Две тысячи лет назад
Китай, г. Сяньян, провинция Шэньси
Монотонный родительский голос безуспешно пытается пробраться в молодую голову и зародить там хотя бы крупицу ответственности и заложить основы для взросления и понимания своего сыновьего долга. Этот голос пилит и пилит, буквально палочками перебирает мозги, пытаясь выстроить их в правильном направлении, однако задача это изначально провальная. Чонгук делал вид, что слушает наставления отца, а на самом деле думал о том, что госпожа Ци, с которой его пытались сосватать, слишком страшная. И старая. Ей уже двадцать, а Чонгуку всего-то восемнадцать, в его возрасте нужно ещё лазать по деревьям и воровать мандарины у соседей, а не жениться. Б-р-р! Да его от одного слова «женитьба» адским холодом до костей пробирает! Он лучше бы сейчас отправился в столицу снова послушать рассказчика, а лучше бы убежал за город ловить лягушек на рисовых полях. Можно было ещё купить маски и пугать прелестниц, проходящих мимо, всяко лучше, чем ходить в гости к известным семьям и играть дружелюбие. Чонгуку хватило и вчерашнего опыта, когда его буквально, и это без преувеличений, отец за шкирку тащил из повозки в дом семьи Ци. И эта Ци Сюин мило строила ему глазки, всячески пытаясь угодить своему возможному супругу. Чонгук не оценил. Он с детства был окружён красотой, и все эти светские красотки ему жутко приелись. Что в Кочосоне, что в империи Цинь девушки носили слишком много косметики, слишком тонко рисовали брови и слишком вульгарно губы. В этом плане крестьянские девушки его привлекали больше, потому что чаще всего они не красились, их лица были загорелыми с россыпью веснушек. Улыбки не наигранные, а фигуры стройные из-за тяжёлой работы. Девушки же из богатых семей вызывали в Чонгуке только негативные эмоции. Весь вчерашний приём прошёл на основе «тяни-толкай». Семья Ци всячески пыталась разговорить молодого господина, угодить ему, а тот сидел с кислой мордой и думал о том наглом, высокомерном красавце, которого увидел в городе. Да, Чонгук хотел с ним даже подраться, но это вовсе не означало, что он был Чону противен. Наоборот, он вызывал в молодом парне чувства, а этого многим не удавалось сделать. По итогу вечер закончился никак, и отец его остаток дороги пилил. Что делал и сейчас, напоминая Чонгуку, что у того долг перед Кочосоном, он должен признать Ци Сюин своей будущей супругой для укрепления отношений двух стран. Ну, право слово! Вам нужно укреплять отношения, так вы и выходите за страшных и старых! Чонгук-то тут при чём? Парень с постным видом слушал нотации своего отца и среагировал только, когда тот строго произнёс: — … иначе лишишься всех денег. — Эй! Не хорошо лишать денег своего несовершеннолетнего сына! — возмутился Чон. — «Эй»? Ты ещё смеешь говорить мне «эй», негодный мальчишка!? — в край вспылил господин Чон, в ярости бросаясь в сына сводом правил их семьи. Чонгук ловко уворачивается от летящей в него книги, но не собирается сейчас идти на попятную: — Вы пытаетесь женить меня на той, кто мне не нравится, как вы думаете, я должен ещё реагировать? Очередная книга, схваченная со стола, полетела в Чонгука, но он снова от неё увернулся. — Ты никак не должен реагировать! Ты должен подчиняться воле родителей! Твой брак с госпожой Ци не подлежит обсуждению, как только ты вступишь в возраст совершеннолетия, я лично выберу благоприятный день для твоей свадьбы! — Но!.. — Никаких «но»! — взорвался господин Чон. — А для того, чтобы ты осознал, что в этот раз твой отец с тобой не шутит, я лишаю тебя всех карманных денег, и не смей просить их у Пак Чэёна, потому что ему я тоже ничего выдавать не стану! — Ну и прекрасно! — Чонгук топает ногой от злости. — Я уйду в монастырь, побреюсь и буду жить в горах, где нет вашей дурацкой свадьбы! И Чон гордо разворачивается, стрелой направляясь прочь из поместья. Отец ему в спину ещё что-то кричит: то ли угрожает, то ли пытается остановить — Чонгук не слушает. Он в гневе ничем не уступает своему родителю, такой же вспыльчивый и всегда рубит сгоряча. Вот и сейчас он хватает под уздцы коня, запрыгивает на него и, не