Нить судьбы сияет алым

      Пристанище проклятых душ. Наше время       Стоит отметить, что Чонгук так и не вспомнил о своей прошлой жизни. Он видел лишь обрывки во снах, ничего существенного и важного. И даже если важное присутствовало, колесо перерождения упорно стирало все моменты из прошлой жизни, дабы эта душа ничего не вспомнила. Вот какой парадокс: и тогда, и сейчас Чонгук покончил сам с собой. И, наверное, Вселенная всё-таки не такая сволочь, как принято её называть, потому что она отчаянно блокировала воспоминания Чонгука, желая, чтобы хотя бы в одной из жизней он был счастлив до своего предписанного конца. За Ин Линхэ же она не желала бороться, ведь он не заслужил, его проклятье в том, чтобы всё помнить.       Его проклятье — он сам и, зная свою сущность, он не стремится что-то исправлять. Он уже мёртв, уже обречён быть развеянным по ветру, так что исправлять что-либо было бессмысленно. Утраченных жизней не вернуть, не извиниться перед мёртвыми и обиженными, и уже ничего не исправить. Можно только отбывать здесь своё наказание. И он отбывает.       Незримой и неосуществимой мечтой Ин Линхэ на протяжении этих двух тысяч лет было: увидеть Чонгука живым и здоровым хотя бы раз. Мечта осуществилась не совсем так, как планировал Тэхен, но всё же он увидел реинкарнацию своего возлюбленного. И если честно, то большего ему было просто не нужно.       Чонгук из настоящего времени был чем-то всё же похож на Чонгука из прошлого, но различий в них было больше. Тэхен впервые в жизни видел реинкарнацию другого человека, а потому немало удивлялся тому, как может быть абсолютно непохожа душа в своей новой жизни.       Хотя под действием времени и обстоятельств понятно, что Чонгук должен был стать другим. Рождённый в двадцать первом веке он имел другие взгляды на жизнь, на мир вокруг и человека в нём. Он столкнулся с другими проблемами и испытаниями. И понятно, что сам Чонгук был совершенно другим.       В силу возраста он оставался весёлым пареньком, включая, что в жизни айдола всего этого был лишён. В то же время он умел рассуждать по-взрослому, не обладал бесшабашностью, видел грани дозволенного и всегда прощупывал почву под ногами, прежде чем ломиться вперёд.       Он был другим, а Тэхен всё равно продолжал его любить, дарить ромашки и помогать душе успокоиться игрой на флейте; Су Мянь как-то сказала, что музыка у Ин Линхэ точно сладкое лекарство, если ничто не способно остановить боль, то его мелодия всегда лечит душу. Только его собственную душу она вылечить не могла.       Тэхен радовался каждой минуте, проведённой с Чонгуком. Понимал, что это ненадолго, что счастье его временное и больше похоже на пытку — он ожидает каждый день, когда боги снова отберут у него Чона и оставят в жуткой пустоте. Но и пусть. Пусть мимолётны его минуты счастья, а он рад даже им.       Госпожа Чхве предупреждала Чонгука воздержаться от сближения с Тэхеном, потому что, уйдя, Чон нанесёт неизлечимую рану на и так искалеченную душу Ин Линхэ. Но дело было в том, что сам Император желал сблизиться с парнем. Ему не нужны были интимные прикосновения, поцелуи или что-то большее. Ему нужно было просто иметь возможность видеть Чонгука рядом.       Эти маленькие искры счастья и оживили душу Тэхена. Лживое солнце наконец скрылось за облаками, пошёл снег, полил дождь, раскаты грома разносились над обителью проклятых, а в Тэхене цвела весна.       Ошибки прошлого уже было бессмысленно исправлять, сожаления давно померкли и выцвели. В конце концов, Ин Линхэ мёртв, он лишён эмоций, как и при жизни, но сердце радостно скачет в груди при виде Чонгука, ему радостно, когда Тэхен исполняет мелкие прихоти Чона. Ведь в прошлом он слишком мало времени уделял мелочам, именно поэтому сейчас стремился исполнять любые желания Чона, любые его прихоти, хоть ничего особенного по итогу парень и не просил.       Приносить Чонгуку ромашки и понимать, что их обладатель жив, цветёт, может и обычно для кого-то, но точно радостно и ярко для Ин Линхэ, было просто чудом! Чудом, которое Тэхен уже не чаял увидеть, но которое радовало душу.       Су Мянь или просто госпожа Су, лучшая швея в обители проклятых, при одном только взгляде на Чонгука поняла, кто это. Однако больше не спешила портить жизнь Чону и Ин Линхэ. После стольких ошибок, ревности и жадности, после смерти в душе возникло спокойствие. Она была одной из тех, кто помог Императору сойти с ума, и теперь она расплачивалась за это. Расплачивалась добровольно, обещая себе уйти и стать кучкой пепла в момент, когда Ин Линхэ однажды уйдёт и больше в обитель проклятых не вернётся. Они наворотили дел, им и платить.       Тем временем дни тянулись за днями, Чонгук был счастлив быть с Тэхеном, был счастлив, что его чувства не отвергли, а приняли, и старался не думать о том, что однажды его заберут из обители проклятых, куда он попал случайно. Заберут, и тогда он потеряет все свои счастливые воспоминания об этом месте, о его обитателях и о Ин Линхэ. Он старается не думать об этом дне, тискает Тэхена, смущается, когда ему оказывают много внимания и тихо любит. Но в душе что-то шевелится опасно, не давая быть полностью счастливым. Это страх. Чонгук уйдёт и забудет, а Ин Линхэ может будет помнить ещё две тысячи лет. Оставлять его одиноким и несчастным не хочется, не правильно.       