Нить судьбы сияет алым

      Погода в столице резко контрастировала с погодой на Северном Перевале. Когда Чонгук и Тэхен уезжали, то вокруг был снег, мороз даже, потому солнце светило, но совсем не согревало. В Сяньяне стоял туман после обильных дождей, закончившихся накануне, и в целом было очень даже тепло. Горожане ходили в привычно лёгких ханьфу, разве что на плечи набрасывали утеплённые накидки.       Пожалуй, такая погода больше радовала Чонгука, хотя он не может отрицать того факта, что ему нравилось на Северном Перевале. Они пробыли там всего две недели, но дух свободы степей был вкушен, распробован и уже любим. В столице постоянно нужно было следовать правилам, хотя в армии тоже, но разве хоть кто-то мог заставить Чонгука вести себя согласно каким-то там правилам?       В любом случае, Чон перед отъездом поплакался на плече у Чу Сичэня, обещая навестить его. Стратег умолчал о том, что возможно в будущем у Чонгука совсем не будет времени на такие разъезды (занят будет делами Императрицы). Потом парень попрощался с каждым солдатом, получил от господина Ли большой паёк — специально для прожорливого кроля. И Император со своей свитой отбыл обратно в столицу. Северный Перевал без Чонгука вздохнул с облегчением, привычная рутина возобновилась, но при этом без яркого и солнечного парня было неожиданно пусто.       Путь до Сяньяна был долгим. Чонгук, теперь утеплённый и накормленный, несколько часов доставал Ся Нина, выпрашивая у того, что у младшего генерала произошло с Чу Сичэнем? Мужчина краснел и отговаривался коротким: ничего, но Чонгук продолжал упорствовать, желая подробностей. По итогу Ся Нин рассказал, что, живя с Чу Сичэнем в одной комнате, просто стал объектом его игр (прямо как Ин Линхэ для Чонгука), потом стратег очень прямо предложил Ся Нину себя трахнуть и с этих пор уже не отлипал от младшего генерала, постоянно с ним заигрывая и его смущая.       После рассказа Чонгук понял, что две недели на Северном Перевале — мало, потому что он хочет с Чу Сичэнем отправиться на какую-нибудь опасную миссию и вдвоём создавать хаос и неприятности. А лучше напиться в каком-нибудь трактире и отправиться «познавать мир». Чонгук всё-таки думает, что хочет ещё раз съездить на Северный Перевал в будущем.       Поболтав с Ся Нином и выпросив у него все подробности «тайной жизни», достав своего гэгэ до такой степени, что он уже не отвечал, а просто кивал или качал головой, Чонгук отправился к следующей жертве — Ин Линхэ.       Надо сказать, что после их «поцелуя», который был прерван, продолжения не последовало, хотя горящий взгляд Тэхена явно обещал Чонгука покусать, ничего подобного не произошло.       Император прочёл письмо из дворца, после чего сразу заключил, что на утро они выезжают в столицу. Прокушенная губа его явно не беспокоила, как и несносное поведение Чонгука.       Вывод был один: эту крепость просто так не взять.       Не то чтобы Чон собирался прямо упорствовать и предлагать себя Императору, однако он вдруг понял, что хочет поцеловать Тэхена не ради праздного интереса. Он собирался глупо отдаться Ин Линхэ, чтобы выяснить, есть ли у него чувства к Императору, а по итогу укоренил эти чувства глубже.       Он всё ещё не понимает: влюблён ли в Императора, однако уже знает, что не может представить без него ни дня. Ему интересно липнуть к нему каждый миг свободного времени и интересно болтать с Ся Нином, чувствуя спиной ревнивый обжигающий взгляд.       И поцеловать Ин Линхэ всё же хотелось. По-настоящему, хоть Чонгук и не умел. Хотелось ещё сжать Тэхена в крепких-крепких объятиях и затискать всего!       Изначально он полез его целовать из вредности и желания доказать себе, что у него нет чувств к Ин Линхэ. А по итогу ночью проспал с открытыми глазам, глядя в потолок и считая тихое дыхание Тэхена под боком. По итогу снова разглядывал спящего мужчину, рану на губе и думал о том, что хочет лизнуть её, чтобы загладить свою вину или… чтобы ощутить вкус чужих губ ещё раз?       Чонгук, ты хотел убедиться в своих чувствах? Ты убедился. Ты крупно влип. Тебе нравится Ин Линхэ и совсем не как друг.       Но даже осознание этой правды не останавливает Чона от желания всюду и вечно доставать Тэхена.       — Ваше Величество, — Чонгук строит невинные глазки, — а вы знаете, что эти браслеты вовсе не для удачи?       Ин Линхэ коротко смеётся, прикрывает глаза и спрашивает:       — Прозрел? Или кто-нибудь помог?       Чонгук для вида дуется, хотя понимает, что Тэхен прав, сам бы парень так и не понял, что за браслеты сам же повязал им на руки. Надо отдать должное Талань Батхаду за просвещение птенца.       — Ваше Величество, не нужно думать, будто я глупый, — возмущается Чонгук, а Жань трясёт головой, не соглашаясь с Чоном, и парень вынужден признать: — Ну да, я глупый, признаю свою вину. Я, правда, не знал, что эти браслеты для новобрачных.       — Мгм, — отвечает Император.       А Чонгук рассчитывал хоть на какую-нибудь реакцию, ну там бы возмущался или снял бы всё-таки браслет. Хотя нет, не снял бы, он же предложил Чону стать его Императрицей, а парень подарил им свадебные подарки. Ин Линхэ со своим характером, скорее всего, если и не принял этот жест как знак согласия со стороны Чонгука, то точно посчитал произошедшее добрым знаком.       Однако сейчас Чон открыто сказал, что был глуп и совершил проступок случайно, Ин Линхэ мог бы снять браслет, потому что он не олицетворял предложение или хотя бы надежду. Но Император не делает ничего, продолжая спокойно ехать в сторону столицы.       Зато Чонгук жить в тишине не умеет:       — И вы ничего не скажете?       — Что я должен сказать? — Ин Линхэ с едва заметной улыбкой оборачивается к Чону.       Его глаза кажутся ледяными и безжизненными, будто им чуждо всё вокруг, ничего их не трогает. А Чонгук видит, что эти золотые озёра смотрят на него мягко, нежно, чувственно. И у Чона от этого демоны перебивают в голове всех тараканов и предлагают сладко и порочно перестать тупить и согласиться на предложение Ин Линхэ. Согласиться стать его Императрицей.       Однако Чонгук тот ещё тугодум и слушать сердце он не умеет.       — Мы же с вами не пара, — поясняет Чон, по сотому кругу наступая на одни и те же грабли, — то, что вы носите этот браслет, могут не так понять.       Вмиг взгляд Тэхена с нежного становится почти порочно обжигающим. Немного разъярённым, предупреждающим, как и тихий, но чёткий голос:       — Если поцелуешь меня ещё раз, не вздумай говорить, что мы не пара.       