***
— …послали за Молчаливыми Сёстрами. Они уже начали приготовления, но пока что нужно… — …распорядились о воронах? В первую очередь направьте Старкам — пока они доберутся… — …оставит Десницей Хайтауэра? Да она скорее повесит его на чардреве в малом дворе… — …твой супруг был прекрасным человеком, Алисента, и я соболезную твоей утрате… Шепотки наполняли комнату, в которой собралось слишком много людей. Почти все родственники отца, кроме Дейрона, детей Эйгона и Хелейны и младших сыновей Рейниры. Малый совет в полном составе, кое-кто прихватил и помощников. Мать сидела у края кровати и держала отца за руку, сменив на этом посту Рейниру, которой всё-таки пришлось отойти и сесть в кресло у окна, придерживая рукой живот. Глаза у матери были влажные, но ни одной слезинки пока что не скатилось по её щекам, а губы она сжала так крепко, будто боялась, что с них сорвётся то, чего никто не должен был услышать. Эймонд хотел подойти к ней, положить руки на её плечи, на которые опять свалилось чересчур много, чтобы она почувствовала, что не одна, но его опередил дед. С уместно скорбным лицом он вещал ей о своих соболезнованиях и утратах, но мама будто его не слышала. Зато его явно слышали и Рейнира, горько кривившая губы в кресле, и принц Деймон, стоявший у изголовья спиной к окну, не позволяя увидеть своё лицо, и небрежно державший руку на рукояти Тёмной сестры. Хелейна, сминая пальцами расшитые оборки на платье, стояла у окна, поглядывая в него с таким интересом, будто смерть отца её вовсе не волновала и не огорчала. Наверное, так оно и было, и осуждать её за это Эймонд не мог. — Ты в порядке? — он осторожно коснулся края её рукава. Хелейна отвлеклась от созерцания Королевской гавани и обратила свой ясный взор на него. — Конечно. Мне немножко грустно, но так лучше. Он и так задержался тут ради нас всех. Эймонд знал, что многие шептались о том, что с Хелейной не всё было в порядке. Она и правда была со странностями, любила тварей, на которых иной раз не взглянешь без содрогания, и порой говорила непонятные, лишённые смысла вещи. Но столь же часто она озвучивала то, что не решались сказать вслух, громко и ясно, другие, и за это Эймонд её искренне любил. Пусть одна из его сестёр была лжива, вторая была настолько же честна. Негромкий оклик матери Эймонд сперва не услышал, и только когда сир Тайленд позвал его погромче, обернулся и увидел её ждущие глаза. — Да, матушка? — Вы успели поговорить? — она быстро утёрла глаза от всё же выступивших слёз вовремя подсунутым дедом платком. — Да… Почти. — Можно ли это было считать разговором? — Мы успели перемолвиться немного. — Хорошо. — Мать покивала головой, всё так же не отпуская остывшую руку отца. — Я рада. Когда я только услышала… то испугалась, что он так и не успел сказать тебе всё, чего хотел. Ну, наверное, всё он сказать не успел. Но даже если бы успел, что бы это изменило для Эймонда? Должно быть, это было плохо, что смерть отца оставила его настолько безразличным. Ему казалось, что от него ждали горя матери и Рейниры, но внутри него будто осталась одна-единственная мысль: “Всё?”. И Эймонд сомневался, что его братья и племянники тоже обливались слезами от смерти Визериса. Мысленно его уже похоронили, должно быть, уже почти все. С другой стороны кровати, с мрачным видом опёршись о стену, стоял Эйгон. Его бледное отёкшее лицо и красные трещинки сосудов в глазах, наверное, могли бы ввести в заблуждение человека, его не знающего, и заставить его подумать, что именно смерть отца сделала Эйгона таким. Но только при условии, что этот человек будет лишён ещё и обоняния. Эймонд не знал, откуда его брата вытащили на этот раз, но ему явно не хватило времени хотя бы смыть с себя вонь дешёвого, перебродившего вина. По соседству с ним, явно не сильно этому радостный и старавшийся отодвинуться подальше, стоял и старший племянник, где-то потеряв второго. На лице Джекейриса ещё читалось то же лёгкое недоумение, с которым он со своим младшим братцем-бастардом разгуливал по Красному Замку и вчера, но на мёртвого деда он смотрел скорее с мрачной задумчивостью. Если уж его мать станет королевой, он сам должен