое вино пил кувшинами и чаще всего на ночь, прежде чем влезть на раскидистое дерево у городской стены и начать играть очередную мелодию на флейте.       Ещё Чонгук выяснил, что Ин Линхэ не спит большую часть ночи, обычно он сидит в беседке и что-то пишет на рисовой бумаге. Чон как-то хотел прочесть, но китайского он, увы, не знал и не мог понять ни одного иероглифа. А спрашивать у Ин Линхэ было бы как-то слишком.       Загадок в мужчине хватило бы на воз и маленькую тележку. И может быть, потому Чонгука так тянуло к нему, а может, и нет — он и сам не мог себя понять. С того случая в лесу и с того их разговора Чон только сильнее проникся к Ин Линхэ.       Не влюбился, но был на финишной прямой именно к этому чувству, с ужасом понимая, что он оказывается эмоционально незащищённый. Открытый, точно книга, а впитывает всё, словно губка. Наверное, поэтому им было так легко попользоваться, а потом просто выбросить в помойное ведро.       Чонгук тяжело вздыхает, расстроенно глядя на своё расплывающееся отражение на водной глади источника.       Какой же он дурак всё-таки! И даже могила его не исправила! Наступать на одни и те же грабли по несколько раз — это, конечно, на уровне его интеллекта и удачи. Ин Линхэ был чудесным, но он был не для Чонгука, как бы хорошо к нему ни относился.       — Ваше Величество! — звонкий женский голос звучит где-то у внутреннего двора. — Ваше Величество!       Чон по привычке даже хочет крикнуть, что Ин Линхэ нет дома, но потом вспоминает, что он не в современном мире, чтобы лежать в ванной и расслабленно кому-то отвечать за сотню метров. Приходится быстро выйти из источника, вытереться и накинуть одежды, чтобы выйти к неожиданному гостю.       У павильона Ин Линхэ стоит госпожа Су — лучшая швея в этом месте. Женщина была в самом расцвете сил, не старше тридцати, довольно миловидная, но при этом в чертах её лица просматривалась строгость. Она всегда носила волосы убранными, а её одежды хоть и были богатыми и невероятно красивыми, да только даже в них всё было строго и глухо. Молоденькие девушки, как ИнНа, могли себе позволить носить платье с декольте, выглядя свежо и кокетливо, а госпожа Су запахивала всё наглухо.       Вместе с женщиной в поместье пришла её младшая ученица Гу Чанси. Она была ровесницей Чонгука, достаточно красивой, пусть и застенчивой, а ещё ей, как и всем здесь, нравился Ин Линхэ. Чонгук не раз ловил её пылающие взгляды на Тэхене, да только тот, кажется, не замечал, что местные девушки повально сходят по нему с ума.       У Гу Чанси в руках был идеально квадратный свёрток чёрно-красных одеяний, из чего Чонгук сразу понял цель визита сюда госпожи Су.       — Господин Чон! — женщина сложила руки в малом поклоне, обращаясь к Чонгуку. А затем заметила его влажные волосы, тут же спохватившись: Видимо, мы оторвали вас от купания, простите, господин.       От её услужливости Чонгуку становилось несколько не по себе. Будто она была его служанкой, а не такой же здесь запертой душой!       — Что вы, что вы, госпожа! — поспешил её переубедить Чон. — Я всё равно собирался уже закругляться.       Госпожа Су, как и Ин Линхэ, не понимала большинство современных фраз Чонгука, но тактично промолчала на этот счёт.       — Вы не знаете, где сейчас Его Величество? Мы принесли для него новое одеяние.       Старого кроя и цвета. Пусть одежда была новой, но наряды ничем не отличались друг от друга.       — Не видел его с утра, — пожимает плечами Чон.       Это он любит поспать до обеда, а Ин Линхэ если спит пару часов в день, то это хорошо, потому что из поместья он исчезает с первыми лучами солнца, отправляясь на поле или в сад. Кстати, скоро начнётся большая уборка яблок или уже началась, может быть, Ин Линхэ уже в саду.       — Но могу передать ему одежду, — с улыбкой предлагает Чонгук.       По госпоже Су видно, что она колеблется какое-то время, ведь обычно всегда лично отдает Ин Линхэ одежду. Однако женщина всё же решается довериться Чонгуку.       — Я была бы вам очень признательна.       Госпожа Су забирает идеально уложенный наряд у Гу Чанси и передаёт его Чону двумя руками с неглубоким поклоном, из-за чего у Чонгука даже щёки розовеют. Не привык он к такому этикету, не привык!       — И ещё, — женщина вытаскивает из широкого рукава сложенный лист рисовой бумаги, на котором едва просматриваются крупные иероглифы, и укладывает его поверх стопки вещей, — передайте, пожалуйста, это письмо Его Величеству. И если вас не затруднит, найдите его и напомните, что сегодня — годовщина.       «Годовщина?» Чего? Кого? У Чонгука в голове мгновенно все мысли путаются после этих слов. Эта фраза могла значить всё, начиная с годовщины свадьбы, заканчивая годовщиной смерти. Но что конкретно она значит для Ин Линхэ? Чонгук открыто спросить не мог, да он, вообще, не должен был влезать в чужую жизнь, однако любопытство всё же грызло. А ещё ощущение какой-то тянущей боли в районе груди, обычно говорят, что так болит душа. Но с чего бы у Чонгука она заболела?       Парень вспоминает свой недавний сон, в котором видел Ин Линхэ, стоящего на мосту. Тот улыбался ему и словно даже его ждал. Ну, не могли они быть прежде связаны! Это же бред, подобное бывает только в фильмах.       Пообещав госпоже Су найти Ин Линхэ, Чонгук отнёс новую одежду и письмо в павильон Тэхена и тут же припустился искать мужчину.       На рисовом поле его не было. В городе его не было. Бездельник Ли Гон валялся пьяный у винной лавки, о чём-то неразборчиво болтая с цветущим кустом ирисов. Если бы Ин Линхэ был хотя бы где-то поблизости, этот лодырь давно бы исчез с улицы. По непонятной причине он боялся Тэхена чуть ли не до беспомощных воплей, стараясь не попадаться ему на глаза. Это всех удивляло, но с расспросами никто к Ин Линхэ не лез.       — Господин Чон, ищите Его Величество?       К Чонгуку устало шёл староста Мо. Несмотря на то, что он был главным в городе и ведал всеми делами, внешне он выглядел очень молодо, может лет двадцать пять-двадцать семь. Здесь почти все были молодыми, душ в возрасте можно было пересчитать по пальцам одной руки.       — Староста, — Чонгук вежливо кланяется, — да, я ищу Тэхена, вы не видели его?       Наверное, лишним будет говорить о том, какое удивление отразилось на лице господина Мо, когда он услышал, что Чон в открытую называет Ин Линхэ ненавистным именем. В городе все знали его второе имя, однако никто не смел называть его Тэхеном.       — Его Величество сегодня в яблоневом саду, — с улыбкой отвечает староста, — госпожа Чхве хочет сделать варенья, и Его Величество вызвался помочь со сбором урожая. Вроде бы сегодня у него годовщина со дня смерти, вы поэтому его ищете?       Годовщина со дня смерти?       Видимо, на лице Чонгука отразилось такое недоумение и удивление, что староста сразу понял о том, что парень ещё не осведомлён о некоторых странных аспектах жизни здесь душ.       Господин Мо понимающе улыбнулся, похлопал ободряюще Чонгука по плечу и жестом предложил пройтись с ним.       — Живые празднуют свои Дни Рождения, для мёртвых же единственная дата, которая действительно важна — день смерти, — поясняет господин Мо. — Мы одновременно ненавидим этот день, но и тоскуем по нему, потому что это был последний день из нашей жизни, последняя возможность что-то исправить. Но, как видите, мы все здесь, никто и ничего не успел исправить. Как правило, мы не празднуем годовщину смерти, душа лишь выпивает вина, возводит небольшой алтарь для поклонения своим предкам и весь день носит белые одежды. В смерти нечего праздновать, нечему устраивать роскошное празднество, однако мы все знаем, в какой день и кто из нас умер. Мы забыты для живых, потому только другие такие же, как мы, души могут помнить нас. Этот день очень важен, а Его Величество просто ушёл в сад.       Староста вздыхает, качая головой.       А Чонгук покусывает губу, переваривая слова господина Мо.       — Вы сказали, что в этот день вы носите белые одежды?       — Да, это же смерть, а значит, траур.       — Но госпожа Су сегодня принесла для Тэхена снова чёрно-красные одежды. — Вспоминает Чонгук.       — Юноша, — господин Мо пристально смотрит в карие глаза Чона, — а вы разве не знаете, что означает цвет одежд Его Величества?       