дожидаясь, чтобы его схватили и смогли остановить, гонит скакуна подальше из поместья. И направляется он в горы. Чонгук почти не знает Сяньян, однако уже от каждого второго слышал, что на ближайшей горе стоит огромный даосский храм. И да, Чон собирается привести свою угрозу отцу в действие и отправиться в храм, став послушником. Он готов был даже лишиться своих прекрасных волос и возможности флиртовать с деревенскими девушками. Он даже не понимал, что такое даосизм, так как учился плохо, и не был осведомлён о том, что бриться ему было не обязательно, а брак в данном учении не был запрещён. Чонгук желал отомстить отцу и для этого выбрал первый попавшийся храм, не разбираясь, что там, да как там. Храм Белых Снегов стоял высоко в горах, путь к нему вёл через дорогу в небеса, сделанную из тысячи, а то и большего количества ступенек. Естественно, что на коне Чон не мог ворваться в храм, включая, что жеребец наотрез отказывался подниматься по бесчисленному количеству ступеней, по лестнице с обеих сторон которой зияла наполненная белыми, пушистыми облаками пасть обрыва. Красиво, смертельно красиво, чуть оступишься и поминай как звали. Конь не был самоубийцей, а разозлённый Чонгук очень даже да, именно потому он упорно полез вверх по ступеням. В итоге, когда он оказался в окружении умиротворённого спокойствия даосской святыни, он уже не желал ни мстить, ни становиться послушником храма. Запал спал, а сам Чонгук еле волочил ноги, желая пить или просто немужественно сдохнуть! Подъём был тяжёлым, выматывающим, у парня болели ноги и даже спина жалобно ныла, лёгкие уже с неохотой перекачивали воздух, стремясь сдохнуть вместе с хозяином и чем скорее, тем лучше. На территории храма оказалось неожиданно пусто, кажется, Чон пришёл во время молитвы или проведения какого-то ритуала? Он не слишком-то понимал, нет, он вообще ничего в этом учении не понимал и не знал, что ритуалы и обряды ей были не свойственны. Но, несмотря на то, что вокруг никого не было, даосский храм показался Чонгуку невероятно умиротворённым и приятным местом. Оказывается, попасть сюда можно было и вторым путём, в обход горы, где пролегал мягкий подъём с красивым природным водопадом и прекрасным ручьём, опоясывающим гору точно мягкий кошачий хвост. Чонгук зря страдал тысячу ступеней, болван. Хотя сам виноват, если бы так не злился, то мог бы узнать о том, что на гору ведут два пути. Служителям даосской святыни ведь нужна вода, не спускаться же им каждый раз по этой дьявольской дороге, а потом с полными вёдрами забираться обратно! Запал с Чонгука за тысячу ступеней, по тонкой лестнице, бегущей по хрупкому хребту, окружённому бездонным обрывом, спал. Парень уже не особо нуждается в немедленном вступлении в адепты храма, однако и назад поворачивать не спешит. Он сюда поднялся, так может лучше осмотреться? А отец пусть поволнуется и поищет его, так старику и нужно, чтобы уже отстал со своей женитьбой. Чон с любопытством осматривает скромную архитектуру, простую, но в то же время утончённую. Храм вовсе не был огромным, как говорили в городе, он состоял из ворот, основного дома и пары пристроек. Чон никогда не интересовался ни одной из вер, хотя отец его был рьяным буддистом, парень же не видел в этом ничего хорошего. И естественно, что к даосизму он относился предвзято, в силу молодости не спеша разобраться, как обстоят дела в данном учении. И, пожалуй, он был бы удивлён, когда узнал о том, что Дао включает в себя не только религию, но и философию, здесь не было места бесчисленным обрядам, а последователи учения вели более свободный образ жизни. Так что постриг Чонгуку не светил, с какой стороны не посмотри. Парень сворачивает по тонким дорожкам в сад, расположенный на восточном склоне, именно туда, где шумел водопад, где стояла прекрасная бамбуковая роща. Он осматривает всё с любопытством, удивляясь, где послушники храма и почему здесь никого нет? Может, Император всех разогнал? А Чонгук, между прочим, слышал о том, что Его Величество не терпит постоянных натисков на него представителей буддизма, которые в последнее время набрали силу при