был стать Принцем Драконьего Камня, но Эймонду не казалось, что племянник был этому сколько-то рад. Им и так доставалось всё, стоило только об этом намекнуть, а они ещё и были недовольны. Ни в ком из них двоих не читалось того горя, которое было очевидно в матери и Рейнире. Будто только супруга и старшая дочь короля действительно потеряли того, кого любили. Супруга и дочь… А брат? Эймонд, пользуясь тем, что теперь стоял у кровати, слегка повернулся в сторону Деймона. Тот стоял, немного склонив голову, в деланно равнодушной позе облокотившись о стену, всё так же удерживая руку на мече, который призван был защищать короля. Взгляд принца Деймона… Взгляд его остался Эймонду непонятен, в нём будто сплелись воедино столько разных чувств, что вычленить из них одно, главенствующее, было ему не под силу. Горечь? Насмешка? Ярость? Деймон Таргариен смотрел на тело своего брата так, будто тот был врагом, отказавшимся сражаться. Или ужасным Балерионом, в последний раз спустившимся на землю после полёта. Осуждал ли он своего брата, что тот сдался годами терзавшей его болезни, или нет, но гнева в его глазах было не меньше, чем печали. И всё же, принц Деймон тоже скорбел, как он это умел, даже если не пролил ни слезинки. Эймонд почему-то представил на месте отца Эйгона. Что бы чувствовал он, стоя так же около тела покойного брата? Глядя на его стынущий труп и оплётшие его, словно паутина, следы хвори? Вспомнил бы он о нём что-то хорошее, ощутил бы он утрату или хотя бы разочарование, что тот ушёл слишком рано? Что бы он испытал? "Облегчение", — шепнул голос внутри него, похожий на слитые воедино голоса тех, кто сделал его им, одноглазым Эймондом Таргариеном, — матери, Люцериса Велариона и Вхагар, если бы у последней был голос. "Ты бы почувствовал облегчение, что он, позор вашей семьи, наконец оставил вас, и больше не придётся смотреть на нервно ищущую его мать, на грустную после ночей с ним сестру и на своё отражение — отражение человека, который так и не смог ничего с ним сделать. Сердце бы твоё возликовало, потому что он умер, а тебе даже не пришлось запятнать рук". Эймонд тряхнул головой, прогоняя назойливые голоса с их настойчивыми речами. Эйгон всё равно был жив, а отношения между ними никогда не были теми же, что между Визерисом и Деймоном Таргариенами. Люди вокруг постепенно расходились. Ушёл Великий мейстер, видимо, рассылать воронов, ушёл сир Тайленд, сир Ларис и остальные. Дед увёл Хелейну под руку, что-то ласково приговаривая, мать велела Эйгону уйти и привести себя в порядок, впервые не заботясь о том, что это кто-то услышит. Джекейриса отослала Рейнира, попросив проведать младших братьев. Сама она вместе с супругом, теперь уже будущим королём-консортом, ушла почти самой последней, медленно, чтобы не беспокоить сидящего в её животе ребёнка. Мама вслед за ними вышла к дверям, встречать печальную процессию Молчаливых Сестёр. Эймонд остался один на один с трупом человека, так и не ставшего ему в действительности отцом. Человека, посвятившего последние свои слова ему. Грусти не было. Только сожаление.***
Замок был тих. Весть несомненно расходилась по нему — он с каждой минутой всё заметнее перекрашивался в траурные цвета — но люди будто передавали её одними мыслями или знаками, безмолвно и неслышно. Эймонду не хотелось возвращаться в свои покои — пусть он проветривал комнату с утра, в ней до сих пор будто стоял порочный запах его падения. Может, ему только мерещилось, но от того, что он немного постоит у окна здесь, никому точно не станет хуже. Во дворе, в отличие от замка, царило оживление — выстроили стражу, что-то объясняя, сноровисто перегоняли повозки с провизией к кухонным дверям, распрягали чью-то лошадь, нервную и норовившую то и дело встать на дыбы. Эта суета странным образом успокаивала, будто, наблюдая за чужой жизнью, Эймонд мог забыть о перипетиях своей. Раз уж ни дед Хайтауэр, ни мать не послали за ним, не собрали людей и Малый совет, видимо, они всё же готовы были принять Рейниру как королеву? Только из-за одного семейного ужина, ещё и не самого удачного? Коротка же оказалась память у матери и слабы амбиции у