Чонгук предупреждений не понимает. Для него всё — смех и веселье.       — А что? Понравилось? Я мастер поцелуев, да? — самоуверенно заявляет Чон.       Насчёт мастера, распоротая твоими кроличьими зубами губа Ин Линхэ явно не согласна.       Император в упор смотрит на своё неудивительно удивительное чудо и спрашивает, с плохо скрытыми в голосе нотками ревности:       — У тебя был опыт?       Нет. Но Чонгук же не может опозориться и сказать, что он девственник во всех смыслах этого слова! Тэхен-то наверняка уже с девушками целовался. А у Чона даже до держания за ручки не доходило. Поэтому он решает немного приукрасить действительность:       — Я же мужчина, — усмехается Чонгук, — какой мужчина и останется без опыта?       Ин Линхэ коротко отвечает:       — Я.       — Ваше Величество, ну, не говорите, что вы никогда и ни с кем не целовались!       Чон уже собирается добавить: «Не поверю, что с таким гаремом вы до сих пор девственник!» Но парень вовремя замечает твёрдые нотки в глазах Ин Линхэ. Если он сказал, что не целовался, значит, не целовался.       — Вы серьёзно?! — восклицает Чонгук, из-за чего несколько солдат, что шли недалеко от них, даже обернулись на парочку. Но Чон и не думает становиться тише. Он, наоборот, лишь сладко улыбается и довольно тянет: — Так получается, со мной у вас был первый поцелуй!       — Ты меня укусил. Я не думаю, что так положено целоваться.       — Ой, да вы просто неопытны.       — А ты опытен?       Чон мнётся и, с повинной повесив голову, признаётся:       — Вообще-то, нет. Я только видел, как целуются парочки, но сам никогда и ни с кем. Но с вами захотелось! — Чонгук поднимает голову, ярко улыбаясь Ин Линхэ.       Мужчина снова молчит, ничего не отвечая, Чону же неймётся. Он снимает с пояса свой веер и, подгоняя Жаня вперёд, начинает веером обмахивать Императора, интересуясь:       — Вам жарко?       А пейзаж покрыт снегом, потому что они только выехали с Северного Перевала.       — Кстати, Ваше Величество, знаете, какое хорошее оружие этот веер?! Я им раз-раз и всех кочевников расшвырял! И вот поэтому… — Чонгук мило улыбается, показывая кроличьи зубки, — Ваше Величество, а купите мне, пожалуйста, какой-нибудь красивый веер, а? Все будут думать, что это просто аксессуар, а это оружие.       Ин Линхэ вздыхает, достаёт из сумки, висящей на коне, одну из своих книг и вытаскивает из её страниц засушенный цветок ромашки.       — Держи.       И отдаёт этот «букет» Чонгуку.       Чон, конечно, подарок принимает, но откровенно не понимает, зачем он ему и что с ним делать?       — Ромашка?       Парень крутит в руке цветок, ничего не понимая.       — Я сам украшу твой веер, — поясняет Ин Линхэ, — нарисую на нём ромашки.       Любой бы радовался, что сам Император окажет ему такую милость, в ногах бы катался, а Чонгук всё не затыкается:       — Почему ромашки? Может, я хочу розы или пионы, или лилии, или…       — Ты похож на ромашки, — обрывает парня Ин Линхэ.       — Хм, такой же обычный и скучный?       — Я не думаю, что ромашки скучные. Они красивые.       Чонгук, наверное, давно своё сердце подарил Тэхену, потому что не может объяснить, почему оно так реагирует на эти простые слова? Почему в животе снова бабочки оживают? И почему становится так… волнительно? Трепетно. Прекрасно.       Ин Линхэ мягким, умиротворённым голосом продолжает:       — Из-за того, что их много, люди их не замечают, они не видят их красоту. Но если к ним присмотреться, то можно заметить, что они восхитительные, — золотые глаза с нежностью смотрят в карие, а сердце Чонгука окончательно сходит с ума! — легко уживаются даже в холодном климате, неприхотливые, стойкие и невероятно красивые. Цепляет не та красота, что сразу бросается в глаза, а та, что раскрывается постепенно, медленно. Та, что удивляет и лишает дара речи. Такая красота, как ты.       *****       По приезде в Сяньян, Чонгук направляется на встречу с отцом, Ин Линхэ же уезжает во дворец. Дела не требовали отлагательств, а вдовствующая императрица не собиралась ждать и давать врагу (сыну!) возможность продумать следующие шаги и сплести планы по нейтрализации заговора Ким ГоРам.       На Северный Перевал Ин Линхэ пришло письмо, в котором чиновники и министры, подписавшись каждый, просили Его Величество вернуться во дворец, дабы решить серьёзную экономическую проблему — нехватку денег в казне.       Даже Чонгук, который не был подкован ни в политике, ни в экономике, достоверно знал, что у Цинь немалые запасы золота в казне. Плюс ко всему ханьцы сейчас вели спокойный образ жизни, войны не было, а потому и казна полнилась, не имея лишних растрат. Куда делись деньги?       При дворе все и каждый обвиняли Ин Бинхэ в государственной растрате средств. Якобы принц использовал деньги для своей выгоды.       Чонгук подробностей не знал, да и Ин Линхэ ему ничего не объяснил, так как сам только прибыл во дворец и не был в курсе того, что задумала вдовствующая императрица.       Чону бы хотелось быть вместе с Тэхеном, помогать ему и присматривать за Императором, чтобы ел, спал и отдыхал. Однако по отцу парень тоже очень сильно скучал. Между ними были недопонимания, кнут на спине Чонгука и слова, о которых сожалел каждый. Но они оставались отцом и сыном, как бы Чонгук ни стремился сбежать из дома, он всегда будет возвращаться туда, где его ждёт родной человек.       По приезде молодого господина слуги приготовили много вкусного, поставили на стол самые любимые блюда Чонгука и даже вино. Господин Чон не потакал сыну в распитии алкоголя, но мог позволить немного выпить в честь его приезда и, может, в честь того, что он набрался мозгов. Но это, конечно же, мечты.       Увидев стол, полный еды, Чонгук, точно голодный дух, набросился на угощения, мечтая только о том, чтобы набить пузо до такого состояния, чтобы потом и говорить было лень.       Господин Чон смотрел на сына с лёгкой улыбкой и даже не пытался призвать его вести себя в соответствии с этикетом, который молодому господину так и не смогли привить.       — М-м-м! Всё такое вкусное! — Чонгук болтает с набитым ртом, а потом голову поднимает, криво улыбается и спрашивает: — Ты скучал по мне, папа?       — Ещё чего! — хмыкает господин Чон, но парень-то знает, что за напускной серьёзностью скрывалась правда: отец по нему скучал. — Ешь давай, поговорить и потом можешь.       Конечно же, нет. Когда говорить, как не во время еды?       — А я видел Талань Батхада и даже с ним разговаривал! — гордо заявляет парень.       — Да? И о чём говорили?       — Обо мне… — Чонгук осекается, понимая, что не хочет рассказывать отцу о своей игре в переодевание, — я же помогал Его Величеству в… не знаю, можно ли рассказать.       — Раз не знаешь, то и молчи.       Молчи — это уже слишком для парня, который разговаривает даже во сне. Чонгук пихает в рот все свои любимые блюда и даже так умудряется отчётливо говорить:       — Папа, а ты уже передумал о моей женитьбе?       А вдруг? Чонгук очень надеется на положительный ответ, однако господин Чон хмыкает и отвечает:       — С чего бы мне передумать? Тебе пора остепениться.       — Не хочу, — бурчит Чонгук, — не хочу остепеняться, не хочу жениться!       Господин Чон вздыхает, потому что по этому разговору они проходятся уже в сотый раз и ссориться сейчас, когда семья наконец-то воссоединилась, совсем не хочется.       И Чонгуку тоже не хочется. Но и жениться не хочется и уже не просто из вредного «не хочу, не буду», здесь теперь другая причина, серьёзная и несколько пугающая парня.       — Папа, — Чонгук поднимает голову, откладывает в сторону палочки и со вздохом продолжает: — а если я…       — Что?       — Если я… — Чонгук мнётся, потому что не знает, как такое сказать отцу. Его почему-то холодом до костей пробирает, когда он осмеливается и, зажмурившись, быстро выдаёт: — Если мне уже нравится кто-то?       Господин Чон кивает каким-то своим мыслям, вздыхает несколько обречённо и мягко спрашивает:       — Чонгук, скажи прямо отцу, это Его Величество?       — Что?! НЕТ! Нет-нет-нет! Папа, как вы могли такое подумать!       Чонгук отрицает слишком яростно, а лицо розовеет мгновенно, выдавая парня с головой. В конце концов, уж кому, как не отцу догадываться о чувствах и желаниях своего сына?       — Наверное… — признаётся Чонгук, вздыхая и вешая голову. — Наверное, он мне нравится. Я не понимаю себя, не знаю, что чувствую! — Чонгук поднимает голову, с извинением глядя на отца: — Я знаю, что вы против таких отношений, и не прошу вас с ними мириться, но я… я не знаю, что испытываю к Его Величеству!       Хочет любить и боится. Хочет быть рядом и боится. Постоянно дразнит Ин Линхэ, лезет к нему с поцелуями-укусами, обнимает его во сне, а поутру разглядывает, как самую большую драгоценность. Понимает, что скоро уедет в Кочосон, и от этого хочется приклеиться к Императору всеми конечностями и не отпускать его никогда. Но быть Императрицей… наверное, Чонгук слишком молод, его чувства ещё не настолько крепки, чтобы соглашаться на подобное. Чонгук просто в себе запутался. Он стремится избежать любовных ошибок, потому что человек, которого он (любит?), душевно не защищён перед травмами. Ин Линхэ порой выглядит так, будто ему всё равно, даже если загорятся его одежды, и он сгорит вместе с ними. Чонгуку страшно это признавать, но, кажется, Ин Линхэ не просто выглядит безразличным, а он таким и является — медленно умирающим изнутри. Чонгук не хочет стать катализатором, убивая этого прекрасного человека, он хочет быть тем, кто возродит в нём чувства и эмоции. А для этого нужно быть уверенным в своих чувствах.       — Знаешь, Чонгук, — отвечает господин Чон, — наша семья ведёт отсчёт своим поколениям вот уже более трёх сотен лет. Изначально мы были просто земледельцами и постепенно подняли свой статус, теперь мы приближённые Короля Кочосона. Если ты боишься, что за столь длительную историю среди нас не было никого с… нетрадиционными вкусами, то ты ошибаешься. Моему отцу не нравились девушки, он любил мужчин, его женили насильно, по итогу мою мать, как и меня, он совсем не любил.       О. А Чонгук об этом даже не знал. Отец обычно не рассказывал о своих родителях, и теперь становилось ясно почему. Но при этом кое-что было странно и, видимо, это отразилось на лице Чонгука, потому что господин Чон продолжил:       — Да, ты сейчас думаешь, что я хочу тебя женить насильно. Ты верно думаешь, но у тебя другая ситуация, у нас другая ситуация, нам срочно нужно укрепить отношения с Цинь. Всё было бы проще, если бы Ким ГоРам поддерживала Кочосон, а не пыталась стравить две страны, — мужчина вздыхает. — Однако же перейдём к тому, что ты сказал. Я не против твоего личного выбора: мужчина, женщина — не важно. Было важно, чтобы этот человек был влиятельным и имел власть в политике Кочосона. Его Величество — партия, о которой мы бы не смели мечтать. Однако… дворец — это страшное место, если ты не хищник, то ты жертва. Без связей, особой силы и знания политики во дворце не выжить.       — Папа, я не говорил, что хочу выйти за Императора. Я только сказал, что он мне кажется… нравится.       Господин Чон улыбается с того, как Чонгук покраснел на последних словах.       — Я обрисовал тебе ситуацию и высказал своё мнение. Я не буду против, если ты останешься с ним, но ты должен понимать, куда ступаешь.       Чонгук смотрит на отца:       — И вы даже не спросите, как сам Император ко мне относится?       — Будто это не очевидно! — усмехается мужчина. Хотя очевидно было всем, кроме Чонгука. — Он постоянно берёт тебя с собой, даже встретился со мной, чтобы убедить меня отпустить тебя на Северный Перевал. Ради обычного слуги Император не стал бы так напрягаться.       — Вообще-то, он предлагал мне стать его Императрицей, — признаётся Чонгук, растягивая губы в милой улыбке.       — Он предлагал тебе выйти за него? — вот тут господин Чон удивляется по-настоящему, не ожидая подобного.       — И не раз. Но я не знаю, что к нему испытываю, не знаю!..       — Решение только за тобой, — тихо отвечает господин Чон.       А Чонгук думает о том, что ему нужно ещё убедиться. Он любит бросаться в омут с головой, но именно в отношениях предпочитает осторожничать, вообще, впервые притормозил, пытаясь разобраться в себе.       Можно было бы снова в наглую полезть с поцелуями к Императору, но тому явно сейчас не до этого. Он в интригах, пока Чонгук вязнет в чувствах.       — Папа, ты знаешь, что произошло во дворце?       — Политика, — отвечает господин Чон. — Сложно там всё, — добавляет мужчина, потому что сын смотрит на него испытующе, ожидая подробностей. — Если очень коротко, то после вашего отъезда на Северный Перевал во дворец пожаловал губернатор Чжэцзяна. Он поведал о том, что в последнее время люди из Дунъин часто устраивают массовые набеги на порт и увозят товар, сжигая корабли, убивая и забирая в рабство людей. Губернатор Чэнь Чжаосин просил Императора о помощи, но послание так и не дошло, именно поэтому он приехал во дворец лично. Принц Ин Бинхэ, временно заменяющий Его Величество на троне, удовлетворил просьбу Чэнь Чжаосина и отправил в Чжэцзян ближайший к Ханчжоу военный гарнизон из Уюаня*. При этом маршал не был согласен с решением Ин Бинхэ. Если передислоцировать войска, то область, из которой их вызвали в другую местность, окажется незащищённой. Однако вопрос с дунъийцами стоял остро, и Ин Бинхэ настоял на своём решении.       