императорском дворе. Может, Императора разозлили все религии, и он приказал всех разогнать? Вполне возможно, включая, что поговаривали, будто у Его Величества жестокий, бездушный нрав. А может, сейчас проводится какой ритуал? А может просто в храме больше никого не осталось? Часто ведь так случается, что создатель идеи умирает, а последователи расходятся, не желая продолжать дело. Однако храм выглядел ухоженным и жилым. Наверное, стоит повернуть и не лезть на чужую территорию, — думает Чонгук, но повернуть как раз-таки и не успевает. Из бамбуковой рощи выходит мужчина, заставая Чона врасплох. Незнакомец передвигался бесшумно, точно скользил по облакам. Каждый его шаг был выверен и прекрасен, полы белой мантии красиво развевались вокруг точёной фигуры, создавая образ небожителя, сошедшего с небес. Чонгук смотрит на мужчину, и в голове, словно что-то громко щёлкает. — Ты-ты! Это ты! Ты тот наглец из едальни! Незнакомец даже вздрагивает от неожиданности, явно не думая, что встретит кого-то на своём пути. И смотрит на Чонгука, широко раскрытыми от шока глазами. Правда, в себя он быстро приходит, переспрашивая: — Я? А мы знакомы? Чонгук уже собирается возмутиться, как этот нахал его не помнит?! Он же ещё и ушёл, оставив Чона голову ломать от загадки, откуда его имя известно незнакомцу? А он значит, его уже и забыл!? Но стоит Чонгуку приглядеться к мужчине, как он понимает, что поспешил с выводами и обвинил не того. Стоящий перед ним незнакомец явно был моложе того нахала из едальни. И телосложение имел тонкое, хрупкое, что не могли скрыть слои белой даосской мантии. Хотя на лицо он был чертовски похож на того наглого красавца: те же глаза, губы и даже такие же родинки на лице. Только у этого мужчины кожа была белой, молочной, а не загорелой; из-за того, что он был достаточно тощим, и лицо выглядело острее, а вот взгляд в разы мягче. В такой мягкости было не грех утонуть. — Извините, кажется, я… Но Чонгук не успевает договорить, как следом за даосом в белой мантии выходит тот самый нахал, из-за которого и начались все проблемы! Он снова был в чёрной мантии, но в этот раз расшитой золотой нитью, и выглядел отвратительно бодрым! — Диди, что случилось? — мягким голосом обратился мужчина к даосу, на что тот, под ошарашенный взгляд Чонгука, ответил: — Линхэ-гэ, кажется, это к тебе. Они братья?! То есть, эти двое братья?! Один свет, другой тьма — да это же просто идеальное описание для них! Но как они могут быть братьями?! Тот, кого назвали Линхэ, тот самый знакомый Чонгуку нахал, с ослепительной улыбкой обернулся к парню, снова же без толики интереса окинул его фигуру ленивым взглядом и медленно протянул: — О, Чон Чонгук. Какими судьбами пожаловал к нам? Даос недоумённо взглянул на своего брата, спрашивая: — Гэ, вы знакомы? Линхэ кивнул, продолжая в упор смотреть на Чонгука со смесью безразличия и открытой насмешки. — Недавно имели прекрасный разговор об одном отвратительном типе. — О ком? — живо интересуется даос. — Об Императоре, — ровным голосом отвечает Линхэ, отчего-то расплываясь в ещё большей улыбке. Мужчина в белых одеждах даже рот прикрыл рукой, чтобы не выглядеть невоспитанно, потому что в его глазах отразился такой шок, что он наверняка от удивления и рот открыл, не веря своим ушам. Он даже, вроде бы, попытался что-то сказать, однако по итогу просто несуразно промычал, продолжая зажимать себе рот рукой и в шоке смотреть на своего брата. "О, да", — думает Чонгук, — "этот твой Линхэ осмелился прилюдно оскорблять Императора. И заметьте, это не Чон покусился на Его Величество, а потому, ежели что и случится, пусть этот нахал отвечает!" — Я не думал, что встречу вас здесь. — Вслух же произносит Чонгук, глядя на Линхэ, как на врага. Тот над ним насмехается и постоянно смотрит как на мусор под ногами, с чего бы Чону быть дружелюбным? Но степень наглости своего (не) знакомого Чонгук явно недооценил. Линхэ улыбается и прямо спрашивает: — Ты рад или же?.. — Я случайно сюда забрёл! — тут же ощетинился Чонгук. "Нет, вы поглядите на него!" — Чон от возмущения даже руки в кулаки сжимает, чтобы не полезть