деда, раз всё уладилось так быстро. Дед годами давал понять, что не одобряет передачу престола Рейнире, а Эйгон будет лучшим претендентом. Эймонд мог бы сказать, что ни один из них не подходил для трона — сестра слишком много думала о себе, чтобы быть полезной для чего-то ещё, вдобавок наплевательски относилась к тому, какой должна быть будущая королева и каков её долг. Эйгон был не лучше неё — его будто не волновало ничего, кроме вина да девок, даже о собственных детях он вспоминал только тогда, когда к ним приставляли новую няню или кормилицу. Но Эйгон был мужчиной, и традиции гласили, что наследует мужчина вперёд женщины. К тому же Хелейна заслуживала носить корону тоже, как королева-консорт, и если не за брата, то за неё стоило повоевать. Но нужно ли это было ей самой? Всё, что волновало Хелейну — это её ползающие и летающие уродцы, вечера, когда можно петь глупые песни и плясать, да чтобы Джейхейрис и Джейхейра не болели, были тепло одеты и накормлены. Всё это она может получить и сейчас, а корона только обяжет её сидеть подле Эйгона, пока он будет тискать служанок и хлестать вино. Если так подумать, может, ей было бы даже лучше, если Эйгон не станет королём? Можно было бы ей переехать с детьми в другое место, хотя бы к родственникам матери, в Старомест. Там бы Эйгон и придворная жизнь её не тревожили, а Старомест частенько навещают путешественники со всех концов света, и они могли бы привезти для неё любых диковинных жуков и пауков, которых она только пожелает. Всё это могло бы быть… Но только при условии, что Рейнире не будут мешать младшие единокровные настолько, что она посчитает возможным от них избавиться. От первого мужа она избавилась, как только ей подвернулся шанс заполучить в мужья более желанного и полезного мужчину. Хелейну ничуть не интересовала корона, но она была матерью детей Эйгона и его женой. Возможно, брата Эймонду было не так уж жаль, но кто мог пообещать, что не тронут Хелейну и её детей, среди которых был и мальчик? От сумрачных мыслей его всё же отвлекли — Эймонд слышал чьи-то торопливые шаги, и куда же ещё человек мог торопиться, идя в это крыло, как не к нему? Не то чтобы Эймонд затаился специально, но выбранное им место у окна позволяло ему оставаться неувиденным до тех пор, пока человек не окажется у самых дверей в покои. А кто же, оказавшись у дверей, смотрит на стоящие напротив окна? Принц Люцерис Веларион, второй бастард Её милости Рейниры-почти-королевы-но-уже-действительно-почти, замер около дверей, явно не решаясь постучать. Он был мокрый с ног до головы, будто решил искупаться в озере, не снимая одежды, а к груди он прижимал небольшую шкатулку, украшенную золотой резьбой. Теперь Эймонд затаился на самом деле. Чего этот мальчишка хотел от него, притащившись в таком виде? Не соблазнять же его своими мокрыми прелестями. Люцерис поднял руку и почти коснулся двери, но сразу опустил её. Вздохнул, перехватил шкатулку поудобнее. Поправил волосы, но его мокрые, прилипшие к лицу волнистые пряди требовали больших усилий. Вздохнул снова, вновь почти постучал, но с тихой руганью отпрянул от двери. — Боишься? Эймонд хотел сказать это более угрожающе, но голос от долгого молчания будто сел, и получилось скорее вкрадчиво. Тоже оказалось неплохо, судя по тому, в каком искреннем ужасе распахнулись глаза Люцериса. Шкатулку он перехватил так, будто надеялся ею защититься и отгородиться от своего ужасного дяди. Как наивно. — Я спросил тебя, племянник. Пока что оба твоих глаза при тебе, но я не помню, чтобы отрезал тебе язык, — было почти волнительно смотреть на то, как всё более некомфортно становилось Люцерису, пока Эймонд приближался к нему. А вчера он был посмелее, хотя тогда его могли защитить и мать, и отчим, и старший брат, пусть и довольно бестолково. — Моя мать попросила меня вчера вечером отправиться на Драконий камень, — сказал, наконец, Люцерис звенящим от напряжения голосом. — Чтобы забрать оттуда и привезти книгу, которую принц Эймонд, по её мнению, сочтёт для себя небезынтересной. Она о природе таких, как вы… и я. Схватив шкатулку поудобнее, он взялся за резной замочек спереди и открыл, явив