Под крышей беседки можно спокойно наслаждаться ливнем, что отбивает чёткий неугомонный ритм о черепицу, подпрыгивает, звеня, и завершает ноту, звонко плюхнувшись в лужу. Зелень ярко сверкает в каплях дождя, и вокруг пахнет сыростью и свежестью.       Раньше Чонгуку не нравился дождь, но сейчас что-то сильно поменялось.       — Тэхен, — Чон сидит рядом с Ин Линхэ, который что-то красиво выводит на листах бумаги, пока сам парень поедает спелую сливу, — тебе будет больно, когда я уйду?       Рука с зажатой в пальцах кистью зависает над листом бумаги, так и не дописывая иероглиф. Ин Линхэ поднимает спокойные золотые глаза на Чонгука, мягко интересуясь:       — Почему ты спрашиваешь?       Чон вздыхает, отставляя чашку со сливами на стол:       — Я не хочу, чтобы тебе было больно.       — Я уже говорил, что готов быть с тобой столько, сколько мне позволит время и ты.       Почему-то от этих слов Чону не становится спокойнее. Да, это всё обдуманный выбор Тэхена, но эта фраза отчего-то пугает парня. Словно Ин Линхэ готовится провести секунду в наслаждении, чтобы после уйти во тьму и раствориться бестелесным призраком.       — Ты… ты же не собираешься после того, как меня заберут, уходить?       — Я уже мёртв, даже если уйду во тьму, ничего особо и не изменится.       Это действительно так, да только Чонгук несколько наивный. Он не может поверить, что жизнь такого замечательного человека оборвётся вот так! И пусть парень до сих пор не знает, за что Ин Линхэ заперт здесь, но разве за две тысячи лет он не искупил свою вину?! Ах, да, это же тюрьма посмертного заточения. Только вот Чонгуку всё кажется, будто Тэхен себя здесь намеренно запер.       — Почему ты не хочешь освободить свою душу?       Ин Линхэ снова приступает к письму, отвечая:       — Я творил слишком много зла. На моём пальце выцвела алая нить и ни разу не загорелась золотая — никто во всём мире не желает моего возрождения. Я нужен тебе и этого мне вполне хватает.       Чонгуку хочется капризно заявить, что самому ему не хватает! Он не хочет, чтобы душа Ин Линхэ развеялась по ветру, не хочет, чтобы тот уходил, чтобы навсегда лишился перерождения! Он ведь любит его! По-настоящему любит и желает переродиться вместе, чтобы в следующей жизни они снова встретились. Он ведь не так много просит. И просит за любимого человека.       И да, он изначально понимал, в какое болото влезает, когда признавался Тэхену в своих чувствах. Понимал, что счастье — призрачно и недолговечно, но он хотел любить, Ин Линхэ любил в ответ и кажется, чего ещё желать? Больше времени вместе. Так странно на самом деле, но нам всегда не хватает времени.       — Когда за мной придут, я попрошу о твоём перерождении, — уверенно заявляет Чонгук. — Не оставлю тебя одного, даже если ты такой балбес!       — Балбес? — переспрашивает Тэхен, поднимая на Чона вопросительный взгляд.       Парень гордо вздёргивает подбородок:       — Именно так, раз сам за себя не борешься, то я буду.       "Забавный!" — думает Ин Линхэ. — "Даже в этой жизни забавный и наивный."       — Ну, ладно, давай-ка чем-нибудь развлечёмся, — с улыбкой предлагает Чонгук, пересаживаясь чуть ли не на колени к Тэхену.       Парень ещё и смотрит так озорно в золотые недоумевающие глаза. Он обвивает Ин Линхэ за шею, чтобы удержать равновесие и дышит свежим ароматом слив. Даже те ягоды, которые он только что ел, не шли ни в какое сравнение с пьянящим запахом Ин Линхэ, словно даже запретным, настолько прекрасным и нереальным.       — И чем ты хочешь развлечься? — голос у Тэхена спокойный, но взгляд настороженный.       Чонгук тактильный, к тому же выросший в свободном обществе, любил обниматься и любил целовать Ин Линхэ. На самом деле Император даже не сопротивлялся в такие моменты, на поцелуи всегда отвечал и по тому, как в золотых глазах появлялись чёрные голодные огоньки, Чонгук понимал, что большего желает не только он один. Но вот незадача, Ин Линхэ всегда останавливал Чона от этого «большего».       Парень бы обиделся, начал ныть, что Тэхен его вовсе не хочет, но дело было в том, что Чонгук и сам отлично понимал поведение Ин Линхэ на эту тему. Их «вместе» недолговечно.       Чон стирает из головы тяжёлые мысли, старается не думать больше о неизбежном и вместо этого побыть раздолбаем, каким обычно ему всегда хотелось быть ещё при жизни, но статус айдола не позволял.       Парень ещё шире улыбается и заговорщически предлагает:       — Давай напьёмся!       Ин Линхэ улыбается в ответ:       — Давай.       — Я думал, что откажешь.       Мужчина смотрит на ливень, бьющий о землю за пределами беседки и с счастливой, умиротворённой улыбкой отвечает:       — В такую погоду мне нравится выпивать.       — А мне в любую, — подмигивает Чонгук и резво соскальзывает с коленей Тэхена, — главное, с хорошей компанией.       