в драку. — "Нахал, так ещё и самооценка у него завышенная. Да чтобы Чонгук его и преследовал! Тьфу, не нужны ему даже такие знакомые!" Линхэ же не даёт Чону ни шанса удержать себя в руках. Он словно специально его провоцирует, искажая в свою пользу всё, что видит и знает, но при этом апеллирует исключительно к фактам, доказывая, что образование он получил самое лучшее, и, в отличие от некоторых, уроки не прогуливал, таская орехи у соседей. — Ты идёшь с западного края горы, где тысяча ступеней ведёт вверх, не думаю, что кто-то поднимется сюда «случайно». Чонгук хрустит костяшками на руках: — В любом случае, и не за вами следил, и перестаньте мне тыкать, где ваше воспитание?! — Гэ, перестань. Не видишь, что мальчик случайно сюда попал, — даос одёргивает Линхэ, стараясь уладить возникший между ними конфликт, забывая, что, когда брат входит в азарт охотника, его остановить крайне сложно. — Я не верю в случайности, диди, — мужчина смотрит на младшего, и улыбка его мгновенно становится мягче. — Верю в судьбу. Чонгук, не сдерживаясь, громко фыркает, складывая руки на груди: — Моя судьба смеётся надо мной, сталкивая меня с вами, — а затем Чон смотрит на даоса и тоже смягчается, обращаясь к нему с поклоном: Даочжан, простите меня за то, что так ворвался к вам. — Я рад гостям. Брат Линхэ и близко на него не похож. Мягкий и чуткий, добрый. Не то что этот невоспитанный нахал! — Кроме гэгэ здесь почти никого не бывает, потому я буду не против, если вы станете моим гостем. А Чонгук неожиданно не против задержаться, но считает за долг признаться, почему он здесь. Если его найдёт отец в храме, то обоим братьям может не поздоровиться. — На самом деле я сбежал сюда от отца. Линхэ снова скалится, но уже с большей заинтересованностью смотрит на парня и протягивает лениво: — Чон Чонгук, а ты оказывается плохой мальчик! — Не называйте меня по имени! — взорвался парень. — Вы даже сами не представились! — Меня зовут Тэхен, — «врёт» Линхэ. Чонгук неверяще фыркает и снова складывает руки на груди, едко бросая: — И насколько это имя настоящее? — Абсолютно настоящее, — Тэхен загадочно улыбнулся. — Так почему сбежал? Отец пытается навязать брак? — Откуда?.. — Чонгуку прямо сегодня суждено удивляться через каждое новое слово Линхэ. — Всё просто, — с видом знатока отвечает Тэхен. — Ты недавно в Сяньяне, из богатой семьи Кочосона, и здесь два варианта, что вас привело в город: политика и снова политика. Политика как решается? Переговорами, подарками и женитьбой. Ты молод для переговоров, подарки явно должен дарить не ты и не тебе, а женитьбу не могут предложить твоему отцу, но могут почти совершеннолетнему сыну. Этому Тэхену известно о Чонгуке ну уж слишком много! И парня это начинает нервировать, когда он хмурится и спрашивает: — Откуда вы знаете моё имя? — Твой слуга обмолвился, что твоя фамилия Чон, — напоминает Чонгуку Тэхен, наслаждаясь удивлением, мелькнувшим на лице парня. — В Сяньяне никого с такой фамилией нет, зато все слышали о приезде кочосонского министра господина Чона и его сына Чон Чонгука. Да этот Линхэ! Линхэ! Он просто! Просто! А-а-а! Чонгук уже голову сломал, пытаясь понять, откуда его узнал незнакомец, а всё оказалось вот так просто?! Серьёзно?! — Гэгэ, перестань, — даос снова одёргивает своего брата. В их паре старшим должен быть явно не Тэхен. — Господин Чон, меня зовут Ин Бинхэ, я младший служитель этого храма и его временный глава, пока наш учитель в отъезде. Могу я пригласить вас выпить с нами чая? — А если мой отец найдёт меня здесь, у вас не будет проблем? — Конечно нет, — отвечает Ин Бинхэ с улыбкой, бросая короткий взгляд на брата, — этот храм находится под крылом Императора. Наш учитель — наставник Его Величества, а потому всё будет хорошо. Надо же! Так этот даосский храм принадлежит самому наставнику Императора? Да Чонгука ведь могли и наказать за то, что без разрешения проник на чужую территорию и таскался по ней, как у себя дома. Император бы его точно не пощадил за такое отношение к своему наставнику. Чонгуку просто повезло встретить Ин Бинхэ и его чокнутого братца. Однако опасения