Цинь была великой империей, они имели выход к морю, однако флот их был развит плохо, что и превратило их в кусок заманчивого мяса для дунъийцей.       — В итоге был разгромлен и сожжён тот порт Уюаня, который остался без охраны. Однако маршал это предвидел и тайно перекинул в незащищённую местность гарнизон из внутренней части провинции. Дунъийцев смогли схватить, оказалось, что это были просто пираты. Они собрались вместе и обносили плохо охраняемые порта, увозя товары и людей на родину, продавая их там. Благодаря маршалу, Цинь смогла избежать значительных убытков. Однако два портовых города были сильно повреждены, бюджета Чжэцзяна не хватало на их восстановление и потребовалась сумма из государственной казны. Вот с этого момента и начинаются проблемы. Деньги Чжэцзяну были выделены, но куда меньшей суммой, нежели было указано в счётной книге с императорского двора, на восстановление портов не хватало, убытки так и не были покрыты. Но неожиданно в Сычуани в этот самый момент началось строительство огромного даосского храма, спонсируемое лично Ин Бинхэ. При попытке узнать, где принц взял деньги, министры наткнулись на тишину.       Чонгук хмурится, уверенно заявляя:       — Его Высочество не стал бы красть из казны.       — Это уже решать не нам, — вздыхает мужчина, — я лишь пересказал то, что знаю.       Всё, как и предсказывал Ин Линхэ — во дворце начинается война и победитель в ней будет только один.       *****       На следующий день Чонгук, приодевшись, счастливой походкой отправился во дворец, дабы продолжить отбывать своё «наказание». На самом деле ему просто не терпелось увидеть Ин Линхэ. Тот наверняка не спал, да и не ел, погрузился в работу и забыл о своей «медитации». Разве что выпил настойку для укрепления духа и сидит, зарывшись по самую макушку в бумаги.       Неожиданным для Чонгука оказывается застать Ин Линхэ за разговором с братом. Дама Янь сразу предупредила Чона, что Император не один, но при этом никто не помешал парню пройти внутрь.       Чонгук-то думал, что Тэхен тайно встретится с Ин Бинхэ. Всё-таки принца обвинили в государственном преступлении, которое точно подстроила вдовствующая императрица. Ин Линхэ не дурак и всё сразу поймёт, ему придётся спасти брата и одновременно обыграть свою мать. Не лучше ли было встретиться с Ин Бинхэ тайно, за пределами дворца? Чонгук считал, что это разумно. У Ин Линхэ явно на этот счёт были другие планы.       — Господин Чон, мне кажется, что вы подросли, — улыбается вошедшему парню принц.       Чонгук спохватывается и вспоминает этикет, кланяясь Императору и Его Высочеству.       Тэхен в золотых богатых одеждах, уже не тот простой солдат с Северного Перевала, сейчас он дракон, Священный Император. Ин Бинхэ, к слову сказать, тоже был не в даосской мантии, на нём был наряд принца, что толкало Чонгука на неутешительную мысль: эти двое проболтали здесь всю ночь!       Чон ощущал себя старой бабкой, которая пилит всех: молодых и не очень. Ему прямо сейчас хотелось читать нотации обоим мужчинам о пользе сна и еды! И хотя на столе перед братьями стоял поднос с чаем, Чонгук был железно уверен: вода — не еда!       — Ваше Величество, скажите мне честно, вы ели? Вы спали? Вы отдыхали после того, как мы приехали в столицу?       — Нет на все три вопроса. — Улыбается Ин Линхэ.       А в золотых глазах полыхает смешинка и призыв: «Давай, женушка, пили своего мужа!» Чонгук не женушка, но пилить будет.       — Я, конечно, понимаю, Ваше Величество, что вы совсем не следите за собой и за своим здоровьем. Но вы, Ваше Высочество, могли бы заставить его хотя бы поспать пару часиков и съесть его любимую кашу!       Ин Бинхэ изумлённо округлил глаза, не ожидая, что и ему достанется от женушки брата.       — Конечно, у вас тут государственные дела и интриги. — Чонгук проходит вглубь комнаты и убирает со стола чай и чашки, ставя всё на поднос и намереваясь накормить этих несносных мужчин. — Но завтрак по расписанию. Вы, Ваше Величество, уже и снадобье выпили, совсем забыв о том, что его нельзя принимать на пустой желудок. К тому же оба пьёте холодную воду! Это уже ни в какие ворота! Сидите здесь и ждите, сейчас приду и принесу завтрак.       И с этими словами Чонгук выходит из комнаты, забрав с собой поднос.       — Он поражает! — Смеётся Ин Бинхэ, когда звуки шагов Чона стихают где-то в глубине павильона.       Тэхен довольно улыбается:       — Он очень заботливый, хоть и любит бурчать.       Ин Бинхэ с улыбкой кивает, но вмиг становится серьёзен, хмуря брови:       — Гэ, лучше бы тебе приглядывать за ним сейчас. Ким ГоРам может попытаться заодно избавиться и от него.       — Знаю, — Тэхен спокоен, как и всегда, — если он захочет, я отошлю его от дворца. Но мы продолжим действовать так, как задумано. Мать очень подозрительная, если она что-то поймёт, то весь план рухнет, нужно заставить её действовать раньше.       Принц вздыхает:       — Гэ, ты в этот раз сильно рискуешь.       — Боишься за меня? — Улыбается Тэхен.       — Ещё чего?! — Фыркает Ин Бинхэ. — У тебя девять хвостов, из любой передряги вылезешь.       — У меня не девять хвостов. Просто у меня есть ты и наставник, я всегда рассчитываю на вашу помощь и поддержку.       — Не прибедняйся, твои многоходовые планы точно лисьи норы с несколькими выходами.       — Даже дракону приходится искать пути отступления и наступления. — Загадочно улыбаясь, отвечает Ин Линхэ.       Чонгук приносит к столу множество всяких блюд, апеллируя к тому, что завтрак — самый важный приём пищи. И пусть сейчас всего шесть утра, на дворе зимняя темень, а кушать — никто не отменял.       Ин Бинхэ ел как обычный взрослый мужчина, не отставал от Чонгука, уплетая за обе щеки после бессонной ночи и тяжёлых будней временного Императора. Ин Линхэ же… что ж, это Ин Линхэ и ест он как птичка, этого Чонгуку ну никак не исправить!       После трапезы принц из дворца удаляется, отправляясь обратно в храм Белых Снегов, на прощание он зовёт в гости в даосский храм Чонгука. А парень обещает обязательно навестить Ин Бинхэ и заодно учителя, по которому жутко скучал!       