Чонгук отрицательно качает головой, и в этот момент бездельник Ли Гон нетвёрдо поднимается на ноги, пьяно шатаясь, и нагло вмешивается в разговор:       — Этот цвет называют жертвенно-красным, — несмотря на своё состояние, голос у Ли Гона твёрдый и понятный, совсем не как тогда, когда он разговаривал с кустом ирисов, — потому что Император будет в нём последней жертвой для своего народа!       Ли Гон безумно рассмеялся, а у Чонгука от этого смеха мурашки от страха дружным маршем побежали. Зато староста Мо не растерялся, тут же напустив на себя грозный вид и начиная ругать Ли Гона и гнать его прочь:       — Иди отсюда, иди! Проспись уже и начни нам здесь помогать!       Лодырь пьяно улыбается двум мужчинам и медленно плетётся в сторону своего сарая, в который успел превратить свой некогда хороший дом.       — О, Амитабха! — сокрушается староста Мо.       — Он прав? — тихо спрашивает Чонгук, и, понимая, что вопрос звучал жалко, прочищает горло и пробует ещё раз, громче: — То, что он сказал, — правда?       Староста смотрит на парня несколько секунд, после чего вздыхает и кивает:       — Отчасти. Этот цвет действительно носит название — жертвенно-красный. В те времена Император носил это одеяние во время свершения ритуалов подношения даров богам. Но последней жертвой стал сам Его Величество, его похоронили в этих одеждах, поэтому он носит только их.       Чонгук проглатывает ком непонятно откуда и почему взявшийся в горле и интересуется, ещё помня уроки истории:       — Но разве Императора хоронили не в золотых одеждах? Он ведь сын Неба, дракон.       Староста смотрит на Чонгука и думает, что тот действительно по ошибке сюда попал. Таким наивным и добрым людям здесь не место.       — Сын Неба не попал бы сюда, — говорит господин Мо, а у Чона всё внутри неприятно скручивает.       С одной стороны, Чонгука не должно касаться то, что произошло с Ин Линхэ в далёком прошлом. Но из-за любопытства или чего-то другого, он постоянно жаждет услышать о нём хоть что-то. Будто бежит за призрачным образом, пытается его поймать, но тот постоянно ускользает от него.       — Большего сказать не могу, — извиняюще улыбается староста, — никто не знает, что произошло в прошлой жизни Его Величества, разве что госпожа Су. Она и Его Величество дольше всех здесь, скорее всего, они из одной эпохи. Но за сплетнями лучше обращаться к старухе Ли, я могу рассказать только факты, а большее мне и неизвестно. Если вам интересно, спросите у самого Его Величества, кажется, он хорошо к вам относится.       — Не думаю, что могу спросить о таком, — отвечает Чонгук, понимая, что подойти с таким вопросом к Ин Линхэ действительно бы не смог.       Господин Мо улыбается и кивает:       — Верно, и никто не может. Мы не любим говорить о своём прошлом. Вот вы, почему умерли?       Чонгук мнётся, но потом всё же коротко отвечает:       — Я сам с собой покончил, не смог жить, не смог бороться.       — Вы здесь по ошибке — да, — вздыхает мужчина, — но не другие души. Я был головорезом, — неожиданно откровенничает господин Мо, заставляя Чонгука ошарашено застыть на месте, — не потому что хорошо платили, а мне нужны были деньги. Деньги были нужны, но больше мне это нравилось. В итоге я настолько втянулся в это дело, что убил даже своих родных. Когда у меня не было заказов, я страдал, словно от жажды, и шёл убивать. Я нахожусь здесь уже почти пять сотен лет.       За массовые убийства пять сотен лет. Тогда что же сделал Ин Линхэ? Нарушил все законы разом?!       — Если Императора похоронили в одеждах для жертвоприношений, значит, ничего хорошего не произошло, — как итог подводит староста. — Мы все имеем жуткое прошлое, и мы все стёрты из истории. Наша дата смерти — всё, что у нас есть. Это как последняя возможность вспомнить о своём прошлом и переосмыслить свои ошибки. Мы не можем искупить здесь свои грехи, однако можем вечно вспоминать их, бесконечно извиняясь перед теми, кому пришлось из-за нас страдать.       *****       Ин Линхэ Чонгук находит в яблоневом саду. И пока идёт туда, на душе у парня не спокойно от того, что он узнал. Некогда Чон эгоистично считал свою жизнь верхом катастрофы, считал своё существование ужасным и недостойным для продолжения. Но каково человеку, которого похоронили в тёмно-красных одеждах, фактически сделав его жертвой в ритуале погребения? А он ведь был Императором!       