всё-таки остаются, когда Чон спрашивает: — А вы не будете пытаться меня втянуть в вашу веру? Ну, просто Чонгук не верит. Ни во что не верит и ненавидит все эти разглагольствования о богах. Вопрос Чона почему-то развеселил Тэхена, который коротко рассмеялся, получая строгий взгляд от младшего брата. — Это не вера, — отвечает даос. — Это учение, и мы никого не заставляем ему следовать. — Учение о чём? — О Пути Дао. — А что это за Путь? — в Чонгуке взыграло любопытство. А отвечает ему уже Линхэ: — Какой выберешь, такой и будет твой Путь. Чонгук становится серьёзен: — А если я не хочу жениться? Не хочу взваливать на свои плечи ответственность за отношения двух стран, что тогда? — Никто не вправе тебя заставлять, это твой выбор и твой Путь. Для достижения гармонии нас учат не сопротивляться и плыть по течению, а наш учитель говорил, что «Наш Путь — борьба, мы то, что мы выберем». — Легко отвечает Линхэ. — ЧОН ЧОНГУК! — оглушающий крик раздаётся с такой силой, что названный парень даже подпрыгивает на месте, давя в себе порыв броситься бежать прочь, потому что точно знал, кому принадлежит голос — его отцу, который тоже был здесь и был он в бешенстве. — Сожалею, даочжан, но мне нужно бежать! — Чон низко поклонился Ин Бинхэ, собираясь дать дёру от разъярённого родителя, однако было слишком поздно, потому что гору окружили с двух сторон. — Видимо, побег не удался, — криво улыбается Линхэ, а Чонгуку прямо хочется ему в наглую морду вцепиться точно кошка! — Даочжан! — с мольбой тянет Чон, глядя на Ин Бинхэ глазами полными страха. — Не бойтесь, — отвечает мужчина. — Я всё улажу. Но как бы этот тихий и скромный человек смог бы выступить в споре с отцом Чонгука? Господин Чон, когда злится, молнии метает и никого не слушает, порой совершая поступки, о которых будет сожалеть, но никому даже этого не скажет. На «бой» против отца Чонгука больше подходил Линхэ! — Твоя лошадь стоит у горы, не думай, что я не знаю о том, что ты здесь! Угрожать мне вздумал, маленький щенок! Пострижёшься на лысо и всё равно женишься… Но господин Чон прекращает свою гневную тираду так неожиданно, что даже тишина горы кажется чем-то ненормальным. Чонгук в открытую прячется за Ин Бинхэ, надеясь, что тот его защитит. Он уже придумал кучу обидных слов и угроз похуже, пока его старик, гневно пыхтя, идёт к нему с явным желанием утащить парня с собой за шкирку. Но неожиданно замирает на месте, как и его помощники, следующие за министром, готовые обыскать каждый цунь горы, чтобы найти Чонгука. На лице господина Чона неожиданно появляется страх. Губы дрожат, глаза лихорадочно бегают, не зная, где остановиться. И вот мужчина падает на колени, отбивая челом низкий поклон: — Приветствую вас, Ваше Величество! И все его помощники тут же стройными рядами так же падают на колени. А Чонгук непонимающе хлопает глазами. «Ваше Величество»? Здесь Император? Но где? Чон быстро крутит головой, но никого не видит, кроме отца и двух братьев… Осознание бьёт Чонгука так больно, что он даже вцепляется в край белого даосского халата, в неверии глядя на Линхэ. Линхэ. Ин Линхэ и Ин Бинхэ — два нефрита императорской семьи. Ин Линхэ — ныне правящий Император великой Цинь, известный так же под титулом Священный Император. *****Пристанище проклятых душ
Вставать с постели, а тем более выходить из своего павильона Чонгуку никак не хотелось. Уже было позднее утро, время точно было около одиннадцати, а парень не спешил подавать признаки жизни, косплея бревно, которое лежит и ничего ему не нужно. Чонгуку, конечно, многое было нужно, однако он предпочёл бы обо всём забыть и умереть со стыда прямо в своей кровати, вспоминая, что вчера натворил! Ну, ладно, не натворил, однако был безумно близок к этому! Или натворил? Он окончательно и бесповоротно влюбился в Ин Линхэ, так что — да, натворил и ещё как. А сейчас трусливо прятался в своём павильоне, не зная, что делать со своими чувствами. Будь у него здесь лучший друг, и он порекомендовал бы Чонгуку признаться Тэхену и раз и навсегда решить этот вопрос. Но, к сожалению, кроме Ин Линхэ Чон почти здесь ни с кем не общался. И