На самом деле принц спешит оставить парочку наедине, как-то без слов понимая, что этим двоим есть что обсудить.       — Ваше Величество, а моё наказание ещё в силе? Или я могу больше не приходить?       Чонгук задаёт этот волнующий его вопрос, стоит только Ин Бинхэ покинуть их, оставляя наедине. Парень при этом продолжает сидеть напротив Императора и в упор смотрит на него, а у самого от нервов потеют ладони и больно сжимается в груди сердце.       От чего такая реакция? Всё очень просто. Чонгук не дурак, он знает, что наказание его закончилось очень и очень давно. Он находится рядом с Ин Линхэ постоянно и повсюду уже около двух с половиной месяцев, тогда как его отработка значилась в один месяц. Император просто не хотел его отпускать, а Чонгук не хотел уходить. Если сейчас Тэхен скажет ему, что он свободен, то Чон уйдёт и больше не появится перед глазами Императора. Он уедет из Цинь вместе с отцом, и всё, что было между ними забудется. Если Ин Линхэ отпустит его сейчас, это станет концом для них и для их ещё не состоявшихся отношений.       — А ты не хочешь? — Вопросом на вопрос отвечает Тэхен. — Приходить ко мне, ты больше не хочешь?       Хочет. Он хочет, чтобы вы, Ваше Величество, удержали его и не отпускали!       — Если я нужен…       — Нужен. — Голос уверенный, а глаза открытые и честные.       Чонгуку от всего этого плохо, его будто изнутри ест какой-то ненасытный зверь. Не больно, но хочется разорвать грудную клетку и вытащить из себя это чувство. А какое чувство? Чонгук запутался! Он не знает!       И когда он не знает, то всегда включает кокетливого юнца.       — Ваше Величество, — парень мило улыбается, перегибаясь через стол, — но я ведь не могу постоянно быть вашим слугой, я всё-таки молодой господин.       — Оставайся как мой гость.       — И больше не нужно вам прислуживать?       — Если не хочешь.       — Вы снова будете спать в кресле несколько часов, питаться воздухом и забывать принять лекарство?       — Я жил так всё время.       Чонгук хмурится и уверенно отвечает:       — Я не хочу, чтобы вы так жили.       — Так не позволяй мне.       Их разделяет стол. И на самом деле, это единственное, что их, вообще, разделяет. Чонгук смотрит в золотые глаза в упор, ищет что-то, копается, проникает в душу. Хотя надо ли? Достаточно просто попросить Ин Линхэ отдать своё сердце, и тот вскроет грудную клетку, вытащит тёплый орган и всучит Чонгуку в руки. Глупый, который не поймёт, что Чону нужен не кусок плоти, ему нужен сам Тэхен, его душа и сердце, он настоящий.       И он настоящий всегда только перед Чонгуком. Говорит: «Нужен», и нужен ему только парень. Эта глупая ромашка, которая не понимает своей ценности и красоты.       Чонгук смотрит слишком долго, слишком пристально и влюбляется тоже слишком, наконец, находя в себе силы отвести взгляд и прошептать:       — Ваше Величество, утреннее собрание.       — Мгм, — голос у Ин Линхэ низкий и проникновенный, — помоги мне, пожалуйста, убрать волосы.       Чонгук улыбается, выпрямляясь на кресле:       — Но я не ваш больше слуга.       — Я прошу тебя, как своего возлюбленного.       Наверное, сердце Чонгука в этот момент всё-таки выламывает грудную клетку, потому что дышать неожиданно становится нечем и незачем. В голове пустота, а с губ срывается привычное:       — Ваше Величество!       Ин Линхэ криво улыбается:       — Мы не можем дружить, потому что ты мне очень нравишься. Кстати, — мужчина вынимает из широко рукава продольный тонкий предмет, — твой веер, я разрисовал его, надеюсь, что тебе понравится.       Белое полотно раскрашено чёрными красками, идеальными уверенными линиями. Всего лишь тремя ромашками, кокетливо жмущимися в углу и рядом с ними два ряда тонких изящных иероглифов. Почерк прекрасный, строгий, но затейливый, императорский.       Увидев прекрасную, пусть и засохшую ромашку, подаренную Ин Линхэ Чонгуку, отец спросил, от кого этот подарок и знает ли его сын, что означает ромашка на языке цветов?       Взаимная симпатия, любовь, семейное счастье.       Рядом с тремя ромашками на веере было выведено короткое, но чувственное:       «Моей первой любви, что цветёт, подобно весне».       *****       Тронный зал точно воплощение самой тьмы, голодной и кровожадной. Отовсюду веет ледяным холодом, адской вонью прогнивших душ, жадностью и алчностью. И все эти чиновники, министры и губернаторы очень даже гармонично вписываются в картину жуткого зала, в котором погибло несчетное количество людей. А уж сколько погибло за трон, хотя бы за попытку не восседать на нём, так приблизиться, вдохнуть аромат власти — не счесть.       В народе императорский трон называли проклятым, на самом деле, разве какой-то стул может быть проклят? Не в нём дело, а в человеческой алчности и жадности. Каждый хочет быть выше другого, каждый хочет управлять другим, повелевать, подавлять; люди стремятся к власти, и в этом стремлении уничтожают всё на своём пути, сами становятся олицетворением слова «проклятие». Власть манит, люди поддаются желаниям, демонам внутри себя, желая завладеть троном. Наверное, безэмоциональный Ин Линхэ, не имеющий чувств и желаний, был идеальным Императором, рациональным и беспристрастным.       Однако в тронном зале, съеденном тьмой, менялся даже он. Порой Чонгуку на полном серьёзе казалось, что тьма эта разливается по помещению именно от Ин Линхэ.       Утреннее собрание начинается с приветствий и официальной части:       — Долгих лет жизни Вашему Величеству! Поздравляем Ваше Величество с возвращением!       Подхалимы и подлизы распеваются соловьями, однако по виду Тэхена понятно, что ему всё это не интересно. Он ловит торжествующие взгляды, скрытые за масками из учтивости, читает настроения, витающие в воздухе, прекрасно зная своих чиновников и министров. Голодные шакалы, ожидающие, когда тигр даст слабину, чтобы на него напасть.       — Сегодня ночью я изучил ваше прошение. — Обращается Император к двору. — Вы утверждаете, что принц Ин Бинхэ использовал государственные средства в своих целях.       И то, каким голосом сказал эту простую фразу Тэхен, заставило бы многих поджать хвосты и не вылезать из своих нор. Только человек с чистыми намерениями и добрыми помыслами не испугался гнева Императора, выходя вперёд с низким поклоном.       Вышедший был министр военных дел Лю. Человек умный, жёсткий характером и всегда борющийся за справедливость.       — Ваше Величество, мы не утверждаем, но все факты и доказательства у нас есть, — с этими словами мужчина передаёт подробный отчёт императорскому евнуху, который в свою очередь передаёт свиток Его Величеству. — Средства из казны в размере десяти тысяч золотых монет должны были быть доставлены в Чжэцзян для восстановления двух портов и портовых городов. Однако в провинцию прибыло только две тысячи золотых монет, в то время как восемь тысяч бесследно пропали. При этом в поместье принца Ин Бинхэ в Сычуани в это же время активно начал строиться даосский храм, в который был отлит из золота алтарь стоимостью в восемь тысяч золотых. Рабочие подтвердили, что средства пришли от принца, об этом же говорят счётные бумаги из Сычуани. Сам принц вину не признаёт, утверждая, что эти деньги взял из собственных сбережений. При этом принц не смог нам предоставить ни одной счётной книги. Простите, Ваше Величество, подчинённый повёл себя дерзко в желании докопаться до истины.       — Я хвалю ваше рвение, министр, —спокойно произносит Ин Линхэ.       И больше Император ничего не говорит, что явно не устраивает голодных шакалов, которые давно мечтали избавиться от принца, и вот им выпал такой шанс, а Его Величество защищает Ин Бинхэ. Даже отчёт не раскрыл, да хотя бы ради приличия!       И ладно подобное не устраивает дворцовых псов. Среди министров сегодня находится маршал Тянь Яньмэй. Ему не обязательно было присутствовать на собрании, но, видимо, произошедшее его сильно зацепило.       Дело в том, что маршал был бесхитростным и прямолинейным человеком. Он видел идеал в справедливости и открыто выступал против использования родственных связей в достижении должностей, наград или богатства. Другими словами, ему совершенно не понравилось, что Император готов был закрыть глаза на проступок своего брата только потому, что тот его брат.       Если каждый будет руководствоваться подобными методами, Цинь падёт меньше, чем за три года.       — Ваше Величество, — Ким ГоРам выходит вперёд, кланяясь Императору.       Женщина заметила настроения маршала и остальных чинов, собираясь воспользоваться этой возможностью, чтобы избавить от раздражающего Ин Бинхэ. А если Тэхен будет упираться и продолжит брата защищать, то по итогу и сам уйдёт на дно вместе с ним.       — А что вы планируете делать с предателем?       — Ещё неизвестно: предатель ли он, матушка, — отвечает Ин Линхэ, ласково, но предупреждающе глядя на женщину. — Временно я заточу принца Ин Бинхэ в храме Белых Снегов. Гору будет охранять гарнизон, пока я лично во всём не разберусь.       Среди министров прошёлся недовольный шепот, а один даже осмелился выйти вперёд, высказав всё вслух:       — Ваше Величество, подчиненному известно, что принц обитает на горе Белых Снегов, подобное заточение совсем не выглядит, как наказание. Не лучше ли было бы отправить принца в монастырь Сяньян?       Монастырь Сяньян — буддистская святыня, в которой правит Ким ГоРам. Что ж, отправить туда принца — равносильно смертному приговору.       Длинные нити жемчуга с императорской короны скользнули к золотым глазам, накрывая их тенью. Нет, самой тьмой, что тихо шепталась позади трона, верной собачкой следуя за Ин Линхэ, готовая убивать и уничтожать по его приказу.       — С чего вы решили, что я за что-то наказываю принца? — вкрадчиво интересуется Тэхен. — Его вина не доказана, я не проверил все факты, а потому лишь временно буду содержать брата под стражей.       — Ваше Величество, простите подчинённых! — мужчина от страха падает на колени, низко отбивая челом поклоны.       Ин Линхэ абсолютно никак не реагирует на наглеца, но собирается поскорее закончить собрание и уйти. Однако вперёд выступает ещё один человек, упрямо глядя на Его Величество.       Тянь Яньмэй был мрачным и задумчивым. Своим выходом он остановил жалобные причитания министра, что продолжал бить поклоны. Император лёгким взмахом руки приказал министру встать, обращая всё своё внимание на одного только маршала.       — Ваше Величество, пусть виновник пока что не пойман, нам всё-таки нужно решить, что делать с Чжэцзяном. Крупный город провинции после нападения был разнесён в щепки, а сотни жителей остались без крова. Казна пуста, восемь тысяч золотых пропали, а портовые города находятся в разрухе, больше нельзя добывать соль и рыбу, сотням жителей негде жить. Нет денег даже на строительство новых кораблей.       — Необходимо создать комитет по экономической ситуации в Чжэцзяне, — быстро приходит с ответом Ин Линхэ, потирая виски. Жест далеко не привычный для Императора, разве что его видел Чонгук, который уже давно наблюдал за Тэхеном и научился читать язык его тела. И сейчас тело Императора требовало отдыха.       — Министр Лю, — но отдых себе Ин Линхэ не давал, вынужденный разбираться с накопившимися делами, — я поручаю это дело вам, можете собрать вокруг себя группу и через три дня предоставить нам всем предложение о выходе из экономического кризиса.       Министр Лю без лишних слов принимает волю своего Императора, а вот Тянь Яньмэй не собирается успокаиваться. Он уважал государя, но не собирался мириться с родственными узами, что способны были развалить страну.       — Ваше Величество, маршал Тянь не силён в политических и экономических делах, однако я хотел бы внести предложение.       — Говорите.       — Принц Ин Бинхэ незрело и вспыльчиво принял решение о переброске войск из Уюаня в Ханчжоу, что привело к трагедии, по военным законам подобное считается преступлением против армии. Я ни в коем случае не хочу оскорбить вашего брата или оклеветать его. Эти сведения доступны для всех находящихся здесь, и я бы хотел просить Ваше Величество о рассмотрении просьбы о наказании принца Ин Бинхэ.       — Наказать принца? — вкрадчиво интересуется Ин Линхэ, и трон словно тьма пожирает. В зале становится особенно тихо и темно. — Моего брата?       — Ваше Величество, правитель должен быть бесстрастен в принятии решений…       — Это уже не вам решать, — обрывает маршала Ин Линхэ, сверкая золотом глаз. — Как я и говорил, я тщательно проведу расследование и только тогда назначу наказание для принца Ин Бинхэ. А сейчас все могут быть свободны.       *****       Атмосфера царила во дворце тяжёлая. Нехватка денег в бюджете всегда была непростой проблемой, которую требовалось урегулировать в первую очередь. Когда подданные живут в процветающей стране, с них не дерут невероятные налоги и не требуют постоянных выплат — даже самым высокомерным и откровенно зажравшимся чиновникам спокойно. Однако, когда ситуация меняется, императорские чины в первую очередь ощущают всю тяжесть своего положения. В конце концов, какой бы властью они не обладали, какими бы средствами не располагали, а обычных людей гораздо больше. Один бунт может решить судьбу целой империи.       