Что же с ним произошло? Что такого сделал Ин Линхэ, чтобы заслужить такую участь и быть удалённым из истории?       Парень качает головой, стараясь вытрясти из неё все мысли. В конце концов, не должно ли ему быть всё равно? Они с Ин Линхэ всего лишь знакомые, мужчина всего лишь пустил его пожить у себя, пока Чонгука не забрали в ад отбывать наказание за самоубийство. Он всего лишь из раза в раз помогает ему и ничего не просит взамен. Всего лишь.       Чонгук никогда не был влюбчивым, и он вовсе не влюбился в Ин Линхэ, но бабочки в животе просыпаются каждый раз, когда видят этого холодного и отстранённого человека. Видимо, всё-таки влюбчивый, с Чонгуком достаточно просто хорошо обращаться, чтобы он постоянно думал об этом человеке.       В саду под огромными яблонями стоят полные корзинки с фруктами, какие-то уже погружены в тележку и дожидаются, когда их отвезут в город, к госпоже Чхве. Но работников нигде не видно, хотя сейчас время обеда и все, скорее всего, ушли в едальню.       Вот и снова придётся постараться, чтобы найти неуловимого Ин Линхэ!       Чонгук уже хочет развернуться и направиться обратно в город, когда видит, как на одной из яблонь мелькает знакомая красно-чёрная одежда. Звучит недовольный шорох листьев, несколько спелых яблок падает на землю и из кроны деревьев показываются две ноги, не стоящие на опоре из веток.       Чону понадобилось всего несколько секунд, чтобы понять, на что похожа данная картина — Ин Линхэ повесился на дереве!       Парень в панике бежит к яблоне, по пути матерясь на чём свет стоит:       — Тэхен, ты что творишь?! Если сегодня годовщина твоей смерти, это не значит, что нужно умирать повторно! К тому же ты сам сказал, что здесь нельзя умереть, так что это за ребячество?! Хочешь, чтобы за тебя ещё больше переживали, хочешь, чтобы у меня сердце разорвало…. А-а-а!       Чонгук в страхе отпрыгивает назад, когда прямо перед его лицом мелькает здоровенная чёрная змея, чуть не вцепившись клыками ему в глаз.       И в этот самый момент Ин Линхэ спрыгивает на землю, ловко ловя кобру прямо в броске, обездвиживая её крепким захватом.       За какое-то жалкое мгновение Чонгук успел испугаться дважды, чуть не осев на землю от пережитого шока! Ин Линхэ целый и невредимый стоял перед ним и явно не собирался вешаться, напротив в его всегда холодных глазах сейчас мелькало нечто, похожее на азарт.       — Ты меня искал? — как ни в чём не бывало спрашивает Тэхен. — Смотри, кого я нашёл на яблоне! — мужчина безбоязненно протягивает Чонгуку извивающуюся змею, от которой тот шарахается, как от чумы. — Здесь редко можно встретить животных, обычно только птицы летают, а тут кобра заползла к нам. Смотри, какой капюшон и какая агрессивная, наверное, самочка.       У Чонгука кулаки чешутся Тэхена просто поколотить в этот момент! Он за него испугался, думал, тот крышей поехал в день своей смерти, а мужчина развлекался со змеёй! Уму непостижимо!       — В былые времена от их яда было не выжить, — продолжает Ин Линхэ, рассматривая кобру, — а теперь…       И отпускает её, позволяя разъярённой змее себя укусить.       Чонгук даже взвизгивает в этот момент, не веря, что этот сумасшедший сделал! Он понимает, что Ин Линхэ не умрёт от этого укуса и всё же это должно быть безумно больно. Как-то Чонгука при жизни, в деревне, у бабушки, укусила гадюка за ногу, так вся конечность вмиг опухла. Чону кололи обезболивающее, дали противоядие и провели полный медицинский осмотр, но место укуса всё равно болело так адски, что парень от бессилия это изменить плакал ночами в подушку.       — Ты сумасшедший! — Чонгук подбегает к Тэхену, хватая его за укушенную руку и рассматривая две маленькие, тонкие дырочки от укуса точно просто иголкой укололи.       — Да ничего страшного, — Ин Линхэ, как и всегда, улыбается, отнимая руку, — мы здесь не можем умереть.       — Это здесь при чём?! — злится Чонгук, глядя в холодные глаза напротив. — Это же больно! Мы здесь не можем умереть от простуды, однако простудиться можем, как и валяться с жаром в постели несколько дней. Рука опухнет и будет болеть. Ты хоть знаешь, что укус Королевской кобры считается самым болючим и неизлечимым даже в моём мире?!       — Это совсем не больно. — отмахивается Ин Линхэ. — Когда мы однажды были в чужеземном государстве на юге, нас угощали ядом этих кобр, он считался очень питательным и полезным.       — Да, белок в яде полезен, когда его сам пьёшь, а не когда он попадает в кровь, вызывая сбой работы всего организма. Я знаю, что ты не умрёшь, но мучиться от боли так весело?!       — Мне совсем не больно, — улыбается Тэхен и в подтверждение своих слов несколько раз сжимает и разжимает руку, демонстрируя, что с ним полный порядок.       Но какой ещё порядок, если ладонь уже начала приобретать синюшный оттенок?       И тут к Чонгуку приходит осознание. Он глушит в себе желание избить Ин Линхэ за то, что заставляет Чона волноваться, и вместо этого смотрит в песчаные, безумно спокойные глаза напротив.       Как может быть не больно? Как подобное может быть не больно? Яд приводит к параличу дыхательных путей и прекращению функционирования лёгких, человек задыхается и умирает в муках. Так как это может быть не больно?       — Ты не способен испытывать эмоции? — догадывается Чонгук, ошарашенный своей неожиданной догадкой.       У Ин Линхэ на лицо одно из редчайших, но оттого не мифических психологических болезней, при которой человек не способен воспринимать эмоции. В мире Чонгука таких людей величали просто психопатами, они ничего не ощущали и не могли понять чувств другого человека, так как у самих их тоже не было. Чон не то чтобы разбирается в психиатрии, однако он видел несколько дорам на подобную тему, где главный герой не способен был к проявлению чувств и эмоций, в связи с врождёнными или приобретёнными травмами мозга. Любить или ненавидеть, грустить или радоваться, страдать от боли или порхать от счастья — людям с подобным расстройством не свойственны все эти чувства.       Однако Ин Линхэ отлично всё это время скрывался. Видимо, он давно знал о своём дефекте и научился подражать эмоциям других людей. Но даже если он улыбался, в глазах его не было ничего. Чонгук изначально просто считал эти глаза холодными к окружающим, потому что Ин Линхэ заперт здесь две тысячи лет и, таким образом, пытался отгородить себя от боли. Однако, наблюдая за Тэхеном снова и снова, прибавив к своим наблюдениям случившееся сейчас со змеёй, Чонгук сделал смелый вывод и попал прямо в точку.       Ин Линхэ тянет улыбку:       — Ты первый, кто это понял почти за две тысячи лет. Я так плох в копировании чужих эмоций?       — Ужасен, — честно отвечает Чонгук. — Ты улыбаешься, когда должно быть больно. Многие так делают — да, чтобы скрыть свои чувства и боль, но их глаза всё равно говорят правду. А твои глаза в этот момент не отражают абсолютно ничего. Если бы я тебя не знал, это было бы жутко.       — Однажды один человек сказал мне почти то же самое, — усмехается Тэхен. — После смерти мне снова плохо даётся понимание чужих эмоций.       Чонгук вздыхает, и просто кивает сам себе, признавая, что с Ин Линхэ ни черта не легко иметь дело!       — Раз ты плохо понимаешь, то я скажу тебе прямо — я сейчас до ужаса зол на тебя! — рычит Чон, полыхая на мужчину разъярённым взглядом, ака не злите кролика, проснётся хомяк. — Как ты додумался только ловить кобру голыми руками, а потом позволить ей себя укусить?! Ты чем думаешь?! Решил ловить Люцифера точно Ева?       — Ева? — переспрашивает Ин Линхэ, искренне не понимая.       Чонгук мысленно молится, чтобы его терпение не лопнуло, а нервные клетки побыстрее восстановились. Тэхен лишён возможности испытывать эмоции, но это не значит, что он должен вот так собой рисковать. Да, он не умрёт, но от этого осознания Чонгуку совсем не легче.       — Идём, иначе я тебя прямо здесь придушу, — Чон хватает Ин Линхэ за здоровую руку и тянет его в город, к лекарю.       С одной стороны, душам не нужен был врач, ведь они мертвы и от порезов или простуды не могли скончаться. Но, другой стороны, они всё равно испытывали боль и не желали болеть. Им давалась здесь бесконечная возможность жить точно как на земле, но этот видимый «рай» был для них самым большим наказанием.       — Так кто такая Ева? — допытывается Ин Линхэ.       А Чонгук думает, что ситуация до ужаса напоминала библейский сюжет. Яблоневый сад, прекрасный юноша и змея, что толкала на грех. Разве что в Библии героиней истории была девушка, а толкнуть Ин Линхэ на грех было тем же самым, что толкать товарный поезд голыми руками.       — Ева — это героиня Библии, первый человек, созданный богом. Ой, — Чонгук прерывается, глядя в холодные глаза Тэхена, в которых, впрочем, сейчас можно было увидеть любопытство. — Я забыл, что ты жил до нашей эры, сейчас вкратце объясню.       И всю дорогу до старого лекаря господина Кацзухи Чонгук пытался как мог рассказать библейский сюжет о первородном грехе человеку, который жил за тысячу лет до возникновения Библии, который был старше Библии.       В конце истории Чону даже показалось, будто мрачная тень легла на всегда спокойное лицо Ин Линхэ. Вау, неужели Чонгук научился читать этого загадочного человека?!       — То есть, — Тэхен разглядывает синий укус на своей руке, будто тот ему оставил сам Люцифер, — из-за того, что Ева пожелала стать «подобной богу», её и Адама изгнали из небесного царства?       — Да, — кивает Чонгук, затаскивая Ин Линхэ в дом к доктору, у которого тот стопроцентно никогда не был. — Бог дал им жизнь без забот и печалей, вечный рай без боли и страданий. У них было только одно правило — не есть плоды с древа познаний. Люцифер же искусил Еву этим грехом, и она съела запретный плод.       Доктор Кацзуха с поклоном принимает пациентов. Он был японцем и находился в этом месте не больше двух сотен лет, являясь так же крайне молодой душой, и на китайском, и на корейском он разговаривал очень плохо. К счастью, Чонгук при жизни учил японский, так как их группа активно продвигалась за границей. Потому ломано, но всё же смог объяснить доктору Кацзухи, что приключилось с Ин Линхэ.       Сам же герой истории сидел молча, пока его рану чем-то обрабатывали, а после заматывали бинтами. Он без лишних пререканий выпил какую-то настойку, от которой воняло так, что даже Чонгуку стало плохо, но Ин Линхэ и бровью не повёл. За время приёма он не произнёс ни слова, только сидел и крепко о чём-то думал.       Когда же доктор Кацзухи их отпустил и пообещал прислать в поместье ещё снадобья, Тэхен впервые подал признаки жизни. Вежливо поклонился мужчине и без тени акцента произнёс на японском:       — Спасибо!       У Чонгуку появилось снова желание побить Ин Линхэ. Если знал японский, зачем позволил Чону нести всю эту картавую ересь из смеси двух языков?! Повадки Императора явно давали о себе знать.       Выйдя от лекаря, они направились в своё поместье. Всё-таки у Ин Линхэ годовщина смерти и ему ещё предстоит пройти ритуал упокоения самому себе. Звучало очень жутко, а ещё хуже было то, что мужчина делает это вот уже две тысячи лет.       — Глупо, — неожиданно выдаёт Тэхен.       Чонгук непонимающе хлопает глазами, глядя на Ин Линхэ:       — Что?       — Бог ведёт себя глупо, — заявляет мужчина.       И Чон только сейчас понимает, что Ин Линхэ всё это время молчал, потому что размышлял над библейским сюжетом. Да, его дотошности можно было только завидовать.       — Он создал Адама и Еву, окружил любовью и позволил жить в своём саду, но не думал же он, что и у них нет никаких желаний? Они должны были вечность как преданные собачки поклоняться на его образ и следовать каждому его слову? Даже воле Императора можно было воспротивиться. Ева же просто ослушалась единственного запрета, который не нёс в себе ничего плохого. Она желала стать сильной, желала выйти из-под родительской опеки, а, вкусив плод, она могла стать богом, который мог бы пойти против воли создателя. И для неё это был единственный выход, чтобы повзрослеть, стать самостоятельной и скинуть ошейник, перестав вилять хвостом перед своим хозяином. Чего так разозлился бог? Разве сам он не без греха? Возжелал стать единственным владыкой, побоялся потерять любовь подданных. Древо познания? А может, он боялся, что, вкусив этих яблок, его творения поймут, что и он не идеален, не всевластен?       — Наверное, в Европе тебя бы сожгли за богохульство, — громко «думает» Чонгук.       — А в чём я не прав? — продолжает рассуждать Ин Линхэ. — Когда я был жив, в нашей вере было много богов, и каждый человек мог стать богом. Совершенствуя тело и дух, познавая мир и созерцая его хаос и непостоянство, любой мог прозреть и вознестись, став небожителем. Конечно, даже у богов были грехи, но они не запрещали смертным совершенствоваться и достигать небес высшей чистоты. Библия звучит нелогично и отчасти очень эгоистично.       Чонгук всё больше и больше убеждался в том, что говорит с настоящим Императором. Кто ещё мог так грамотно вести дискуссию, апеллируя к психологической подноготной, но при этом разделяя картинку и видя каждого персонажа по отдельности? Он сейчас поставил под вопрос всю Библию, буквально её оспорил, и Чонгук не уверен, что у него, как у человека из современного мира, были бы аргументы, чтобы противопоставить их Ин Линхэ.       Чон усмехается, качает головой и отвечает:       — Хотел бы я посмотреть, как ты споришь со всеми этими набожниками в каком-нибудь шоу. Думаю, они бы плевались кровью от злости.       Ин Линхэ явно не понял ни слова, а Чонгук не поспешил объяснять, переключаясь к другой теме.       — Кстати, я пришёл к тебе, потому что госпожа Су принесла новую одежду и письмо для тебя, — Чон мнётся, подбирая для оставшегося послания лучшую форму для изложения, но как не посмотри, а всё выглядит слишком криво. — И ещё просила тебе напомнить…       — Что сегодня годовщина моей смерти, — Ин Линхэ избавляет Чонгука от необходимости это озвучивать. — Да, я помню, спасибо.       — За что ты благодаришь меня?       — За это, — улыбается Ин Линхэ, показывая забинтованную руку, — и за то, что искал меня, чтобы передать сообщение госпожи Су.       — Разве раньше гонцу за плохие вести не отрубали голову? — Чонгук сводит всё к шутке, но забывает, что Ин Линхэ прямой, как об стенку головой.       — Отрубали. Но в чём твои вести плохие? Я давно мёртв.       В поместье Тэхен быстро читает сообщение от госпожи Су, чему-то хмурится, но в целом ведёт себя как обычно. После переодевается, берёт со стеллажа красивый кувшин со сливовым вином, три чарки и отправляется в Храм Предков, построенный во внутреннем дворе.       Чонгук за Ин Линхэ следом не идёт, потому что знает, что ритуал поклонения предкам достаточно личный и чужаку там нечего делать. Вместо этого он устраивает у себя в павильоне генеральную уборку.       Ин Линхэ не поскупился и выделил ему огромную жилую площадь, потому и убирать Чонгуку пришлось не мало, включая, что до этого он ещё ни разу не убирался, разве что ходил стирать бельё.       За делом время пролетело очень быстро. Вот уже и вечер приближался. Чонгук складывал грязные вещи в корзину, когда вернулся Ин Линхэ, немного небрежно распивая вино прямо из горла кувшина.       Чон бы даже решил, что тот пьян, если бы не знал правду о Тэхене, который не испытывал никаких чувств, а значит, и опьянения тоже. Но зачем он тогда пьёт?       Парень поднял голову, глядя на Ин Линхэ, который сел на ступенях прямо у открытых дверей павильона Чонгука и лениво наблюдал за тем, как Чон складывал грязные вещи, сразу выворачивая их наизнанку, чтобы потом не мучиться, когда они уже будут мокрыми.       — Тэхен…       — М-м-м?       — Почему сливовое вино?       — Оно ему нравилось, — легко отвечает Ин Линхэ, отпивая ещё.       А у Чонгука что-то внутри снова ёкает болезненно.       — И моё тело похоронено под сливовым деревом.       «Этот цвет действительно носит название — жертвенно-красный. В те времена Император носил это одеяние во время свершения ритуалов подношения даров богам. Но последней жертвой стал сам Его Величество…».       Видимо, было в глазах Чонгука что-то такое, от чего Ин Линхэ резко изменил тему разговора. Мужчина поднялся на ноги, улыбнулся Чону, подхватив его корзину с бельём, и бодро заявил:       — Пойдём стирать вещи.       Чонгук тут же «отмёрз», несколько боязно глядя на клонящееся к закату солнце:       — Уже смеркается, разве успеем?       — Успеем, — с улыбкой заявил Ин Линхэ, оставил недопитый кувшин на крыльце и направился к речке, где не так давно Чонгук испытал самый жуткий страх за всю свою жизнь.       