что ему сказала госпожа Чхве: «Вы уйдёте и забудете, а он будет помнить вечность». Чонгуку Тэхен нравится слишком сильно, он влюблён в него слишком сильно, пожалуй, даже безумно. Он не сможет причинить ему боль, не сможет признаться, чтобы однажды исчезнуть из пристанища проклятых душ, когда его призовут в место отбывания наказания именно для таких как он. Ин Линхэ лишён возможности испытывать эмоции, но почему-то Чонгуку кажется, что он знает вкус душевной боли лучше остальных, и Чону меньше всего хочется подарить ему такой подарок. В итоге за всеми своими мыслями парень выходит из павильона только в середине дня. За всё это время Ин Линхэ его ни разу не потревожил, видимо, решил, что Чонгук ещё спит после вчерашней «гулянки». Да и оно к лучшему, потому что Чон сейчас не смог бы столкнуться с Тэхеном лицом к лицу. Он обещает себе сжечь в своём сердце влюблённость, чтобы не мучить ни себя, ни Ин Линхэ никому не нужными чувствами. А если встретит мужчину прямо сейчас, то всё его обещание сгорит в то же мгновение. Рядом с Тэхеном Чонгук странно не может себя контролировать. Чон берёт несколько больших полотенец, халат и брусок с мылом, крадучись направляясь к горячему источнику. Он ещё помнит о том, что сборы урожая в городе временно закончились, а потому была велика вероятность встретиться с Ин Линхэ. К счастью, на всём пути ему никто не попался. Парень развалил свои вещи на высоком камне у самой кромки купальни и блаженно окунулся в воду, в наслаждении прикрывая глаза. Всю остаточную сонливость и усталость после долгого психологического анализа самого себя вода сняла легко и приятно. Чонгук на пробу заплыл чуть глубже, желая немного поплавать. Вода была чудесной, тёплой, отчасти даже горячей, но именно в этом крылась красота источника. Здесь всегда было тепло и уютно, клубы пара создавали ощущение, будто находишься в окружении пушистых облаков. Невольно вспомнился сон. В этот раз Чон запомнил немного больше, чем в прошлый. Он помнил высокую гору, опасную лестницу, стоящую на тонком хребте, и обрыв, укутанный облаками. Смутно в воспоминаниях всплывали образы какого-то даосского священника, невероятно похожего на Тэхена. На «его Тэхена» из жизни Чонгука, на того самого, с которым он думал, что у них любовь, а потом его бросили, стоило им попасть в скандал. Настроение при этих мыслях тут же испортилось. Чон тяжело вздыхает, открывая глаза, и плывёт к берегу, чтобы поскорее помыться и вернуться к обычной жизни, где он просто душа, которая попала «не туда». Он не достоин любви. У него нет на пальце алой нити. На что ты, глупый, рассчитывал?! Встретить предназначенного тебе судьбой человека? Может быть, в следующей жизни, ха-ха! Чонгук быстро моется, уже совсем не наслаждается тёплой водой, снова погрязнув в пучине тяжёлых мыслей. Он даже умудряется в небрежности слишком сильно наступить на раненую ногу, вызвав болевой спазм по всей несчастной конечности. Так тебе и надо, Чон Чонгук, меньше будешь думать, а больше смотреть под ноги! Чертыхаясь, парень абы как вылезает из источника, вытирается, прихрамывая, плетётся к себе, размышляя на тему, почему же он такой невезучий? Его сглазили или что? Почему стоило ему умереть, как он собирает за собой все неприятности?! — Чонгук, — знакомый голос окликает Чона. И тот мысленно матерится, потому что: ну надо же было в таком виде попасться на глаза Тэхена! Лишь бы не постельный режим! — Молится парень. Чонгук медленно оборачивается, стараясь уверенно наступать на ногу, чтобы его хромоты было не видно. А вот Ин Линхэ отчего-то резко затормозил в добрых десяти метрах от Чона. И глаза его так вдруг странно забегали, а потом он, вообще, отворачивается от Чонгука и тихо просит: — Оденься. В этот момент Чон готов себе отвесить такого леща, чтобы мозги на место встали! Он привычно обмотал полотенце вокруг бёдер и, как у себя дома, разгуливал в таком виде в поместье Ин Линхэ! Чонгук тут же покрывается красными пятнами от смущения и стыда. Быстро находит в ворохе полотенец, которые тащил с собой, верхний халат, влажный, из-за того, что его смешали с сырыми полотенцами. Но