её плотные, непроницаемые стенки. Хорошая защита от настигшей его по пути бури — теперь-то стало понятно, почему он весь вымок насквозь и пах дождём и грозой. Тем более, что извлечённый свиток с валирийскими иероглифами выглядел самое позднее современником Балериона. Плетёный футляр свитка выглядел не новее содержимого, и решение укрыть его более надёжно было однозначно мудрым. Конечно, нужно было быть очень наивным, чтобы не понимать, что Рейнира сделала это не из простой доброты души. Она ни словом не обмолвилась об отправке Люцериса за книгой днём, видимо, чтобы Эймонд не успел приготовиться ко встрече с Люцерисом и она застала его врасплох, и велела сыну лично отнести свиток ему. Едва успела обручить сына с Рейной Таргариен, так почти сразу попыталась протянуть посредством него руки и к другим родственникам. Эймонд знал о слухах, что когда-то Рейнира предлагала выдать Хелейну за Джекейриса, но всё же не ожидал, что у неё хватит наглости попытаться претендовать даже на него самого, как только ей выпал такой шанс. Будто она даже не боялась того, как отреагирует на это Рейнис Таргариен. И всё же любопытство пересилило привычное отвращение к козням старшей сестры, и Эймонд, почти не обращая внимания на съёжившегося от его близости Люцериса и всё ещё настойчивый, но уже не сводящий с ума драконий запах мокрой земли, достал свиток из футляра и слегка развернул, чтобы увидеть начало. Конечно, классический высокий валирийский. Иероглифы уже начали выцветать, но пока что оставались достаточно разборчивыми. “О тех, кто возжигает пламя и взращивает кровь”. Действительно. Что же, в благодарность Рейнире сегодня Эймонд отпустит её бастарда с обоими глазами. — Передай своей матери, что я благодарен за такой дар. — Она одолжила её, — неожиданно возразил Люцерис, и Эймонд был почти удивлён тому, как быстро мальчишка начинал наглеть. — Вы можете оставить её пока у себя, дядя, но после её нужно будет вернуть на Драконий Камень, ко всем остальным трудам, которые семья Таргариенов успела вывезти из Валирии до Рока. Она распорядилась передать её вам на время, так как она — Принцесса Драконьего камня, и… — Что же, тогда мне будет разумнее обсудить это с твоим старшим братом, — не удержался Эймонд. — Почему это? — Твоя мать завтра станет королевой. Вряд ли она сможет одновременно быть и Королевой Семи Королевств, и Принцессой Драконьего Камня, тебе не кажется? Видимо, Люцерис действительно торопился так сильно, что даже не обратил внимания на происходящее в замке. Вот и сейчас он воззрился на Эймонда с недоверием в глазах, скомкано попрощался и убежал к мамочке. Ничего страшного, бастард ещё успеет ответить за всё. На этот вечер у Эймонда были другие планы.***
“...драконье пламя будет разжигать кровь Тому, кто её взращивает, каждую луну до тех пор, пока он не понесёт дитя. И в этом дитя кровь Валирии будет так же сильна, как во дни её создания, а боги даруют ему благословение, ибо такие дети воистину от крови и плоти дракона…” “...кровь должна быть взращена даже единожды, чтобы долг был исполнен, а род — продолжен, и только после этого ежелунная жажда оставит Того, кто взращивает кровь. Но как пустынные земли с трудом взращивают одно семя, а плодородные — тысячи, как одна жена с трудом родит и вскормит одно дитя, а другая — десяток, так и у одного Взращивающего кровь может быть лишь одно дитя за всю его жизнь, а может — и куда больше…” Вот уж чего ему точно было не нужно. Несмотря на то, что в некоторых местах свиток оказался неразборчив — время ли, неосторожное обращение, — а кое-где язык становился совсем витиеватым, отчего смысл написанного ускользал, некоторые моменты для Эймонда он действительно прояснил, пусть ему и пришлось просидеть за ним до глубокого вечера. Во-первых, он действительно никак не сможет вернуть всё, как было. До вчерашней ночи ещё мог, но теперь оставалось только смириться. Хорошо. Выколотый глаз не помешал ему стать всадником самого могучего из ныне живущих драконов и лучшим из учеников сира Кристона. С этим он справится тоже. Во-вторых, эти периоды, когда его бросает в жар и похоть, а тело требует мужчину, так и