Чон стрелой летит по террасе, соединяющей беседку с основным павильоном. Летит на крыльях любви к алкоголю, точно зная, где у благовоспитанного господина Ин припрятано вино. Чонгуку, вообще-то, нельзя пить, потому что он творит глупости на пьяную голову. Но почему-то именно сейчас хочется творить эти самые глупости, наверное, потому что подсознательно Чон понимает, что времени у него в обители проклятых осталось очень мало.       Чонгук возвращается с двумя кувшинами вина и двумя чарками. Чуть не роняет это всё добро на входе, запутавшись по неуклюжести в своих ногах, благо помогает ему Ин Линхэ, ловит парня и поднос, умудрившись сохранить и то, и то.       Задорно улыбнувшись, Чонгук ставит алкоголь на стол, почти заигрывающим тоном растягивая:       — Знаешь, в моём мире почти нет таких джентльменов.       Остались одни козлы. Не одни, а даже много.       — Джентльмены? — переспрашивает Ин Линхэ.       Мужчина красивым движением откупоривает кувшин с вином и, придерживая одной рукой широкий рукав другой руки, разливает алкогольный напиток по чаркам. Эта его величественная грациозность до сих пор кажется Чонгуку невероятно привлекательной.       — О, — улыбается парень, усаживаясь на своё место, где так и стояла недоеденная миска со сливами — отличная закуска, — это мужчины, которые ведут себя воспитано, соблюдают мораль и этикет.       Чонгук точного определения не знает, но говорит так, как он всё это видит.       Ин Линхэ передаёт парню чарку с вином, отвечая:       — В моё время даже за случайное прикосновение можно было лишиться руки.       — Поэтому вы такой воспитанный? — хитро улыбается парень, принимая чарку, — но вы же были Императором, вряд ли бы кто-нибудь был бы против, если бы вы его коснулись. В смысле, никто был бы не против, чтобы его потрогал Император. В смысле, я не это имел в виду!.. Я… забудьте!       Тяжело вздыхая, Чонгук думает о том, что вот почему он изъясняется, словно застрял в пубертатном периоде?! Он вообще-то был достаточно умным при жизни, всегда хорошо отвечал на интервью, даже умел избегать заковыристых вопросов и ставить журналистов в неудобное положение своими провокационными ответами. Но вступать в полемику с Ин Линхэ было гиблым делом. Да даже сейчас дело не пахло полемикой, но Чонгук превращался в исключительного идиота стоило начать разговор с Тэхеном.       Мужчина уголком губы улыбается Чону, выпивает вино из чарки, замечая:       — Ты всегда забавно краснеешь в такие моменты, хоть я и не понимаю почему.       — Это из-за вина, — бурчит Чонгук, залпом выпивая сливовый полусладкий алкоголь.       М-м-м, так вкусно! При жизни парень покупал себе самые редкие и изысканные сорта вин, но все они были мусорными по сравнению с одним кувшином самого простого вина, приготовленного вручную по особому рецепту.       — Кстати, Тэхен, — теперь Чонгук подливает им вина, — мне давно кое-что было интересно, могу спросить?       — Спрашивай, — легко отвечает Ин Линхэ, даже не уточняя, о чём именно желает узнать Чонгук.       — Ты здесь уже две тысячи лет?       — Да.       — И ты говорил, что я первое исключение, которое здесь появилось.       — Да.       — Тогда, скажи, откуда ты знаешь об устройстве ада, о том, что меня точно заберут? Откуда ты знаешь об устройстве потустороннего мира, если заперт здесь? — Чонгук вопросительно вскидывает брови.       Это ведь логично. Откуда бы Ин Линхэ так много знать о строении подземного царства, о том, что Чона точно заберут и он попал сюда не по ошибке? Откуда бы иметь такую власть над тьмой, когда абсолютно каждую здесь душу она пугает до ужаса? Вопросов о Ин Линхэ много, и Чонгуку требуются ответы. Хотя о его прошлой жизни он знать не хочет, ему любопытно, но тот пласт явно не несёт в себе ничего хорошего. Лучше не бередить старые раны.       Ин Линхэ красивым движением опустошает чарку с вином. Легко улыбается, наслаждаясь собирающимися вокруг беседки лужами.       — В моё время дела со сверхъестественным мотивом вели монахи и шаманы. Причём, если они не были обделены силой и действительно могли помочь изгнать духов, снять порчу на скот и прочее, то повышался не только их авторитет, но и власть. Порой даже Император приглашал ко дворцу шамана для обрядов и поддержания благополучной атмосферы, чтобы ни демоны, ни духи не проникли во дворец.       Чонгук смотрит на Тэхена и просто моргает, не совсем понимая, к чему ведёт этот мужчина?       — Моя же семья, — продолжает Ин Линхэ, наливая им ещё вина, — не нуждалась в монахах и шаманах, так как у нас в роду по мужской линии передавалась способность к обнаружению сверхъестественного.       Чонгук и сам не помнит, как открыл рот на этих словах.       — Я с детства мог видеть духов и даже с ними общаться. Но большинство душ, что остаются на земле, жаждут мести, а потому, часто замечая, что я могу их видеть, они пытались навредить мне. Мой учитель был даосом, осваивал техники бессмертия духа. Однажды он заметил, как я разговариваю с «пустым местом» и всё понял. Он научил меня, что музыкой можно успокоить души и даже подчинить их себе, в зависимости от эмоции, которую сам вкладываешь в песню. Вот только эмоций я не испытывал.       