хоть как-то он свою наготу прикрывает, смущённо произнося: — Извини, привычка. — А в вашем мире все так ходят? — Ин Линхэ только сейчас оборачивается снова к Чонгуку. Мужчина не смущён, но определённо был застигнут врасплох зрелищем полуобнажённого Чона, по телу которого стекали капли воды. И даже несмотря на это «эротишное» зрелище, Тэхен оставался воспитанным джентльменом, от манер которого Чонгук таял точно мороженое в жару. — Не то чтобы, — Чон чешет затылок, переминаясь с ноги на ногу, чтобы не нагружать больную конечность, — просто, когда я был дома, то обычно так ходил. Без одежды намного лучше! — в оправдание себе заявил Чонгук. — Знаешь, как в моё время подобное называли? — Ин Линхэ почему-то улыбается. — Бесстыдство. А за разврат сажали в клетку для свиней и скидывали её в реку. — Ваше Величество, перестаньте рассказывать мне такие ужасти! В моём мире девушки ходят с голыми ногами в коротеньких топиках! Тэхен хмурится и заявляет: — Бесстыдство, — а на губах по-прежнему цветёт улыбка, и в вечно ледяных глазах всё та же весна, что была и вчера вечером. Чонгук тоже улыбается. Ин Линхэ над ним подшучивал, и это было в новинку, но при этом рождало в груди доселе невиданное чувство, описание которому Чон никак не мог дать. Он обещал себе не думать о Тэхене в романтическом плане, однако это обещание трещало по швам, стоило встретить Ин Линхэ, ощутить окружающий его аромат слив и услышать чарующий нежный голос, от которого у Чонгука на душе становилось спокойно. Казалось, будто все беды обойдут его стороной, если Тэхен будет рядом с ним. — Протрезвел? — будничным тоном продолжает Ин Линхэ. — А? — Чон хлопает глазами, приходя себя, вылезая из своих мыслей. — Да. Поплавал немного и как огурчик! — бодро заявил парень, ослепительно улыбаясь. Хорошо. Хорошо, что Ин Линхэ не понял вчерашних намерений Чонгука его поцеловать. — Как нога? — продолжает расспрашивать Тэхен. А Чон тает всё сильнее и сильнее от такого внимания. А кому не понравится такая обходительность и мягкое волнение о твоей персоне? Раньше о Чонгуке, правда, тоже волновались: фанаты, менеджеры, мемберы. Но всё это… не то? Ведь когда о твоём здоровье спрашивает небезразличный в романтическом плане для тебя человек, всё приобретает другой оттенок, другие чувства. — Хорошо, — улыбается Чонгук. — Маленький врун, — усмехается Ин Линхэ. — Я знаю, что болит. Я видел, как ты хромал. Чонгук дует губы: — Ну да, болит, и что? Я не хочу больше сидеть дома! — сразу же ноет парень, строя щенячьи глазки. — Я не вынесу больше ни одного дня постельного заключения! Тэхена это невероятно веселит. У него вообще сегодня отличное настроение, он шутит и улыбается, а главное, что и в глазах его тоже плещется умиротворённое счастье. Льды тронулись на вечно замёрзшем озере, и Чонгука это не может не удивлять. — Хорошо, — снисходительно соглашается Ин Линхэ, — но сейчас тебе нужно отдохнуть, иначе не сможешь дальше пользоваться ногой. — Я всё равно мёртв, хуже не станет. — Души, вступающие в круг перерождения с травмами и ранами, потом рождаются с… дефектами, — отмечает Тэхен. И Чонгук передёргивает плечами. Ну, нет, пусть тогда нога заживёт, он не хочет быть калекой! Ин Линхэ протягивает Чону руку, согнутую в локте, жест наравне с тем, что в современном мире предлагают взять под руку и идти аки милая парочка. Чонгук бы даже смутился, если бы не знал Тэхена. Но Его Величество лишь благодушно предлагал опереться об его руку, дабы не нагружать ногу. — Составишь мне компанию и выпьешь со мной чая? — спрашивает Тэхен. А Чонгук мысленно капсом орёт: «ДА-ДА-ДА-ДА!» На деле же мило улыбается и мягко берёт Ин Линхэ за руку, отвечая: — Конечно! Чаще всего Его Величество предпочитал пить чай и тихо проводить время в беседке, расположенной на задней части двора у огромных сливовых деревьев. Здесь же разлился небольшой пруд, насколько Чонгук понимал, выкопан он был человеком и, скорее всего, делал его сам Ин Линхэ. Вода здесь была чистой, зеркальной, на поверхности плавали богатые лотосы. Чону очень нравилось это место. В беседке уже под углями стоит чайник