Кровь моя

      Он позвал её утром.       На западе небо с неохотой расставалось с последними звёздами, когда Эймонд поднялся на стену и представил её в своей голове — закованную в крепкую чешую, окутанную предрассветным туманом. Прикрыв глаз, он потянулся к ней своим разумом и сердцем — чтобы она откликнулась ему, задремавшая где-то на крохотном островке пролива, и расправила огромные крылья, спеша на его зов.       Всего около пары часов — и Вхагар будет здесь. Этого времени должно было хватить, судно пока что лениво покачивалось на волнах, спящее и безмолвное в этот час — слишком поздно даже для загулявших матросов, слишком рано — даже для радетельных. Только между мачт и парусов сновали вездесущие чайки.       Впрочем, долго это утреннее сонливое оцепенение не продлилось — Эймонд только и успел, что спуститься на пристань Высокого Прилива, отделённую от городской рваной россыпью низких скал и камней, как двор встряхнулся от дремоты и наполнился привычным шумом, начиная с ругани заступающей на смену стражи и заканчивая тонким конским ржанием. Пристань тоже оживала — на корабль деловито заносили узкие длинные ящики, и старпом, невысокий, жилистый и весь выглаженный ветром, волной и временем, будто сам был сделан из плавника, чуть помедлив, поделился, что капитан везёт в Халл оружие на продажу.       — Торговцы нынче предпочитают Спайстаун — все знают, что люд здесь щедрее на всякую безделицу. Но Халл, если плыть с юга, ближе, и если кто хочет просто подготовиться к встрече с пиратами или пополнить оружейный запас, то им быстрее навестить его. — Он постучал по выгоревшей древесине ящиков, и теперь Эймонд расслышал глухой звон внутри. — Да и нам… Сегодня-то мы с охраной, да и после того, как милорды навели порядок на Ступенях, в здешних водах стало поспокойнее, а так и нам самим не мешало иметь на корабле лишний клинок.       К тому моменту, когда корабль был готов к отправке, а на солнечном диске появилась растущая крылатая тень, Эймонд обошёл пристань трижды — взобрался на возвышенность, где когда-то оседлал Вхагар, постоял на дощатом причале, оглядывая расстилавшееся перед ним море. Оно казалось бескрайним, хотя до побережья материка было не так уж далеко — но в той его части Эймонду пока бывать не доводилось.       Вообще это было даже смешно — из всех детей отца больше всего по Семи Королевствам путешествовала Рейнира. Эймонд, как и Хелейна с Дейроном, только и видели, что Хайгарден и Старомест в Просторе да Чаячий город Арренов. И Дрифтмарк, да, — последний город, увиденный Эймондом двумя глазами. Эйгон один раз бывал с отцом в Ланниспорте, но, по его словам, плохо помнил город — ещё бы, ему тогда было пять.       И сейчас Эймонд куда острее чувствовал, насколько мало он знает собственную землю — эти моряки, выходцы из самых низов, видели больше её краёв, чем он, а ведь кто-то из них был не старше него: тот же прыщавый юнга, с хмурым видом драивший потемневшую от времени палубу. Наверняка видели и негостеприимные побережья Дорна, и суровые северные просторы, и закатные земли, страдающие от собственного изобилия, — одним богам ведомо, сколько набегов они пережили за свою историю… А ведь был и Эссос — далёкий, загадочный, распробованный Эймондом совсем чуть-чуть. Джекейрис с Люцерисом бывали хотя бы и в Пентосе, даже Деймоновы дочки бывали в Пентосе, и очень хотелось их переплюнуть. Куда было бы лучше — Волантис? Браавос? Лис? Гулявший у берегов ветер на мгновение показался нездешним, принёс заморские ароматы, и Эймонд прикрыл глаз, воображая себя стоящим у носа галеона, несущего его в далёкое…       — Пекло! Выкидывайте половину — мы отправляемся в Халл по моим делам, Гарс, а не торговать. Отвезёшь в следующий раз, с тебя не убудет.       Лорд Корлис пребывал не в лучшем из своих настроений. Судя по тому, что на балконе, выходившем на пристань, Эймонд не заметил величавой фигуры принцессы Рейнис, причиной этому была как раз она. Неужели пыталась выпросить у супруга, на кой ему плыть с ним в Халл, но обломала зубы и решила хотя бы настроение подпортить? Теперь, поди, сидит, разобидевшись, вот и не вышла провожать супруга.       Брошенный напоследок на балкон взгляд заставил с тяжёлым вздохом понять, что Люцерис примера бабушки придерживаться не стал. Хотя бы не стал выходить на пристань — Эймонд бы не удивился. А так — стоял, оперевшись о перила, совершенно не таясь.       Берег накрыла густая, прохладная тень — словно на восходящее солнце набежала туча, и тяжёлый, раскатистый звук удара о землю возвестил о прибытии Вхагар. Её лапы зарылись в рыхлый песок, взметнувшийся вверх крохотной песчаной бурей, и Эймонд дождался, пока он уляжется, прежде чем подошёл к ней ближе и ловя её испытывающий взгляд.       — Нагулялась? — спросил он, касаясь ладонями каменно-твёрдой чешуи на её морде, и Вхагар сощурила тёмно-золотые глаза, рокоча от удовольствия. — Покажу тебе сегодня ещё одно место. Вряд ли мы там ещё когда-нибудь побываем, так что присмотрись к нему как следует.       Благо, галея была мала, и чтобы отплыть под суровыми криками капитана и Морского Змея, ей понадобилось всего ничего. Ветер лениво шевелил паруса, и морской конёк уныло трепетал на их складках, так что об воду с шумным плеском ударили вёсла, вынося судно в открытую воду. Эймонд дождался, пока оно наберёт скорость, выйдет из каменистой заводи, и только потом взобрался на ещё прохладное с ночи седло, подтянул расслабившиеся крепления и скомандовал Вхагар лететь. Перед глазом мелькнул берег с выброшенным морем плавником, белые стены, изящные переплетения столбов и арок — и открытое небу, восторженное лицо Люцериса. Он не стал махать руками или что-то кричать — лишь широко улыбнулся, щуря глаза от бросившей на него солнечные блики бронзовой чешуи, и Эймонд коротко кивнул ему в ответ. Скорее всего, он этого увидеть не успел, но раз уж Люцерис вышел проводить его, то пусть довольствуется этим.       Они нагнали корабль всего за несколько мощных взмахов крыльев. В море ветер усилился, дохнул на сникшие паруса тёплыми западными потоками, и галея заскользила по волнам невесомым пёрышком. Снижаться к ней Эймонд не стал — напротив, поднял Вхагар под самые редкие облака, разглядывая окрестности. По правую руку тянулись берега Дрифтмарка — высокие и неприступные в этой части острова, с зеленеющими за скалами плодородными долинами. Он даже разглядел стада овец, маленькими облачками осевшие меж холмов, и тёмные клочья плодовых садов.       Птичья стая с гоготом налетела на Вхагар, ударилась о её грудь и опущенную голову, но отряхнулась и улетела дальше, оставив застрявшие между чешуек перья, и Эймонд невольно вспомнил свой первый полёт — и как он едва не слетел с её спины, сбитый с толку и растерянный. До чего же приятно было лететь теперь, твёрдо зная, что ни одной силе в мире не выбить его из седла!       Погода самую малость портилась, облака на южном побережье Дрифтмарка нависли над ними густым, низким покрывалом — хорошо, что обошлось без дождя. Халл растянулся вдоль моря, словно плавник, оставленный волнами, такой же изнурённый и неряшливый. Судов в его порту и впрямь было поменьше, но жаловаться на это не приходилось — галея добрых полчаса искала причал, у которого наконец бросила якорь. На застроенных, переполненных верфях развернуться бы вряд ли смог даже Арракс, так что пришлось рискнуть.       — Вы могли разбиться, — с укором произнёс лорд Корлис, стоило Эймонду спрыгнуть с нагромождения ящиков, на что он только пожал плечами — на Ступенях ему случалось спешиваться и в более неудобных условиях, нередко и под градом стрел. Вхагар едва не зацепила крыльями мачты причалившего тут же галеона, но всё же, как и всегда, выровняла полёт и пронеслась над городом низкой грозовой тучей, чтобы скрыться за пригорком.       — Не мог.       Морской Змей только покачал головой, хмуря тёмные брови, но продолжать не стал, лишь с намёком кивнул на его живот. Дался он им всем.       Сновавший в порту люд глазел на них, даже не скрываясь, — привычные к Мелеис и Морскому Дыму, они, должно быть, уже давно не видели исполинскую Вхагар, тяжело унёсшуюся в сторону глубин острова. Впрочем, лорду Корлису это внимание не мешало — он шагал по мокрым доскам и влажному песку крепко и уверенно, успевая с кем-то здороваться и переговариваться.       Да, Халл действительно был его домом.       — Давненько вас не было здесь, милорд, — выскочила едва ли не ему под ноги совсем невысокая, чуть ниже плеча девица с задорными серыми глазами. — Мы уж думали, что наши верфи вам больше не по нраву!       Всё-таки женщина, не такая уж юная, понял Эймонд, присмотревшись. Живые и ясные глаза его обманули, как и стремительные движения — всего за пару сказанных фраз она ловко перекинула с плеча на плечо скрученный в кольцо канат, выхватила у пробегавшего мимо мальчишки рыбный пирожок, успев сунуть ему монетку, и всучить его Морскому Змею, но разбегавшиеся от глаз и уголков губ морщинки выдавали в ней то, что она немало времени провела под капризными ветрами и переменчивым солнцем Узкого моря.       — Как можно, Марильда, — тот беспрекословно принял сомнительный дар, хмыкая в усы. — Здесь я начал ходить в море, а первый порт — всё равно что первая женщина: навсегда в памяти.       — То в памяти, — хихикнула Марильда, качнув мышасто-серыми локонами, убранными в неопрятный пучок. — А тут вас давненько не было видать.       — Дела, — лорд Корлис картинно развёл руками и принялся рассказывать ей о Ступенях и Эссосе, любезно позволив ухватиться за локоть.       