будут повторяться до тех пор, пока он не родит хотя бы одного ребёнка. Само по себе это звучало хуже некуда, но если собраться и принять это как плату за то, что потом он будет свободен от порочных желаний своей природы, то стоило бы обдумать, как обставить это с наименьшими проблемами для себя и для семьи. Если… Если забеременеть… Продолжить мысль было страшно. От неё одной Эймонду действительно становилось не по себе. Он плохо помнил мать, беременную Дейроном, слишком уж был мал тогда, но ещё свежо было в памяти, как носила близнецов Хелейна, её огромный живот под платьем, неловкая походка, мучительные крики при родах. Это было женское поле брани, и как бы Эймонд ни любил сестру, уподобляться сестре или матери… Но что теперь поделать? Сидеть и жаловаться на жизнь — удел слабаков. И если уж жизнь бросила ему такой вызов, то в его силах было показать, то даже такому его не сломить. Если найти в ближайшее время подходящую невесту, из знатного дома, непорченную, по тем или иным причинам не заинтересованную в рождении детей, молчаливую и сообразительную, то можно было бы жениться на ней и подгадать беременность и рождение ребёнка под мнимые беременность и роды у неё. Тогда у него будет и ребёнок — Таргариен по крови, и леди-жена, как и полагается принцу из семьи Таргариенов. За исключением того, что ребёнок всё-таки будет бастардом. Эймонд бы посмеялся и оценил иронию, если бы не понимал, что как раз Рейнирины бастарды будут знать, кто на самом деле дал жизнь этому дитя, и, вполне возможно, звать его ребёнка лордом или леди Уотерс, имея на это не меньше оснований, чем было у него самого. Но вступать в брак с мужчиной… Если этот мужчина поймёт, что от него участие потребуется всего один раз в жизни, то можно было бы подумать и над таким решением вопроса, но кто согласится на мужчину, даже принца, и всего одного наследника или наследницу, если можно жениться на деве, которая будет беспрекословно рожать детей и делить ложе? Даже если он найдёт извращенца вроде Лейнора Велариона, то он вряд ли он захочет довольствоваться всего одной близостью за весь брак. А большего Эймонд мужчине давать не собирался… В голове сами собой всплыли ночные фантазии, когда сил на то, чтобы сохранять благочестие, не осталось. В самом начале Эймонд ещё пытался воскресить в памяти прошлый опыт, мягкие женские руки, сладкий запах духов на коже, но стоило только коснуться себя так, как того требовало тело, их место вытеснили другие грёзы. У мужчин в них не было чёткого лица, зато были руки, сильные, твёрдые, они не скользили по его телу, а сдавливали, сжимали так, что было почти больно, и на их силу хотелось ответить силой. Узкие губы прижимались к самым уязвимым местам, чтобы втянуть кожу и стиснуть зубами, оставив яркие, наливающиеся алым следы. И ноги Эймонда в этих грёзах раздвигали, чтобы опуститься сверху, вжать его в сбитую постель и… Эймонд открыл окно и судорожно вдохнул остывающий воздух. Проклятая кровь и проклятая Валирия, дымиться ей ещё тысячу лет. Его отец умер сегодня, и как бы он к нему ни относился, почитать его память грязными мыслями было бы неправильно. Лучше уж думать дальше, как решить неожиданно свалившуюся проблему. Но в любом случае, стоило бы обсудить возможные решения с мамой, но сегодня у неё были другие тревоги и заботы. Эймонд аккуратно свернул свиток, чтобы не помять тонкую бумагу — гордость Империи И-Ти, которую в те годы валирийцы выкупали за баснословные деньги, — и убрал его обратно в плетёный футляр. На сегодня ему хватало, о чём подумать, всё остальное может подождать, а пока что настала пора отходить ко сну — грядущий день обещал немало волнений. Завтра коронуют Рейниру, и даже если она начала играть в добрую сестричку, Эймонд не собирался доверять её лживым словам. У него всё ещё есть Вхагар, его меч, семья, которую он должен защищать, и глаз Люцериса Велариона, который он должен забрать в уплату долга, так что это противостояние ещё не окончено. В мыслях об этом Эймонд уснул, и во снах его драконы сплетались не то в танце, не то в схватке над залитыми дождём лугами. И воздух пах драконьим пламенем и речными травами.