С того дня один Чон так и не ходил к реке, наверное, потому у него собралось так много грязных вещей. Ин Линхэ часто занят, потому Чонгук не может его просить сходить с ним, а самому идти невероятно страшно.       Однако, направляясь к реке с Тэхеном, Чон не испытывал страха. Он чувствовал злые глаза тьмы на себе, но та не спешила показывать себя, прячась от Ин Линхэ точно тот был чумой, способной уничтожить всё на своём пути.       — Не надо, — Чонгук пытается отобрать у Тэхена свои вещи, — я их сам постираю.       Ну, не заставлять же Ин Линхэ стирать его бельё!?       Однако Император был упрям:       — Я всё равно пришёл с тобой, не стоять же мне и не смотреть, как ты работаешь, а самому прохлаждаться на берегу.       — Но твоя рука...       — Я уже говорил, что мне не больно.       Спорить с Ин Линхэ было бесполезно. Если он чего-то хотел, то просто делал и всё. Однако Чонгук всё равно забрал все свои нижние одежды, он бы просто сгорел со стыда, если бы их стирал кто-то другой.       Мыльный брусок Чонгук взял только один, потому им пришлось вдвоём ютиться на берегу, периодически мешаясь друг другу. Однако Чона отчего-то это даже не раздражало, наоборот было забавно смотреть, как Ин Линхэ сосредоточенно намыливает халат, придирчиво относясь к каждому пятну. А потом протягивает брусок мыла Чонгуку и бесстрастно тыкает ему в пятно, которое пропустил уже сам Чон.       Ин Линхэ был перфекционистом. Выстиранная им одежда была не хуже чем из стиральной машинки! При этом он стирал в холодной воде и уходил глубже в речку, чтобы прополоскать бельё, а там вода была совсем ледяной. Уж Чонгук-то знал.       У Чона от холода руки сводит, и он старается не уходить далеко от берега, где галька прогревает воду хоть немного, делая процесс стирки не таким выматывающим.       В какой-то момент он опускает вещи в воду слишком глубоко и яростно, из-за чего ил поднимается со дна, заставляя Чонгука в панике собрать одежду, чтобы не пришлось её перестирывать дважды. Стараясь сделать всё как можно быстрее, Чон несколько неаккуратно ходит по дну босыми ногами и в один момент вскрикивает, подпрыгивая от боли, резанувшей стопу.       — Что случилось? — тут же звучит голос Ин Линхэ.       Но Чонгук только мотает головой и прыгает до берега, тут же опускаясь на мокрую гальку и подтягивая к себе ногу, которая пульсировала от жгучей боли. К удивлению парня, у него из стопы торчало нечто длинное и тонкое, что и пронзило ногу и, кажется, пронзило достаточно глубоко, потому что Чону было даже страшно избавиться от инородного предмета.       Но эту проблему за него решил Ин Линхэ. Он немедленно подошёл к Чонгуку, опускаясь перед ним на колени, молча подтянул к себе его стопу и так же молча и без единого предупреждения вырвал инородный предмет из ноги Чона, заставляя того вскрикнуть. Но скорее не от боли, а от удивления, хотя стопа продолжала болеть, а теперь ещё и пошла кровь.       — Да что же мне так не везёт? — сокрушается Чонгук. — Что это за фигня-то хоть?       Ин Линхэ большим пальцем счищает с неизвестного предмета грязь и тут неожиданно отбрасывает его в сторону, словно тот его ужалил.       Чонгук непонимающе смотрит на Тэхена, но у того по лицу ничего не прочесть, поэтому Чон сам тянется за отброшенным предметом, желая увидеть, что это.       Старинное украшение. Часть обломанной шпильки для волос, довольно простой, без украшений и драгоценных камней, но с какими-то выгравированными иероглифами. Чонгук всматривается в них, силясь что-то понять, но его познания в китайском нулевые. Однако этот кусок шпильки ему кажется невероятно знакомым.       — Она принадлежала ему, — шепчет Ин Линхэ. — Видимо, боги ниспослали мне подарок на годовщину смерти.       — Тэхен, — Чонгук поднимает голову, глядя в песочные глаза, — что здесь написано?       А сердце в груди точно сумасшедшее несётся.       — 我的小兔子, 我爱你.       «— Ха-ха-ха, Ваше Величество, разве можно говорить такое, а то и писать?!       — Я люблю тебя, почему я должен молчать о своих чувствах? Я хочу, чтобы все знали, что ты только мой.       — Ваш. Люблю тебя, Ин Линхэ!       — Люблю тебя, Чонгук!»