Когда на трон взошёл Ин Линхэ, многим консерваторам пришлось не сладко. Император не терпел ленивых и неисполнительных, спускал три шкуры и заставлял работать в поте лица, но зато Цинь была процветающей страной, где люди жили в достатке.       Министры и чиновники понимали, что от смерти Ин Бинхэ не будет никакого проку, деньги в казну не вернуть. Однако если выдать народу виновного, то можно избежать возможных бунтов по стране из-за повышения налоговых сборов. В конце концов, люди всегда спасают в первую очередь свои шкуры.       И это понимание пугает Чонгука. Он не был близок с Ин Бинхэ, но мужчина ему нравился, он был хорошим человеком, понимающим, добрым и, может, мягким для правителя, но он не был вором и коррупционером! На собрании Чон ожидал, что Тэхен заступится за брата, будет защищать его всеми силами и даже созовёт комитет, чтобы распутать это дело. Однако Ин Линхэ неожиданно не сделал ничего, он защитил своего брата, но при этом выставил свои действия не в лучшем свете. Даже маршал был явно недоволен.       Ин Линхэ поступил, как и обычно, упёрто, но почему-то Чонгуку показалось, что не слишком умно.       — Ваше Величество, — Чон зажигает все фонари в императорской опочивальне, забывая, что это больше не его обязанность, — вашего брата нагло оболгали.       Ин Линхэ кивает, но глаз от свитка с донесением от министра Лю, не поднимает.       — Я знаю.       — И вы просто сидите и читаете? — Чон хмурится, зажигает последний фонарь и нагло усаживается прямо на стол перед Императором, забывая обо всех правилах приличия.       Парень понимает, что Его Величество может просто что-то выжидать, вынашивать какие-то планы, но пока что он ничего не делает. А Чонгук волнуется, уже готов ногти грызть по старой привычке!       Тэхен поднимает на Чона спокойные золотые глаза. Парень сейчас казался выше, сидя на столе, и Императору даже пришлось задрать голову, чтобы смотреть ему в лицо, но его явно это не напрягало.       — «Военное искусство гласит: я не смею первым начинать, я должен ожидать».       Чонгук не очень умный, но знает, что ему сейчас что-то процитировали. И, судя по настроениям цитаты это был Дао дэ цзин. Следовать учениям мудрых — неплохо, но не тогда, когда в столице творится непонятно что, устроенное, как это не прискорбно, руками самого Императора, который уехал и пустил дела на самотёк.       — И вы будете ожидать, когда ваша матушка избавится от вашего брата и приберёт трон к рукам?! — возмущается Чонгук. У него уже привычка выработалась — отчитывать Императора.       — Именно этого я и жду, — безапелляционно отвечает Ин Линхэ.       Чонгук вздыхает, принимая поражение. Как бы ветер ни силился, гора не падёт.       — Знаете, я понимаю, почему вы практикуете даосизм, — Чон складывает руки на груди. — Если так посудить, то в какую бы передрягу вы не попали, вы обычно ничего не делаете, а просто ждёте, когда противник сделает первый шаг, а потом второй и третий, пока не зайдёт прямиком в вашу ловушку. Однако сейчас я не очень понимаю вашего бездействия, ведь даже маршал недоволен произошедшим.       Ин Линхэ усмехается, поднимается на ноги, снова становясь в разы выше Чонгука. Медленно опускается к парню, почти ловя его дыхание, и произносит:       — А что Императору до недовольных? — а потом разворачивается и направляется к своей кровати.       Середина дня, однако на улице уже темнота, но город не спит, дворец не спит. А Его Величество, похоже, собирается спать! Раньше его не заставишь, а что теперь? С чего такие изменения?       — Да вы просто неисправимы, — качает головой Чонгук. — Вот только не говорите, что маршал действует с вами заодно, и вы устроили спектакль в тронном зале.       Тэхен загадочно улыбается, и Чон понимает, что попал в точку.       — Да вы!.. — возмущается парень.       Он понимал, что маршал человек не простой, преданный и провести его не так-то просто. Но просто было провести самого Чонгука и, видимо, большинство придворных чинов. Маршал был на стороне Ин Линхэ, который непонятно то ли что-то запланировал, то ли действительно пустил всё на самотёк. Чонгук считал, что лучше действовать, чем сидеть на попе ровно.       — Сяо Гуки, иди сюда, — произносит Ин Линхэ спокойным, расслабленным голосом.       Он распустил волосы, снял сапожки и явно собирался ложиться спать. Чонгуку казалось одно это совершенно ненормальным в поведении Императора! Однако Чон отзывается и идёт к Его Величеству, не особо понимая, зачем его зовут.       Парень присаживается на кровать Ин Линхэ, он совершенно нормально себя чувствует, покушаясь на личную кровать Императора! Более того, он здесь даже как-то спал и было очень даже мягко и удобно.       — Хочешь, я расскажу тебе тайну? — улыбается Тэхен. Точно, сволочь, знает, что Чонгук от такого предложения не сможет отказаться!       — Хочу, рассказывайте! — Чон тут же пододвигается ближе к Ин Линхэ, выжидающе глядя на мужчину и давая понять, что если раззадорил его, то должен дальше выдать что-то невероятное, иначе кролик покажет, что у него на самом деле очень острые зубы!       А Император закидывает ноги на кровать, а голову укладывает на колени Чонгука. Парень от неожиданности, граничащей с наглостью, буквально корни пускает, замирая на одном месте. А Ин Линхэ явно очень удобно, он чуть ли не мурлычет, как большой кот. Кажется, почеши ему за ушком и точно начнёт петь, но Чонгук пока и пошевелиться не может! И дышать тоже получается с трудом.       Было легче, когда Чон тупил и не признавал своих чувств к Ин Линхэ. Сейчас же… сердце радовалось просто от возможности смотреть на Тэхена. А касаться его… ладно, он касался Чона, просто лёг ему на колени, однако… однако сердце не могло даже этого выдержать, гулко колотясь о грудную клетку.       — Моя болезнь имеет острые периоды, — Тэхен подаёт тихий, почти шепчущий голос, — не как тогда, когда мне стало плохо, это… я не очень хорошо могу объяснить это состояние. Но в периоды обострения я становлюсь Кровавым Императором. Я не чувствую и не испытываю эмоций или они накатывают лавинами, во мне развивается мнительность, и все вокруг мне кажутся врагами. Обычно в такие периоды я уезжаю из дворца на Северный Перевал или к Лавовым Воротам. Веду войну с кочевниками и так перевожу свой недуг в полезное русло. Но с годами болезнь становится тяжелее и приступы происходят чаще. Очень неудачно он выпал именно на период, когда я запланировал избавить дворец от матери и её приспешников. Поэтому принципы даосизма, основанные на бездействии и спокойной жизни, плывя по течению, сейчас мне очень помогают.       