Если бы у Чонгука была сейчас соломинка во рту, он бы долго и шумно втягивал в себя остатки колы на дне стакана в ожидании продолжения. Колы не было, как и соломинки, было только вино, но Чонгук с удовольствием потягивал и его.       — Именно тогда я начал учиться подражать эмоциям и параллельно учился игре на флейте, чтобы в будущем быстро избавляться от духов, что желают мне навредить. Так вот, я слышу души. Даже если я не могу их увидеть, я слышу их стенания над нами и знаю, что там, — Ин Линхэ указывает на небо над ними, — находится ад.       Да-да, Чонгук помнит, что Тэхен однажды рассказал о том, что над ними распростёр свои бескрайние просторы ад, а обитель проклятых спрятали от общих глаз и ушей, чтобы никто о них не помнил.       — И слышу я не только души, я слышу даже демонов и знаю, что творится в аду, знаю о его устройстве, знаю о золотых нитях, — мужчина показывает на руку Чонгука, где ярко горела печать возрождения, — сложив всё это вместе, твой рассказ о жизни, я точно могу сказать, что тебе не место среди таких как я и мне подобных. Что же касается тьмы вокруг города… это души, которые я некогда использовал в своём злодеянии и которые погибли из-за меня. Когда человек перед смертью горит жаждой мести, он становится озлобленным духом, а таких чаще всего поедает тьма, часть первородной стихии, превращая вот в это нечто. В одного сплошного и вечно голодного монстра, которого вы все так боитесь. Так как именно я повинен в смерти этих душ, то, конечно же, они меня боятся.       Чонгуку хочется воскликнуть: и это вся загадка? Но это кажется неуместным, потому что то, что произошло с Ин Линхэ в прошлом явно не вписывается в рамки подобного вопроса. Это не просто тьма, это люди, которых Тэхен когда-то убил, и в поступке в этом, и в прошлом Ин Линхэ, нет ничего хорошего, чтобы вести себя так вульгарно и восклицать по типу: о, и это всё? А я рассчитывал на что-то глобальное!       — Значит, можешь слышать души? — подводит итог Чонгук.       — Могу.       — Знаешь, мои родители тоже зарабатывали нам на жизнь… шаманством, — смеётся Чон, вспоминая. — Только вот таланта у них к этому делу не было никакого. Обычно мама просто рисовала талисманы, вешая людям лапшу на уши, а папа изгонял духов. Помню, что к нам часто приходили вернуть деньги, потому что талисманы не работали, а духи продолжали кошмарить владельцев новых квартир.       — В твоё время шаманы не в чести? — спрашивает Ин Линхэ.       — Скорее, нет. Совсем нет, — улыбается Чонгук. — Но люди тайно им всё равно верят, потому что если ты так говоришь и духи существуют, то многим действительно на новом месте не дают жить призраки и приходится обращаться к шаманам и монахам.       — Но если в новом доме живёт дух, то лучше оставить ему этот дом и построить другой.       Чонгук коротко хохочет.       — Не всё так просто. Дома сейчас стоят… ух! Не мало, короче. Люди редко строят себе дома сами и покупают их у богатых… торговцев, — а как ещё объяснить фирмы и компании Ин Линхэ? — А те не уделяют особого значения месту, где строить дом, могут даже на кладбище построить. Человек покупает квартиру и подводных камней не знает, поэтому приходится жить с призраками, ведь денег на ещё один дом нет.       — Неужели государство никак не регулирует этот вопрос? Или старые кладбища не считаются боле домом душ?       Ин Линхэ, как всегда, капает глубоко. Глубоко для человека своей эпохи, который привык во всём разбираться сам. Сейчас же есть Интернет, подделка документов и желание поскорее отмыть деньги на новом глобальном строительстве. Никто не станет думать о морали, когда на кону стоят деньги.       — Хотя мы все ходим по костям, — дополняет сам себя Тэхен, — дождь размывает землю, стирает следы мёртвых. Духи не желают быть забытыми, вот потому и не дают покоя живым.       У Чонгука больно сжимается сердце. Потому что Ин Линхэ ведь тоже дух, тоже мёртв вот уже две тысячи лет и его забыли. А ведь, и правда, никто не желает быть забытым, а людей здесь, в обители проклятых, настигла именно такая жуткая участь.       Чон смотрит на горящую ярким золотом нить на своём пальце. Он уйдёт и тоже их всех забудет. Таково местное проклятие, здешние души не достойны перерождения, их никто не помнит, они никому не нужны. Что может быть хуже смерти? Вот такое существование.       *****       Когда дожди закончились, в обители проклятых снова начались уборочные работы. Собирали сливу, затем мандарины. Из-за попадания под небольшой морозец из-за прошедшего недавно снега все отмечали, что ягоды в этом году особенно сладкие и вкусные. Даже с чайных деревьев собрали прекрасные листья для изготовления лучших чайных рецептов. А из-за дождей многие жители заметно поднабрались энергии, ведь не нужно было таскать воду из реки и поливать сады, меньше работы, больше лени, и вот энергия поднимается до максимума.       Чонгук ожидал, что души испугаются таким изменениям погоды или даже начнут обвинять его, но все неожиданно были довольны и счастливы, словно заново переродились и набрались так нужной жизни.       