Об Эймонде он будто позабыл, ударившись в воспоминания, и судя по тому, как ласково поглаживал спутницу по тонким пальцам, принцесса Рейнис отнеслась к поездке супруга с таким неодобрением не из-за одного лишь сомнительного зятя. Вряд ли она, подобно Рейнире, с восторгом относилась ко вниманию мужа к другим женщинам.       Как бы то ни было, сейчас лорд Корлис мало об этом волновался — шёл под руку с Марильдой по узким улочкам Халла, куда-то к самым дальним причалам, где стояли совсем небольшие торговые суда — скорее уж даже лодчонки. Эймонд шёл за ними следом, переступая через сломанные доски и потёки вылитых помоев. Соблазн приотстать и пройтись по городу, даже такому потрёпанному и непритязательному, в одиночестве манил его, как скупщика краденого — принесённый нищим перстень с рубином что голубиное яйцо: и руки тянутся, и мороки много.       — Прости, дорогая, я тебя совсем заговорил, — лорд Корлис наконец остановился у разбитого причала — из воды мрачно торчали только сгнившие остовы. — Я здесь всё-таки по одному своему делу. Хотел бы посмотреть на… на мальчиков.       Каких ещё мальчиков?       Эймонд с тревогой огляделся, смутно ожидая увидеть призывно распахнутые двери портового борделя. Не решил же лорд Корлис, что он нуждается в таких развлечениях? Это был бы способ найти общий язык с Эйгоном — разделить с ним бутылку вина или девицу, но никак не с Эймондом!       Он, не таясь, окатил Морского Змея и его низенькую спутницу подозрительным взглядом, и они оба с запоздалым пониманием округлили глаза. Марильда прыснула в кулачок, отчаянно пытаясь не расхохотаться, а лорд Корлис досадливо поморщился и явственно смутился, должно быть, не багровея лишь благодаря цвету своей кожи — Эймонд пока не навострился различать её оттенки.       — Я об Аддаме и Алине, — возмутился он, преувеличенно хмуря брови. — Детях Марильды, они всего лишь помогают ей на её верфи, они не… Они простые моряки. Я хотел, чтобы ты их увидел.       — Зачем?       Марильда всё ещё посмеивалась, когда оставила их — отошла к соседнему причалу, нависавшему над водой, как водомерка на тонких сваях, обнажённых из-за отлива. Около него небрежно пришвартовали корабль, повидавший на своём веку немало бурь и штормов. Вытертая, исцарапанная древесина не смогла бы спрятаться даже за тирошийской краской, светло-серые паруса с мачт сняли, и они дождевой лужей расплескались по кораблю — несколько мужчин с озабоченными лицами осматривали трещину на единственной мачте.       — Не знаю, будет ли тебе это полезно… Рейнис вот не одобрила — она тебе не доверяет, и мне сложно её за это судить, однако я всё же считаю, что ты должен знать. Но я попрошу тебя сохранить это в секрете. Так же, как храним это в секрете мы с ней и твоя сестра с принцем Деймоном. И Марильда, само собой.       Эймонд всё ещё не понимал, в чём дело. Он вновь оглядел приземистый когг — вряд ли лорд Корлис назвал бы мальчиками тех суровых с виду моряков, бородатых и выдубленных солёным ветром, но кроме них никто на глаз не попадался. Разве что… Он прищурился.       Лохматую, посеревшую от пыли макушку он заметил не сразу — та сливалась со спущенными парусами до того хорошо, что Эймонд даже вздрогнул от неожиданности, когда юноша (какой мальчик? Он точно был не младше самого Эймонда) развернулся на оклик Марильды, открывая улыбчивое смуглое лицо.       — Да, мама? — он поднялся, гибкий и поджарый, с лёгкостью перемахнул через разбросанные по палубе ящики, удерживающие вздымающийся парус, и спустился на причал, пытаясь на ходу отряхнуться. Вряд ли бы ему это помогло — тут справились бы только купание в лежащем под досками причала море, но под его пальцами волосы, собранные в точно такие же косички, какие носил лорд Корлис, а когда-то — сир Лейнор, рассыпались по плечам, отливая на рассеянном облаками свету валирийским серебром.       Следом за ним из каюты выбежал второй — пониже и покрепче. Светлые, неровно остриженные кудри упали на его лоб, слишком короткие для веларионских кос, и он нетерпеливо заправил их за уши, пока торопился за, очевидно, братом.       — Бросайте эти паруса — такую рвань теперь разве что на тряпки пускать, — недовольно повела острым носиком Марильда. — Лучше сбегайте на восточные верфи, там должна была уже причалить "Крабья невестка". Селтигар, жадюга, пытается от всех скрыть, что он везёт из Пентоса приправы. Намекните ему, что для меня это не секрет — и за его сохранение я хочу себе не меньше половины фунта. С него не убудет.       — Мам, он же нас прогонит, даже не дослушает, — скривился первый, повыше, и его младший брат с готовностью закивал, страдальчески изогнув брови. — Давай мы лучше ещё раз спла…       — Будешь со мной спорить, Аддам? — она хлопнула его по плечу, крепко, не по-женски, и он обиженно потёр место удара. — Как вы будете торговаться, когда меня не станет? Идите, и чтоб с пустыми руками даже возвращаться не смели!       Оба сына возвышались над Марильдой на полторы головы, старший, может, и выше, но спорить с матерью явно опасались и, бросив на них с лордом Корлисом опасливо-любопытные взгляды, умчались по выгнутой дугой улочке.       — И что ты можешь сказать, Эймонд? — старик в упор посмотрел на него, поглаживая рукоять торчащего у пояса кинжала с навершием в виду морской ракушки — не угрожая, скорее уж, нервничая.       Оба парня явно были от валирийской, даже веларионской крови, не нужно было ковать цепь в Цитадели, чтобы это понять — по их внешности понять это смог бы даже нищий сопляк из Блошиного Конца. Свои мысли Эймонд и сообщил лорду Корлису, и тот кивнул головой, явно неудовлетворённый ответом.       — Это очевидно всякому, кто на них взглянет. — Ну да, в самой Марильде не было ни капли крови древней Валирии. — Кто-то считает их бастардами Лейнора, кто-то — Веймонда или его сыновей. Кто-то — моими. И как ты думаешь, кто из них прав?       Скорее уж, последние. Для обличителя бастардов Веймонда было бы как-то глупо оставлять на виду собственных — уж Рейнира бы не упустила такого просчёта у соперника, так что вряд ли бы это был он. Конечно, это могли быть и его сыновья, как сказал лорд Корлис, но он сам слишком уж близко держал к себе эту Марильду для матери племянников, так что…       Внезапная догадка прошила разум, и Эймонд недоверчиво поджал губы.       — Сир Лейнор ведь не мог иметь детей? — уточнил он, воскрешая в памяти полузабытый образ, и торопливо перешёл на валирийский, хотя подслушать их могла разве что какая-нибудь низколетящая чайка. — Как и я?       — Лейнор, как и ты, мог иметь детей, — тот пожал плечами, тоже меняя язык. Его произношение было чуть грубее, чем у Люцериса и Джекейриса, но мягче, чем у самого Эймонда. — Просто лишь от перзис… от мужчины.       — Ещё и двоих?       Картинки с юношами замелькали перед глазом, как осколки разбитого витража, и Эймонд подмечал в них всё больше сходства с тем, кто должен был быть отцом для его племянников… а стал отцом для других. Или даже не совсем отцом.       — Мы сказали, что Лейнор отправился в Пентос на лечение. В одном из боёв на Ступенях его и правда ранили отравленной стрелой, и заживала рана очень уж медленно — мейстеры и лекари из тех, что были на островах с нами, почти сразу сказали, что лучше бы ему обратиться к более знающему целителю. Такой нашёлся в Пентосе, и Лейнор сам отправился к нему — так что почти полгода никто из наших людей его не видел.       — И он действительно был там? — Эймонд, забывшись, нетерпеливо поглядывал в сторону восточных верфей, не в силах просто взять и отставить собственное любопытство в сторону, на нечаянных родичей хотелось взглянуть ещё раз, подметить сходство… увидеть, есть ли разница между ними, рождёнными не из женского чрева, и обычными людьми.       — Да, — лорд Корлис тяжело выдохнул. — Пентос немал, а Морскому Дыму понравилось летать в Узком Море, подальше от шумных портов. Лейнор спокойно провёл свою тягость в доме, который мне пришлось купить специально для него, с немыми служанками — рабынь, к сожалению, мы там держать не могли. И когда подошёл срок, Лейнор дал жизнь… двоим мальчикам.       Эймонду стало дурно. Один — это уже было хуже некуда, но двое?.. Он с трудом остановил руку, уже метнувшуюся к животу. Хелейна носила близнецов, но даже ей, женщине, это далось нелегко.       — Но как вы это допустили? — лорд Корлис закачал головой, но Эймонд, оглушённый нежданным открытием, повысил голос и повторил: — Как?!       — Держи себя в руках, мальчишка, — вспылил тот, потирая висок, словно одни эти воспоминания заставляли его мучиться головной болью. — Откуда нам было знать, что такое возможно? Тем более, все считали, что Морской Дым — самец, и…       — А разве нет?       Морской Змей криво ухмыльнулся.       — Драконы, как говорил септон Барт, переменчивы как пламя. Морской Дым родился самцом, но позже мы не проверяли — сам понимаешь, нам этого даже в голову не пришло. Всё это вскрылось, лишь когда Лейнора прямо на Ступенях застала ночь жажды. Деймон её почуял, но он был слишком далеко от него, чтобы понять, с кем именно она случилась, и рядом с Лейнором оказался только Джоффри Лонмаут.       О Джоффри — том Джоффри — Эймонд почти ничего не знал. Тот умер под руками сира Кристона, ещё когда мама носила его в животе, и дома об этом говорили неохотно — а сына Рейниры, названного в его честь, Эймонд почти и не видел, сестрица упорхнула на Драконий Камень почти сразу после его рождения.       Но выходит, его бастарды имели на Плавниковый трон больше прав, чем дети Рейниры.       — Лейнор, как и ты, этого не хотел. Даже когда мы поняли, что с ним произошло, мы не думали, что будут последствия — он сам заметил признаки едва ли не позже тебя, когда у него уже стал заметен… Джоффри не был от крови дракона, не был перзис, но или их чувства, или судьба так распорядились. Избавиться от детей, пока он их носил, мы тоже не рискнули, так что он доходил до своего срока в Пентосе, где благополучно… дал жизнь Аддаму и Алину.       — И отказался от них?       Лорд Корлис прикрыл тёмные глаза, и Эймонд внезапно осознал, насколько же он стар. Ему ведь уже было под семьдесят? Больше? Каково ему было сейчас думать о последней памяти своего сына?       — Да. Детей Лейнор тогда не хотел вовсе, Джоффри тоже не был к этому готов. Марильда, — он кивнул в её сторону, — не может иметь детей, и я… между нами тогда кое-что было. Она подолгу бывает в плаваниях, так что без проблем смогла скрыть то, что родила мальчишек не она.       — И принцесса Рейнис не возражала?       — Как же, — хмыкнул он в усы. — Она так разозлилась, что сбросила меня с Мелеис. Хорошо, что в море — иначе Люк бы уже стал Лордом Приливов. Но она всё приняла со временем и отнеслась с уважением к желанию Лейнора сохранить происхождение детей в тайне. Нам всем проще, если люди считают, что они — мои бастарды.       — И они сами тоже? — Эймонд указал головой на улочку, в дальнем конце которой опять показались две приметные серебристые головы.       — Они же не глухие, знают, что люди говорят. Видят, что я иногда прихожу к их матери, — он вздохнул, когда они пронеслись мимо, пристыженно переругиваясь и приглядываясь к ним — и Эймонд не мог не посмотреть в ответ. Аддам тут же отвернулся, пряча глаза, а вот Алин, напротив, задиристо вскинул подбородок и отвлёкся, только когда брат потянул его за рукав. — Но она уже давно сказала им, чтобы они даже не думали ставить передо мной вопрос о родстве.       — Но ведь они не просто Веларионы, — напомнил Эймонд. — В них течёт и кровь Таргариенов, они могут оседлать дракона. И если они смогут…       — Надеюсь, что такая глупость к ним в голову не придёт. Да и на Дрифтмарке сейчас нет свободных драконов, Морской Дым вернулся на Драконий Камень, — сердито выговорил лорд Корлис. — Пусть ходят в море — это куда более спокойная жизнь.       Ну да, сам он туда явно ходил не за спокойствием — иначе не плавал бы южнее Лиса и восточнее Волантиса. Но даже так — разве можно променять полёт на корабли? Ни одно судно, даже самое быстроходное, не даст такой свободы, которую дарили драконьи крылья. Эймонд усмехнулся.       — Но ведь могут попробовать.       — Моя пра-пра-пра-прабабка была из Таргариенов, — проворчал лорд Корлис негромко, беспокойно бегая глазами. — Если даже у них хватит глупости попробовать и огня в крови — оседлать, в чём я сомневаюсь, то можно будет сослаться на это родство.       Ну да, даже не все более чистокровные Таргариены смогли оседлать дракона, а эти, на седьмом поколении, внезапно смогут? Эймонд бы не поверил в такую чушь — и вряд ли бы в неё поверил кто-то ещё. В конце концов, если оседлать дракона сможет мальчишка, кровь которого разбавлена морской водой так сильно, то о славе драконьего всадника могут задуматься и множество других бастардов от драконьего семени. Их на обоих островах, увы, хватало.       Но всё же тревоги эти, само собой, пока что были не страшнее ряби на воде — рано было при её виде бояться шторма.       Марильда принялась распекать сыновей, вернувшихся ни с чем, — громко и цветисто, так, как это умеют только те, кто начал плавать едва ли не раньше, чем ходить. Те вяло отнекивались — спущенные паруса и загадочные гости волновали их куда сильнее материнских упрёков, и то один, то второй то и дело оборачивался в их сторону.       — Хорошо, — сказал Эймонд, когда старший… более высокий, Аддам, уже в четвертый раз как бы случайно перемнулся на месте и размял шею, кося глазом на него. — Я сохраню это в секрете. Но всё ещё не понимаю, зачем мне вообще это знать.       Пожалуй, деда бы заинтересовали возможные соперники Люцериса за Плавниковый трон, но за бастардами сира Лейнора не встал бы никто из Веларионов, а вот Рейнира бы бросилась защищать положение сына со всех когтей и клыков, как сделала это не так уж давно — меньше полугода назад, а как будто целую жизнь назад. Так что итог был бы тем же, но у матери добавилось бы головной боли. Стоило бы пока придержать такое знание, а потом, когда место лорда Корлиса займёт Люцерис, может быть…       Но после Люцериса на Плавниковый трон будет претендовать его ребёнок.       — Рано или поздно вопрос наследования Плавникового трона коснётся и тебя, Эймонд.       — Не думаю. — Осознание истинной подоплёки оказалось до того внезапным, что он задохнулся от ярости. — Так или иначе — какое мне до этого дело? На вашем троне всё равно будет сидеть бастард, так какая мне разница, какой именно?       — Я предпочту того, кто будет накрепко повязан с королевской семьёй, — впервые на памяти Эймонда прямо ответил лорд Корлис. — А ты лучше подумай о том, хочешь ли, чтобы твой ребёнок жил так же, как Аддам с Алином.       Эймонд, не выдержав, коротко и зло засмеялся, и лорд Корлис гневливо сверкнул очами.       — Даже если вся ваша семья вышвырнет Люцериса из Высокого Прилива, его мамаша всё равно найдёт для него тёплый уголок! Не пытайтесь давить на жалость, моему отродью нищета не грозит.       — Имя твоего ребёнка всегда будут связывать с тобой. Хочешь, чтобы его знали как наследника богатого и великого дома — или знатную приживалку?       — Я хочу, чтобы его вообще не было!       Теперь бастарды смотрели не таясь, как и Марильда — удивлённо вскинув тёмные брови, Алин даже развернулся всем телом, приоткрыв рот. Не хотелось бы знать, о чем они подумали, учитывая то, какие слухи ходили о Морском Змее — и самом Эймонде. Только ещё не хватало, чтобы кто-то пустил сплетню, что Лорд Приливов положил глаз на супруга собственного внука.       Тот его чувства, очевидно, разделял, и они, не сговариваясь, отошли подальше, за низкие рыбацкие домики, щерящиеся пустыми окнами — упадок былого процветания Халла на окраинах был столь ощутим, что хотелось зябко поёжиться, как при виде первых подмерзших капель росы в середине осени.       — Лейнор не хотел тоже, — стоял на своём лорд Корлис. Его лица Эймонд не видел — он шёл впереди, но судя по тому, как он сцепил руки за спиной, нервничал он и впрямь сильно. — Однако есть в мире то, что не в нашей власти.       — И всё же ему вы дали возможность это скрыть — в отличие от меня. — Эймонд остановился, клокоча от ярости — заговаривание языка бесило едва ли не сильнее открытого пренебрежения. — А теперь ещё и хотите, чтобы я защищал права этого отродья на наследство.       Как это было похоже на Веларионов — загребать жар чужими руками. Недаром дед всегда их недолюбливал.       Лорд Корлис прошёл чуть дальше и тоже остановился, в пяти шагах от него, обернулся — почему-то Эймонд ожидал, что он ожесточится после его слов, нальётся тьмой, как грозовая туча, и они разругаются так, что дело дойдёт до мечей. Но он только устало смежил веки, и весь его немалый возраст разом проступил в облике — будто под листьями чардрева проступил вырезанный лик.       — Да, твой случай отличается от его, — ответил он тихо и открыл глаза, тёмные, с отражающимся в них уголком пасмурного неба. — Так что какой прок от того, что ты будешь сравнивать себя с ним?       — Это вы начали сравнивать, — возмутился Эймонд, всё ещё помня начало их словесной перепалки. — Привезли меня сюда, показали его бастардов, плачетесь, что он выкинул их, как щенков беспородной суки.       Если его и разозлила нарочно грязная речь Эймонда, то виду он не подал, только свёл брови ещё сильнее, отчего его лицо начало казаться маской демона, вроде тех, которые делали эссоские умельцы.       — Я лишь хотел, чтобы ты своими глазами… сам увидел, что дети от такой связи не рождаются чудовищами или отродьями. И чтобы ты знал, какая угроза стоит перед твоим чадом.       Такой заботливости от него Эймонд не ожидал — и оттого она не вызывала в нём большого доверия. Возможно, лорд Корлис и допускал, что бастардов сира Лейнора может кто-то использовать, но Эймонд никак не мог взять в толк, чем это грозило ему самому — к тому моменту Морскому Змею уже будет бесконечно всё равно на то, что произойдёт после его кончины, да и эти юноши хотя бы знали, в отличие от Люцериса, о том, как ходить в море, так что тот в любом случае мог не беспокоиться за своё наследие. Выходит, и правда, как он и сказал, цеплялся за него только ради связи с Железным троном?       Как бы то ни было, неподдельной любви к ещё нерождённому "правнуку" Эймонд в нём не подмечал. Как и в себе.       — Оно мне не чадо. Лишь жалкий паразит, который питается моей кровью и плотью, пользуясь тем, что я не могу от него избавиться.       Лорд Корлис нахмурился так, словно его и впрямь это задело, — даже резче проступили морщины на лбу.       — Как ты можешь так говорить о своём…       — А в чём разница? — нетерпеливо перебил его Эймонд. Двуличная заботливость лорда Корлиса смердела не лучше местных помоев. — Я хотя бы говорю это честно — не торгую им под маской брака, не обещаю ему любви, которую давать не собираюсь. Делайте с ним, что хотите, но меня это касаться не должно. Хватит с меня и того, что я пошёл на поводу у Люцериса, который, к слову, сам мне пообещал, что ребёнок будет только его проблемой, — мстительно прошипел он в напряжённое лицо напротив. — К слову, ему-то вы рассказали о том, какими "единокровными" братьями он обзавёлся ещё до своего рождения?       Судя по всему, лорд Корлис скоропалительных решений внука не одобрял, и только странная приязнь, которую он к нему питал, не позволяла ему выразиться, где им было самое место. Правда, для того, чтобы поделиться с ним столь важным знанием, её уже не хватило.       — Решай сам, тебе с этим жить, — наконец выдал он, не найдя нужных доводов. — Что до Люка — в нём порой слишком много благородства. Тебе этого не понять, но порой это мешает делать то, что должно.       На сказанное Эймонд только хмыкнул — пример благородства Люцериса он носил на своём лице.       — И тебе стоило бы помнить, что, случись что с Джекейрисом до его свадьбы с Бейлой, следующим в очереди на Железный Трон стоит Люцерис. И у него, в отличие от Джейса, уже будет свой наследник, причём будет уже неважно — девочка это окажется или мальчик. Действительно хочешь разорвать все связи с тем, кто имеет прав на престол больше, чем ты?       Эймонд почти рассмеялся. Угроза была не серьёзнее той, что представляли для Люцериса бастарды его мнимого отца.       — Пусть сперва с Джекейрисом что-то случится. Со своей сестрой я никогда не ладил, а она всю мою жизнь была наследницей. И, как видите, хуже мне от этого не стало.       Морской Змей с сомнением перевёл взгляд на повязку, и Эймонд сам осознал некоторую опрометчивость собственных слов. А с другой стороны — что бы изменилось в его жизни, будь их отношения с Рейнирой теплее? Неужели Джекейрис и Люцерис не стали бы в ту ночь защищать девчонок и сомнительное право Рейны на Вхагар? Хотелось бы на это взглянуть, вот только прошлого уже не изменить, а с уже уплаченной ценой за своё право быть драконьим всадником Эймонд научился жить.       Вот только Люцерису об этом знать совершенно необязательно.       — Лучше тоже.       — С этим я как-нибудь справлюсь, — оскалился Эймонд и всё же перешёл на всеобщий. — Так что нет нужды пытаться играть со мной в заботливого дедушку.       — У тебя на это есть свой, — Морской Змей, пытаясь скрыть оскорбленную гордость, насмешливо расправил плечи. — Надеюсь, с ним ты так же откровенен, как со мной, — он ведь ценит своих детей и внуков так же, как и я. Поспеши поведать ему об Алине и Аддаме — он наверняка обрадуется, быть может, даже одарит добрым словом.       — Я сам могу решить, что ему стоит знать, а что — нет, — огрызнулся Эймонд.       Выходит, и в этом была цель лорда Корлиса. Мама, что бы она порой не говорила и какие слова не звучали бы из её губ, вряд ли бы сейчас захотела сама рушить тот хрупкий мир, который они с Рейнирой пытались выстроить на руинах своей былой дружбы. Эймонд как наяву видел его — кривоватую, накренившуюся башенку, основание которой тонуло в обломках юных обещаний и детских воспоминаний. Рискнула бы мать занести над ней молот угроз? Он почти был уверен, что нет. А вот дедушка, который с трудом переживал утрату своего влияния…       Морской Змей молча высмотрел в нём это понимание и кивнул, успокаиваясь.       — Именно так, принц Эймонд. Я знал, что вы всё-таки понимаете, несмотря на ваш возраст, то положение, в котором мы все вместе с вами оказываемся. Нужны ли нам новые распри сейчас, на исходе осени? Наше лето было долгим — а все знают, что это означает.       Не менее долгую зиму. Эймонд застал лишь две — короткие и спокойные. До Королевской Гавани даже не добирались снега, только ветра становились холоднее и пронзительнее, а вода в Черноводном заливе леденела до того, что там даже нельзя было промочить ноги. Говорили, что на Севере было куда холоднее, и что сугробы высились там в человеческий рост, но так далеко Эймонду бывать не приходилось. В книгах писали, что в особенно долгие зимы такие снега выпадали и в Королевских землях, а река покрывалась льдом, таким толстым, что в него вмерзала рыба. Неурожай и голод, болезни и стужа прокатывались до самого Дорна и Простора, на несколько лет заставляя и королей, и нищих грезить одной лишь весной.       Но таких зим не бывало с самого Завоевания Эйгона. Те, что были, могли отличаться особенно жестокими поветриями или непогодой, но никак не длиной. Долгих зим в Семи Королевствах не заставали уже давно. Но и таких же долгих летних годков — тоже.       Несмотря на тёплый день, захотелось поёжиться, будто в воздухе потянуло холодком.       — Единственный интерес, который я имею, — благополучие моей семьи, — и под "моей" Эймонд уж точно не имел в виду Веларионов. — До той поры, пока ему ничего не угрожает, бастарды вашего дома меня не волнуют.       — Надеюсь, что так, — лорд Корлис поднял голову к затянутому облаками небу, кривя губы в недоверчивой улыбке. — Действительно надеюсь.

***

      Эймонд смотрел на неё, с трудом осмысляя сказанное. Хелейна, всё с той же нежной улыбкой на губах, сделала новый стежок — в рисунке уже можно было распознать паучьи очертания.       — И давно?       Она подняла глаза к потолку, нахмурилась, до смешного походя на маму и Эйгона.       — Накануне вашего отъезда в Штормовой Предел, — наконец сказала она и вернулась к вышивке, даря пауку на ней новую лапку.       Хелейна казалась совершенно безмятежной и даже, скорее, довольной жизнью. Эймонд помнил первую её беременность — непростую, измотавшую её ещё с самых первых месяцев, заставлявшую маму и мейстеров суетиться вокруг неё в страхе, что она не доносит близнецов или, ещё хуже, не сможет вынести её и сама. Если сравнивать, сейчас Хелейна словно и не носила под сердцем очередного ребёнка Эйгона, настолько спокойно она говорила о том, что их дети должны были родиться едва ли не в один день. Была ли разница в том, что на этот раз она не ждала двойню, или в том, что беременность не была для неё первой, Эймонд не знал, но всё же был рад хотя бы тому, что она могла спокойно заниматься любимым делом, а не глухо стонать в подушку, пока тело её силилось справиться со своей тягостью.       И всё же её беременность тревожила Эймонда едва ли не больше, чем собственная.       — Я не думал, что вы хотите ещё одного, — наконец выдавил Эймонд, не в силах отвести взгляд от сестры.       Та лишь пожала плечами, не отвлекаясь от нитей и иглы.       — Мне иногда тоже хочется любви на ложе. — Игла сновала в её руках, как челнок между волн. — Эйгон мне супруг, кого мне ещё на него звать? А если он пьян, — она пристально взглянула на пока что чистую ткань, намечая рисунок, — то даже бывает сносен.       — А если трезв?       Хелейна не изменилась в лице, но в глазах её мелькнуло что-то печальное, а пальцы смяли белую рыхлую ткань, искажая паучье тельце.       — Ты же знаешь, — бесцветным голосом отозвалась она, и Эймонду стало мучительно стыдно, что он напомнил ей об этом. — Ему скучно.       А когда Эйгону становилось скучно, людям рядом с ним, особенно, если они имели неосторожность быть слабее, быть зависимыми от него, становилось больно.       — Он не был с тобой груб?       Хелейна не очень-то любила неожиданные прикосновения, даже его и мамины, поэтому приходилось быть с ней осторожным — будто приручаешь дракона. Вот и сейчас Эймонд сперва опустил ладонь на край её платья, чувствуя впивающиеся в кожу острые грани камней, которыми на ткани были выложены заморские птицы, и лишь потом передвинул её на руку Хелейны. Сестра задумчиво взглянула на неё, точно не могла понять, что это, но убирать её не стала.       — Нет. В последнее время со мной он чаще просто лежит. Но мне так даже больше нравится — я могу делать, что хочу.       Странно было слышать об этом из её уст — Хелейна редко делилась с кем-то о том, что-то происходило в их с Эйгоном спальне, но стоило ей начать дружить с дочерьми Деймона, как она стала больше говорить о том, что чувствовала и хотела.       Возможно, ей и правда нужно было общение с такими же девушками, как она? Мама и Эймонд при всём желании не смогли бы ей этого дать. И если так, то он готов был простить Рейне её откровенность, после которой ему до сих пор было непросто с ней говорить, а леди Бейле — то, с каким задорно-высокомерным видом она ходила по Красному Замку. Можно подумать, их с Джекейрисом свадьба состоится не через три месяца, а через три дня.       — И кого вы ждёте? — неуклюже спросил Эймонд, когда Хелейна приникла головой к его плечу, щекоча щеку и шею приподнятыми в причёске волосами.       — Того, кто будет хорош в счёте, — ответила она, чуть поразмыслив. — Драконы из золота будут ему милее драконов из плоти. И хорошо, что так.       — Думаешь, будет мальчик?       Сестра постучала пальцами по животу — пока что он совсем не выпирал под платьем, но, наверное, без него уже можно было разглядеть изменения в её фигуре. Если уж у самого Эймонда…       — Не знаю, — отозвалась Хелейна, когда он уже почти забыл про собственный вопрос. — Это не имеет значения.       — А у меня?       Вопрос вырвался против воли. Хелейна могла говорить что-то странное и малопонятное, но порой очень точное, и сейчас ему просто стало интересно, что же их с Люцерисом отродье принесёт в этот мир.       Сестра просто, бесцеремонно опустила узкую, грубоватую на ощупь ладонь на его живот, погладила, как кошку. Другой бы человек лишился за это руки, но ей Эймонд всегда позволял больше, чем кому-либо ещё, и покорно позволил ей касаться столь уязвимого места.       — Не знаю, — повторила она и вздохнула, опустив веки с трепещущими ресницами. — Много моря, много огня.       Всё-таки непонятно в этот раз. Эймонд осторожно отнял её ладонь от себя, и она послушно сложила руки на коленях — как когда-то в далёком детстве, когда их вместе учили валирийскому. Из соседней комнаты доносился тихий щебет близнецов, игравших с новыми игрушками, привезенными Эймондом из Спайстауна. Надо же, ведь уже почти неделя, как он их подарил, а они до сих пор заворожено собирали из резных костяных кубиков башни и крепости.       