с горячей водой, а с носика небольшого керамического чайника поднимается струйка пара, наполняя пространство прекрасным ароматом зелёного чая. Чонгук не большой любитель и ценитель чая, раньше он запивался до отказа только кофе. Но здесь оно было в дефиците, потому что кофейные деревья росли плохо. Чай же всегда казался Чонгуку вяжущим и мерзким, но он поменял своё к нему отношение, когда попал сюда и когда попробовал не «магазинный продукт», а собранный на собственной плантации, заваренный по всем правилам. Это было то, что в современности уже никто не смог бы повторить. — Попробуй чай, — Ин Линхэ красивым движением наливает Чонгуку полную чарку светло-зелёной жидкости, — это свежий сбор. Чон улыбается в благодарность и, подув на горячую воду, с наслаждением опустошил чарку. — Вкусно! — засветился радостно парень. Ин Линхэ улыбнулся в ответ, наливая и себе чая. А Чонгук тем временем отметил, что стол буквально ломился от количества всевозможных сладостей. Сам Тэхен почти ничего не ел, а Чон был знатной сладкоежкой. Значит, всё это принесли для него. Заметив жаждущий взгляд Чонгука, Ин Линхэ одним движением пригласил парня опустошить все корзины, стоящие на столе. — Ты так любишь сладкое? — с улыбкой спросил Тэхен, уже несколько минут наблюдая за тем, как Чон поедает османтусовый пирог, от которого уже, честно, почти ничего не осталось. — Может, лучше поесть чего-то сытного? — Сладкое. Хочу сладкое! — с полным ртом заявил Чонгук, продолжая уплетать пирог аки свинюшка. Правда, это зрелище Ин Линхэ только больше веселило. — Хорошо. Ешь. Обычно Чону говорили: «Держи фигуру! Следи за фигурой!». А тут простое и лаконичное: «Ешь». Правильно, Ин Линхэ не станет смотреть на внешний вид, не станет осуждать и говорить «как должно». Он другой, и Чонгук потому не может удержать язык за зубами, когда выпаливает: — Знаешь, иногда мне кажется, что мы с тобой словно родственные души. Ин Линхэ удивлённо приподнимает бровь, переспрашивая: — Родственные души? Ну, Чонгук же не в «том-самом-плане», у него до сих пор нет алой нити на пальце! Не смотрите на него так! Соулмейты, вот что он имеет в виду. Обычные соулмейты, те, кто понимают друг друга без слов, лучшие друзья навсегда. Ага, ври сам себе ещё больше, Чон Чонгук. Смутившись из-за сказанного, парень тут же перешёл к объяснениям: — У древних греков есть одна легенда. Будто раньше на земле обитали андрогины: люди с двумя лицами на одной голове, двумя руками и ногами. Они были целостными, но однажды восстали против богов, и те рассекли их надвое. Так появились обычные двурукие и двуногие люди. Две половинки одной души оказались разделены и разбросаны по земле. И с тех самых пор постоянно ищут друг друга, тоскуют. Большинству из них никогда не суждено встретиться, однако если происходит такое чудо, то между душами тут же возникает чувство взаимопонимания. Их охватывает счастье и чувство удивительной привязанности, они больше не могут друг без друга. Чонгук чешет затылок, понимая, что пример привёл не удачный для соулмейтов. Он будто только что признался Ин Линхэ, и от этого парня охватывает лёгкое головокружение. — Это, конечно, немного романтизированно, — криво улыбается Чон, пытаясь как-то выйти из положения, в которое сам себя загнал, — однако, с тех пор, как я сюда попал и встретил тебя, меня не покидает чувство, будто я оказался… дома. В родной и тёплой обители, где невзгоды нипочём, где любовь и счастье. Мне постоянно не везёт, ты же любимчик удачи; я попадаю в передряги, ты меня вытаскиваешь; я туплю в наипростейших вещах, ты мне объясняешь. Мы как половинки пазла, как андрогины. Я хочу сказать, что очень счастлив нашей с тобой встрече, и я за многое тебе благодарен. Чонгук несколько смущённо смотрит в удивлённо расширенные глаза напротив и стеснительно улыбается, разливая им ещё чая. А потом в пристанище ненужных душ крупными хлопьями с неба валит первый за две тысячи лет снег. Природа окрашивается белым полотном, когда Чонгук позже спросит: — Почему снег? Ему ответят: — Я был настолько счастлив, что из-за этого мне стало до боли грустно и холодно.