Раньше Чонгук видел в глазах местных ту капельку скорби и сожалений, под тяжестью от которой казалось ему было бы даже не подняться, а люди ходили и даже выживали в обители проклятых. Всего за десяток дней неожиданных изменений погоды расцвела не только местная природа, но и люди вокруг.       Чонгука это очень радовало и ни капли не настораживало. Если люди счастливы, то почему это должно быть плохо? Даже Ин Линхэ обычно тихий и необщительный говорил чаще обычного: общался со старостой, с госпожой Чхве и даже с местной сплетницей старухой Ли.       Один только лодырь Ли Гон ходил точно в воду опущенный, избегал Тэхена больше обычного, а на днях так вообще выловил Чонгука на улице, заталкивая в переулок между домами, чтобы поговорить без свидетелей.       — Опасайтесь Его Величества!       Парень удивлённо вскинул брови, не особо поняв, что этому крайне неприятному типу нужно от него? С чего бы он, который раньше и существование Чонгука не замечал, теперь пытается ему… «помочь»? Да вообще не понятно, чего он добивается!       — О чём вы говорите? — Чон остаётся вежливым, но руки на груди складывает, хмуря брови.       Ли Гон воровато оборачивается, убеждаясь, что их не слышат и отвечает:       — При жизни я был не только живодёром, я был шаманом и приносил животных духам в жертвы. Я слышу голоса тьмы и знаю, что они рассказывают о Ин Линхэ. Я знаю, что он управляет тьмой, он её создал, заключил туда души, которых лишил жизни. Этот мир… всё вокруг… создал он.       Чонгук, если честно, догадывался. Именно поэтому сейчас просто вздохнул, кивая головой в знак согласия и не испытывая ужаса или удивления.       — Знаю.       — Что?!       — Я всё это знаю, — спокойно отвечает Чонгук.       Ли Гона от ужаса даже перекашивает, он делает несколько шагов назад от Чона, словно тот его сейчас будто злостного преступника сдаст Ин Линхэ. Похоже, что всё это время он приблизительно на то и рассчитывал. Этот лодырь отлынивал от работы и совершал набеги на харчевню во время, когда Тэхен был занят, потому что действительно боялся попасться ему на глаза. Души во тьме рассказали о проступке Императора, о том, что этот мир он создал как ловушку для своей души, которая никогда боле не должна была найти прощения и перерождения. Попав сюда в числе последних, Ли Гон до ужаса испугался могущественного Ин Линхэ, который в его глазах выглядел точно сам дьявол, раз смог создать такой мир, повелевать тьмой и две тысячи лет скармливать ей души тех, кого так же боги определили в эту клетку на вечные мучения.       Чонгук бы может тоже поверхностно оценил Императора и не стал вдаваться в подробности. Но он более чем был уверен в том, что Ин Линхэ не желал, чтобы сюда попадали другие души, кроме его. Он построил клетку для себя, а не для других. Именно по этой причине помогал другим здесь жить, работал, поддерживал порядок и вытаскивал из тьмы тех, кто туда случайно попадал. Тэхен не был плохим, Чонгук в этом был железно уверен.       — Раз знаешь, — выдыхает Ли Гон, — то беги поскорее от него! Ты фактически чистая душа, а он хочет тебя скормить тьме и стать ещё сильнее!       — Чушь, — Чонгук упрямо смотрит в испуганные глаза мужчины, — не нужно порочить его имя, обладая лишь поверхностными знаниями о Тэхене. Он не монстр, он лучше многих, кого я знаю.       — Он лишь пытается таким казаться!       — Раз он такой плохой, то почему вы ещё живы? — спрашивает Чон, крепко сжимая руки в кулаки, потому что начистить морду этому ублюдку ой как хотелось! — Он мог вас давно убрать, мог бы всех здесь убить, но он, наоборот, всем помогает, никому плохого слова не сказал. И это ваша благодарность за то, что заботится обо всех?       — Да он нас просто использует в своём очередном ритуале!       — На данный момент я вижу, что используете других лишь вы: ничего не делаете, целыми днями только ищите, кого обвинить и какой грязью полить. Живёте за счёт других, едите их еду, живёте в домах, построенных ими, носите одежду, что они вам пошили, и смеете на них клеветать?       Чонгук усмехается только для того, чтобы разрядить самого себя и не избить Ли Гона до состояния кровавого блина, когда ему даже обретённое бессмертие не поможет.       — На данный момент только вы мне противны, —сцепляя зубы, цедит Чон. — Если это всё, то я ухожу.       Чонгук разворачивается и, гордо задрав подбородок, уходит прочь, чтобы не наделать глупости. А наделать их очень хотелось.       — Запомни мои слова: он тебя использует! Когда будет поздно, я тебе не помогу.       — Отлично, я и не жду помощи от такого, как вы.       *****       Р-р-р! Чонгук почти с остервенением чистит сливы от косточек, закидывая плоды в большой чан. Он чуть ли не пальцы себе режет, настолько кипит от гнева! Ли Гон умудрился нехило его разозлить.       Чонгук привык, что из-за работы айдола его часто поливали грязью и писали жёлтые статейки сомнительного содержания, хейтили, как могли, и пусть последнего скандала он не смог выдержать, но обычно всю клевету в свою сторону пропускал мимо ушей и даже не читал о таком. В то же время он готов был сорваться в драку, если оскорбляли кого-то из мемберов или близких ему людей.       