Неделя… С Дрифтмарка они улетели все вместе. Рейну принцесса Рейнис упорно хотела отправить по воде — Эймонду она не доверяла так открыто, что до откровенной ругани дело не дошло лишь благодаря тому, что в присутствии драконов она не кончилась бы ничем хорошим, только и оставалось, что цедить сквозь зубы взаимные упрёки. Люцерис о своих словах помнил — и старательно молчал, но стоял напротив бабки, источая немые возмущение и ярость до тех самых пор, пока точку в споре не поставила сама Рейна, сменившая привычные лёгкие платья, расшитые и цветастые, на штаны из оленьей кожи и аккуратный, прикрывающий бёдра девичий камзол.       — Это дракон моей матери, — сказала она, взяв принцессу Рейнис за руки, и твёрдо, непреклонно улыбнулась. — И ни она, ни её нынешний всадник не смогут причинить мне вреда.       Поражение старуха приняла не сразу, однако всё же смирилась. С неё бы сталось проводить их до Королевской Гавани на Мелеис, но алая драконица всё-таки осталась на Дрифтмарке, испепеляя Вхагар своими яростными медными глазами и низко не то подвывая, не то рыча. Чета Веларионов вышла провожать их прямо на берег — ближе Вхагар приземлиться не могла — и принцесса Рейнис даже сдержанно поблагодарила Эймонда за его помощь внучке в их маленьком путешествии. Глядела она, впрочем, точно так же, как Мелеис.       Полёт домой вышел небыстрым: Эймонд впервые столько времени летел с кем-то за спиной, и пусть даже Рейна была привычна к полёту и седлу, само ощущение её теплого тела, прижавшегося сзади, и цепляющихся за бока рук, было до того странным, что он не рискнул наращивать скорость — не хватало ещё, чтобы он сам случайно её сбросил. Остальные не возражали — может, Лунная Плясунья и Арракс могли летать быстро, но сил на долгий перелёт им хватало впритык, так что к тому моменту, когда на горизонте шпилями Красного Замка взрезала собравшийся в заливе туман Королевская Гавань, они уже заметно растеряли задор, с которым поднялись с песчаных берегов Дрифтмарка.       Тем не менее, злорадствовать Эймонд не мог — у Вхагар его не было вовсе. Когда они наконец приземлились во дворе Драконьего Логова, едва умещаясь среди его стен, рассчитанных не на таких огромных зверей, она даже не стала грозно и требовательно рычать, как это порой с ней бывало при встрече с Караксесом — одним из крупнейших нынешних её собратьев, — и устремилась к блеющим овцам, выведенным к ней для кормёжки, едва дождавшись, пока Эймонд с Рейной покинут седло. Вряд ли она так устала нести их двоих, вряд ли она вообще замечала чей-то вес на своей спине, хотя как знать. Ни в книгах, ни в словах людей ему не довелось слышать, катали ли её прежние всадники кого-то вместе с собой.       Из его братьев и сестер, родителей и других родичей мало кто брал с собой других людей. Зачем? Почти все они сами стали драконьими всадниками. Разве что вот, как теперь он знал, принцесса Рейнис всё-таки делила седло с Морским Змеем, и Эймонд совершенно не хотел знать, чем они при этом занимались. А так — вряд ли та же Рейнира присоединялась к Деймону, когда могла летать на Сиракс, хотя, наверное, им пришлось бы по вкусу прижиматься друг к другу в одном седле.       Хотя сестра обрадовалась бы тому, если бы этим занялись её дети, очевидно, — сразу по возвращении их порадовали свежей новостью: Рейнира вошла в свадебный вкус.       — Джейс начал задумываться о своих наследниках. Немудрено — Люк ведь уже создал свою семью, — сказала она под негодующим взглядом Эймонда, который промолчал только благодаря тому, что по бокам в него вцепились его мать с сестрой, а Люцерис торопливо перебил свою:       — Ты хочешь сказать, что свадьба Джейса и Бейлы уже назначена?       Рейнира, сияя от радости, поправила на голове Висеньи кружевной чепчик. Эймонд видел её впервые — она оказалась девочкой спокойной и тихой, с круглым пухленьким личиком, и таращилась на них всех большими сиреневыми глазами, удивлённо приоткрыв рот. Эймонду она уделила особое внимание, видимо, повязка на его голове сбивала её с толку. На маленьких Джейхейриса и Джейхейру она совсем не была похожа, пусть даже на её голове уже тоже появился короткий серебряный пух, — те были во младенчестве маленькими и плаксивыми, с трудом набирали вес, и первый их год Эймонд втайне опасался, что кто-то из них может не увидеть следующую смену времени года. Принцесса Висенья же оказалась девочкой крепкой и здоровой, Рейнира даже порой уставала её держать, опуская кружевной свёрток с дочерью на колени, откуда та и принималась глазеть по сторонам.       — Именно. Стоит справить её до начала зимы, а мейстеры говорят, — по лицу сестры пробежала тревожная тень, — что осень не продлится долго. Будет славно, если они смогут до её исхода пожениться и обрести наследника. Представь, как славно будет — дети родятся почти ровесниками: ваш с Эймондом ребёнок, Люцерис, дети Эйгона с Хелейной и Джейса с Бейлой.       Рейнира вымученно улыбнулась, и Люцерису хватило совести со вздохом потупить взгляд.       Вот уж в чём точно Эймонд не собирался участвовать, так это в её квохтании над детьми. Сестра любила свой выводок так беззаветно, что на всех остальных любви у неё оставалась немного, да и к Хелейне, как подозревал Эймонд, она относилась с большей приязнью, чем к единокровным братьям, не в последнюю очередь потому, что та была матерью тоже.       Та же своё материнство принимала с куда большим равнодушием.       — Ты не думала выпить лунный чай? — тихо спросил её Эймонд, когда тени от оконной резьбы медленно переползли от их ног ближе к двери. — Если ты хотела… только любви, а не ребёнка?       Та слабо пожала плечами, глядя пустыми глазами в резные створки, за которыми танцевала на солнечном свету пыль, и не ответила.       Такой же молчаливой она была и на следующий день, когда они все собрались в тронном зале, а Рейнира, встав между уродливых лезвий своего престола, готовилась объявить о грядущей свадьбе своего наследника и дочери нынешнего супруга подданным.       Знать, суетливо перешёптываясь, стягивалась по обе стороны от прохода, бросая на Эймонда любопытствующие взгляды. Многих из них он видел в последний раз с луну назад, стоящими на морском ветру на каменных уступах, а они — его, в валирийском наряде, целующим Люцериса, так что теперь не могли уняться и окатывали его душной волной своего внимания. К липнущим взглядам он был привычен, спасибо дорогому супругу, но любви к происходящему они не добавляли.       Когда-то мама, стоило ей заполучить Красный Замок в своё распоряжение, разогнала этот сброд, очистила их дом от грязи, которую он приносил с собой, растаскивая по всем коридорам и комнатам. Кто-то, конечно, остался, но замок был тих и спокоен. Рейнира же в своём тщеславии вернула ко двору всю эту разряженную толпу.       Слух то и дело улавливал последние сплетни, вполголоса обсуждаемые толпой. Кто-то гадал, возмутится ли Отто Хайтауэр возвышением Веларионов, ещё чей-то тонкий женский голос рассуждал, не ждёт ли их скандал от леди Рейны — это ведь будет первая публичная встреча её и неверного жениха. Несколько лордов, среди которых Эймонд узнал лорда Лимана Бисбери, сира Тайленда Ланнистера и собственного деда, с беспокойными лицами мнущих в руках письма, переговаривались о чём-то так тихо, что им пришлось склонить головы друг к другу ниже, отчего начали казаться диковинным зверем.       Эймонд прошёл мимо них всех — увидел мать, стоявшую первой по правую руку у подножия Железного Трона. Десница на её груди тускло мерцала, оттенённая зелёным нарядом, а сама мать казалась скучающей — сложила руки у пояса и время от времени кивала что-то шепчущему ей лорду Ларису, но пальцы её нервно подрагивали, а глаза невидяще уткнулись куда-то под потолок. И он пошёл к ней, к ним, его семье — матери, Эйгону, с удивлённым видом рассматривающему пятно от вина на новеньком дублете, Хелейне, с отстранённой улыбкой держащей за руки растерянных близнецов, и Дейрону — единственному, кто поглядывал по сторонам и потому первым заметил подошедшего брата.       — Здравствуй! — он тряхнул отливающими в золото кудрями, и юные девицы — дочери местных лордов, фрейлины сестры и даже простые служанки — смущённо зашептались, вгоняя младшего брата в краску. — Ты к нам?       — То есть?       — Я думал, ты теперь будешь стоять с… — он замялся, и Эймонд понял, что он скажет прежде, чем он вновь раскрыл рот. — …Люцерисом?       Чтоб его!       Обернулась мама. Сперва она только коротко кивнула, приветствуя его, и от её глаз разбежались узкие лучи-морщинки, единственный признак осени её жизни, и лишь потом она вытянула лицо, придя к тому же выводу, что и Дейрон.       — Что ты здесь делаешь? — прошептала она одними губами и нетерпеливо отмахнулась от лорда Лариса. — Эймонд, ты должен стоять со своим супругом. Тебя могут неправильно понять.       Что могли не так понять? Каждый имеющий глаза и голову на плечах уже должен был осознать, сколько в этом браке было любви, а сколько — голого расчёта. Но огорчать её своим непослушанием хотелось не больше, чем всегда.       — Матушка, я хотел тебя поприветствовать, как и своих братьев и сестру, — громко произнес Эймонд, чтобы их услышали люди, столпившиеся вокруг, гореть бы им в той ярости, что тлела внутри него. — Надеюсь, вы в добром здравии.       — Конечно, Эймонд, — отозвалась она вежливо, степенно кивая и выпрямляя спину. — Надеюсь, что и ты.       Теперь чужие взгляды не липли — скорее уж цеплялись крохотными острыми коготками к одежде, коже и волосам, пока он пересекал широкий зал. Одноглазый, замужний, брюхатый — каждый из этих взглядов пытался его заклеймить, но Эймонд только вскидывал подбородок выше. Все они только и могли, что говорить о нём шёпотом и за спиной, и все они знали, что будет с теми, кто начнёт распускать язык при нём. О случившемся на Дрифтмарке в Королевской Гавани уже знали — Рейнира не очень убедительно его пожурила, но в конце концов сказала, что правильнее поступить он не мог. Мама просто погладила его по плечу и сказала быть осторожнее. Деймон вообще ничего не сказал, но ухмылялся так довольно, словно это он сам наказал болтунов — вот и сейчас приподнял уголки узкого рта в надменной усмешке и чуть отошёл в сторону, пропуская его.       — Мы уж тебя потеряли, — качнул он головой в сторону привычно напрягшегося Люцериса. — Не забывай, в чьей ты теперь семье.       Будто бы ему позволили забыть. Эймонд в несколько шагов обогнул дядю и Джекейриса, чтобы встать подле Люцериса. Тот не поднял на него глаз, только быстро поприветствовал и замер рядом.       Не выглядели они супругами. Уж точно не больше, чем Эйгон и Хелейна — но и те хотя бы стояли рядом как ни в чём не бывало, и Джейхейра порой хватала своего отца за руку, пытаясь повиснуть на обоих родителях разом. Эйгон только недовольно кривил лицо, бледное и отёкшее после ночных возлияний, но дочку держал.       Эймонд покосился на Люцериса, во все глаза смотревшего на Рейниру, царственно сидевшую на Железном троне. Корона отца на её серебристых косах сидела так уместно, словно та с ней и родилась, и, видимо, именно из-за этого вся её семья глядела на неё с таким обожанием. Деймон — Эймонд возмущённо выдохнул — и вовсе принялся наглаживать рукоять Тёмной Сестры так, что это уже выглядело неприлично. Как он хотел Рейниру, все знали и так, неужели один её вид в короне и на троне возбуждал его ещё сильнее? Что в этом было такого?       В голове сами всплыли слова лорда Корлиса — а с ними и мысль о Люцерисе, сидящем на месте матери, в чёрном и красном, с короной на своих бастардово-тёмных волосах. Выглядело это как и всегда на редкость бестолково — с его-то наивным лицом и неуклюжей фигурой. Хотя… на том памятном ужине, последнем с отцом, ему хватило безрассудства усмехаться ему в лицо. И потом, на Ступенях, он с холодным, бесстрастным видом смотрел на то, как Арракс сжигал заживо и загрызал орущих от боли противников.       Было это в Люцерисе, таилось под его кожей — что-то… недоброе и тёмное. И Эймонд попытался вообразить его на престоле именно таким — с ледяной усмешкой на очерченных мягкой кистью губах, со злым поддразниванием в тёмных глазах. Властно опустившим руки на Железный Трон, словно его подлокотники — драконьи поводья.       По спине пробежала дрожь, внезапная и сладкая, и Эймонд с подозрением всмотрелся в затылок Люцериса, задумчиво тёршего загрубевшие ладони — после возвращения он опять взялся за тренировки с мечом, чтобы наверстать отставание от брата с дядями. Похвальное желание, но Эймонд видел это зрелище — с клинком в руках Люцерис был не так уж плох после Ступеней, но песни о нём слагать никто не стал бы. Не было в нём ничего, что заслуживало бы песен, сказок или хотя бы перешёптываний девиц разной знатности, таких темнокудрых затылков — полный Блошиный Конец.       Люцерис, точно чуя его взгляд, слегка запрокинул голову и вопросительно выгнул бровь, едва заметную под густой чёлкой.       — Её милость, Рейнира из дома Таргариенов, первая этого имени, королева андалов, ройнаров и Первых людей и владыка Семи Королевств!       Толпа встрепенулась, ударила о своды зала голосами и хлопками ладоней, заставила всколыхнуться огонь в факелах и высоких подсвечниках — устремила свой многоглазый взор на сестру, неторопливо вставшую меж мечей Железного Трона. Рубины в её ожерелье и серьгах полыхнули в вечернем свете так яростно, словно в них было заключено само пламя, и помогли наконец разомкнуть их с Люцерисом сцепившиеся взгляды.       Низковатый, вкрадчивый голос Рейниры, совсем непохожий на отца, растёкся по залу, но ещё несколько вдохов смысла сказанного Эймонд различить не мог, пока не услышал своё имя в её речи.       — …тем и прекрасны узы, что скрепляют двоих людей. И тем большее счастье для меня сообщить вам, что свадьба моего старшего сына и наследника, сира Джекейриса из дома Веларионов, и старшей дочери моего возлюбленного супруга Деймона, леди Бейлы из дома Таргариенов, состоится через три луны — в стенах септы Королевской Гавани на холме Висеньи, перед ликами богов и людей.       Эймонд нашёл в толпе высокую прическу принцессы Рейнис, украшенную узким венцом из чернённого серебра, с бирюзовой россыпью, и серебристые косы лорда Корлиса. Лиц их, склонённых друг к другу, он увидеть не смог, только бледную и сухую, точно старая бумага, щеку и золотые кольца на косах Морского Змея.       Леди Бейла стояла перед ними — в сине-сером платье, расшитом дымчатыми кристаллами, и убранными в низкий узел кудрями, торжествующе щуря тёмно-фиолетовые глаза. На словах мачехи о себе она гордо расправила плечи, точно уже примеряла на них синий плащ с морским коньком, и одарила жениха довольной улыбкой. Ответить ей Джекейрис не успел — Деймон с силой опустил ладонь на его плечо, заставив качнуться, привлекая внимание к словам жены.       — Мои сыновья и братья, — продолжила Рейнира, рассеянно сложив у груди унизанные перстнями пальцы, — проявили себя в битвах за Ступени как храбрые воины и отважные драконьи всадники. И потому каждому из них полагается достойная награда. — Она спустилась к подножию трона, придерживая юбку густо-алого платья, и властным жестом подозвала к себе прежде стоявшего за спинами сира Вестерлинга. — Мой первенец, Джекейрис, не так давно справил свой шестнадцатый День рождения. Со своих десяти лет он служил оруженосцем моему супругу, и теперь я с гордостью могу сообщить вам, что этой ночью он выстоял бдение в септе, принял помазание и был посвящён мною в рыцари.       Сир Вестерлинг передал ей упрятанный в ножны меч — Эймонд жадно пересчитал жгутом окольцовывавшие рукоять серебряные полосы. Чёрное Пламя перекочевало в руки Рейниры, слишком тяжёлое для них, привыкших к тяжести младенца, а не стали.       — Под этим самым мечом, мечом Завоевателя, он поклялся защищать слабых и невинных, сражаться за свою королеву и свою страну, — она чуть неуклюже обнажила меч, и низкие солнечные лучи вместе с рассеянным пламенем факелов заплясали на разводах его дымной стали. — С этого дня Джекейрис, наследник Железного Трона и Принц Драконьего Камня, является рыцарем, и такова моя награда ему за проявленную отвагу. Я не воин, потому мой супруг, король-консорт Деймон, и носит титул Защитника Державы. Но он, — она улыбнулась одними уголками губ, хитро и одновременно самозабвенно, — всем мечам на свете предпочитает Тёмную Сестру королевы Висеньи. А Чёрное Пламя достойно большего, чем прозябать в моих покоях. Так что подойди к своей королеве, принц Джекейрис, и прими меч, которым ты отныне будешь защищать её и земли, которые однажды унаследуешь.       Племянник высунулся вперёд, в последний момент под грозным взглядом матери и отчима выпрямляя склонённую под грузом ответственности спину. Кудри на его голове, собранные в хвост, тёмные, лихорадочно блестевшие глаза — всё в нём кричало о бастардстве, и в первую очередь, сейчас Эймонд готов был поклясться, кричало о нём ему самому.       И всё же его голос, когда он поблагодарил мать и принял от неё клинок своих предков, даже не дрогнул. Чёрное Пламя взметнулось в его руке, и свет тонул в нём, как в самом глубоком и бездонном омуте, под нестройное, но громкое восхищение, а затем скрылось в преподнесённых ножнах, и Джекейрис вернулся к семье — и наконец улыбнулся зардевшейся невесте, тут же осторожно перебравшейся к нему. Расслышать, о чём они зашептались, уже не вышло — Рейнира взяла короткую паузу, обвела зал нечитаемым взглядом, и Эймонд был почти уверен, что она обратится теперь к Люцерису — тот даже с готовностью расправил плечи, — но вместо этого она назвала другое имя.       — Брат мой Эйгон.       Толпа будто обратилась огромным драконом, свернувшимся кольцом — и развернула свою голову к вытянувшемуся лицом брату. Кто-то — Эймонд подозревал, что дед, — толкнул его в спину, и он неловко шагнул вперёд, на ходу пытаясь откинуть со лба неряшливые пряди.       — К сожалению, между нами все эти годы было слишком мало любви, которую мы должны были питать друг к другу как брат и сестра.       Вот уж выдалось бы зрелище. Эймонд не удержался от кривой улыбки, остудить которую не смог даже возмущённый взор Люцериса, но мысль была слишком хороша, чтобы наслаждаться ею в одиночестве.       — Представь, — шепнул он, склонившись к его уху, — что твоя мать после смерти сира Лейнора вышла бы замуж за Эйгона. В нашей семье любовь между братом и сестрой может быть и такой, так что тебе пришлось бы звать его отцом.       Губы у Люцериса дрогнули, будто он не мог решиться, засмеяться ему или скривить их в гневе, а ухо от сдерживаемых чувств запунцовело весенней розой.       — Глупости, — выдавил он в конце концов. — Тогда мама быстро бы стала вдовой опять, — и он быстро кивнул головой в сторону Деймона, со скучающим видом стоявшего чуть поодаль.       Кто бы мог подумать, Люцерис умел толково шутить.       — …и потому, чтобы и отдать должное твоим заслугам, и проявить свой долг как твоей старшей сестры и королевы, я распорядилась о следующем, — разорялась Рейнира, пока Эйгон и мама совершенно одинаково сцепили нервные пальцы у пояса, и неожиданно участливо склонила голову к последней. — Ваша милость, Алисента, дошли ли до нас последние новости?       Мама выступила вперёд. Её золотые серьги и браслеты сияли на свету, но и они уступили тому рыжему пламени, что заиграло в её низко собранных волосах.       — Да, — голос её чуть дрогнул, но она тут же взяла себя в руки, кашлянула и продолжила куда увереннее. — Лорд Стонтон, к сожалению, не оправился от своих ран и скончался, не оставив после себя наследников, около луны назад. Супруга его, леди Стонтон, горюя после его кончины, несколько дней назад изъявила желание присоединиться к Молчаливым Сестрам и посвятить жизнь Неведомому.       