Чонгук вдыхает, вдруг понимая, что он всё это время задерживал дыхание. Он и подумать не мог, что недуг Его Величества такой опасный. Он затрагивал душу, но Чонгук думал, что Император просто теряет силы и сознание, и помыслить не мог, что он теряет рассудок. В таком случае, ему ведь совершенно не безопасно оставаться на троне, ситуация, которая возникла сейчас, достаточно критическая, если Император будет в неё углубляться и забудет об отдыхе, то болезнь его просто сожрёт.       — Если обострился ваш недуг, то просто восстанавливайтесь и отдыхайте, потом будете плести ваши интриги, — бурчит Чонгук.       Но его учительский тон только для вида. На самом деле, он сильно переживает за Императора, Ин Бинхэ и всю Цинь, которая не была ему родной, но постепенно становилась.       — Я и рассчитываю отдыхать всё это время, — отвечает Тэхен и горячее дыхание опаляет коленку Чонгука, — именно потому позволяю двору делать всё, что они хотят.       — Но принц и маршал!..       — Не беспокойся. Диди может и сам за себя постоять, не думай, что он такой мягкий и кроткий. На самом деле он мог бы стать прекрасным Императором. К тому же его уже оклеветали и подстроили всё, надо сказать, блестяще. Почерк моей матери. Маршал человек военный, не глупый, в политике разбирается плохо, однако с одного взгляда может сказать: кто волк, кто шакал, а кто тигр. Конечно, он ратует за справедливость, и это знают все, если бы он не выступил сегодня против меня, моя мать заподозрила бы нашу игру.       Чонгук вздыхает, этого невыносимого мужчину не понять.       Парень смотрит на Императора, лежащего у него на коленях, и руки чешутся потрогать эти шелковистые, густые волосы. А Ин Линхэ всё равно ничего не увидит, разве что может почувствовать, но Чонгук начнёт отнекиваться, что ветром надуло.       — Так в чём ваш план?       — Ничего не делать, — отвечает Ин Линхэ, и голос у него сонный. Ещё и Чонгук нагло трогает его за волосы, расслабленно их оттягивая и создавая мягкий массаж. — Я болен, Сяо Гуки, сейчас мне меньше всего нужно напрягаться, я должен отдыхать, пить целебную настойку и наслаждаться осенней природой.       — А за это время произойдёт дворцовый переворот! — вздыхает Чон. — Я совсем не против того, чтобы вы отдыхали, в конце концов, я сотню раз пытался заставить вас отдыхать и не думать о делах. Но сейчас ситуация меня пугает.       — Не бойся, Сяо Гуки, я не дам тебя в обиду, — Чонгук слышит в голосе Императора улыбку. — А если тебя убьют, я последую за тобой в царство мёртвых.       — Это совсем не романтично! — Чонгук осмеливается и бьёт Ин Линхэ по плечу, переставая трогать его длинные волосы, которые теперь из-за Чона лежали в беспорядке, — и я не боюсь, что меня убьют, но… Ваше Величество, вы знаете, какой чаще всего выход используют из экономического кризиса?       — И какой же? — голос мужчины звучит весело, а вот Чонгуку не до шуток:       — Свадьба! — парня аж передёргивает от этого слова. — Ваша матушка попробует вас женить, чтобы с помощью денег другой семьи пополнить бюджет и решить вопрос в Чжэцзяне.       — Ты не понимаешь в экономике, Сяо Гуки, — с коротким смешком заключает Ин Линхэ и разворачивается, лёжа по-прежнему на коленях Чонгука, он теперь смотрит ему в лицо, и Чон почему-то от этого тихонько краснеет.       — Если влить в бюджет средства извне, — поясняет Ин Линхэ, явно не понимая, с чего у Чонгука так алеют уши, — то начнётся инфляция, оборот средств прекратится, они обесценятся и страна окажется на грани краха. Семья Ин очень богата, я могу вложить в бюджет свои деньги, однако это приведёт лишь к трагедии.       — Так вас не женят? — Чонгука волнует только одно. — Ох, это хорошо, потому что я не стану мириться с соперницей.       — С соперницей? — усмехается Тэхен, хитро сверкая глазами. — Ты так и не согласился быть моей Императрицей.       — Я в раздумьях, — Чонгук складывает на груди руки.       — Так у меня есть шанс?       Парень совсем становится пунцовым из-за того, что сказал. Из-за того, что не умеет держать язык за зубами! А когда он стесняется, то переходит в бурчащее-нападение.       — Ваше Величество, думайте не об этом!       — Я, вообще, не собираюсь думать, —улыбается Ин Линхэ, закрывая глаза, расслабляясь и явно собираясь спать на коленях Чона. — Чего ты так переживаешь? Будь спокоен, как и я, в конце концов, олень, бегущий от тигра по горам, сам проваливается в ущелье, меняя одну смерть на другую. Будь гордым хищником, будь умнее, не загоняй свою добычу, не трать силы, а просто жди, когда она сама падёт от своих действий.       — Я не хищник, я кролик, — гордо заявляет парень, — но почему-то за вас, за хищника, я должен переживать.       — Всё будет хорошо, — в который раз убеждает Чонгука Ин Линхэ, — нужно лишь затянуть пояса потуже и ждать. Будет сложно, но результат может удивить. Сяо Гуки, можешь мне почитать?       — А сами не умеете? Ладно-ладно, я перестану язвить, — вздыхает Чон, — просто я переживаю. Какую книгу вам почитать?       На столе, перед кроватью Ин Линхэ, высится целая гора из книг. Всё-таки Император Цинь был начитанным и умным человеком, в отличие от того же Чонгука.       — Верхнюю, — отвечает Тэхен, даже не открывая глаз.       Верхнюю, так верхнюю. Чон тянется, снимает книгу с опасно пошатнувшейся горы, преодолевает желание ударить корешком по лбу Императору. Не смотря на название, Чонгук открывает книгу и замирает от удивления! Он ожидал увидеть какую-нибудь заумную сутру, книги по вере или Путям, но не:       — Это же стихи из народного творчества!       — Почему я не могу читать подобное? — безмятежно отвечает Император. — Мне интересно, чем живёт мой народ, что ему нравится, что он читает и поёт.       Чонгук никак это не комментирует, но в голове ставит заметку: при случае напомнить Императору об этом инциденте.       — «Я чувствую сливы нежный взгляд,       Нежный, однако холодный.       Слива не та, что будет молчать,       Когда ей сдирают кожу.       Слива мой проводник, талисман       Только с ней безмятежен.       Обнимая сливы цветущей наряд,       Опускаюсь я в руки смерти».       Кто бы мог подумать, что строчки именно из этого стихотворения станут последним, что произнесут эти же самые губы.