Вот и сейчас кипел от злости, жалея, что всё-таки не приложил Ли Гона пару раз о землю, чтобы у него мозги на место встали! Из всех, кого Чонгук знал в обители проклятых этот тип был самым токсичным и неприятным.       Чон в очередной раз режет подушечку пальца, шипит, но продолжает чистить сливы, хотя их сок сильно щиплет раны.       — Что случилось? — госпожа Чхве присаживается рядом с Чонгуком. — Ты так зол.       Женщина, как и всегда, чутко считывает настроения других. А Чон к тому же привычно улыбчивый и добродушный, сейчас полыхает адским пламенем, в котором грозится спалить всё и даже себя.       — Этот дурак, — Чонгук не видит смысла молчать о таком, — Ли Гон, полил Ин Линхэ грязью, да ещё и обвинил в своих проблемах!       Женщина хмыкает, отвечая:       — И чего на слова дурака внимание обращать? Мелет языком, так пусть и мелит, здесь все знают, что Его Величество прекрасный человек, ты сам это знаешь, так и не задумывайся об этом.       Госпожа Чхве, конечно, права, но человек на то и высшее существо с невероятным мозгом, чтобы этот мозг изгалялся над нервами в каждой удобной и нет ситуации.       — Я бы и хотел, — вздыхает парень, — но всякие мысли в голову лезут.       — Сомневаешься в Его Величестве?       — Скорее боюсь за него.       Женщина тепло улыбается:       — Чего боишься?       Чонгук откладывает в сторону нож, моет руки в ковше, чтобы их перестало поедать соком слив, хмурится, задумывается и, подняв глаза на женщину, честно отвечает:       — Мне всё кажется, будто когда я уйду, он тоже собирается уйти. И ещё кажется… будто этот мир создал именно он.       Конечно же, госпожу Чхве это нисколько не удивило, она понимала куда больше, чем казалось на первый взгляд.       — Наверное, в жизни Его Величества произошло нечто такое, что не дало ему просто уйти, что-то, за что он себя корит до сих пор, как и все мы, — вздыхает госпожа Чхве, задумчиво глядя в большое окно. — Его Величество и госпожа Су здесь самые старшие, про них ничего не известно, но по их незримой связи понятно, что попали они сюда приблизительно в одно и то же время. Друзья, враги? Но здесь все равны. Госпожа Су достаточно нелюдима, ведёт затворнический образ жизни, молча шьёт одежды. Его Величество тоже не назвать хорошим собеседником, но он молча всем помогает, не осуждает, не высмеивает, не заставляет ползать перед ним на коленях. Надёжный и смелый. Пожалуй, каждая здешняя душа при жизни не смогла найти своё место, но здесь, в окружении таких же проклятых, мы все стали некровной семьёй и помог нам в этом Его Величество. Однажды он уйдёт, это судьба всех нас — мы все тлеем в вечности и желаем поскорее с ней покончить. Так вот, когда Его Величество уйдёт, мы уйдём вместе с ним, без сожалений, слёз или печали. Уйдём счастливые и свободные, потому что он освободится от тяжкой ноши и, наконец, разрушит этот мир, что создал сам. Мы уйдём незримо, тихо и красиво, но полные благодарности друг другу и особенно Ин Линхэ за возможность жить здесь, исправляться и очищать проклятые души. Так что не нужно считать наш уход за смерть, мы уже мертвы, а возможность расстаться с этой иллюзией — освобождение от печалей и сожалений. Мой отец говорил, что жизнь — это пища три раза в день, а остальное мы придумываем сами, — госпожа Чхве беззаботно улыбается, намекая Чонгуку, что нечего себя накручивать.       И Чону даже после этого разговора полегчало? Пожалуй, что злился он уже не так рьяно. Порой достаточно просто с кем-нибудь поговорить.       — Смотри, как много ты почистил, — восклицает госпожа Чхве, глядя на полный чан слив. — Давай, закругляйся, сейчас наварим варенья! А когда сладкое ешь и жизнь слаще кажется, да?       Чонгук улыбается уголком губы, отвечая:       — Наверное.       — Ну-ка, не вешай нос! Вот, лучше зови всех на ужин, сегодня мы постарались на славу и приготовили много вкусного.       Чонгук хочет спросить: в честь чего банкет, но его быстренько выпроваживают из харчевни. На самом деле на ужин звать никого было не нужно, все знали время, в которое следует идти к госпоже Чхве. Обычно только стоило заглянуть к госпоже Су, потому что та постоянно что-то шила и не следила за временем, к старосте Мо, который копался в своём маленьком саду и к Ин Линхэ, который, вообще, забывал о том, что нужно есть.       К удивлению, сегодня Тэхена Чонгук находит не за работой. На город уже опускались сумерки, ворота были заперты, ведь полевых работ всё равно не было, а на стирку в такое время никто не пойдёт. Ин Линхэ же тьмы не боялся, что выла за стенами, спокойно мог быть где угодно в такое время суток, но предпочитал оставаться в городе, что-нибудь мастерить, строить, помогать местным жителям. А сегодня вот сидел на верхушке раскидистого дерева во дворе и тихо играл на флейте.       