Мать и Рейнира смотрели друг на друга так пристально, словно сказанное было завесой, под которой таился совершенно другой разговор. Эймонд покосился на деда и лорда Лариса, прежде стоявших за спиной мамы, и невольно вспомнил подозрительно уместную смерть лорда Лионеля и сира Харвина.       Лорд Стонтон и впрямь был сильно ранен на Ступенях — вражеская стрела угодила в сочленения его доспеха, прямо в живот. Лекарь смог извлечь стрелу и зашить рану, но на ноги лорд Стонтон так и не встал — отправился домой первым же кораблем, мучаясь от боли так сильно, что пришлось поить его маковым молоком. И, выходит, даже родные стены и мейстеры помочь ему не смогли. Детей у него действительно не было — в первом браке жена так и не смогла подарить ему детей, а во втором они с новой леди Стонтон успели зачать лишь одно дитя, не дожившее до года… и всё же после его смерти она должна была стать леди Грачиного Приюта.       Эймонд взглянул на спокойное лицо матери, волнение которой выдавали лишь дрожащие пальцы, неприятную усмешку лорда Лариса, жёсткую и сухую решимость деда, сладкую до вяжущего привкуса улыбку Рейниры — и задался вопросом: действительно ли желание леди Стонтон оставить Грачиный Приют и собственное высокое положение возникло у неё само?       — Горе леди Стонтон мне известно и понятно, — Рейнира, эта лицемерная шлюха, прикрыла глаза в лживой грусти. — Мне тоже случилось потерять горячо любимого супруга. И всё же у меня были мои дети, ради которых я не могла удалиться оплакивать свою потерю. Леди Стонтон такой божьей милости, увы, была лишена, и мы можем лишь посочувствовать её утратам, — она ненадолго умолкла, позволяя поданным восхититься её добротой, пусть даже немалая часть так и не смогла убрать со своих лиц осторожное недоверие. — Однако земли не могут оставаться без хозяина. Эйгон, — вспомнила она о нём, уже начавшем скучающе раскачиваться на каблуках, пользуясь тем, что мать его не видит, — тебе и твоей супруге, принцессе Хелейне, я дарую Грачиный Приют и прилежащие земли. С этого дня ты будешь именоваться Принцем Грачиного Приюта.       Эймонда почти подбросило — от того, какой гул поднялся в зале, словно его забросили в пчелиный улей. У него и самого застучало в висках, когда он понял, что именно Рейнира сделала, — и, судя по всему, не без помощи матери и деда.       — Стонтоны — древний род, от самого Гарта…       — …наглость, принц Эйгон не заслуживает…       — Да она просто хочет отослать его от двора, вот и ищет повод…       — …моя бабка по отцу из Стонтонов, я и то имею на Грачиный приют больше прав…       Тихие возмущения заливали зал приливной волной, но так и не рискнули стать громче звона меча — Деймон, словно играясь, вытянул Тёмную Сестру из ножен на полпальца, и Эймонд будто наяву увидел на полу сира Веймонда, лишившегося половины головы и вывалившего язык. Язык, сказавший то, чего не следовало говорить.       Эйгон тяжело сглотнул.       — Благодарю тебя за столь щедрый дар, сестра моя, — всё же ответил он сдавленно и склонил перед ней голову. — Я… Моя семья всегда будет помнить о нём.       Рейнира кивнула, принимая его слова как должное, и осторожно спустилась к нему, чтобы лезвия не зацепили тяжёлую ткань её платья. Эйгон встретил её настороженным взглядом, который стал и вовсе испуганным, когда она опустила руки на его плечи, притягивая к себе, чтобы оставить на его лбу поцелуй.       — Ты мне брат, — произнесла она и сжала пальцы на его плечах так, что они вдавились в плотный дублет. — И сполна заслужил свою награду.       Эйгон дёрнул головой в судорожном кивке, не поднимая на неё глаз, а затем неловко потянулся вперёд.       — Ну и дела, — Деймон с коротким смешком развернулся к ним — будто они сами не видели этого зрелища. — Стоит ли сказать твоему брату, что я не буду против, если он присоеди…       — Он женат, — отрезал Эймонд, не скрывая отвращения в голосе.       — Непохоже, что его жена против.       Да уж. Если Хелейна и была против, то понять она этого не дала — на Эйгона, обнявшего Рейниру и уткнувшегося лицом ей куда-то в шею, она глядела с лёгкой улыбкой и только тихонько захлопала в ладони, когда та, удерживая на лице спокойствие, погладила его по сбившимся локонам и осторожно отстранилась.       — Ты — моя кровь, — сказала она, куда мягче прежнего. — И всегда будешь в Красном Замке желанным гостем. Как и Хелейна, как и ваши дети… Хелейна?..       Гул в толпе, только-только начавший стихать, вновь стал нарастать — сестра, подобрав юбку, встала между мамой и Эйгоном. Лица её Эймонд разглядеть не смог, только копну серебряных волос, и нетерпеливо подтолкнул Люцериса в плечо, чтобы тот подвинулся и позволил увидеть, что она задумала.       — Я хотела попросить у Вашей милости, — ясный, чуть рассеянный голос Хелейны звучал под этими сводами так редко, что казался чужим.       Рейнира на мгновение стрельнула глазами в сторону — на мать, понял Эймонд, но та, видимо, пребывала в том же недоумении, что и он.       — О чём же? Я тебя слушаю, сестрица.       Хелейна низко склонилась перед ней и лишь потом заговорила:       — Когда-то наши дома могли соединить кровь — обручив принца Джейса и меня. Судьба распорядилась иначе. Но я верю, что нам уготовано быть всем вместе, и потому предлагаю обручить твоего сына Джоффри и нашу с Эйгоном дочь Джейхейру.       Эймонд почти ринулся к ней — удержать от того безрассудства, что она огласила, не посоветовавшись ни с кем, — но Деймон перехватил его за руку, до боли впиваясь длинными сильными пальцами в предплечье.       — Держи себя в руках, — прошипел он. — Твоя сестра будет поумнее вас обоих.       С этим Эймонд согласен не был категорически, но выхода дядя ему не оставил — разве что учинить скандал, который точно не сказался бы хорошо на сестре. На него и так уставился столпившийся рядом люд, и пришлось, скрепя сердце, застыть в мучительном бездействии. Эймонд медленно опустил руку, готовый в любой момент всё-таки броситься к Хелейне на выручку, и тыльную сторону правой ладони обожгло случайным прикосновением.       Люцерис придвинулся ближе, стараясь разглядеть мать, и его пальцы коснулись кожи.       — Это… для меня было бы большой честью принять такое предложение, Хелейна, — отозвалась растерянная Рейнира чуть охрипшим голосом.       Её глаза забегали по сторонам, пока внезапно не остановились на Эймонде — вернее, его животе, — и от тяжести её взгляда ему на плечи словно упало Чёрное Пламя, взрезая одежду и кожу.       У Джоффри, осознал он, у этого мелкого бастарда, последнего из детей Харвина Стронга, тоже не было своих владений, а Деймон вряд ли был бы заинтересован в том, чтобы найти их для него, когда у него самого было уже трое детей королевской крови. Но если женить Джоффри на наследнице Дрифтмарка… Рейнире было не впервой плевать на договорённости, и на слово, данное Морскому Змею, что первенец Люцериса будет обручен с его же ребёнком от леди Рейны, дабы закрепить кровь Веларионов на Плавниковом троне, она могла бы наплевать тоже — лишь бы и тут пристроить ребёнка в тёплое место.       Но, конечно, никто не мог обещать того, что родится девочка. Видимо, оттого она и засомневалась.       — Что думаешь, Эймонд? — спросил у него Деймон, пока Рейнира тянула время, рассказывая о любви к братьям и сестре, так и стоя к нему спиной. — Тогда вы с племянницей были бы замужем за братьями.       — Она откажется, — не скрывая ненависти, прошептал Эймонд.       — С чего бы? — встрял Люцерис, явно не понимая происходящего до конца. — Джоффри и Джейхейра близки по возрасту, а нашим ветвям не помешает сближение.       “Ты их уже сблизил”, — едва не сорвалось с языка, но Эймонд сдержался.       — У твоей матери явно другие планы на него. Она откажется, — он только улыбнулся прямо ему в лицо, криво и торжествующе.       — А я думаю, что нет! — запальчиво бросил Люцерис, и глаза его азартно блеснули. — Можем даже поспорить.       — И что ты поставишь на кон? — Эймонд толкнул его плечом, заставив покачнуться. — Что если я потребую, чтобы ты вообще не попадался мне на глаза, пока находишься в замке?       — Идёт, — даже не подумав, согласился мальчишка, и на душе стало очень тепло от открывшихся возможностей. — А взамен я…. я…       — Решай быстрее, — лениво перебил его Деймон. — Твоя мать уже готова дать ответ.       Люцерис раздражённо выдохнул, не в силах придумать достойную ставку, и наконец зашептал на ухо, ухватив Эймонда за плечо:       — Если выиграю, скажу своё желание. Ничего… ужасного я с тебя не попрошу.       Сомнительно. Попросить он мог чего угодно, и именно это Эймонд и собирался сказать, однако его перебила старшая сестра.       — …я буду рада обручить наших детей, — определилась она с ответом в конце концов и взяла Хелейну за руки. — И рада буду назвать Джейхейру своей будущей невесткой.       Вот же пекло! Она просто издевалась!       В груди клокотало негодование, столь яркое и яростное, что Люцериса, имевшего неосторожность радостно улыбнуться от выигранного спора, захотелось приложить лицом о каменный пол. Он был в сговоре с ней или знал заранее…       Глупость таких обвинений была ему очевидна, но, увы, возмущения не утишала, и оно жадными языками пламени лизало нутро.       Проклятье, и ведь никто не заставлял его спорить.       Досада всё ещё тлела в нём, когда Рейнира отпустила Эйгона и Хелейну — мать уходить не стала, так и осталась подле Рейниры, её верная десница. И когда та назвала их с Люцерисом имена, только сдержанно кивнула. Видимо, ничего необычного для них сестра не приберегла, самый желанный подарок сыну-то она уже вручила.       — Люк… Люцерис, — она почти сияла, когда он приблизился к ней, и Эймонд готов был поклясться на Семиконечной Звезде, что она с трудом сдержала руки, уже готовые растрепать волосы на его макушке. — Ты и твой супруг особенно отличились на Ступенях. Ваша доблесть заслуживает всех наград мира, но я не знаю, чем ещё могу одарить вас. Ты можешь попросить, и я…       — У меня есть просьба, Ваша милость.       Пусть даже не пытается делать вид, что Люцерис может распоряжаться желаниями самого Эймонда, словно тот и правда стал его леди-женой.       Глаза сестры налились грозовыми облаками, когда Эймонд опустил ладонь на плечо её сына, сдавил его пальцами до судорожного вздоха. Пусть помнит, решил он, что она сама отдала его в руки врагу, подложила змею в его постель…       Люцерис опустил свою ладонь поверх его руки.       — Я слушаю тебя, Эймонд.       Почему ему раньше казалось, что в мальчишке не так уж много от матери? Настороженный взгляд Рейниры исподлобья был настолько ему знаком, что на какой-то миг почудилось, что Люцерис волшебным образом раздвоился.       Эймонд прикрыл веки, разрушая странное наваждение.       — Твой супруг и мой дядя, Его милость король-консорт Деймон, носит сейчас титул Защитника Державы. — Глаза Рейниры широко распахнулись, но Эймонд всё-таки не отличался той же наглостью, что и она. — И я хочу помогать ему в обороне наших рубежей. Прошу, позволь мне сопровождать его в грядущих битвах — мне и моему дракону.       Пальцы Люцериса дрогнули, но остались на месте.       — Это большая ответственность. — Глаза сестры были холоднее снега. — Тебе придётся порой надолго оставлять двор, семью… своего супруга. Действительно ли это то, чего ты хочешь именно сейчас?       — Конечно, — ни одна из сестёр-жён Завоевателя не отказывалась от полётов, неужели Рейнира считает, что это остановит и его? — До той поры, пока я могу сидеть в седле и держать меч, я хочу защищать честь нашего дома и преумножать его славу.       Он не позволит ей запереть его в Красном Замке, как заложника её будущего внука.       — Что же, — тепла в её голосе, несмотря на пугающе искреннюю, по-матерински ласковую улыбку, было мало. — Раз так, разве я могу отказать своему брату и единственному зятю? Принц Эймонд, — продолжила Рейнира чуть громче, — жаждет помочь своей королеве на поле брани. А раз таково его желание, то я не могу отказать в его исполнении. Надеюсь... он о нём не пожалеет.       Последняя фраза прозвучала не громче вдоха, утонув в беспокойном гуле переполненного зала, и Эймонд торжествующе усмехнулся Рейнире в лицо. Сильно огорчённой она не выглядела, скорее уж немного уставшей и одновременно подначивающей его точно проказливая девчонка.       — Раз на этом всё, — объявила она, не отнимая от него взгляда, — вы свободны, господа и дамы.       Шорох шагов, обрывки разговоров — люди неторопливо расходились, унося с собой недовольство и осторожный интерес. Рейнира не стала вновь подниматься к трону, напротив, оставила их и отошла вместе с мамой в сторону, сразу же увлекая её в малопонятный ему разговор. А значит, делили они между собой и свои секреты. Мама не хотела о них сообщать, выходит, не считала это нужным, но не то чтобы на неё можно было за это обижаться. Вряд ли она поступала так из недоверия к собственным детям.       Отсюда Эймонд видел только серебро и медь волос сестры и матери. Хотелось было подойти к ней, услышать, всё ли он правильно понял — действительно ли мать приложила руку к тому, что теперь Эйгон не был безземельным принцем… или оставить с ней те секреты, которые она желала хранить. И Эймонд, немного поколебавшись выбрал второе. Не то чтобы он сам был с ней до конца откровенен.       Люцерис вытянул плечо из-под его руки, и волей-неволей пришлось обратить свой взор к нему.       — Тогда я попрошу у тебя только одного, — сказал племянник, заглядывая ему в лицо — в одинокий глаз, — выбери потом имя.       — Какое ещё имя?       — Нашему ребёнку.       Эймонд медленно перевёл на него взгляд. Люцерис упрямо не отводил свой. Несколько долгих мгновений трещашего в факелах огня Эймонд пытался понять, о чём он, а как понял — отвёл руки за спину в привычном жесте.       — Рано или поздно нам всё равно придётся об этом задуматься.       — Это твоё дело, меня в него не вмешивай.       — Я ведь могу назвать и Эймондом-младшим, если будет мальчик, — парировал Люцерис и, дождавшись, пока Эймонд сделает вдох, добавил, — а если девочка — Алисентой или Хелейной.       — Ты не посмеешь, — процедил Эймонд, пытаясь понять, как кто-то мог не замечать бездны коварства в этом порождении греха.       — Это хорошие имена. Раз уж ты хочешь оставить честь наречь дитя именем мне, я…       — А как насчёт Мейгора? Или Харвина? — в эти игры можно было играть вдвоём, и Эймонд не стал отказывать себе в удовольствии вернуть издёвку. — Или, если уж и правда будет девочка, Тианна?       Губы Люцериса обиженно дрогнули, прежде чем разомкнулись для ответа.       — Я предлагаю тебе имена хороших людей, — упрёк в его голосе ложился на сердце Эймонда гимном Семерых. — Которых ценишь и любишь даже ты сам. А ты предлагаешь взамен…       — Имя короля, имя королевы, — Эймонд склонил голову набок, смакуя во рту самое сладкое, — имя твоего отца.       — Самого жестокого короля и убийцы родичей, колдуньи и мучительницы, — выдохнул Люцерис. — А что до моего отца — имя не хуже прочих. Если уж такого ты пожелаешь для своего ребёнка.       — А почему нет?       Зал почти опустел, и на них, негромко пререкающихся, начали оглядываться оставшиеся. Даже мама с Рейнирой, а этого Эймонд не хотел точно — не хватало ещё ей волноваться и об этом тоже.       — Это то, что ты дашь ему как родитель… как отец, — возмущался Люцерис, когда Эймонд ринулся из зала в узкий тёмный коридор, где обычно сновали слуги, утягивая его за собой. — Разве не хочется оставить если не что-то хорошее, то хотя бы… не делающее больно?       Они остановились под узким окном, едва видные за тяжёлыми занавесями, в которых тонули звуки. Тут пахло пылью и мышами — детскими играми в прятки, когда никто из них ещё не знал, чем Эймонд отличается от остальных. Чем он заслужил издевательства над собой?       — Так не вынуждай меня это делать, — прошипел он в лицо Люцерису. — Не считаешь, что лучше никакого отца, чем такой, как я?       — А что в тебе такого плохого?       Ну да, откуда ему было знать. Три отца — и каждый хотел дать ему хоть что-то.       Проще было бы ударить его, бросить здесь растерянного, ничего не понимающего — или всё-таки не идти на поводу у своего гнева, раз и навсегда дав ему понять то, что Эймонд осознавал всё более ярко после возвращения в Королевскую Гавань.       — Я это отродье, — Эймонд схватил Люцериса за руку и прижал его ладонь к своему животу, — ненавижу. И даже если перестану ненавидеть — на всё милость богов, — полюбить не смогу никогда. Хочешь, чтобы твой ребёнок жил, каждый день помня об этом?       Люцерис судорожно вздохнул, попытался отнять руку, но Эймонд только вжал её сильнее, чувствуя, как пальцы сминают ткань дублета и нижней сорочки, вдавливаются в расслабленный живот, туда, где росла и ждала рождения плоть от его плоти, кровь от его крови.       — Мне кажется, — начал он неуверенно, — если тебя волнует это, Эймонд, не так уж тебе и всё равно на него. Я не прошу и не могу просить от тебя любви к нему, но он будет знать, кто подарил ему жизнь, так пусть хотя бы что-то останется…       — Лучше уж пусть не питает иллюзий, — отрезал Эймонд. — Честное равнодушие лучше того, что притворяется… — он горько ухмыльнулся, — …какой-то там любовью, от которой только и есть, что слова. Мне дал имя мой отец. Ответь мне сам, Люк, — имя щёлкнуло на языке спущенной с тетивы стрелой, — убедило ли это меня в том, что мои чувства его хоть как-то волновали?       Мальчишка прикрыл глаза, и ресницы его нервно и часто задрожали.       — Нет, — ответил он, тяжело сглотнув. — Но я думаю, что он тебя всё-таки любил, просто…       — Просто твою мать и её детей он любил больше, чем нас. Потому что королеву Эймму он любил на самом деле, в отличие от королевы Алисенты. — Видел ли он отражение своей умершей жены в Рейнире, особенно, когда она повзрослела и стала матерью сама? — И я считаю, что лучше бы он с самого начала дал нам знать, что мы для него пустое место, чем годами давал надежду, что его любовь можно заслужить.       Люцерис молчал. Так и стоял, прижавшись ладонью к его телу, и только спустя несколько долгих минут смог заговорить.       — Я понимаю твои сомнения, — произнёс он медленно, не поднимая глаз. — Но не думаю, что они хоть когда-то приходили в голову дедушке. Вы с ним разные люди… и как бы не сложилась твоя жизнь после того, как мы расторгнем наш брак, я позабочусь о том, чтобы наше… наше дитя знало о тебе лишь правду.       — И в чём же эта правда?       — В том, — выдохнул он, — что сколь мало бы любви к нему в тебе ни было, ты всё же хотел дать ему то, чего был лишён сам, раз уж не мог дать большего.       Плечо Люцериса словно бросилось ему под руку само — мальчишка зашипел от боли, ударившись об стену спиной, и тут же схватился за ушибленный затылок. Наверное, ему было больно. Эймонд надеялся, что очень.       — Дело, — прошептал он, — не в этом. Вообще не в этом, идиот.       Люцерис ничего ему не ответил, лишь поднял глаза и посмотрел — с таким отвратительным и мерзким, искренним сожалением, что во рту стало горько, как от дыма.       — Вообще не в этом, — повторил Эймонд и, развернувшись на каблуке, ушёл, оставив мальчишку в одиночестве.       Идиот.