Под этими звуками затихала даже тьма, на самом деле всё вокруг затихало. Чонгуку всегда казалось, что в моменты, когда он слышит звук флейты, его душа становится невероятно счастливой и возникает чувство, что он всё сможет! Его накрывали бесконечные чувства от грусти до радости, от желания плакать, до желания хохотать в голос. Он ощущал себя самым счастливым человеком в мире и впервые мог с уверенностью сказать, что он нашёл своё место. И его место аккурат рядом с Ин Линхэ. Рядом с ним он словно сам научился испытывать эмоции, смог впервые раскрыть своё сердце, вливая туда и радость, и печаль, но испытывая от этого только полное удовлетворение.       Присутствие рядом Чонгука Тэхен словно ощутил, мягко закончил песню, открыл глаза, встречаясь с сияющим взглядом Чона и словно по привычке произнёс:       — 你 来了.       — Твой китайский очень красивый, — смеётся Чонгук, — но я всё ещё ни слова не понимаю!       Ин Линхэ мягко смеётся в ответ и спрыгивает с дерева, по грациозности не уступая тигру во всём его великолепии.       — А ты ведь хотел выучить китайский, — замечает Тэхен, подходя слишком близко к Чонгуку.       У парня от такой близости снова красные пятна на щеках, и сердце бежит несколько километров с препятствиями, грозясь споткнуться в любой момент и упасть мордой… ну не в асфальт, так в грудь Ин Линхэ. Заманчивая однако идея.       Но мужчина только нагибается, чтобы смотреть в смущённые глаза было удобнее и снимает с щеки Чонгука кожицу сливы. И как только парень её не ощутил?       — Такой грязнушка! — усмехается Ин Линхэ, явно наслаждаясь возможностью немного подшутить над парнем.       Чон фыркает, складывая руки на груди:       — Рабочих людей нельзя осуждать.       — Ох, ладно-ладно, — Тэхен примирительно поднял руки, — Но, — мужчина снова по лисьи улыбнулся, — кто-то должен был тебе сказать, что ты надел нижний халат поверх верхнего, да ещё и наизнанку.       Чонгук шипит от досады, покрывается смущённым румянцем, но всё-таки быстренько переодевается, удивляясь тому, какой он растяпа. В любом случае, в этих одеждах сам чёрт ногу сломит! Нижняя рубашка, верхняя, нижний халат, верхний и накидка — да он словно капуста! Нужно было надеть ханбок и не мучаться, но этот наряд ему сегодня прислала госпожа Су, как подарок от Ин Линхэ: белое ханьфу с серебряной вышивкой. Очень красивое, но Чонгук слишком неумёха, чтобы разобраться в двух миллионах слоёв!       Переодевшись, Чон предупреждающе сверкнул глазами на довольного Тэхена, но тот кроличье предупреждение успешно проигнорировал.       — Кстати, пошли есть. Я уже проголодался, пока ты тут песенки пел, я работал! — гордо заявил парень.       Ин Линхэ нежно коснулся большим пальцем щеки Чона, из-за чего он снова покрылся ярким румянцем. Такое ощущение, будто Его Величеству нравится смущать парня.       — Признайся, что тебе нравится, когда я играю.       — Нравится, — бурчит Чонгук и, вставая на носочки, чмокает Тэхена в щёку, довольно улыбаясь. — У меня тонкий музыкальный слух, а ты мог бы стать великолепным музыкантом в моё время.       — Не пристало Императору развлекать толпу своей игрой.       Чонгук закатывает глаза, подхватывая Ин Линхэ под руку и утягивая в город. Неисправимый мужчина! Был бы в настоящем айдолом, по нему бы и парни, и девушки с ума сходили, но популярен бы Тэхен был не только за свой талант, но и за скверный характер. Наверное, журналисты бы гневом плевались, поливали бы его грязью в статьях за высокомерное поведение, но популярность бы Ин Линхэ от этого только росла. Забавно было бы увидеть его в роли айдола.       Сегодняшний ужин был действительно особенным. Повара и госпожа Чхве потрудились на славу, заставив весь стол новыми блюдами. Будто специально расчехлили книгу особых рецептов и наготовили вкуснятины, не забыв о сладком.       За столом, как и обычно, шумно, многолюдно, жители разговаривают за едой, хохочут и травят смешные истории. Всё, как и всегда, даже лодыря нет, хотя Чонгук бы и не хотел его сейчас видеть. Вместо этого парень подкармливал Ин Линхэ, рассказывал, что раньше никогда не пробовал настоящего варенья, а магазинное было полным г*вном. Потом рассказывал, что такое магазин, медленно перекочевал на информацию о том, что при рекламе его мордашкой, красующейся на пачках с лапшой, были уставлены целые стенды. А потом жаловался, что если бы Ин Линхэ был актёром или айдолом, то по популярности всех бы побил просто фактом своего существования. Тэхен на это только улыбался, а Чонгук в своих мыслях укреплялся.       В основном всё было, как и обычно. Только Чону казалось странным, что никто не работал сегодня, хотя не все мандарины были собраны, а ещё почему-то все были одеты в новое. Даже жертвенный наряд Ин Линхэ был привычно чёрно-красным, но новым. Чонгук всё думал, что сегодня какой-то праздник, но здешние жители сами говорили о том, что для мёртвых праздников нет.       Но да ладно, Чон странности заметил, но вот анализировать их так и не стал. Ему даже не показалось необычным, когда местные попрощались с ним, привычно не расходясь по своим домам, а оставаясь в харчевне. Только Ин Линхэ, как и обычно, отправился Чонгука проводить.       Сытый и довольный Чон забыл о неприятности с Ли Гоном, даже забыл о самом лодыре. И правда, что о дураках думать?       — Тэхен, — зовёт парень.       — М-м-м?       — Как думаешь, почему, между мной и тобой не возникла красная нить? — Чонгук задумчиво разглядывает палец с одной только золотой нитью.       — Потому что я мёртв, — просто отвечает Ин Линхэ. — Мёртвые боле не могут быть связаны с живыми.       — Эх, жаль, — вздыхает Чон, потирая виски из-за внезапно возникшей в них боли и поплывшей перед глазами картинки, — по легенде, души, связанные этой нитью, встречаются в каждое своё перерождение, я бы хотел в будущем встретить тебя.       — Я уже встретил, это малое, о чём я мог мечтать, но неожиданно меня настигло такое счастье.       Чонгук встряхивает головой, пытаясь восстановить картинку перед глазами.       — Тэхен, — парень прислоняется к ближайшему дереву, — что-то мне не хорошо.       Почему-то его лихорадит, холодный пот стекает по спине, а голова разрывается от дикой боли. В ушах стоит противный писк, тонкий и длинный, под его действием и сойти с ума легко можно! В груди вдруг так больно, словно его наотмашь ударили в грудную клетку, пытаясь выломать рёбра вовнутрь!       — Что со мной? — Чонгук качает головой, поднимая расфокусированный взгляд на Ин Линхэ.       На Ин Линхэ, который стоит спокойный, расслабленный и мягко-мягко улыбается. Но не подходит, проклятой душе лучше не вмешиваться.       — Тебя призывают обратно.       — Что? — Чонгук даже в себя приходит на мгновение.       Он понимал, что подобное может произойти в любой момент, но не думал, что так неожиданно, он ведь ещё не готов! Он ни с кем не попрощался… с ним попрощались. Сегодняшний ужин был устроен, чтобы все могли попрощаться с Чонгуком. А он, дурень, даже этого не понял, не смог расшифровать это странное поведение местных.       — Я не говорил тебе раньше и надеюсь, что ты не будешь на меня злиться, — говорит Ин Линхэ, наблюдая за тем, как вокруг Чонгука разгорается золотое свечение. — Я не хотел обрекать тебя на пустую надежду, но недавно золотая нить на твоей руке вспыхнула особенно ярко, и это так здорово на самом деле.       — Что? — Чонгук мотает головой, словно это поможет ему избавиться от гула в ушах. — О чём ты говоришь? — парень отчаянно смотрит на Ин Линхэ. — Я не хочу, чтобы меня забирали, не хочу! Сниму эту нить с пальца!       Но снять её не получается. Тэхен мягко накрывает руки любимого своими и продолжает улыбаться Чонгуку так нежно, что у парня на глазах слёзы наворачиваются, и сердце сжимается от приступа душевной боли.       — Гуки, — Ин Линхэ нежно касается его щеки, — помнишь, когда тьма напала на тебя днём? Я всё-таки тебе кое-что в тот день не договорил.       — О чём ты?       — Ты не умер.       Чонгука словно ледяной водой обливают и, если бы не гул в ушах и неимоверная слабость в теле, он бы застыл в одном положении на долгое время точно статуя.       — Ты сейчас спишь в своём мире, ты не умер. За тобой не приходили, чтобы забрать на круг ада, потому что ты жив, золотым так рьяно горит нить, потому что ты жив, тьма так жаждет заполучить тебя, потому что ты жив. Ты сейчас спишь, но твоя душа на время покинула тело, пора бы ей вернуться в реальный мир.       — Н-нет! — Чонгук отчаянно хватает Ин Линхэ за руку, не желая его от себя отпускать. — Я не хочу в реальный мир! Не хочу без тебя! Дай мне снять эту нить и тогда мы останемся здесь вечно вместе!       Но Тэхен, конечно же, не даёт снять ему нить с пальца. Он снова гладит его по щеке, успокаивает, продолжая невесомо улыбаться.       — Помнишь, ты пообещал мне одно желание?       Сердце в груди делает кульбит. Потому что действительно пообещал, но не думал… тогда он не думал.       — Так вот, — Ин Линхэ смотрит, как золотое свечение активнее обхватывает фигуру Чонгука, начиная постепенно её размывать, совсем немного и парень из этого мира исчезнет, — я хочу, чтобы ты ушёл в свой мир и был в нём счастлив, не пытаясь больше покончить с собой.       — Нет-нет! — Чонгук не хочет, не хочет. Он отчаянно хватается за руки Тэхена, но пальцы неожиданно прозрачные и больше не могут ощутить тела любимого. — Я не хочу уходить! Хочу с тобой!       — Пожалуйста, исполни моё желание, — просит Ин Линхэ, — когда ты очнёшься, всё равно не вспомнишь меня и это место.       — Не хочу! — кричит Чонгук, роняя призрачные слёзы. — Не хочу забывать! Тэхен…       Но голос обрывается вместе с тем, как фигура парня окончательно исчезает в золотом свечении и посреди обители проклятых возникает режущая слух тишина.       Ин Линхэ тяжело вздыхает, вынимает флейту из-за пояса и направляется к городским воротам, где его уже ждут остальные жители города. Сегодня закончатся все их страдания, обитель проклятых опустеет и исчезнет из мира так же, как и их души.       — Прости, — шепчет Тэхен, — но так лучше для тебя, Сяо Гуки. Я так скучал по тебе, ждал тебя, хотел увидеть всего один раз — теперь моя душа полностью удовлетворена. Я рад, что ты не умер повторно в столь юном возрасте от своей же руки. Мне хватит и этих приятных мелочей, ведь я всё ещё люблю тебя.